Русские в Париже

Не хочет признавать Европа, свободной радости своей,

Взращен был зверь - раскрыть ворота!

Но получила вся Европа

– урок: «Не покидай ты логова – злодей»…

(1812 год; 1945 год)

Современная историография нашествие Наполеона в 1812 году заканчивает Бородинским сражением, умалчивая энергию и целеустремленность императора Александра Iпокончить с Наполеоном, надеясь только на силу своего войска.

Все громы и ужасы, огнем и мечом созданной Первой Империи, все пролитые ею реки слез и крови, все проклятия по адресу «апокалипсического зверя - Аполиона», давным давно утратили свою осязательную остроту.

И даже самая их историческая жизненность как бы заволоклась красивой дымкой поэзии и романтического преклонения пред трогательным величием далекого, крохотного островка, где, среди суровых британских часовых, захирел и угас «генерал Бонапарт», грустным концом своей ослепительной карьеры примирив с собою Европу, забывшую былую его тиранию и умиленную горделивою твердостью духа развенчанного императора.

Война 1812 г. поставила пред Наполеоном неизбежную в ближайшем будущем дилемму: - подчинится, или уйти.

А стремления императора Александра I двинуться в Париж поставила перед Европой такую же дилемму – с кем быть???

Поэтому часть европейских государств - Швеция, восточная Пруссия и Австрия вынуждены были в силу обстоятельств, отдать предпочтение российскому императору.

Рейнский союз германских государств и Польша оставались преданными Наполеону. И они сошлись в знаменитой битве под Ле́йпцигом, более известной под названием «Битва народов».

Последствия Лейпцигской битвы известны. Наполеон, потерпев совершенное поражение, бежал из Германии, так же, как за год перед тем, бежал из России.

В современных опусах, роль русских войск принижена, хотя далеко известны отвага и стойкость российских воинов. Для примера один эпизод характерный для русского воина, который показал российский генерал от кавалерии, адъютант героя войны 1812 года Багратиона - Емануэль (Эмануэль) Георгий Арсентьевич.

На следующий день после Лейпцигского сражения, Емануель со своим конвоем, состоявшим из трех офицеров, трех унтер-офицеров и шести рядовых, следовал со стрелками в город, направляясь к Люценским воротам, для наблюдения за движениями отступающего неприятеля.

Не доходя до этого въезда, он увидел скакавших человек двенадцать кирасир наполеоновской гвардии, которые составляли конвой генерала Лористона, захватить в плен - было для него минутное дело.

Продолжая свой путь и увидев бегущих и бросающих оружие французов, он и их полонил, взяв в плен тут же генерала Дювенана, но Емануель не замечал, что таким образом он неожиданно очутился среди неприятелей.

Один из находившихся при нем офицеров, шепнул ему на ухо: «Ваше превосходительство, ведь мы отрезаны и окружены французами».

Удостоверившись и истине, этих слов, Емануель не потерял присутствия духа и отважности, качества, которыми он особенно отличался и которые и помогли спасти его в данном случае от угрожавшей беды.

Пришпорив лошадь, он поскакал, к пункту, на который устремился и неприятель, к разломанному мосту; тут увидел он несколько офицеров, поспешно перебирающихся на ту сторону по одному только бревну, уцелевшему от разрушенного моста, и, в виду его, какой-то человек переправлялся, ведя за собой лошадь, которая поскользнулась и упала в воду, за ним следовал и другой.

Емануель повелительным голосом закричал им сдаться в плен. Эти слова и обещание пощады заставили их воротиться по тому же бревну и сдаться; один из них, расстегивая свой сюртук, объявил, что он граф Лористон, ему дали казацкую лошадь.

Однако, несмотря на такую счастливую добычу, опасность не только не уменьшалась, но и сделалась крайнею. В то самое время, как Емануель собирался переехать поперек пересекающей ему дорогу улицы Люценскаго предместья, вдруг с правой стороны, в нескольких шагах, показывается целый французский батальон, идущий в строевом порядке с офицерами впереди.

Тут мгновенно родилась в нем одна из тех вдохновенных мыслей, которая в минуты великой опасности всегда являлись у него для спасения от беды.

Не запинаясь ни секунды, он командным голосом закричал батальону: «Сложите оружие!» Батальон заколебался неожиданным появлением русских в тылу своем и возгласом, сделанным таким повелительным тоном, однако ни на что не решался; офицеры поглядывали друг на друга в недоумении, но Емануель, не дав им опомниться, вторично оглушительным голосом закричал: «Не сложите оружие вам не сдобровать!» и, вместе с тем, с удивительным присутствием духа, обращаясь к своим офицерам и махая саблей, скомандовал: «Марш! Марш!» Офицеры, обнажив палаши, бросились стремительно и этим смелым нападением принудили батальон, взвод за взводом, положить оружие и сдаться военно-пленными без малейшего сопротивления.

На все это ушло меньше времени, чем нужно на перерассказ. Таким образом, были взяты в плен: майор Ожеро, пятнадцать штабс - и обер - офицеров и батальон из четырехсот человек.

Когда пленные офицеры поднесли свои шпаги, то они были им оставлены на честное слово, потому что принять их было не кому.

Для того же, чтобы пленные не заметили малочисленности своих победителей, Емануель велел идти им вперед, а сам со своим конвоем следовал за ними.

Между тем слух о взятии в плен бывшего посла при Санкт - Петербургском дворе графа Лористона дошел до государя. Его величество пожелал, чтобы Емануель, собственноручно немедленно представил ему пленных. И все это совершилось на глазах монархов союзных армий, которые находились в главной квартире на Лейпцигской площади…

Затем Емануелю было поручено открыть дорогу к Парижу для всей армии, что он исполнил блистательно.

А в 1814 году колонна за колонной на французский берег Рейна в разных пунктах перебрались около четырехсот тысяч русских, австрийских и прусских войск. Наполеон мог противопоставить им вдвое меньшее количество только что поступивших под знамена новобранцев.

Это уже не были прежние гренадеры, на которых глядело сорок веков с египетских пирамид, или сияло солнце итальянских равнин и полей Сены, Аустерлица, Фридланда.

Среди молодой армии Наполеона редко - редко встречались ветераны русских снегов и московских пожаров, уцелевшие после ужасного, кровью залитого и трупами застланного пути Москва - Париж.

«Конскрипты» - новобранцы 1813 г. являлись весьма ненадежным боевым материалом. Уже 27 января Наполеон был вынужден отдать по войскам отчаянный приказ: «Император, объявляет свое неудовольствие армии за беспорядки, которым она предается. Такие беспорядки, всегда предосудительные, становятся преступными, совершаясь в отечестве. Жители повсюду разбегаются, и войска, защита их родины, уже кажутся ей бичом».

Главная союзная армия, при которой находился император Александр Павлович, почти без выстрела прошла Везун, Лангр, Шалок, Баркюр-Об. Французы пока отступали, словно наученные погубившею их кутузовской тактикою.

В мрачную январскую ночь фельдмаршал Блюхер, (командующий прусскими войсками), в сильной степени подкрепленный русским отрядом генерала Сакена, обрушился на поджидавшего его под Бриеном Наполеона.

Семьдесят отбитых у французов пушек и три тысячи пленных дали право генералу Сакену заключить свой рапорт Государю словами: «В сей достопамятный и великолепный день Наполеон перестал быть опасным врагом для человеческого рода». На что Александр I может сказать: «Я дарю вселенный мир».

Но в действительности до мира было еще не так-то близко.

Испытав поражение, Наполеон не упал духом, а, наоборот, словно воспрянул. Воспользовавшись беспечностью рано возликовавшего Блюхера, Наполеон нанес ему ряд чувствительных ударов и отбросил его к Шалону.

Промахи Блюхера пришлось опять поправлять Русским: генерал Чернышев блестящим штурмом в два часа взял сильно укрепленный Суассон. 3 февраля казак Платов заставил сдаться Немур.

Наполеон возместил свою неудачу поражением русского корпуса Витгенштейна, не поддержанного Австрийцами, хотя они и стояли по близости, но объясняли свою уклончивость, тем, что им по предварительной диспозиции не велено было завязывать боя.

Вскоре и австрийский вождь князь Шварценберг, командовавший так называемою главною армией, отступил, под сильным натиском Наполеона около Труа. Австрия и Пруссия заколебались.

Пошли разговоры о дальнейшем отступлении. Союз с Россией сохранился только благодаря энергично высказанной императором Александром угрозе отделиться от союзной армии и с одними русскими войсками двинуться на Париж.

С середины февраля 1814 г. Военное счастье уже редко стало баловать Наполеона. В последний раз Александр и Наполеон сошлись в упорной битве под Арсисом. Наполеон на этот раз поставил на карту все то, что у него было: посылал в атаку свой личный конвой и несколько раз сам обнажал шпагу.

«Он не избегал опасности, - говорит один очевидец, - но, напротив, казалось, искал смерти. Граната падает к его ногам, он ждет взрыва и вскоре исчезает в облаке пыли и дыма. Мы думаем, что он погиб, но он встает, бросается на другую лошадь и снова становится против неприятельских батарей: смерть не хотела этой жертвы».

Еще одно блестящее для русского оружия сражение при Фер - Шампенуазе, где покрыла себя неувядаемою славою наша гвардейская конница, - и дорога на Париж, была открыта.

17 марта под вечер наш авангард настиг отступавшего неприятеля. Завязалась перестрелка. Император Александр Павлович отправился на линию огня. Солнце садилось, прохладный ветер освежил воздух после небывало теплого дня, на небе не было ни облачка. Вдруг вдали, над лесом показались башни, колокольни церквей.

«Париж, Париж»! - было общим восклицанием. Указывая на огромную столицу, каждый вперял в нее взор, сколько отдаленность позволяла. Забыты были трудности похода, павшие друзья и братья, и мы – много лет спустя вспоминал об этом один заслуженный офицер, - стояли, в упоении восторга, на горе, откуда завидели Париж».

18-го рано утром парижане уже читали обращенное к ним от имени «вооруженной Европы» воззвание, в котором указывалось, что цель движения союзных войск, к столице Франции «основана на надежде чистосердечного и полного примирения с нею».

Двадцать лет Европа утопает в крови и слезах. Все попытки положить конец несчастьям ее были тщетны, потому что в самом французском правительстве заключается неодолимое препятствие к миру.

Союзные монархи желают найти во Франции благодетельную власть, могущую укрепить союз Франции со всеми народами и правительствами, а потому в настоящих обстоятельствах Парижу предстоит ускорить всеобщее примирение.

Но Париж, кое-как и наскоро укрепленный, не был вовсе уже беззащитен. Маршалы Мармон и Мортье, усиленными и искусными маршами успевшие еще накануне ускользнуть от авангарда главной армии, заняли предместья Парижа - Венсен, Монмартр, Нельи и некоторые другие.

Весь парижский гарнизон, включая и национальную гвардию, доходил до сорока пяти тысяч человек. На ружейный выстрел от них в суровом молчании стояло сто тысяч русских, австрийцев и пруссаков.

В три часа пополудни русская артиллерия дала первый залп по Парижу. Не прошло и получаса, как на передовую нашу батарею полковника Таубе явился парламентер.

Его направили к императору Александру, только что прибывшему на батарею. Что говорил император посланцу - неизвестно, но до присутствовавших неподалеку офицеров долетела лишь последняя фраза государя.

-      Que demain, a 6 heures du matin, la ville de Paris soit evacnee par les tronpes francaises

-      Чтобы завтра в 6 часов утра Париж был оставлен французскими войсками.

Парламентер почтительно отвечал:

-      Les orders du vainceur seront remplis.

-      Повеления победителя будут исполнены.

Настал следующий день. Решительного ответа Париж, еще не давал, и войска пошли вперед. Мармон защищался упорно, отстаивая буквально каждую пядь. Наконец, штыками Барклая-де-Толли были взяты заставы Мениль-Монтан, Бельвиль и Пре-Сен-Жерве.

Дело это стоило Русским семи тысяч жизней.

Почти в это же время другой русский отряд, командуемый графом Ланжероном, в десять минут взял, отчаянным натиском Монмартрскую высоту, и отдельные группы наших солдат уже вливались в улицы Парижа. Защита была проиграна безнадежно.

Около 11 ч. утра 18 марта перед императором Александром стоял адъютант Мармона с просьбою прекратить военные действия и условитъся о перемирии.

Тотчас же к Мармону был командирован флигель-адьютант Михаил Федорович Орлов, получивший от императора Александра Павловича ясные указания относительно единственно приемлемых для него условий капитуляции.

- Если мы можем приобрести этот мир не сражаясь, - решительно закончил свои инструкции император, - тем лучше, если же нет, то уступим необходимости, станем сражаться, потому что волей или неволей, с боем или парадным маршем, на развалинах или во дворцах, но Европа должна сегодня же ночевать в Париже.

Первый человек, которого встретил Орлов в самой передней цепи французских стрелков, был сам Мармон, с обнаженною шпагою в руке. Увидев Орлова, он тотчас подошел к нему и резко спросил:

- Я герцог Рагузсский, вы кто?

- Полковник Орлов, флигель-адъютант его величества императора всероссийского, который желает, спасти Париж для Франции и мира.

С нескольких слов Орлов сговорился с Мармоном о месте переговоров по поводу сдачи города.

Огонь был прекращен. «В это время, - признается Орлов, - по всей французской линии раздавались клики: «Да здравствует император! Да здравствует великий Наполеон!».

И ясно было по виду этих храбрецов, что крик этот, возбужденный самим маршалом, более обнаруживал с их стороны усердия к бою, чем радость о прекращении опасности. Зрелище это было величественно. Борьба кончилась, но неизменно и во всей полноте сохранилась преданность.

Комиссия, назначенная союзниками для выработки с Мармоном окончательной редакции условий сдачи, состояла из Орлова, статс-секретаря графа Нессельроде, австрийского полковника Парра и нашего капитана Петерсона.

Поздно ночью, на простом листе почтовой бумаги, рукою Орлова был написан акт капитуляции Парижа в 8 пунктах.

Статья 1-я гласила:

«Французские войска, состоящие под начальством маршалов, герцогов Тревизского и Рагузского, очистят город Париж 19 марта, в 7 часов утра».
Последним пунктом было:

«Город Париж предастся на великодушие союзных государей».

Уже занимался день, когда Орлов явился к государю, который принял его, лежа в постели.

- Ну, - были первые слова императора, - что вы привезли нового?

- Вот капитуляция Парижа, - отвечал глубоко взволнованный Орлов. Император взял ее и прочел, сложил бумагу и, положив ее под подушку, сказал:

- Поцелуйте меня, поздравляю вас, вы соединили имя ваше с этим великим происшествием.

Через какой-нибудь час, адьютанты развозили по частям армии приказ:

«К девяти часам с половиною, для парадного вступления в столицу Франции, быть в готовности и чистоте гвардии, гренадерам и коннице резервного корпуса, прусской и баденской гвардии и австрийским гренадерам».

«Всем прочим армейским корпусам не входить в Париж, расположившись в окрестностях, и поставить караулы на заставах города, доколе их там не сменят гвардия и гренадеры».

Нелегко было нашим армейским полкам выполнить этот приказ. Они до крайности обносились сапогами и мундирами, так что, например, из всего корпуса принца Евгения Виртембергского едва можно было набрать для несения караулов тысячу человек, сносно обутых и одетых.

А оба корпуса генерала Раевского носили совсем уже французский облик, потому что солдаты, приходившие из резервов в серых мундирах, за долгий поход изорванных, спешили обменить их на французские, снятые с убитых неприятелей. Зато гвардия наша и гренадеры щегольнули.

Недаром английский генерал Стюарт выразился, что «вид и вооружение их удивительны. Когда подумаешь о претерпенных ими трудах и сообразишь, что часть людей из них прибыла с границ Китая, и в короткое время прошла пространство от Москвы до Парижа, исполняешься каким-то ужасом к исполинской Империи Российской».

Бурно и шумно прошел день 19 марта, «Бульвары были покрыты разряженной толпой, - пишет в своих воспоминаниях граф Нессельроде, - казалось, народ собрался, чтобы погулять на празднике, а не для того, чтобы присутствовать при вступлении неприятельской армии».

Граф П. П. Муравьев, тоже очевидец памятного дня, рассказывал, что народ толпился по улицам и кричал: «ViveleRoi!»(Да здравствует король). Старые роялисты бегали с белыми знаменами и жали руки русским офицерам, которых они встречали. Мальчики распевали куплеты, сочиненные во славу Александра и Бурбонов».

Парижанам, как и вообще всей Франции, порядком прискучила несколько, по их мнению, затянувшаяся дисциплина наполеоновского режима, и они охотно воображали себя сторонниками старого легитимизма.

Звезда Великого Наполеона закатывалась, восходило новое светило, опираясь на волю и штыки соединенной общей ненавистью Европы, посадившей на свободный тронь «Луи Дизвитского», как именовали наши солдаты недавнего русского пенсионера, чванного и мало симпатичного Александру LouisDix-huit. (Луи Восемнадцать)

Наступил вечер, потом ночь. Утомленный дневными треволнениями, Париж угомонился. Вокруг дома Талейрана, где остановился император, расположился батальон Преображенского полка, а во дворе, под ружьем, на всякий случай, дежурила рота его величества.

Огни везде погасли. Глубокая ночная тишина только прерывалась странно звучавший на парижских улицах, окликами русских часовых.

В, добром, старом Париже, пережившем за свой долгий век длинный ряд цезарей, Меровингов, Капетингов, Валуа, Бурбонов, вступал в свои права новый хозяин – парижский военный генерал-губернатор российской его императорского величества службы генерал от инфантерии Фабиан Вильгельмович Остен-Сакен.

А неподалеку от Парижа, в замке Фонтенебло, в кругу ближайших, оставшихся верными, приверженцев, до рассвета, без сна просидел пред пылающим камином недавний бог французского народа.

Его знобило, в голове стояла надоедливая, стучащая боль, все вокруг плыло в каком-то тумане. Еще утром Наполеон подъехал было к заставе Жювизи, но, узнав, что с другой стороны в город входят торжествующие враги, слабо махнул рукою и ленивым шагом тронул коня назад.

Будущее ясно вырисовывалось теперь Наполеону, и по его обрюзгшему, но все же сохранившему свой классический профиль, лицу часто пробегала горькая усмешка.

О, этот «византийский Грек!» Он погубил Наполеона, оказался пока более ловким дипломатом и удачливым на войне, нежели немного опустившийся герой Маренго и Ваграма, но он не дальновиден. Променять предложенную ему когда-то чуть ли не половинную долю в управлении миром на дружбу с Пруссаками и Австрийцами, этими вероломными и мнимыми друзьями!..

Не внял Александр его советам, не смог побороть в себе внутренней неприязненности к выскочке революционной бури, и тем надолго запутал гордиев узел русской истории...

Когда внимательно рассматриваешь вехи исторических фактов невольно приходит мысль об аналогии в истории, как будто виток пружины в хронологии событий соприкасается друг с другом.

P.S. Сведения о Эмануель для настоящей статьи почерпнуты из «Жизнеописания генерала от кавалерии Г. А. Емануеля» князя Н. Б. Голицына.

И скудные записи о действиях русских войск в Википедии:

https://ru.wikipedia.org/wiki/Битва_народов

https://ru.wikipedia.org/wiki/Взятие_Парижа_(1814)

Историческая правда,

http://www.istpravda.ru/reconstructions/5656/