Константин Аксаков: «Публика преходяща — народ вечен»

2015-й год объявлен в России Годом литературы. «Русская планета» начинает новый проект — интервью со знаменитыми российскими писателями, творившими в разные времена.

Ответами на вопросы будут цитаты из их произведений, писем и дневников.

В этом богатейшем наследии можно найти ответы на те вопросы, которые волнуют и, может быть, даже мучают нас сегодня.

Потому что каждый выдающийся писатель — наш современник.

И потому что, как писал Николай Алексеевич Некрасов, «в любых обстоятельствах, во что бы то ни стало, но литература не должна ни на шаг отступать от своей главной цели — возвысить общество до идеала — идеала добра, света и истины».

Все, у кого мы будем брать интервью, являются примерами такого служения обществу.

Константин Сергеевич Аксаков — русский публицист, историк и поэт, ярчайший мыслитель-славянофил — считал, что развитие России невозможно без понимания и учета особенностей русской исторической жизни.

Знаменитый общественный деятель рассказал «Русской планете» о том, чем закончилось для нашей страны равнение на Запад.

— Константин Сергеевич, вы часто говорите о народе как о высшем арбитре нашей жизни.

Но разве народ сейчас может сказать или сделать что-нибудь дельное?

Либеральная публика то и дело пишет о нем как о быдле, лишенном мыслей, запуганном, раболепном.

— Публика — явление чисто западное и была заведена у нас вместе с разными нововведениями.

Она образовалась очень просто: часть народа отказалась от русской жизни и одежды и составила публику, которая и всплыла над поверхностью.

Она-то, публика, и составляет нашу постоянную связь с Западом; выписывает оттуда всякие, и материальные и духовные, наряды, преклоняется перед ним, как перед учителем, занимает у него мысли и чувства, платя за то огромной ценой: временем, связью с народом и самою истиною мысли.

Публика является над народом, как будто его привилегированное выражение, в самом же деле публика есть искажение идеи народа.

— Настолько ли непроницаема грань между народом и этой, как вы ее называете, «публикой»? Разве публика живет и мыслит как-то по-другому, чем народ?

— Разница между публикой и народом у нас очевидна (мы говорим вообще, исключения сюда нейдут).

Публика подражает и не имеет самостоятельности: все, что она принимает чужое, принимает она наружно, становясь всякий раз сама чужою.

Народ не подражает и совершенно самостоятелен; а если что примет чужое, то сделает его своим, усвоит.

У публики свое превращается в чужое.

У народа чужое обращается в свое.

Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки;

народ черпает жизнь из родного источника.

Публика говорит по-французски, народ по-русски.

Публика ходит в немецком платье, народ — в русском.

У публики — парижские моды.

У народа — свои русские обычаи.

Публика спит, народ давно уже встал и работает.

Публика работает (большей частью ногами по паркету) — народ спит или уже встает опять работать.

Публика презирает народ — народ прощает публике. Публике всего полтораста лет, а народу годов не сочтешь. Публика преходяща — народ вечен.

— Охарактеризуйте в нескольких словах главную ошибку, которую совершило наше общество.

— Невозмутимо и с полным убеждением шли мы по дороге просвещения, указанной Западом; еще вся задача нашей умственной деятельности ограничивалась присвоением чужих трудов, чужой мысли.

Сокровища поэзии и философии западной прямо, без сомнения в ложности пути, принимались всею вообще литературой нашей.

— И чем же плохо идти по этой проторенной дороге?

— Отречение от своей народности, полная вера в истину чужих начал, чужого пути есть, бесспорно, сомнение или, лучше, неверие в существование своих начал, своего пути, другими словами, неверие в существование своей жизни, своей земли, ибо, как скоро сказано народу или стране:

«Ты не умеешь ничего сделать своего, в тебе нет ничего своего хорошего, подражай! ты годен только на это!» — такого рода слова отрицают самое существование страны;

ибо быть для человека значит быть самостоятельным; низвести же человека на степень обезьяны значит его уничтожить как человека, а какое же другое существование может называться существованием для человека, если не человеческое? Никакое.

Отречение от своей народности было и с нами, русскими людьми: принятие чужих начал, неверие в существование своей Русской земли, русского народа — все это было с нами, и все это еще лежит на нас.

Россия разделилась на две половины:

простой народ остался при своей самобытности,

верхние и т.п. образованные классы уверовали в Запад.

— И к чему привела эта вера в Запад?

— Такова сила всякого ренегатства, что она вмиг искажает человека.

Торжественное отречение от своей земли скоро изменило так наших отступников, что русских в них и узнать было нельзя.

Самый факт отречения от своей родной земли для последующих поколений, воспитанных в духе чужих краев, был уже не нужен: эти поколения росли и жили чужим умом и чужою жизнью, в полном неведении о русской земле, не подозревая, что есть какое-нибудь спасение, кроме Парижа и Лондона, кроме Западной Европы, не подозревая, что есть свои родные начала, свой общественный жизненный строй, одним словом, что есть Русская земля.

В бедности и в трудах стоял русский образ и русская жизнь, непонимаемые, непризнаваемые, игнорируемые переобразованными классами.

— Вы часто используете слова «русский», «русское».

А между тем в последние двадцать с лишним лет в России этих слов стараются избегать: например, «русский» заменяют эвфемизмом «россиянин», которое обозначает не народ, а гражданство.

Например, те, кто впервые слышит про «Русскую планету», иногда говорят: это, наверное, какой-то националистический сайт, иначе зачем им слово «русский»?

— Недавно одно выражение, употребленное в объявлении о «Русской беседе», подало повод к нападениям и толкам.

Выражение это: «русское воззрение». Оно точно не было объяснено, потому что это казалось излишним, и предполагалось, что оно не затруднит ничьего понимания.

Однако послышались возражения такого рода: «Воззрение должно быть общечеловеческое!

Какой смысл может иметь русское воззрение?»

Разве воззрение народное исключает воззрение общечеловеческое?

Напротив. Ведь мы говорим, например: английская литература, французская литература, германская философия, греческая философия. Отчего же это никого не смущает?

А ведь в литературе, в философии, если она английская, немецкая и т.д., выражается и воззрение народное.

Все это признают.

А если признают за другими народами, то почему не признать и за русским?

Если народность не мешает другим народам быть общечеловеческими, то почему же должна она мешать русскому народу?

Дело человечества совершается народностями, которые не только оттого не исчезают и не теряются, но, проникаясь общим содержанием, возвышаются, и светлеют, и оправдываются как народности.

Отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение — значит лишить его участия в общем деле человечества.

— А между тем ведь и наши нынешние литераторы считают, что русское — это нечто второсортное, сермяжное, безграмотное и темное.

— Было время, и не так давно, когда другой характер имела наша литература: другие споры, другие книги и журналы. Перемена совершилась в короткое время — в течение много пятнадцати — двадцати лет.

Литература наша — произведение искусственное, заемное, вытекшее из ложного начала подражательности; она — собрание форм, отблесков, и более ничего.

Вот почему так быстро сменяются формы, не утвержденные на прочной мысли, почему переливаются отсветы и отблески, лишенные собственного света и блеска.

Мы говорим теперь не об отдельных талантах, но об общем ходе литературы, которого не изменяют, которому повинуются и таланты.

Да, надо признаться, литература наша — явление вовсе не серьезное, как бы писатели ни морщили бровей и ни принимали задумчивого самоуглубленного вида.

Читайте в рубрике «Год Литературы»Петр Чаадаев: «Надо избавиться от всякого суетного любопытства, уродующего жизнь»Русский философ и публицист — о своей любви к Отечеству и критике его недостатков, миссии России, прогрессе человеческой природы, Боге и счастье

— Что же все-таки происходит с нашей литературой? Почему, например, нет великих поэтов?

— Стихотворство как будто само сознает, что время его миновало; стихов пишется мало, сильного впечатления ни на кого они не производят, поэтому много говорить о стихотворениях нечего.

Но о писателях не стихотворцах, об изящных наших прозаиках стоит поговорить поподробнее.

Литературная арена ими битком набита; число их очень значительно, прибывают они с каждым днем, пишут очень много и плодовито — что им делается!

Замечательно, что и здесь отовсюду появились женщины-писательницы: знак не очень утешительный.

Эти господа писатели пишут преимущественно повести и романы; впрочем, пишут и драматические произведения, похожие больше на драматизированные рассказы.

В этой огромной толпе писателей (если бы их всех перечесть по именам, вышли бы целые страницы) разницы очень немного.

— Но ведь пишут-то бойко! Вот у Акунина я читал неплохие детективы. Чем не литература?

— Пишут, как уже сказали мы, недурно; у всякого есть нечто, похожее на талантик, у всякого гладкий и легкий слог, выработанный ими собственно для себя.

Впечатление, производимое их сочинениями, соблюдающими все литературное приличие, — впечатление скучное, обидное и грустное.

Ничего не может быть скучнее бесцветного или бездарного литературно приличного произведения, вычищенного и прибранного; обидно, что такое произведение, не имея внутреннего достоинства, имеет как будто благовидную наружность; и, наконец, грустно, что есть так много людей, которые решаются безжалостно тратить время на писание таких повестей и романов.

— Вернемся к общественной жизни.

Вы считаете, что мы долгое время шли за Западом и боялись создавать что-то свое.

Неужели никто не догадался, что это привело страну в тупик?

— Мы стали замечать, что вся умственная и литературная деятельность наша есть только повторение деятельности чуждой, лишена самобытности... и — бесплодна.

Мы стали понимать, что нам необходимо, конечно, принимать от соседей наших дельные сведения и науки, как необходимо приобретать все новейшие открытия и приобретения (так было и встарь на Руси), но что это заимствование может быть полезно только при своей самостоятельной умственной жизни;

а догадливое перенимание чужих мыслей не есть еще самобытная деятельность ума.

Мы заметили, что мы все перенимали даже то, чего не следует, чего нельзя перенимать без совершенной утраты самостоятельности; перенимали мы образ мыслей, восторги, негодования, самую жизнь.

Мы заметили, что жили чужим и отсталым умом, и догадались, что это не жизнь.

— И все же мы по-прежнему являемся великой страной, разве нет?

— Без сомнения. Россия!..

Какие разные ощущения пробуждает это имя в целом мире. Россия, в понятии европейского Запада, это варварская страна, это страшная, только материальная сила, грозящая подавить свободу мысли, просвещение, преуспеяние (прогресс) народов.

Для азиатского Востока Россия — это символ грозного величия, возбуждающего благоговение и невольно привлекающего к себе азиатские народы.

Для Америки имя России знаменует крайнюю ей противоположность, но в то же время самобытное, юное государство, которому, вместе с нею, принадлежит будущность мира.

Еще иначе отзывается это великое имя в сердцах и греческого, и славянского народов.

Оно возбуждает в них ничем не победимое сочувствие единоверия и единоплеменности и надежду на ее могущественную помощь, на то, что в России или через Россию рано или поздно прославит Бог перед лицом всего света истину веры православной и утвердит права племен славянских на жизнь общечеловеческую.

Использованы сочинения К.С. Аксакова:

«О русском воззрении»

«Еще несколько слов о русском воззрении»

«Письма о современной литературе»

«Письмо из деревни»

Публицистические статьи в газете «Молва»

«Несколько слов о поэме Гоголя: «Похождения Чичикова, или Мертвые души»

Подготовил Илья Носырев

«Русская планета» для Android — такая же русская, только без рекламы.