Цель оправдывает существование.

Почему политика англосаксов, как уж к ним не относись, отличается системностью и последовательностью на протяжении многих десятилетий, а нас, при всех наших благих намерениях, то и дело так шарахает из стороны с сторону, что никто уже ни во что не верит?

Почему америкосы с такой легкостью и так искренне придумывают всем, кто им не по нраву, то бактериологическое оружие (Ирак),  то химическое (Сирия), то ядерное (Иран), и потом совершенно искренне буром прут спасать от выдуманного ими же ужаса весь благодарный мир?

Перефразируя известную поговорку, можно сформулировать так: скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу тебе, кто ты.

Пожалуй, это даже вернее, чем исходная версия. Друзья — не более чем люди. Жизнь течет непредсказуемо, и люди меняются; а дружба, бывает, остается даже после немалых перемен в каждом из друзей. Да и элемент случайности в ней тоже есть изрядный; подружились в школе, потому что вместе по крышам бегали, по деревьям лазали и книжками менялись, а потом так до самых седин и осталось: привет, старик! привет, отец! как жена, как дети? надо чаще встречаться!

Но вот мечты лишены всего наносного, преходящего, случайного, искаженного под влиянием сиюминутных внешних обстоятельств. Мечта — это душа, это квинтэссенция человека.

А коллективная мечта — это квинтэссенция культуры.

Хороший писатель, если он пишет о современных ему людях, обстоятельствах и конфликтах, хочет он того или нет, пусть в сколь угодно своеобразной форме, формулирует отношение общества к современности; ну, если не всего общества, то, во всяком случае, той его части, для которой этот писатель — авторитет и кумир. Однако тут над ним непременно довлеет конкретика: то, чем живет общество в данный момент, важное и неважное — едва ли не наравне.

А вот если хороший писатель принимается писать о светлом будущем, а попутно еще и о преодолении препятствий на пути к нему — здесь уж туши свет. Его беллетризованная мечта автоматически окажется оголтело искренним, с детской непроизвольностью обнаженным отражением предвзятостей, маний, фобий и притязаний культуры, данного писателя вскормившей.

Мне уже доводилось, в том числе и на страницах РI, приводить шокирующего всякого вменяемого человека цитаты из великих утопий средневековья, претендовавших на то, чтобы указать дикому, темному человечеству путь к свету. Ну, скажем, Томас Мор: «Отказавшихся жить по их законам утопийцы прогоняют из тех владений, которые предназначают себе самим. На сопротивляющихся они идут войной». Или Кампанелла: «...Обитатели Города Солнца беспощадно преследуют врагов государства и религии, как недостойных почитаться за людей».

Ну, ладно, скажут мне — то ж средневековье... Дикие нравы, феодальные усобицы, охота на ведьм, сожжения на кострах...

Как будто мир модерна вырастает не из средневековья, а из семян, вдумчиво посеянных ангелами из летучей тарелки.

Нет, именно оттуда, из средневековья, выползло устойчивое, неоспоримое, аксиоматичное представление о том, что некая страна, нация или культура, будучи самой прогрессивной, самой рациональной, самой разумно устроенной, имеет  право на глобальное насилие, а все, кто ей не подчиняется, заслуживают уничтожения. Пытаясь стать европейцами, это представление на какое-то время унаследовали и мы, трансформировав его в «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Светлое будущее в тот исторический период связывалось с коммунизмом — и мы тут же, ровно в той самой степени, в какой стали европейцами, оказались апологетами мировой пролетарской революции.

Но это отдельный разговор.

Совсем недавно я специально перечел «Освобожденный мир» — знаменитый, хотя и не слишком художественный роман Герберта Уэллса, созданный замечательным писателем буквально накануне первой мировой бойни. Более всего это произведение известно тем, что в нем впервые предсказаны и описаны атомные бомбардировки и весь их ужас.

Время написания — отнюдь не средневековье, а уже почти современность. Но еще не она. Добрее, мечтательнее и прекраснодушнее, чем в начале двадцатого века, Европа, пожалуй, никогда не была. Ни до, ни после. Вера в научный, а следом за ним — и социальный прогресс, в обновление человека на новых гуманных началах царила тогда практически непререкаемо.

На момент выхода романа до первых газовых атак оставалось каких-то три года. До возникновения фашистских партий — менее десятилетия. Двадцать семь лет до Освенцима, тридцать два до первой реальной атомной бомбардировки.

Казалось бы — Уэллс, прославленный гуманист, коллективист, интернационалист, почти социалист... Основоположник социальной научной фантастики. Первый научный утопист Европы. Его светлое будущее критиками-специалистами считается едва ли не каноническим.

Мировая атомная война привела, по Уэллсу, к единственному спасительному выходу — созданию мирового правительства. Чтобы искоренить источники вражды, оно немедля отменяет государства, границы, а заодно все национальные предрассудки — и начинает административно-командным образом обустраивать и регулировать всю жизнь планеты.

И вот что интересно: среди упоминаемых Уэллсом членов мирового правительства есть англичане, французы, итальянцы, японцы, даже индийцы (при том, что Индия была тогда колонией Британии — для их зачисления в правящую верхушку требовались изрядная широта взглядов, мужество и, простите за выражение, толерантность); есть среди них американский президент и несколько продвинутых молодых монархов Европы... Но вот, например, ни одной русской персоны не обнаруживается.

Однако при всем том в описании борьбы мирового правительства с глобальным послевоенным голодомором читаем: «...В азиатской части России хранились колоссальные запасы продовольствия... его необходимо было как можно быстрее доставить туда, где свирепствовал голод...» Хорошо, но кто-то из россиян участвовал в принятии этого человеколюбивого решения? Грубо говоря, производителей продовольствия спросили? О том ни слова. Но если спуститься с небес на землю, обязательно понадобились бы хорошо знакомые нам по кровавой реальной истории продотряды. Только изымали бы они хлебушек даже не для злых кремлевских большевиков, то есть не для умирающих с голодухи российских же индустриальных центров, а в действительно гуманных целях: для всего человечества.

Почему-то сразу вспоминается Мадлен Олбрайт с ее популярным «Сибирь слишком велика и богата, чтобы принадлежать одной стране».

А вот еще интереснее. В глобальном государстве нового типа специально разработан единый мировой язык на основе английского, хотя и с определенными упрощениями и заимствованиями из иных европейских языков. И в итоге: «Через десять лет после создания Всемирной Республики “Словарь Нового Английского Языка” так разросся, что... жившему в 1900 году было бы совсем нелегко прочесть обыкновенную газету. И в то же время люди новой эпохи по-прежнему могли оценить достоинства старой английской литературы». А всех остальных национальных литератур? Ни слова. Видимо, те, по мнению великого английского гуманиста, не стоили, чтобы их достоинства оценили люди светлого будущего.

Вот в смысле непреходящей ценности старой литературы Уэллс об Англии вспомнил. А в смыслах иных? В кратком резюме-приговоре предшествовавшей мировой истории говорится: «Среди всех устарелых традиций особую опасность таили в себе, пожалуй, границы различных “суверенных держав”, а также концепция общего превосходства какого-либо одного государства над другими». То есть великий гуманист вполне отдает себе отчет в опасности «концепции национального превосходства». Кто же, по его мнению, отдал ей дань?  «Более ста лет Франция истощала свои жизненные силы в военных конвульсиях, затем той же болезнью заболели немцы, ...а потом — славяне». Остается принять, что Англия только великой литературой занималась, а болели суверенностью и превосходством одни лишь континентальные уроды.

А ведь на момент написания «Освобожденного мира» уже и восстание сипаев в Индии было утоплено в крови, и англо-бурская многолетняя война была — на другом конце света от Британии, кстати сказать — все-таки выиграна благодаря сгону едва ли не всего мирного местного населения в концлагеря, и «бремя белого человека» уже прославил Киплинг, и уж более полутора веков англичане пели «Правь, Британия, волнами» — будто Британии и впрямь только волны нужны были, а не то, что они омывают. Но куда там! Явно не было ничего этого, была только великая старая литература, единственная из всех литератур достойная того, чтобы с нею по подлинникам ознакомился освобожденный мир.

Поразительно, как идея главной нации и главной культуры нечувствительно, бессознательно, словно нечто само собой разумеющееся и, несомненно, благодетельное для всего человечества то и дело выпрыгивает даже из текста великого гуманиста и коллективиста. Так что говорить о людях обычных?

А нам вроде как удивительно, что расовую теорию и практику придумали, оказывается, не фанатичные азиаты, не темные индейцы дремучих джунглей Амазонии и не жестокие марсиане. И ведь не остались же они маргинальным продуктом извращенного воображения закомплексованных высоколобых, не прокисли в тиши их прокуренных кабинетов. Нет, идея, как говаривали марксисты, стала материальной силой, ибо завладела массами.

И вызревала она в Европе издавна. И отнюдь не только в лоне «сумрачного германского гения».

В последнее время стала популярной формулировка «европейский выбор».

Этот выбор то превозносят, то клянут... Но представляют ли превозносящие и клянущие то, что он реально из себя представляет? Ну, помимо заводов, газет, пароходов, гей-парадов, ювенальной юстиции и легализованных пирожков с марихуаной?

Европа — заповедник национальных государств. Там они возникли впервые, там была выработана их теория и их концепция, там войны впервые стали войнами не правителей, не племен, но — народов.

Печально, но европейский выбор как таковой всегда чреват национализмом, а в определенных ситуациях и его более зловещими версиями. Нам это очень трудно и очень больно признать и осознать. Мы Европу спокон веку обожаем. От нее же все хорошее и ничего плохого... Но надо, пора. Эту родинку европейская культура носит в укромном месте исстари — и никогда не знаешь, когда и у кого она превратится в меланому...

Ладно. Франция истощала себя в военных судорогах — понятно: самовлюбленные Людовики, а следом за ними Наполеон. Потом этой болезнью заболели немцы — понятно: Бисмарк, разгром французов под Седаном, создание германской империи... Но славяне-то когда успели заболеть этой болезнью?

А они и не успели на момент написания романа. Это авторское допущение, это прогностика, футурология. Так Уэллс ощущал ход мировых событий в ближайшем будущем.

Он его даже описал.

На всем земном шаре лишь один-единственный правитель оказался не согласен с необходимостью упразднить свое государство и отдать его под внешнее управление. Страшный консерватор и, разумеется, уже поэтому тиран и мракобес. Читаем: «Только один монарх  в мире не пожелал признать новый порядок и подчиниться ему. Это был король балканский, по прозванию “Славянский Лис”, непонятный пережиток средневековья. ...И действия короля горячо поддерживали его подданные — неграмотные крестьяне, исполненные смутного, но страстного патриотизма и практически еще не знакомые с действием атомных бомб».

Вот, оказывается, откуда исходит угроза прогрессивному мировому порядку — с Балкан. Да и то лишь потому, что тамошние неграмотные крестьяне еще не познакомились с атомными бомбардировками. Что-то ужасно знакомое, правда? Восемьдесят шесть лет спустя таки едва не познакомили... Во всяком случае, с обедненным ураном — познакомили точно.

 Но нежелание расстаться со своим суверенитетом и национальными особенностями — еще не очень великий грех, недостаточный криминал. Высшая мера могла бы выглядеть несколько чрезмерной. Наверное, великий коллективист это все же чувствовал. И вот тут-то его воображение спасло концепцию: Славянский Лис не просто свой суверенитет отстаивал, но с его помощью пытался добиться мирового господства.

Неужели для людей определенного склада чье-то нежелание подчиниться чужому мировому господству и впрямь уже само по себе ощущается как желание добиться мирового господства? Неподчинение нам есть агрессия против нас? Поразительная аберрация разума, но, похоже, это именно так.

Сразу становится понятно, из каких глубин цивилизационного подсознания растут современные высказывания типа «Россия слишком приблизилась к границам НАТО»... Это не демагогия. Они и впрямь так видят мир.

Уэллс прямо обвиняет короля Балкан в претензии на овладение планетой. Вот в чем опасность стараний Славянского Лиса сохранить независимость, вот почему нельзя ему это позволить. Тайно раздобыв несколько чужих атомных бомб, он только делал вид, что всего лишь сопротивляется диктату извне — а на самом деле готовился. Прям вот некому больше грезить о завоевании мира, кроме как сербам. «Это был превосходный план. Он ставил своей конечной целью не более не менее как создание всемирной империи. Правительство идеалистов и ученых ...должно было взлететь на воздух, вслед за чем вот эти застывшие в ожидании аэропланы устремятся на восток и на запад, на север и на юг... и провозгласят Фердинанда-Карла ...властелином, владыкой земли».

Что, страшно?

Не бойтесь, все кончится хорошо. Тайна раскрыта, из мирового центра приезжает инспекция. Короля, пытавшегося перепрятать бомбы, убили, его премьера убили, перебили всех его немногочисленных приближенных. И затем великолепная в своей благодушной лаконичности итоговая фраза: «...Все окончилось благополучно».

А чуть позже, для вящей ясности, приводится обмен репликами между секретарем инспектора и самим этим инспектором, членом Мирового Совета: « —...Его застрелили. — ...Пожалуй, это наилучший исход».

Перед глазами буквально встают знаменитые кадры, запечатлевшие реакцию Хилари Клинтон на сообщение об убийстве Каддафи. «Вау!»

Чуть выше я отметил, что в сонме руководителей Всемирного Государства поначалу не оказалось ни одного русского. Однако потом в лидеры все же выбился один. Уэллс пишет о нем с огромным уважением и явно доверяет именно ему высказать на завершающих страницах романа несколько сокровенных собственных рекомендаций человечеству. «Под конец его жизни престиж этого человека был очень высок. Ему более, чем кому-либо из его современников, обязаны мы тем духом самоуничижения, тем отождествлением себя со всем обществом, которое легло в основу единого воспитания».

Фамилия этого русского Каренин. Понятно, про «Анну Каренину» Уэллс уж по крайней мере слыхал А вот зовут его несколько странно для Каренина: Марк. Вот прямо именно так: Марк Каренин. Отчества Уэллс, естественно, не приводит. Жаль.

Что мы узнаем из романа об этом великом человеке, одном их архитекторов прекрасного нового мира?

Первое. «...Он был калека от рождения. Тело этого человека было так согнуто, что он едва мог передвигаться; с годами он стал испытывать все более тяжкие страдания...»

Второе. Он потомок эмигрантов из России, сбежавший не куда-нибудь, а, натурально, в Британию. Со времен Герцена наторенная дорожка, ей-ей. Говоря о восстановлении Лондона, разрушенного атомной бомбардировкой, Каренин замечает: «Быть может, они раскопают под обломками и тот старый домишко... где нашел приют мой отец после изгнания из России. Лондон моего детства встает у меня в памяти...» То есть он не просто русский Марк, он еще и русский Марк, сызмальства живущий в Англии и ее обожающий.

Третье. Прикидывая, как сложилась бы его жизнь, если бы не научный прогресс и установление Мирового Государства, Каренин замечает: «Я был бы ожесточившимся, озлобленным, затравленным русским интеллигентом, конспиратором, арестантом или цареубийцей». Уже хорошо, но тут еще одно — его же ребенком увезли в Англию родители. Каким образом он, фактически лондонец, оказался бы опять в России, да еще и в качестве интеллигента, то бишь арестанта или цареубийцы, не уточнено. Планировался засланный казачок?

В общем, этот человек действительно с честью представлял население бывшей России в Мировом Совете, сомнений нет.

 Таковы те русские, с которыми только и можно плечом к плечу благоустраивать мир. Остальные, по-видимому, способны лишь растить хлеб для голодающего человечества. Хлеб — флора, хлеборобы — фауна.

Великий английский провидец, рисуя картины вожделенного будущего прогресса и всемирной гармонии сам, конечно, не понимал, насколько он во всех этих своих фантазиях раздевается, как он безудержно и бестактно откровенен. Если бы понимал — возможно, выражался бы потуманнее, придерживал бы язык. Но рыба не знает, что она в воде — она просто плывет. Тигр не знает, что у него внутри скелет — он просто прыгает, убегает, охотится, бьет лапой.

Гениальный мыслитель и фантаст, хотя и не отдавая себе в том отчета, а просто искренне мечтая о социальном идеале, гениально отобразил мировоззрение англосаксов и их представления о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Так что совершенно напрасно апологеты открытого общества утверждают, будто у них нет идеологии, а руководствуются они лишь объективной пользой. У них таки есть идеология, да еще какая. И ее основные черты, ее основные ценности уже вполне сложились к началу прошлого века.

Англосаксы реально строят свое светлое будущее, и делают это с той же непреложностью и с тем же постоянством, что и муравьи строят свой муравейник, а бобры — свою плотину. Только вместо инстинкта у них давно сложившийся идеал. Все, что кажется нам в них несообразностями, индивидуальным экстремизмом или тактическими перегибами, на самом деле — давно сформировавшиеся мании, которые из них уже не выбьешь. Из культуры не выбить ее аксиом, без них она уже не культура, а хаос отживших догм. Из охотящегося тигра не вынуть скелета, рыба на поплывет без воды.

Читайте хорошую фантастику! Она откроет вам глаза на правду жизни. Очень многое в нашей современности становится понятным, когда знакомишься с европейскими утопиями.