Лёха

Повторюсь.
Десять лет назад я снял квартиру в очень странном доме. Адрес помню до сих пор: 2-й Южнопортовый проезд, дом 23, корпус 2, подъезд 1. Странность его заключалась в том, что несмотря на двадцатидвухэтажную стать и шаговую близость от центра Москвы, жили в нём по деревенским законам. Обусловлено это было тем, что дом почти наполовину заселился выходцами из нескольких сел Тамбовской области, причём большинство выходцев знали друг друга ещё по той, деревенской жизни. Как так получилось, какая хитрая схема распределения жилья тому виной - не знаю. Но все свои тамбовские привычки приезжие обрушили на город. Двери в квартирах не запирались. По вечерам на каждой лестничной клетке собирался люд, как на завалинке, и гудел до утра вне зависимости от дня недели - с песнями, битьём стекол, мордобоем. Завалиться к кому-нибудь в гости тоже можно было хоть посреди ночи - единственным условием для этого, как и в деревнях, был горящий в окне свет. Не важно, чем в этот момент занят хозяин: свет горит - значит не спит, не спит - значит можно с ним выпить. Пили, кстати, в доме почти все, включая многодетных матерей и пенсионеров. Подростки к алкоголю добавляли гашиш, кое-кто - героин. При этом на моей памяти (а прожил я в доме почти год) никто из жильцов ни разу не вызвал милицию и не пожаловался на шум. Каждый принимал то или иное участие в колхозной жизни.
Впрочем, обо всем этом я узнал позже. История, которую расскажу, началась в первую ночь моего пребывания в снятой квартире, когда я ещё не подозревал ни об укладах, ни о нравах соседей. Мои вещи, только что перевезённые, лежали мертвым грузом на кровати, я же тщетно пытался включить системный блок компьютера в метавшую гром и молнии розетку. Раздался звонок в дверь. Я посмотрел на время - почти три часа ночи. Не иначе соседи хотят оповестить о начавшемся пожаре. Открыв дверь, я увидел перед собой еле стоящего на ногах полуголого парня. На груди красовалась татуировка - скорпион, снизу были надеты классические советские треники с вытянутыми коленками и домашние тапочки. "Новенький?", - спросил он, и не дожидаясь ответа переступил порог. "Пить будешь?". Он достал из кармана початую бутылку пойла каштанового цвета. Представился уже тогда, когда нетвердой походкой прошёл на кухню и плюхнулся на табурет: "Лёха. Напротив живу, в 163-й". От меня он никакой ответной реакции не требовал. Вытащил стаканы из кухонного шкафчика, разлил пойло и стал рассказывать о предыдущих жильцах квартиры, которых за последний год сменилось пять. "До тебя тут девка прикольная жила, Юлька, с бешенством матки. Ебали её всем подъездом, потом всем же подъездом лечились. Однажды мы её с братом вдвоем сутки пердолили. Такая ненасытная была".
Дальнейший разговор разнообразием тем не отличался. Ушёл Лёха спустя час, да и то не сам - его забрала жена, зашедшая примерно в таком же состоянии. Оттащив супруга домой, она ещё и вернулась. Знакомство с Мариной вышло более разносторонним: она сразу объяснила, что с парнями на районе - ни-ни, особенно в жопу, хотя с мужем в одной хате они уже не живут, руки вроде как развязаны, но даже в такой ситуации она следует строгим моральным принципам. Лёха же, оказывается, был выгнан ею за беспробудное пьянство и побои, жил теперь у собственных родителей в соседнем доме, изредка навещая двух общих с Мариной маленьких детей. И вообще он только что "откинулся": два года назад обул кого-то на районе, чтобы наркоту купить.
С Мариной и Лёхой я, можно сказать, подружился. Дружба протекала так: каждый вечер Лёха заходил ко мне с бутылкой и новыми историями из своей либо половой, либо тюремной жизни, нажирался в хлам, затем являлась Марина, битый час они выясняли отношения, после чего уползали. Надо сказать, что жену свою, несмотря на формальность статуса, Лёха дико ревновал. Дважды он ловил её на лестничной клетке с какими-то ухажерами, и те уходили со свидания с переломанными носами и ребрами. Бить Лёха умел. Мне же он отчего-то доверял - настолько, что недели через две стащил у меня из квартиры мобильный телефон и плеер. Вернула их, опять же, Марина.
Так тянулись наши соседские будни, день за днем, месяц за месяцем, пока у Лёхи не случился особый праздник. Глубокой ночью он явился ко мне в тельнике и с боевыми наградами. "Хочешь фокус?", - спросил он, и как всегда не дожидаясь ответа закрыл ногой с "вертушки" верхнюю форточку на кухне. "Растяжка до сих пор в порядке", - с удовлетворением заметил он. Затем заставил меня выпить полный стакан залпом. Оказалось, что Лёха воевал, а скорпион на его груди - знак принадлежности к какой-то особой части спецназа, я сейчас уже не вспомню к какой именно. Мой сосед принял один из первых боев второй чеченской кампании, его роту накрыл отряд Басаева на границе с Дагестаном. Вместе с Лёхой было около ста человек, с Шамилем - в районе полутора тысяч. "Трое суток не поднимали головы, - утверждал Леха, - а всё-таки триста зверей положили". От него же я узнал, что когда солдаты попадают в такое окружение, они вынуждены пить собственную мочу. Потом Лёху, оставшегося в числе семи или восьми счастливчиков, доживших до подмоги, ранило. Как в кино - всадили четыре пули, но каким-то чудом не задели жизненно важных органов. "Меня сам Путин в госпитале навещал!", - закипятился Лёха после поллитра. "Не веришь?". И хотя я вполне верил, он побежал за доказательствами. Вернулся с видеокассетой. Поставили. Так и есть: сюжет в программе "Время", ростовский госпиталь, лежит Лёха-герой, весь залатанный, в палату заходит Путин, по-отечески хлопает его по плечу... Вслед за видеокассетой в ход пошёл дембельский альбом. На фотографиях Лёха был втрое больше теперешнего, груда мышц, загорелый, с гранатометом наперевес - настоящий киборг. Таким он женился на Марине, только вернувшись с войны. А дальше как-то не сложилось. Работал охранником у какого-то банкира, однажды не вовремя выпил - был с позором уволен, потом приторговывал краденым на местном автомобильном рынке, потом начал воровать сам... "Почему ты об этом никогда не рассказывал?" - спросил я, впервые за наше знакомство искренне удивившись. И тут Лёха заплакал. Я бы даже сказал - разревелся. Так резко и неожиданно для самого себя, как это делает споткнувшийся ребенок, вроде бы научившийся ходить, но ещё не понимающий необходимости смотреть под ноги. Остановился Лёха лишь тогда, когда выпитый литр полностью вышел через глаза. Мы пошли за добавкой. Рыдали уже вдвоём, вплоть до следующего дня, слушали "Алису", песню "Родина", моментально ставшую для Лёхи любимой. В перерывах он рассказывал о Чечне, о погибших друзьях, о тактике боя, устройстве оружия, запахе кишок и женских "прелестях" чеченок, попадавших в плен - о войне, в общем. Марина в этот раз за ним не пришла - видимо понимала, что бесполезно. А может просто ебалась с кем-то, воспользовавшись случаем.
На следующий день Лёху словно подменили. Он клятвенно пообещал бросить бухать и баловаться героином, а также сделать из меня, волосатого и тщедушного юноши, настоящего солдата. Из дома он припёр две 24-килограммовые, кажется, гири, которые я с трудом отрывал от пола, и то обеими руками. Следил за тем, как я занимаюсь. Потом мы начали бегать по утрам. Вернее, бегал Лёха, а я задыхался и ползал. Это поразительно, сколько сил может остаться у бухающего и курящего десантника. "Каким же он был в 99-м?", - думал я во время экзекуций. Потом Лёха пытался научить меня метать ножи. После двух недель тренировок я попадал с двадцати метров в дерево один раз из десяти. Лёха же метал как машина.
А затем я переехал. Так вышло. У меня началась другая жизнь, семейные заботы. Однажды моя жена устроила феерический скандал, когда Лёха с Мариной позвонили мне в три часа ночи справиться о моих делах. Я так и не смог объяснить ей, что у нас, деревенских, так принято, свет горит всегда, а значит можно зайти, таков наш вековой русский уклад. После этого наша с Лёхой связь оборвалась. Позвонил он лишь пару лет назад. Из тюрьмы. "Жендос, я тут вспомнил, что ты же типа журналист! А у нас тут в камере фраерок такие стихи пишет - вся тюрьма рыдает! Мне недолго осталось, а ему еще мотать и мотать. Так я пообещал, что захвачу на волю его рукописи. Ты же можешь у себя в газете, или где ты там, напечатать? Только чтоб красиво все было, с фамилией и фотографией. Смотри, не подведи меня, брат! Через полгода выйду - позвоню тебе". И бросил трубку. Я даже не успел спросить, где и за что он сидит.
Через полгода Лёха на связь не вышел. Телефон Марины, через которую его можно было бы найти, не отвечал. Заехав как-то в странный дом, я узнал от соседей, что Марину нашли мёртвой на лестничной клетке со шприцем в руке, и что на героин её вроде бы посадил вернувшийся из тюрьмы муж. Правда это, или нет, но зайти к родителям Марины, оставшимися наедине с двумя маленькими внучками, я не рискнул.
Не знаю, на свободе ты сейчас, жив ли вообще. Знаешь, я с детства не люблю войну, армию, твои ВДВ, пьяные рожи в фонтане, желающие непременно меня отпиздить и постричь. И государство, за которое ты воевал, тоже не люблю. Но я помню, что у тебя сегодня большой праздник. Твой, личный. Так что за тебя, Лёха. За тебя, брат, и за тех, кого с нами уже никогда не будет.
Евгений Левкович

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=10203161661161834&id=1816653547&fref=nf