Триумф ереси

120 лет назад родился Исаак Башевис-Зингер

Исаак Башевис-Зингер прожил 87 лет, из которых больше 60 посвятил писательству. Его книги прибавили к параллельному миру, создаваемому литературой, реальность, до того времени прикровенную, хотя и близкую к некоторым из уже существующих и пересекающуюся с ними. Заметим, немалочисленными: шолом-алейхемовской, бруно-шульцевской, йозеф-ротовской, агноновской и еще несколькими десятками. Единство их обусловлено прежде всего материалом, материей еврейской жизни, вошедшей в плоть и кровь этих конкретно авторов, претворившейся в их личный опыт. Это лежит на поверхности. Но писатель подлинный занят созданием не этнографических сочинений, а чего-то ускользающего от антропологии, проявляющегося в искусстве. Большой же писатель провидит сквозь быт и нравы ограниченной группы людей картину мироустройства, общую для человечества: пример — Кафка, взращенный и напитанный действительностью пражской еврейской общины. 

Первую широкую известность ему принесла повесть «Сатана в Горае», через которую, с моей точки зрения, в общей сумме его произведений открывается еще одно измерение.

Ему было 27 лет, когда он ее писал, и это его первая крупная вещь. По объему не очень крупная, 180 страниц небольшого размера, но это уже он, Башевис-Зингер, узнаваемый и, что гораздо интересней, обещающий стать собой. Может быть, даже стать большим, чем он в конце концов стал. Тут необходимая оговорка. За исключением немногих читающих на идише, мы получаем Зингера в переводах. В нашем случае на русский, или в более близком, надо полагать, к оригиналу, авторизованном им самим, на английский. Мы в руках переводчика — когда дело касается Зингера, это очень важно. Потому что его сказовая манера не просто художественный прием и не просто стиль рассказчика, создающий эффект его присутствия и рисующий его фигуру, а инструмент и канал, позволяющие ему соединить на равных повседневность и таинственность.

Горай — маленькое еврейское местечко в Польше, окруженное горами и лесами, оторванное от мира. 

Можно также сказать: вынесенное писателем из мира. По дорогам свободно передвигаются медведи, волки, кабаны. И демоны. По тому, как Зингер его описывает через запятую с Люблином, Билгораем, Томашовом, ничто не мешает поискать его на карте. Если не удается найти, это можно объяснить его малостью. В нем есть богачи и бедняки, зимой в домах топятся печки, готовится еда, шьется одежда, жители ходят в синагогу, женятся и умирают, женщины рожают, по улицам ездят телеги. В то же время, так же естественно, «вдруг ни с того ни с сего днем становится темно, как ночью. Пошел град, куски льда величиной с гусиное яйцо убили на пастбищах коров, несколько пастухов погибло. Слепящий огненный шар залетел в синагогу, прокатился по столам, как мяч, и вылетел через трубу с грохотом, от которого несколько человек упало замертво. Женщина вышла за водой, черти столкнули её в колодец.

Нашли наутро, мертвую, вниз головой». Пророчества, чудеса, исцеления, одержимость бесами такие же рядовые вещи, как сплетни, болезни, зима, купанье в речке. Чтобы совместить то и другое в едином повествовании, необходим тон, речь, голос, не требующие дополнительных доказательств, не вызывающие у читателя сомнений. Воображение, видимости так же убедительны, как обыденность; колдовство — как торг в лавке: все документально, и все чуть-чуть сказочка. Я поверил переводчику Некрасову.

Действие повести разворачивается после страшного погрома, устроенного Хмельницким в 1648 году. Я воспринял это как знаковую дату, хотя не думаю, чтобы начинающий автор так распланировал последовательность своей работы на протяжении жизни, что самая ранняя вещь должна относиться к временам наиболее давним и каждая следующая — постепенно приближаться к новым: через XVIII и XIX века к довоенной Польше и Америке второй половины XX. Но так получилось, и читатель книг Зингера получает возможность продвигаться по пути изменений, происходящих с персонажами по мере смены эпох, — и одновременно наблюдать сдвиги в творческом процессе писателя.

Более того, события первой повести очень четко перекликаются с историческими катаклизмами, последовавшими сразу после ее напечатания. Печаталась она в 1932 году в варшавском журнале «Глобус». Всего 14 лет прошло после первой мировой войны — потрясения еще большего, чем злодеяния Хмельницкого. Так же, как за триста без малого лет до того, была выдернута почва из-под ног у людей, так же взбудоражены умы, разрушена вера, так же готов обыватель схватиться за любую идею, обещающую улучшение, не говоря уже, утешение после страшного горя, возмещение потерь. Конечного триумфа. Как тогда евреи массово переходили в ересь объявившего себя Мессией Саббатая Цви, так клялось население Советского Союза в верности Сталину и через несколько лет ринулась Германия под знамена Гитлера. Тогдашний Зингер не мог этого знать, он мог только предполагать и угадывать. Возможно, он был наделен необычайной проницательностью, возможно, нездешним чутьем.

Читая его, начинаешь понимать непреложность объявления заповеди «не делай себе кумира, не поклоняйся им и не служи им». Очевидность ее необходимости. Постоянные напоминания о ней, гнев по поводу ее нарушения и забвения. Пронизывающие Горай суеверия, обоготворение буквы закона, пункта правил; психозы не то сводящиеся к галлюцинациям, не то воздействующие на вещный мир так, что он, отдавая себя во власть демонов, превращается в мираж; болезненное подчинение внушениям, вообще — произнесенному слову, вели неотвратимо и исключительно к идолизации действительности. И как следствие к полному, непоправимому краху человека — и торжеству дибука, овладевшего им, распоряжающегося, не отпускающего его, пока не погубит.

Отчасти это наша ситуация, нынешняя. Инопланетяне, экстрасенсы, реалити-шоу, государственные чиновники, премьер-министры, выныривающие с греческими амфорами из глубин, они кто? Телевизионные тени или телесные существа, идущие вместе с нами по улице под названием пешеходов?