Революционная Ситуация - однозначно..............

События последних двадцати лет в России, безусловно, должны квалифицироваться как революция. В теоретическом плане она чрезвычайно интересна как сочетание нескольких типов революционных событий. Начиналось все как классическая революция сверху (реформы М.С. Горбачева).

Затем революция сверху переросла в революцию социальную (массовые движения протеста снизу) и политическую (трансформация государственных институтов).

Апофеозом стала системная революция: радикальная трансформация всех сфер жизни общества и самой страны, в которой мы жили. Значение русской революции 1991 г. вновь вышло за локальные отечественные рамки, хотя явно не дотянуло до исторических масштабов Октября 1917 г.

Ее же название – «антикоммунистическая», «демократическая», «буржуазная» и т.д. – зависит от вкусовых и идеологических симпатий, но не меняет революционной сути процесса.

Вопрос правильной оценки последних двадцати лет представляет практический, а не только теоретический интерес. Ведь если это была революция, то логически следует вопрос: завершилась она или же нет? Утвердившийся порядок – всерьез и надолго или же следует ожидать новой революционной волны? Можем ли мы худо-бедно (значительно реже – сыто-богато) обустраиваться в новом постреволюционном мире или он не прочнее карточного домика?

 В минималистском варианте она завершилась передачей власти от Б.Н. Ельцина В.В. Путину и консолидацией последним политической власти, то есть в течение первого президентского срока Путина. В стране нет сил, способных бросить вызов путинскому режиму. Но вот что касается «отвердения» ключевых политических и экономических институтов и, главное, принятия их обществом – вопрос остается открытым.

Для начала приведу фундаментальные аргументы в пользу идеи завершения революции. В обществе и элитах оформилась потребность в стабильности, нормальности, возвращении государства и четких правилах игры, то есть консервативное, антиреволюционное настроение.

Революционный маятник от точки «Хаос» движется к точке нового Космоса-порядка. Ergo революция завершилась или находится в нисходящей фазе. По крайней мере на первый взгляд дело выглядит таким образом.

Однако если ситуация действительно столь стабильна и развивается от хорошего к лучшему, почему же неподдельный, экзистенциальный страх у российского правящего класса вызвали «цветные» революции в постсоветском пространстве?

Активность Кремля последние два года проникнута стремлением воспрепятствовать именно революционной смене власти. Это хорошо прослеживается во всех сферах его деятельности – политической, организационной, идеологической и культурной.

Экзальтация контрреволюционной риторики и избыточность контрреволюционных практик свидетельствуют о неуверенности правящего слоя в собственной легитимности, о его экзистенциальной неуверенности. В современной России происходит стремительная конвергенция страха, тревоги и бездомности. Это – базовый опыт русских вне зависимости от социального положения.

У российских сверхбогатых и массы народа парадоксально оказывается общий психологический модус – страх и тревога. Тревога перед чем-то, что люди смутно ощущают, но не могут даже описать, не говоря уже о рационализации этого чувства.

Попутно экзистенциальному развивается «кризис надежд»: все меньшее число граждан продолжает рассчитывать на лучшую жизнь, на повышение своего достатка в ближайшие годы. Другими словами, вызванный режимом Путина социальный оптимизм достиг потолка и пошел в обратном направлении (Л.Г. Бызов).

В то же время массовые социальные ожидания разогреты так называемыми «общенациональными проектами» и связанной с ними риторикой. Это, конечно, не полномасштабная революция ожиданий, но уже что-то приближающееся к ней, а революция ожиданий, напомню, нередко стимулирует революции социополитические.

В ментальном отношении русское общество представляет впечатляющую амальгаму страха, тревоги, надежды, нарастающих ожиданий и стремительно растущей агрессивности.

Историк В.П. Булдаков показал, что Россия переживала похожее состояние в 1920-е гг., на выходе из революции и Гражданской войны. Так что же, мы выходим из ада революции? Однако динамика жестокого немотивированного насилия и агрессии не спадает, а драматически нарастает. Боги Хаоса вовсе не уснули, они жаждут очередного жертвоприношения на свой алтарь.

Тогда, может, Россия находится не в пост-, а в пред- или межреволюционном состоянии? Другими словами, мы переживаем не завершение революции, а всего лишь паузу, временную ремиссию между двумя революционными волнами, наподобие стратегической паузы 1907–1917 гг.?

Однако нарастающая агрессия и просто темная энергия не канализируется в определенное политическое, социокультурное или этническое русло, а рассеивается в социальном пространстве. Она направлена не против общего Врага (кто бы им ни был), а друг против друга, носит характер аутоагрессии.

Подобное состояние умов и душ само по себе не ведет к революции, более того, оно способно истощить потенциальную энергию общественного протеста, превратить ее в ничто, в сотрясение воздуха революционной фразой.

В то же самое время своими действиями власть показывает, что революция в России не завершилась: будь ситуация фундаментально стабильной, ей не стоило бы опасаться горстки смутьянов и несанкционированной социальной активности снизу. Но когда любой чих кажется власти угрозой, тем самым она признается в собственной слабости.

Фактически Кремль расписывается в страхе перед русским обществом, которое, справедливости ради признаем, приобретает все более пугающий облик.

Так или иначе, в психологическом отношении постреволюционная России вовсе не отвердела. Под тонкой пленкой стабильности скрывается огнедышащая магма тяжелых и больных страстей.

Россия не отвердела также институционально и в плане установления четких правил игры. По иронии, именно правящая группа, казалось бы, больше других заинтересованная в установлении долговременного статус-кво, постоянно его нарушает, выступает источником дестабилизации похлеще всех актуальных (надо сказать, откровенно жалких) русских оппозиционеров и революционеров.

«Источник власти и богатства бюрократического класса – это контроль за изменением правил, а никак не соблюдение их на протяжении продолжительного периода времени. Стабильность в более или менее точном понимании этого слова смертельно опасна для всех без исключения представителей властной элиты и потому попросту недостижима в современной России» (Владислав Иноземцев).

Из этого важного и точного наблюдения следует парадоксальный вывод: главным источником потенциальной дестабилизации России оказывается правящий класс. Постоянно индуцируя волны нестабильности, он управляет страной в режиме «управляемого хаоса», от которого к хаосу неуправляемому – лишь один шаг. И шансы, что сей роковой шаг будет сделан, растут.

За последние два-три года мы не раз наблюдали большие и малые социальных кризисы, вызванные исключительно действиями властей: от монетизации льгот до обеспечения населения льготными лекарствами. Более того, качество правящей элиты (в известном смысле – российских элит вообще) таково, что кризисы, причем все большей социальной цены, становятся попросту неизбежными.

Мы видим, что новые институты – социополитические и экономические – не только не отвердели, им не дают отвердеть. Не дает именно правящий класс, индуцирующий фундаментальную нестабильность, навязывающий обществу негативные социальные и культурные образцы, работающий, так сказать, на «понижение» социокультурного качества, ухудшение человеческого материала.

В более широком смысле фундаментальным фактором нестабильности остаются отношения власти и общества, государства и русского народа. Ведь что на самом деле служит главным итогом революции, если экономического процветания в результате ее быть не может, а вдохновляющая утопия социального освобождения на деле оборачивается своей противоположностью?

Обобщенным революционным результатом оказывается государство, способное развязать узел дореволюционных противоречий и выглядящее в перспективе общественного мнения более эффективным и справедливым, чем государство, разрушенное революцией.

Эффективность путинского государства сомнительна, а его торжествующая несправедливость буквально вопиет о себе. Лишь 17,1% граждан страны считают нынешний строй справедливым, эффективным и подходящим для России на перспективу (Л.Г. Бызов).

В настоящее время происходит всемирно-исторический (не только российский!) сдвиг от социального государства, государства всеобщего социального обеспечения (welfare state) к новому типу государства. Известный русский историк А.И. Фурсов называет этот новый тип «корпорацией-государством». Левый американский автор Дэвид Харви – «неолиберальным». Вполне приложимо и определение «олигархическое государство».

Несмотря на различие в терминах, определяющих грядущее государство, отечественные и западные исследователи близким или идентичным образом характеризуют его сущностные признаки. Впечатляющее совпадение и взаимодополнение, за исключением некоторых нюансов, теоретических описаний нового государства наталкивает на следующую важную мысль: Запад и Россия находятся в общем векторе историко-культурного развития, движутся в одном направлении, хотя и находятся на разных стадиях этого движения.

Что же за государство формируется на наших глазах – в России быстрее и открыто, на Западе – медленнее и завуалированно?....................Его характерообразующие черты следующие.

Во-первых, такое государство рассматривает общенациональные интересы сквозь призму групповых и корпоративных интересов, которым отдается безусловный приоритет при проведении любой политики.     В своем поведении оно руководствуется исключительно экономикоцентрической логикой, стараясь минимизировать социальные и антропологические инвестиции.

Вторая принципиальная черта корпорации-государства – отказ от определения, что справедливо, а что нет, составляющего главную прерогативу и смысл существования государства (Аристотель). Это подрывает легитимность государства и взрывает социальный космос.

Тем самым третьей основополагающей чертой корпорации-государства оказывается его субстанциальная враждебность человеческому типу социальности и, соответственно, объективно разрушительный характер в отношении человеческого общества, что угрожает возвратом к классовой войне глобального масштаба.

В сухом остатке остается следующее: интересы российского государства субстанциально враждебны интересам общества. В общем-то, русские люди давно об этом знают или догадываются. Признавая нормативную важность государства – в этом смысле маятник нашей истории действительно прошел крайнюю точку анархии, – они крайне низко оценивают актуальное государство.

Что же дальше? Самотрансформация корпорации-государства в нечто более гуманное и общенациональное невозможна в силу антропологической природы конституировавших его кланов. Единственный шанс общества защитить свои права – в борьбе, единственная возможность изменить свою участь и вернуться на путь социального прогресса – в сносе государственно-властной машины и изменении вектора развития.

Подобное капитальное изменение, случись оно, по сути будет революцией, точнее, второй революционной волной после временной стабилизации. Революцией будет даже трансформация несравненно меньшей глубины и масштаба – снос «управляемой демократии», то есть фасада классовой власти.

Присоединяясь к аналитическому мнению о встроенных дефектах и слабостях режима «управляемой (имитационной) демократии», я не разделяю наивных упований, будто его крах станет переходом к демократии подлинной, настоящей. Подобная точка зрения имплицитно или эксплицитно выражена в многочисленных политологических анализах путинского режима.

Нет никакого «железного» закона социальных наук о неизбежности перехода к демократии. На смену «управляемой демократии» как стыдливого полуавторитаризма, демократического фасада сущностно недемократической власти вполне может прийти «железная пята» – открытое классовое господство, откровенный авторитаризм. Это ведь тоже будет революцией!

Мы не можем предсказать революцию, зато можем с большой вероятностью предвидеть государственный кризис.

Применение к России оппозиции «государственный кризис – революция» дает следующие результаты. Подавляющее большинство независимых экспертов (а ex officio и немалая часть находящихся на госслужбе или вынужденных демонстрировать корпоративный оптимизм) считает серьезный кризис в России высоковероятным и даже неизбежным.

Большинство экспертов оценивает горизонт стабильности в 2–5 лет и полагает, что развивающийся кризис довольно быстро примет системный и общенациональный характер. Некоторые популярные аналитические сценарии с впечатляющим реализмом живописуют, как в один далеко не прекрасный день мы с изумлением увидим пустую казну, отказ государства от своих социальных обязательств, распад социальной инфраструктуры и апеллирующие к народным массам, передравшиеся между собой элитные группировки.

В отношении же перспективы революции экспертное сообщество занимает агностицистскую позицию. Но так ли уж она оправданна? Ведь потенциальный кризис фактически станет революцией. Почему? Теоретически системный и общенациональный кризис предполагает значительную революционную ситуацию. В контексте же не отвердевшего в России постреволюционного порядка кризис, потрясший его основы, поставивший их под сомнение, объективно окажется новой революционной волной.

Рискну высказать несколько предположений насчет потенциального революционного кризиса.

Во-первых, главенствующее значение для его возникновения и развития будут иметь не финансовые и экономические факторы, а морально-психологическое состояние общества и элит. Финансовый или фискальный кризис – спичка, состояние умов – хворост. Высох он или нет?

Для массы людей идея революции не табуирована культурно и приемлема психологически. Выльется ли подобная готовность в революционную стихию? Это как раз зависит от того, найдутся ли у революционной пехоты вожаки, и от того, как поведет себя элита.

Во всех предшествующих революционных кризисах элиты разбегались, но такое поведение не обречено повторяться.

Во-вторых, социальный аспект революционного кризиса будет неразрывно переплетен с национальным, точнее, с русским этническим. Ведь главный социальный вопрос современной России – русский вопрос. Русские составляют социально подавленное и этнически ущемленное большинство страны, социальное и национальное измерения в данном случае совпадают.

В-третьих, до сих пор русские революции совпадали с мировыми (или общеевропейскими) системными кризисами. Не станет исключением и новая революция. Рубеж тысячелетий – это и рубеж исторических эпох, смена которых превзойдет по своим масштабам, глубине, значению и последствиям падение Рима и наступление «темных веков».

В-четвертых, новая волна русской революции окажется революцией низкой интенсивности. По своему физическому и морально-психологическому состоянию наше общество способно на бурные разовые всплески напряжения и агрессии, но не на устойчивую вражду и длительную гражданскую войну. В этом смысле витальная слабость русского народа выступает ограничителем масштабов и глубины революции, в частности революционного насилия.

Однако эта же слабость ставит под сомнение возможность успешного выхода России даже из революции низкой интенсивности. Новая Смута происходит в ситуации русского этнического надлома: впервые за последние пятьсот лет русские перестали ощущать себя сильным, уверенным и успешным в истории народом. Это означает драматическое уменьшение шансов России и русских на повторную «сборку» после очередного приступа Хаоса. Мы не только не знаем, «что же будет с Родиной и с нами», но вообще не можем быть уверены, что после новой революционной волны Родина и мы останемся..........

автор  - Валерий  Соловей ..........