ЗАМОРОЖЕННЫЙ

Считается общим местом, что российский президент Владимир Путин — мастер тонкого политического расчета, почти гениальный тактик, но в то же время также и человек, который не имеет долгосрочной стратегии развития собственной страны. Постоянно меняя повестку дня (хотя и ратуя за стаби­льность), он не формирует политического и экономического образа России, который хотел бы воплотить в жизнь к тому времени, когда завершится его собственный земной путь. В разных формулировках такие тезисы повторяют практически все — и в России, и за ее пределами, — кто хоть сколько-ни­будь критично относится к фигуре кремлевского лидера.

На мой взгляд, все не так просто. Чем более динамичной становится деятельность российского президента, тем больше появляется оснований пола­гать, что за ней скрыта довольно четкая стратегическая линия. Не претендуя на абсолютную истину, я попытаюсь ее реконструировать.

В. Путин неоднократно называл себя консерватором — но его консерватизм весьма особого рода; он скорее может быть назван консерваторством (от сло­ва «консервировать»). Президент считает пресловутую стабильность не аналогом европейского sustainable development, а скорее синонимом неразвития (non-development) — стояния на месте, или, в лучшем случае, незначительных чисто количественных перемен. Любые перемены воспринимаются им как источник угрозы: от «упаднических» гомосексуальных увлечений в Европе (против которых нужно принять соответствующие законы) до распростра­нения интернета (и потому стоит закупить для администрации пишущие машинки и поменьше заглядывать во всемирную сеть). Он считает объединенную Европу потерявшей любое политическое значение, а информаци­онную революцию неспособной подорвать безудержный рост потребности развитых экономик в сырье. Он видит в православии основную социальную «ск­репу» и, похоже, не сомневается в скором возвращении цен на нефть к от­метке в $100/баррель и выше.

На самом деле подобный подход вовсе не должен считаться аномальным. В истории общественной мысли имелся продолжительный период, на протяже­нии которого такие концепции были не только широко распрост­ране­ны, но даже и доминировали. Во времена высокой античности представле­ния о цикличности были очень привычными. Платон называл наиболее совершенным развитие, «повторяющее круговое движение неба» и «происходящее вокруг какого-то центра» (Платон. Законы, 898 с, а). Полибий писал о «поpяд­ке пpиpоды, cоглаcно котоpому фоpмы пpавления меняютcя, пеpе­xо­дят од­на в дpугую и cнова возвpащаютcя — [вследствие чего] легко пpедcка­зать будущее на оcновании пpошлого» (Полибий. Вcеобщая иcтоpия, VII, 9 (10–11) и VI, 3 (2–3). Ему вторил Тацит: «Вcему cущему cвойcтвенно кpуговое дви­жение, и как возвpащаютcя вpемена года, так обcтоит дело и c нpа­ва­ми». Плотин, основатель школы неоплатоников, позже писал: «Единое еcть вcе и ничто, ибо начало вcего не еcть вcе, но вcе — его, ибо вcе как бы возвpаща­етcя к нему, веpнее, как бы еще не еcть, но будет» (Плотин. Эннеады V, 2, 1). Впоследствие эта версия истории была заменена прогрессистской, но, види­мо, прежние воззрения далеко еще не изжиты.

Мне кажется, что стратегия российского президента основывается именно на циклической трактовке глобальной динамики. Можно вспомнить, как у нас упорно отрицае­тся сама идея о «конце истории» — и с какими пиететом рассуждают о ее «возвращении». Стремительная архаизация нашей идеоло­гии и подмена ее православной этической доктриной также имеет свое основание лишь в том случае, если ожидают обратного колебания «маятника безнравственнос­ти». Я не говорю о практической экономической политике, которая, похо­же, сродни курсу секты «свидетелей высоких цен на нефть» в относи­тельно недалеком будущем.

Выражусь конкретнее. Путинская доктрина «стабильности» и «консерва­тизма» может рассматриваться как рациональная лишь в одной ситуации — в случае, если мы принимаем все происходящее в мире в последние несколь­ко десятилетий как гигантскую девиацию, как масштабное (но, безусловно, временное) отклонение от нормы.

Только если исходить из того, что крах и распад Советского Союза был временной ошибкой; что «нравы возвра­ща­ю­тся, как времена года»; что демократия — это недолговечное и неустойчивое состояние общества между имперскими периодами его истории; что мирное сосуществование и глубокая экономическая интеграция — не более чем прелюдия к эпохе новых Версалей и Потсдамов, действия Владимира Путина выглядят воплощением поистине стратегического мышления. Зада­ча велико­го политика в таком случае — не пытаться кого-то догонять или искать правильную нишу для ускоренного развития; в любой из данных ситуаций существует большой риск попасть не в такт, ошибиться, просчитаться или быть застигнутым врасплох.

Настоящая стратегия в таких условиях — стратегия неизменности. Нуж­но заморозить страну, обездвижить ее, сделать воплощением исконной нравст­венной чистоты и самых традиционных экономических форм; быть готовым к новым переделам мира, не заморачиваться условностями международного права; почаще сверять свои действия не с какими-то Декларациями прав человека, а непосредственно с Богом. Это в некотором смысле напоминает стремление быть погребенным на Восточном кладбище в Иерусалиме, ведь в миг прихода Мессии счастливчики воскреснут первыми. То же самое и с Россией — если она в наибольшей мере будет соответствовать абстрактным стандартам того старо­го мира, который «ненадолго вышел», но «вот-вот вер­нется», ей будет легко и просто не только встроиться в него, но и стать его несомненным лидером.

Мне искренне хотелось бы ошибиться, но сложно отделаться от мысли о том, что во главе российского государства стоит человек, который действи­тельно, как сказала о нем Ангела Меркель, «живет в другом мире» — причем мы даже не представляем себе, в насколько непохожем на реальный. В этом мире главной стратегией является попытка любым образом обеспечить отсутствие перемен: постоянно отвлекать внимание людей, переключая его с одного бессмысленного сюжета на другой; допускать отток квалифицированных и самостоятельных граждан, способных потребовать реформ и изменений; раз за разом торпедировать модернизацию, чтобы сохранить эта­тистскую экономику, способную реагировать только на приказы, отдаваемые монархом. Эта стратегия ориентирована на «дожитие» — на своего рода телепортацию страны и общества из хронологической точки «а» в точку «б», в которой вся турбулентность останется позади и откроются перспективы «доброго старого мира» XIX столетия. В рамках такого подхода абсолютно все поступки российского президента выглядят последовательными и раци­она­льными — но только в них.

Однако главным остается вопрос о том, «повернется» ли Земля (или иная планета) правильной стороной к тому гигантскому кораблю, команда кото­рого погружена в глубокую летаргию — и если да, то через сколько лет (десятилетий, веков)? Все помнят, что даже великие философы бывали слишком самоуверенны (в отличие от того, что заявлял, например, Фридрих Ниц­ше, умер не Бог, а он сам), и тогда что же говорить о политиках? Когда-то настанет день, в который глаза Владимира Путина не откроются навстре­чу утреннему свету, но продолжающий свою стремительную жизнь пост­мо­дер­­нистский мир, боюсь, даже не сбавит темпов своего обновления. Что же станет в этом случае с «криогенизированной» страной; как и кому удастся (да и удастся ли) ее оживить?

Похоже, один из фантастических сюжетов, которые обыгрывались в массе наивных книг и фильмов, воплощается в реальной политике, проводимой в склонной к экспериментам стране ее «замороженным» лидером. И, видимо, итога этой очередной попытки осчастливить и российский народ, и весь мир придется ждать довольно долго. Потому что, судя по всему, это вовсе не прихоть дилетанта, а самый что ни на есть стратегический курс.

Владислав Иноземцев