Тысячу лет тому назад...

Это было так давно.

Наврное в прошлой жизни. Журнал Юность. и Это.

Знакомимся заново?

Владимир СТРОЧКОВ

БОЛЬНАЯ Р.

Хронический склерофимоз.
Из истории болезни

Широкоформатное многофигурное
историко-эпическое полотно
во вкусе Ильи Глазунова






И в белоснежных хлопковых полях
там, под Москвой, ну, в общем, в Елисейских,
на берегу своих пустынных дум
он вспомнил жизнь: как не было ее.

Он думал о Царевиче: о том,
как он в гробу видал свою невесту
хрустальном и таких же башмачках,
тойсть тапочках, свою Синедрильону,
тойсть Золушку, тойсть это, Белоснежку,
тойсть спящую, тойсть мертвую царевну,
то есть мертвецки спящую ее,
и как семь гномов, тойсть богатырей,
посланцы из шестнадцати республик,
то есть пятнадцати, ну, в общем, отовсюду,
достойнейшие из перьдовиков –
ударники, шахтеры, хлеборобы –
рыдая, ей поставили по свечке,
семь звездочек, от слез шестилучёвых
и медяки на очи положили
с пятикопеечной, тойсть это, пятиглавой,
то есть пятиконечною звездой,
и тихо пели стёб да стёб кругом,
тойсть спесь да спесь, тойсть степь да степь, а дальше
там был вопрос, мол, путь далек ли, жид?,
а дальше он забыл слова, но помнил,
что жид замерз, ругаясь как ямщик,
тойсть кучер, то есть, как его, извозчик,
и там, в полях, почуя смертный час
и возносясь душою в Агасферы,
он ощутил себя как бы французом
под Бонапартом, то есть под Москвой,
хотя, скорей, под немцем: все же идиш...
хотя, конечно, идиш не иврит,
жид не ямщик, а ядрица не гречка,
тойсть не гречанка, в смысле, он не грек
и не совал руки в Березину,
и грех, тойсть Гракх, тойсть Враг, ну, то есть, это,
ну, РИК, тойсть Рок, тойсть рак его за руку
там не хватал, но все же был изрядно
с «Ячменным колосом», ну, то есть, ну, с колоссом
Раковским, тоже рухнувшим, когда
в тех Елисейских, хлопчики, полях,
где некогда он был на поле, он
там замеpзал и хpипло матеpился,
и путал «dreck» и «merde» и «govno»,
и затихал, как спящая цаpевна,
лежащая мошонкой в янтаре,
тойсть хрустале, тойсть мейссенском фаpфоpе,
ну, баккаpа, в суpовых тех полях,
ну, Маpсовых, то есть Ходынских, то есть
в полях чудес, в стpане соцpеализма
казаpменного; и pыдал Цаpевич,
приpодный гастpоном и астpонавт,
безродный космонавт и замполит
из рода и колена Эль-Ессеев,
с которых и пошли в народ, в поля
народники и чернопередельцы,
тойсть черносотенцы, ну, в общем, разночинцы,
разумные и добрые, и вечно
все сеявшие: все у них из рук
валилось в рот, то есть в народ, в поля
Филипповские, где известный комик
и булочник, ну, в общем, Де Фюнес,
с такой замысловатой головой,
то есть богатой замыслами в смысле,
с изюминкой, но не без тараканов,
упек национальный колобок,
охранником-амбалом заметенный
по скрёбаным уже пустым генсекам,
замешанным на деле о сметане,
где жарен был карась-идеалист,
то есть петух, который, брызжа пеной,
шипя и спрыгнув со сковороды,
гремя огнем, сверкая блеском стали,
бренчал лихим валдайским колокольцем
под расписною Курскою дугой
в полях под Прохоровкой, тойсть под Кенигсбергом,
в который вшит был пруссаками Кант,
позднее с мясом выдранный оттуда
включённым третьим – Белорусским – фронтом
при огневой поддержке Карла Ксеркса,
тойсть Либкнехта, тойсть это, Карла Цеткин
Двенадцатого, то есть Карла Маркса,
(хотя, возможно, все же Марка Красса)
с дремучей черномордской бородой,
навроде пожилого анекдота,
который после сделал из него
(тойсть Маркс из Канта, а не КенигсДОТа,
ну, то есть, это, ну, не Аникст-Берга)
живой неиссякаемый источник,
назвав его изящно Иппокреной
Кастальской, то есть Феергегельбахом;
но синий Кант, карась-идеалист
в густой сметане Вееркегельбана
и был тем самым красным питухом,
который, спрыгнув со сковороды
с изрядным кенигсбергским иппокреном,
налив глаза и гребень бормотою,
с оттяжкою клюет в первоосновы
казарменного, то есть развитого,
тойсть зрелого, тойсть, как его еще,
реального вполне цыцреализма,
который на питательных останках
Сметоны и идей Сковороды
изжарил нам писатель Абба Коба,
иппонец, то есть, видимо, и врей,
то есть горняк, хотя, вернее, горец,
застрельщик и великий проходимец,
то есть проходчик (все-таки горняк!),
строитель (то есть все-таки масон и
то есть и врей), но все же молоток,
то есть забойщик: как-то сам Стаханов
ему клешню клешнею пожимал
и ел своими рачьими глазами
на длинных алкогольных стебельках,
оглаживая раковою шейкой,
тойсть черным вороном, то есть фургоном «Хлеб»
и сотрясаясь в пароксизме страсти,
как будто бы с крутого бодуна,
тойсть Годунова, то есть Бодуэна
де Куртенэ, такого же лингвиста,
как сам Сосо*, тойсть этот, Оба Кэба,
то есть Стахалин, в смысле Эль Ессей,
стяжатель славы кратныя в боях
подле Каялы с Калкой, то есть кайлом,
тойсть калькой с неживого языка,
заткнув ему хайло балтийской килькой
в томате, то есть Кантом, то есть «хальтом»,
тойсть кольтом, то есть кельтом, и волынку
шотландскую под кильтом затянув
морским узлом еще под Трахальгаром,
где, протянув под Килем пару суток,
он наголову разгромил хозар
и потопил их флагманский кобзарь,
то есть карбаз, то есть баркас, прижопил
весь их гешефт, гештальт, гевалт и базл,
всю их клепсидру, то есть всю эскадру,
то есть Арманд, тойсть, как ее, Армаду,
и весь их каганат, то бишь кагал,
загнал в Босфор, ну, в смысле, в Дарданеллы,
то есть в диа'спору, тойсть эту, диаспо'ру,
куда они, рыдая, понесли
свои невосполнимые потери,
то есть утрату: и Синдромион,
тойсть Сандрильон, ну, в общем, кагалаты,
и два мешка обрезков и мацы,
то есть мацони, в смысле хачапури,
и тихо пели Лазаря. А тот,
Лаврентий Моисеев Каганович,
то есть Иван Царевич Елисеев –
он отворил тихонько Калиту,
тойсть Грозного, и кружева накинув,
тойсть талес на головку, и малютку
скуратого к груди своей прижав
неотразимым материнским жестом,
брел в Вифлеем сквозь дикий Парк Культуры
показывать младенца трем волхвам
Морозовым: Петру и Савве с Савлом;
и, говорят, они его признали,
да только нынче некого спросить:
Петръ легъ въ основу, Савву взял Господь,
а Савл Морозов вскоре поменял
фамилию: был Власов, стал Корчагин,
и только имя доброе свое,
как подобает юным христианам,
он сохранил: был Власик, то есть Савлик,
тойсть Павлик, а позднее стал Павлюта
Шкирятов, то есть, в сущности, Ягода
того же поля, в смысле Куликова
хваленого болота, а позднее
в девичестве Фейхтвангер, но по мужу
Роллан Ромэн, хоть от роду был Жид,
а не цыган, тойсть это, не ромэн,
а во втором замужестве Шикльгрубер,
хоть говорили – Феергегелькак?,
а был он просто-напросто Бронштейном,
свои же его звали Лукичом:
– Лукич! Лукич! – они, бывало, кличут
откуда-нибудь снизу, из подполья,
а то из ссылки или Лонжюмо –
он вздрогнет, обернется, побледнеет –
а искровцы хохочут, шутники,
таким веселым добродушным смехом,
что, вот, убил бы, кажется! – ан нет:
уже, глядишь, и сам не удержался,
захохотал визгливо, эспаньолкой
козлиною тряся и топоча
лягушачьими жидкими ногами;
потом притихнет, сядет речь писать,
пристроясь на пеньке или ступеньках, –
и слушает, недоуменно хмурясь,
сронив пенснэ, ероша шевелюру,
как бундовцы им вторят невпопад,
и не поймет: они-то что смеются...
Бронштейн Лукич был самых левых правил
Леон Искариотович Лжетроцкий;
его в своей трилогии «Иосиф
и его братья» ярко отразил
Леон Виссарионович Фейхтврангель,
то есть Фейхтвагнер: ну, там, то да се,
Тангейзер, Зигфрид, Сумерки Богов,
подполье, хедер, ссылка, Нибелунги,
Валькирии, Азеф и Парсифаль,
трибун, наркомвоен, любовь народа
и ледоруб с изящной гравировкой:
«Л-Троцкому за пламенные речи
от искренних поклонников таланта –
сотрудников ЧК ВКП/б/,
то есть ЦК ОГП/у/».

А дальше –
хрустальный гроб, и мертвая царевна
подмигивает из-под Пятакова
лубочным, тойсть лубяночным глазком
и шевелит отросшими усами:
– СОСО!.. ОСО!.. ОСО!.. АВИАХИМ!..
Лиха беда, начальник! За Лжетроцким –
всё мальчики кровавые в глазах:
Лжекаменев, Лжерыков, Лжезиновьев,
Лжетомский, Лжебухарин, Лжеякир,
Лжетухачевский и Лжекосиор,
и, там, еще с десятка три-четыре,
а может, пять – мильонов – кто ж считал? –
весь Лженарод подряд, Отцы и Дети,
как некогда говаривал Тургенев
Иван Царевич, тойсть Иван Сергеич,
великий русский барин-крепостник
и почвенник, тойсть, в смысле, деревенщик,
когда порой бывал на Поле он,
а то под ней, то есть под ним, под Спасским,
тойсть Волочаевкой, в те штурмовые дни,
тойсть под Верденом – в смысле мясорубки,
а не Вердена – в смысле, Виардо,
и с головой в любимую работу
он уходил, в деревню, в глушь, в подПолье,
где некогда писал свои записки
великий Федр Михалыч Милославский,
тойсть достославный, в смысле, Достоевский,
и там, словно Царевич Лжедимитров,
за недожог Кремля, не то Рейхстага
под Угличем, а может, под балдой,
зарезанный, то есть кнутами битый,
он вырвал грешный свой язык и в ссылку,
чтоб не звонил зазря чего почем,
был сослан под Виндзор, тойсть под надзор,
тойсть под подзор, и часто посреди
имения кричал из-под полона,
то есть Полины, то есть нет, Марины,
тойсть из-под Мнишки, то есть из подмышки:
– Царевич я!.. Довольно!.. Стыдно мне!.., –
но изо рта Герасима, тойсть, это,
Тургенева набатом по России
ревело только грозное: «Му-у-у!-Му-у-у!»;
и Герцен, оценив его великий,
его могучий вырванный язык,
увез его оказиею в Лондон,
и там, вдали родного языка,
под Угличем им вывранного с боем,
у Герцена он «Колоколом» был,
и в ужасе бледнели царедворцы,
когда в Россию ветром доносило
его призыв, набатное: «Му-у-у!-Му-у-у!».
Но годы шли, и доносило реже,
и в старости он понял, наконец,
как хороши, как свежи были розы
в полях под Виардо, тойсть под Верденом,
то есть Мукденом, в смысле Чемульпо,
как славно пахли свежим гаоляном,
хотя, скорее, горьким миндалем,
в полях под Ипром, то есть под фосгеном,
тойсть чесноком, но все же и Сионом,
то есть цианом, в смысле хлорпикрином,
хотя, скорее, немцем все же, видишь? –
хотя, конечно, видишь: не иприт, –
и вот он написал свою Сенилью,
где навсегда слились неповторимо
по-нашему, по-русски-мессиански,
тойсть месхетински, тойсть мессионистски,
и старости чесночный едкий запах,
и юности горчащий аромат...
О, девушки!.. Миндалины в цвету!..
Фаллокулярный символ плодородья
родных полей!.. Великим языком
он прикоснулся к этим дивным тайнам
в былые дни. И памятью об этом –
хроническая в старости ангина;
и под конец он понял, что напрасно
миндальничать; что девушки в цвету
должны быть на учете диспансе'ра,
то есть диспа'нсера; что вызревший нарыв
карельских пэри шеек прижиганьем
стремительным, oh, ja!, на манер гейма,
он должен вскрыть, хотя б, о, Калевала,
спасенная чухонская краса
их пэри шеек...
.............
...Лебедь Туоннэлы!
Кукушка на заснеженных ветвях!..
«О, сколько лет осталось мне, кукушка?..» –
молчит, не отвечает, щурит глаз
и смотрит, как Царевичу под шлем
вползает тихо черненькая мушка...
...И медленные воды Туоннэлы
расступятся и примут чужака
в объятия; и мертвая царевна
подвинется в блистательном гробу
и тайный знак подаст...
.............
...Он это понял;
он понял все: что дети за отцов
не отвечают – до тех пор, пока
не спросят; что врага уничтожают,
когда он не сдается – а когда
сдается, то его уничтожают
тем более: кому такой он сдался!;
он стал в конце почти что Буревестник;
витая в Смутном Времени-пространстве
и бледного крылатого коня
взяв в шенкеля, тойсть это, в Шенгелая,
как некий Сухорукий, то есть это,
как Долгополый перед Муссолини,
тойсть Мусагетом, то есть Моссоветом
и побоку имея Арагона,
то есть «Арагви», взялся за реформы:
он барщину оброком заменил,
тойсть продналогом, в смысле продразверсткой,
тойсть продотрядом, а Сухой Закон –
величественным Основным Законом,
тойсть Конституцией, а уж ее
он Пятьдесят Восьмою заменил,
и в ней достиг неслыханных доселе
энциклопоклектических глубин,
апопокаплексических масштабов
и эпохалексических высот,
сияющих высот зитцреализма;
и запалив коня, не то Рейхстага,
под Угличем, он двинул на Москву,
и с Воробьевых гор Орлом взирая,
он умиленно думал про себя:
«Москва, Москва, люблю тебя, как зон!
Какое, право, славное местечко:
в нем есть черты оседлости черты;
но все же – а ля хер ком а ля хер,
гори она огнем с ее Рейхсмаркой,
то есть Рублем!.. Довольно стыдно мне!
Кутузов я! – и он Смоленским трактом –
к Березине, а дальше – польским шляхом,
тойсть шляхтичем, рванул на Трефольгар,
на Агадир, Босфор и Дарданеллы,
на Боснию с Герцоговиной Хлор-
пикрином и еще каким-то калом
цыганистым, тойсть это, жидковатым,
пархатых бить хозар, спасать Расею,
в повозке напевая: «Чюки-чюк!»;

и Огареву Герцен говорил:
«Смотри! Смотри! Он охмурил поляков,
то бишь Литву, и Пушкина с Хрущевым,
и Курбского с Карелией, и Мнишку,
и за него всё Третье Отделенье,
и Дубельт с Бенкендорфом, и Ягода,
тойсть этот, Ягужинский, и народ!
Как он велик, наш славный самозвонец!
Как он сказал Борису: «Ты не прав,
зарезав христианского младенца
Царевича, тойсть Савлика Бронштейна,
и кровь его невинная святая
падет мацой на голову твою!».
Какой же человечище матерый!
Каков звонарь! Он будет наш Некрасов,
он будет наш Поэт и Гражданин
всего Союза Русского Народа.
Он был бы третий, кабы не Белинский,
тойсть Шуйский, то есть как его, Шкирятов,
то есть Зизи, тойсть эти Оба, Кабы
не Кагалович, в смысле не Лукич!...»
...А он рыдал своим последним глазом,
как Аргус, то есть это, Полидевк,
тойсть Полифем (как говорят французы —
шерше ля девк, ну, в смысле, что ля фем), —
то есть Даян, ну, то есть, ну, Кутузов,
тойсть Нельсон; и когда ему второй,
то есть последний выбили под Хайфой,
тойсть под Хай-Фай, ну, то есть, под Хайфоном,
то есть под кайфом, в смысле под балдой,
тогда его борцы за справедливость
и шоссонье Двойной прозвали Нельсон,
в том смысле, что двойным морским узлом
он завязал с тех пор и с алкоголем,
тойсть с кайфом, и с забоем, и с трудом
ударным управляясь инструментом
он стал в руках великого Zoo-Zoo,
явясь как шерстекрылый склерофим,
устроив циклопический свинарник
и выкормив веселых поросят:
Миф-Мифа о Стране Поцреализма,
подобии большой фата-морганы;
Маф-Мафа, жизнестойкого гибрида
из Нострадамуса, тойсть это, Нотр Дама,
тойсть Коза Ностра с нашей каса марэ
потемкинской, то бишь ВДНХ;
Пух-Пуха**, что ушел с Олимпиады
угонным рейсом прямо за бугор,
чем оказал медвежую услугу
и свинство сионистское свое;
и крепкого Мух-Муха, под которым
живет народ земли SOS-реализма,
не зная ни заботы, ни припаса
и распевая песни на троих,
как стрекоза и этот... Стрекозловский;
и Хрюшу, то есть этот, Пятачок
на очи беспробудные Царевны.
Он стал Гомер, то есть Иван Сусанин
и вел на ощупь, на одних бровях,
но верною, испытанной дорогой;
и Минину Пожарский говорил:
«Смотри! Смотри! Он охмурил поляков
и чехов охмурил, и весь ООН,
и все ЮНЕСКО, НАТО и СЕАТО,
МПЛА и СВАПО, и АИБА,
и даже наших русских охмурил!
Какой же человечище матерый!
Великий Человек и Гражданин!
Он будет с нами третий, не Сусанин,
то есть Жужу, Муму, тойсть Абы-Кабы.
Какой Простой Советский Человек!
Остановись, мгновенье, ты прекрасно!..»

И в тот же миг оно остановилось
и простояло двадцать с лишним лет,
пока не сгнило.

___________________
*) Коко (французск.)
**) Настоящая фамилия — Талесман.