«Промысел божий или социальная обусловленность?»

Источник: «Наука и религия», № 2, 1984 год. Автор: Н. Гордиенко, д.ф.н.

Одна из особенностей религиозного сознания – ориентация на принцип провиденциализма, усматривающего во всех природных и социальных явлениях действие промысла божьего (провидения). Следуя этому принципу, верующий видит эпохальное, непреходящее значение лишь в тех исторических событиях, которые он воспринимает как предопределенные свыше и реализуемые при содействии сверхъестественных сил. Отсюда стремление религиозного человека доказывать себе и другим «промыслительность» такого важного для него явления, как возникновение и утверждение исповедуемой им религии.

Вот почему и христианизацию Древней Руси идеологи православия преподносят как проявление «провидения господня». «Крещение Руси» якобы и привело к распространению «богоустановленной веры» с её универсальностью (пригодностью для всех социальных групп, сословий и классов) и абсолютностью (приемлемостью для всех эпох).

Редко какая богословская работа, затрагивающая проблему «крещения Руси», не начинается с обоснования «промыслительности» данного события. Типичный пример – статья архимандрита Палладия «Духовное наследие святого князя Владимира в русской православной церкви» («Православний вiстник», далее ПВ, 1982, № 8, стр. 30). В ней, в частности, говорится: «Распространение среди древних русов истины православной веры прежде всего имело своей причиной божественный промысл о спасении грешного человечества».

Особенно настойчиво отстаивают идею «промыслительности крещения Руси» клерикальные круги русской эмиграции, которым она нужна для дискредитации в глазах верующих Великой Октябрьской социалистической революции как события не «провиденциального», а значит, не имеющего «шансов на историческую перспективу». Потому-то председатель эмигрантской юбилейной комиссии протоиерей А. Киселев заявил о недопустимости иного подхода к объяснению причин и обстоятельств христианизации Древней Руси. «Не дай господь нам, – патетически воскликнул он, – относиться к крещению нашего народа как к религиозной формальности или как к акту, прикрывающему государственно-политические интересы» («Русское возрождение», 1978, № 1).

Русская православная церковь функционирует ныне в обществе массового атеизма, и богословам приходится подыскивать такие обоснования эпохальности «крещения Руси», которые звучали бы убедительно не только для верующих, но и для неверующих. Причём для последних – в первую очередь, ибо именно они составляют подавляющее большинство граждан Советского Союза. Поэтому помимо ссылок на действие «промыслительных сил» современные богословы обращаются и к аргументам чисто социального характера. В частности, говорят о наличии объективных предпосылок «крещения Руси», а я действиях князя Владимира – мотивов, связанных с «задачами, которые ставила перед ним жизнь» (ПВ, 1976, N9 4). Князь Владимир, утверждает архимандрит Палладий, лишь тогда «был избран орудием божьей воли», когда «общественные условия Древнерусского государства достигли соответствующего уровня развития» (ПВ, 1982, N9 8, стр. 30). Богословы нередко говорят о подготовленности к христианизации всех социальных слоев Киевской Руси, о «триумфальности» победы новой веры. Они стремятся доказать, что «крещение Руси» содействовало прогрессивным тенденциям общественного развития – в частности, «укреплению и духовному расцвету древнерусского государства» («Православный церковный календарь» на 1982 год, стр. 2). Но все эти аргументы подбираются и преподносятся с таким расчетом, чтобы они подтверждали религиозно-мистическое истолкование предпосылок и обстоятельств христианизации Древней Руси.

Такой синтез богословской и социальной аргументации идеологи современного русского православия используют для того, чтобы навязать советским людям – не только верующим, но и атеистам – ряд положений религиозно-апологетического характера, принципиально важных для церкви.

Во-первых, истоки христианизации древнерусского общества возводятся к апостольским временам (I в. н. э.) а поэтому «крещение Руси» должно рассматриваться как конечный результат деятельности одного из непосредственных учеников Иисуса Христа.

Во-вторых, утверждается, что в новой религии, принесенной в нашу страну из Византии, были в равной степени заинтересованы как верхи, так и низы Киевской Руси. Она была принята будто бы при всеобщей поддержке и повсеместном ликовании.

В-третьих, доказывается, будто новая вера оказалась настолько созвучной духовным запросам наших предков, что христианизация Древней Руси заняла всего лишь несколько десятилетий.

Современные богословско-церковные круги хотели бы, чтобы все эти утверждения принимались на веру и рассматривались как аксиомы.

Мы сопоставили их с фактами отечественной истории, с документальными свидетельствами, с выводами историков (в том числе и церковных) и таким путём постараемся показать, как на самом деле осуществлялось «крещение Руси».

Есть два летописных рассказа о предпосылках христианизации Древней Руси. Первый связывает появление и распространение христианства на территории Древнерусского государства с миссионерской деятельностью апостола Андрея Первозванного [назван тек потому, что, по Евангелию, первым откликнулся на зов Иисуса Христа и последовал за ним вместе со своим братом Симоном-Петром], а второй объявляет «крещение Руси» следствием сознательного выбора новой веры киевским князем Владимиром Святославичем.

В «Повести временных лет» есть рассказ о том, что апостол Андрей занимался миссионерской деятельностью на берегах Чёрного моря, называвшегося тогда Русским. Предоставим слово летописцу:

«Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, он узнал, что недалеко от Корсуни – устье Днепра, и захотел отправиться в Рим и проплыл в устье Днепровское и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам; «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать божья, будет великий город и воздвигнет бог много церквей». И взошёл на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился богу, и сошёл с горы этой, где впоследствии возник Киев, и отправился по Днепру вверх. И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей – каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им. И отправился в страну варягов, и пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел...» (стр. 208).

Ни фактической, ни документальной основы это летописное повествование не имело, так как ни на время написания «Повести временных лет» (XII в.), ни сейчас нет никаких данных о таком путешествии апостола Андрея. Историческая наука давно отнесла летописный рассказ о посещении Андреем киевских и новгородских земель в разряд легенд. Уже Н. М. Карамзин, приведя в «Истории государства Российского» (т. н. (стр. 17) этот рассказ, сопроводил его следующим примечанием: «впрочем, люди знающие сомневаются в истине сего Андреева путешествия». О последующих русских историках и говорить нечего – все они рассматривали данный фрагмент летописи как легенду.

Так же трактуют этот рассказ летописца и большинство авторов богословских трудов по истории русского православия. Профессор Московской духовной академии Е. Е. Голубинский, посвятивший разбору летописного рассказа о пребывании в нашей стране апостола Андрея целый раздел своей «Истории русской церкви», прямо назвал его «легендой» и даже «вовсе неудачным вымыслом».

Церковные историки считали (и в данном случае нет оснований с ними не соглашаться), что летописный рассказ о путешествии апостола Андрея понадобился религиозным и государственным деятелям Древней Руси для того, чтобы отстоять идею независимости русской православной церкви от византийской. Во всяком случае, в царской России он использовался именно таким образом. Вот два факта, приведённые Е. Е. Голубинским в «Истории русской церкви».

Посол Ватикана иезуит Антоний Поссевин убеждал Ивана Грозного пойти на союз с папой римским. При этом он сослался на пример греков-византийцев, принявших Флорентийскую унию [соглашение об объединении православных с католиками при условии признания главенства палы римского. Заключена в 1439 г., окончательно расторгнута в 1472 г.]. Царь ему ответил: «Мы верим не в греков, а в Христа: мы получили христианскую веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат апостола Петра, пришёл в эти страны, чтобы пойти в Рим; таким образом, мы на Москве приняли апостольскую веру в то же самое время, как вы в Италии...»

Столетие спустя к такому же доводу обратился келарь [эконом; монах, ведающий монастырским хозяйством] Троице-Сергиевой лавры Арсений Суханов, посланный царём Алексеем Михайловичем на Восток для ознакомления с церковными обрядами и богослужебными книгами. В ответ на заявление иерархов Константинопольской церкви; поскольку русские приняли веру от нас, то и соглашаться с нами должны во всём, – А. Суханов сказал: «Векую (напрасно. – Н. Г.) вы собою хвалитеся, что мы от вас крещение прияли; мы крещение приняли от апостола Андрея, когда он по вознесении господни прииде В Византию и оттуда пойде Черным морем до Днепра, и Днепром вверх до Киева, и от Киева даже до Великого Новгорода, и ходя тем путем, учение свое о вере Христове распространял, а иных крестил... Веру вы изначала прияли от апостола Андрея, мы также от апостола Андрея».

Такой же легендарный характер носит летописное повествование об «испытании вер» («выборе веры») князем киевским Владимиром Святославичем. Согласно этому повествованию, «крещению Руси» предшествовала следующая процедура. Прежде чем принять византийский вариант христианства, Владимир выслушал приверженцев различных религий: иудаизма, ислама и христианства. Затем он направил своих послов в те страны, народы которых эти религии исповедовали.

Возвратившись в Киев, послы сообщили Владимиру и его окружению («боярам» и «старцам») следующее: «Ходили де к болгарам, смотрели, как они молятся в храме, т. е. в мечети, стоят там без пояса, сделав поклон, сядет и глядит туда и сюда, как бешеный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не добр закон их. И пришли мы к немцам, и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве» (стр. 273–274).

Цель этого летописного рассказа никогда не вызывала сомнений. Он понадобился для того, чтобы доказать: Древняя Русь приняла в качестве государственной религии не первую подвернувшуюся веру, а «веру истинную», сознательно выбранную.

Учёные почти единодушно высказали сомнение в реальности описанных летописцем событий, связанных с «испытанием вер». Однако они не исключают возможности того, что и перед введением на Руси новой религии и после того киевский князь мог интересоваться другими верованиями, чтобы определить степень их соответствия политическим и идеологическим потребностям своего государства. Об этом свидетельствуют зафиксированные в летописи поездки великокняжеских послов в Рим, Иерусалим, в Египет, Вавилон, к чешским и венгерским королям и т. д. и приём Владимиром миссий из иных стран.

При рассмотрении и сопоставлении приведенных выше летописных рассказов нельзя не обратить внимания на то, что они противоречат друг другу. В первом «крещение Руси» подано как событие, провиденциально предопределенное задолго до его свершения. А во втором – как следствие личного выбора, имевшего место лишь накануне принятия новой веры.

Современные церковные историки и богословы первоначально не обращали внимания на это противоречие и активно пропагандировали обе легенды, но в более поздних публикациях о «крещении Руси» летописный рассказ об «испытании вер» обычно либо совсем не упоминается, либо излагается крайне скупо. Зато легенда о посещении Приднепровья апостолом Андреем Первозванным стала переходить из статьи в статью, из проповеди в проповедь.

Особенно широко пропагандируют эту легенду богословы и проповедники в преддверии 1000-летия «крещения Руси». «Православный церковный календарь» на 1981 год, положивший начало таким публикациям, начинается весьма категоричной фразой: «Русская православная церковь приближается к тысячелетию своего исторического бытия. Предыстория её восходит к I веку по рождестве Христовом, когда на Русскую землю принес христианское благовестие святой апостол Андрей Первозванный».

Столь же безапелляционное заявление содержится и в докладе митрополита Антония (Мельникова) «Миссия русской православной церкви в прошлом и настоящем», с которым он выступил на богословском факультете имени Яна Коменского в Праге (ЖМП, 1982, № 5, стр. 49).

Любопытно, что в предъюбилейных проповедях, статьях и докладах летописный рассказ об апостоле Андрее обрастает деталями, которых нет ни в летописи, ни в других древних источниках. Такая детализация явно рассчитана на то, чтобы создать видимость достоверности изложенного в летописи события.

Во-первых, если раньше рассказ летописца был «преданием» или «сказанием», то ныне его подают как запись о достоверном событии. Так, «Православный церковный календарь» на 1982 год утверждает, будто в летописях «с полной определенностью засвидетельствована апостольская предыстория русской церкви, подтверждаемая древними источниками» (стр. 2). На самом деле никаких источников, которые подтверждали бы достоверность летописного поедания, не было и нет.

Во-вторых, в отличие от летописца, современные церковные авторы «заселили» местность у подножия киевских гор. В том же выпуске церковного календаря нас пытаются – со ссылкой на «свидетельство древнерусских летописей» – уверить, будто там «было тогда несколько поселений славянского племени полян» Ни в самой летописи, ни в трудах дореволюционных историков нет никаких упоминаний о поселениях.

В-третьих, если в летописи говорится, что апостол Андрей лишь благословил пустынные киевские горы и водрузил на них крест, то современные церковные публикации утверждают, будто он на Киевской земле занимался проповеднической деятельностью – «благовествовал». «Именно здесь, около нынешнего Киева, проповедовал святой апостол Андрей Первозванный» (ЖМП, 1978, № 12, стр. 53). А в «Слове в день памяти святого апостола Андрея Первозванного» он охарактеризован как «сеятель в Русской земле слова божия» (ЖМП, 1982, № 6. стр. 50).

Исторической наукой давно доказано, что ничего не только мистического, но и чрезвычайного христианизация Киевской Руси в себе не содержала. Это был один из моментов (важный, но попутный, а не определяющий) процесса феодализации древнерусского общества, к X веку уже переросшего стеснявшие его рамки первобытнообщинного строя.

Два столетия, непосредственно предшествовавшие реформаторской акции киевского князя Владимира Святославича, были переломными в истории Древней Руси. Процесс разложения первобытнообщинного строя набирал темпы, вызывал и жизни явления, характерные для классового общества. Развитие производительных сил вело к появлению прибавочного продукта, который в форме частной собственности накапливался в руках родо-племенной знати. Возникало имущественное неравенство, приводившее к поляризации социальных групп. Знать присваивала себе львиную долю военной добычи, обращала пленных в рабов. Часть земледельцев (смердов), разоренных военными набегами или ставших жертвами недорода, также попадала в зависимость от знати. Появились богатые и бедные, угнетатели и угнетенные, свободные и зависимые, что вело к социальному расслоению и формированию антагонистических классов.

Эксплуататоры нуждались в такой общественной структуре, которая закрепила бы их привилегированное положение, дала им власть над эксплуатируемыми. Носителем такой власти, сконцентрированной в руках социальных верхов, становилось формировавшееся Древнерусское государство.

Складывавшийся феодальный строй испытывал нужду в идеологии, которая оправдывала бы социальное расслоение общества, эксплуатацию человека человеком, угнетение княжеско-боярской верхушкой рабов и смердов, примиряла бы последних с социальным гнетом. Такой идеологией могла быть только религия, сложившаяся в классовом обществе (а значит, приспособившаяся к освящению и оправданию его) и пригодная для любой этнической группы, включаемой в государство.

В то время (X в.) были две религии, отвечавшие этим (ребованиям: христианство и ислам. Правда, был еще иудаизм, но он, оставаясь религией этнически замкнутой группы, не получил такого распространения и влияния, как первые две. Ислам исповедовали в странах, находившихся далеко от Киевского государства и вне сферы его активной внешнеполитической деятельности. Зато христианство прочно утвердилось не только в Византии, с которой Древняя Русь давно поддерживала постоянные контакты, но и в соседних с Киевским государством европейских странах.

Как религия, освящавшая авторитетом бога феодальные отношения, христианство вызывало интерес у княжеско-боярской верхушки, имевшей возможность познакомиться с данной конфессией и в процессе торговли с христианскими странами, и в ходе военных столкновений или дипломатических контактов. Со своей стороны, и оба христианских центра (Византия и Рим) были заинтересованы в насаждении христианства на русской земле, чтобы подчинить Русь своему идеологическому и политическому влиянию.

Уже в IX веке на Руси появлялись как византийские, так и римские миссионеры. Они пропагандировали христианскую веру среди социальных верхов Киевского государства. В роли таких миссионеров выступали также византийские купцы и варяжские дружинники.

В результате такого соединения внутренней потребности и внешнего влияния на древнерусской земле стали возникать очаги христианства, главным образом в социальных верхах – среди князей, бояр, дружинников, воспринимавших новую религию через призму сословных интересов.

Ни Олег, ни его преемник Игорь ещё не приобщились к христианству. В договоре 911 года всё время идёт речь о взаимоотношениях «христиан и русских», изредка – «греков и русских». Значит, понятие «христианин» отождествлялось лишь с понятием «грек». Однако в окружении князя Игоря уже были христиане. При заключении в 944 году договора с Византией часть Игоревых дружинников принимала присягу (клялась) перед крестом в церкви святого Илии, тогда как сам князь и часть дружины присягали на холме, где стояло изваяние Перуна. Да и в тексте договора указано, что среди русских есть те, «которые приняли крещение», и те, «которые не крещены». Имеется там и упоминание о «русских христианах».

Христианкой стала вдова Игоря княгиня Ольга, принявшая новую веру в 955 году в Константинополе, куда она прибыла для переговоров с византийским императором Константином Багрянородным. Но и при ней христианство не получило в Киевской Руси сколько-нибудь широкого распространения даже в среде княжеско-боярской знати. Не обратился в христианство и её сын Святослав.

Тем не менее княжеско-боярская верхушка Киевской Руси, присматриваясь к христианству и частично приобщаясь к нему, всё больше убеждалась в пригодности этой религии для удержания рабов и смердов в повиновении, для укрепления государственной власти, углубления контактов с внешним миром.

Словом, к 980 году, когда к власти в Киеве пришёл один из сыновей Святослава новгородский князь Владимир, верхи Древнерусского государства уже не только ощутили потребность в новой религиозной идеологии, но и получили достаточно полное представление о христианстве.

Летопись сообщает, что первоначально Владимир хотел использовать в качестве государственной идеологии реформированное и централизованное славянское язычество. «И стал, – говорится в «Повести временных лет», – Владимир княжить в Киеве один, и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоша. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей».

Но утвердившись на великокняжеском престоле, укрепив свою власть и могущество Древнерусского государства, князь Владимир понял, что нужна радикальная религиозная реформа. И ему самому, и его ближайшему окружению становилось всё очевиднее, что пантеон языческих богов не отвечает идеологическим потребностям формировавшегося феодального строя. Не способствовал он и повышению международного престижа Древнерусского государства. В то время оно в экономическом и политическом отношениях не уступало соседним державам, могло диктовать свои условия даже могущественной Византийской империи, но тем не менее они воспринимали Русь как государство неполноценное, второразрядное –  «варварское», «языческое».

Христианизацию Киевской Руси можно было осуществить с ориентацией либо на Рим, либо на Византию. Надо было выбирать. Сложный и трудный выбор этот мог сделать только сам киевский князь.

К концу X века Рим ещё не порвал с Константинополем (такой разрыв официально оформился в 1054 г.) и западная модификация христианства мало чем отличалась от восточной. Серьезней были различия языкового характера. Римская церковь признавала богослужебным языком латынь, тогда как Константинопольская допускала возможность использовать для культовых целей не только греческий, но и местные языки. В частности, еще в IX веке был начат перевод на славянский язык некоторых богослужебных книг.

Однако самым существенным различием был подход Рима и Константинополя к проблеме взаимоотношения церкви и государства. Папа римский требовал полного подчинения себе королей и императоров государств, принимавших крещение от Рима. Что же касается константинопольского патриарха, то он был всего лишь высшим церковным чиновником Византийской империи и признавал свою зависимость от императорской власти.

Следовательно, в случае ориентации на Рим киевский князь должен был примириться с идеей главенства папы римского, что сделало бы Киевскую Русь объектом религиозно-политической экспансии Рима. Такое положение не отвечало интересам Древнерусского государства и не могло устроить ни Владимира, ни его ближайшее окружение.

Иная ситуация складывалась в случае «крещения Руси» по константинопольскому образцу. Согласно византийской традиции, новообразованная церковь должна была войти в структуру Древнерусского государства, признать власть киевского князя как богоустановленное начало, которому должны повиноваться все – в том числе и церковная иерархия до митрополита включительно. Нельзя забывать и о том, что в то время византийский император Василий II, царствовавший вместе с братом Константином IX, остро нуждался в помощи Владимира Святославича для подавления восстания полководца Варды Фоки. Поэтому предложение о «крещении Руси» по византийскому обряду, равно как и обещание выдать за князя сестру императоров Анну в Киеве воспринимались не как оказание милости «язычнику», а как благодарность государю могущественной соседней державы за важную услугу, оказанную Византии.

Именно так Владимир это предложение и воспринял. Когда после подавления мятежа императоры замешкались с выполнением условий предварительного договора, Владимир напомнил им о своей силе и могуществе. Он захватил в 988 году византийскую крепость в Крыму Херсонес Таврический (Корсунь) и возвратил её лишь в качестве выкупа («вена») за прибывшую из Константинополя невесту – принцессу Анну.

Итак, Владимир и его окружение остановили свой выбор на византийской разновидности христианства вполне сознательно, руководствуясь прежде всего политическими соображениями. Новую веру киевский князь принял от Византии не как проситель, а как союзник. Обращение в новую веру не ставило Киевскую Русь в политическую зависимость от Византии.

В современной богословской литературе «крещение Руси» князем Владимиром, искусственно привязанное к фантастической миссионерской деятельности одного из учеников Иисуса Христа, охарактеризовано как завершающий этап утверждения христианства в древнерусском обществе, «Это великое событие, – заявил патриарх Пимен на заседании юбилейной комиссии, – явилось, как известно, увенчанием многовекового процесса становления христианства на Руси, начавшегося, по преданию, проповедью апостола Андрея Первозванного» (ЖМП, 1982, № 1, стр. 6). На самом же деле «крещение Руси» лишь стало началом длительного и сложного процесса внедрения новой религии во все сферы государственной, общественной и бытовой жизни Киевской Руси.

Но данная тема заслуживает специального рассмотрения.