Ад за колючей проволокой

В связи с 70-летием начала Второй мировой войны Польша вновь подняла проблему Катыни, требуя от России некого покаяния по этому поводу. В то же время Варшава всячески пытается уйти от рассмотрения не менее кровавого преступления, связанного с гибелью десятков тысяч солдат Красной Армии, попавших в польский плен в 1919 - 1920 годах. Более того, цинично сводит проблему к желанию, якобы демонстрируемому российской стороной, «изгладить из памяти русских катынское преступление». Не случайно в Польше ситуацию с гибелью пленных красноармейцев называют «анти-Катынью». Однако с точки зрения моральной оценки разницы нет, от чего лишились жизни люди - от расстрела или инфекционных болезней, с которыми не хотела бороться или боролось спустя рукава польская власть. О том, что это так, свидетельствует статья Игоря Т. Мечика «Ад за колючей проволокой», которая опубликована 4 октября 2009 года в журнале «Ньюсуик - Польска» и которую с некоторыми сокращениями мы предлагаем вниманию наших читателей.

Когда в 1990 году президент М. Горбачев признал, что Катынь была советским преступлением, и дал поручение начать следствие по данному делу, одновременно он распорядился: «Академии наук СССР, Прокуратуре СССР, Министерству обороны СССР, Комитету государственной безопасности СССР совместно с другими ведомствами и организациями провести исследовательскую работу по выявлению архивных материалов, касающихся событий и фактов из истории советско-польских отношений, в результате которых был причинен ущерб советской стороне. Полученные данные использовать в необходимых случаях в переговорах с польской стороной по проблематике «белых пятен»». Так начались российские поиски «анти-Катыни».

Была создана польско-российская группа историков и архивистов, которая на протяжении 20 месяцев перекопала архивы в обеих странах. В результате в работе, насчитывающей почти что тысячу страниц, вышедшей в 2004 году на русском языке, были собраны 338 документов, касающихся судьбы советских военнопленных. Историки в общем и целом согласовали число красноармейцев, погибших в польском плену, - их было около 20 тысяч. Вскоре должен был выйти второй том документов, однако он издан не был. А тот, который был опубликован, лежит забытый в Главной дирекции государственных архивов и Федеральном архивном агентстве России. И никто не торопится доставать эти документы с полки.

Оказывается, что правда о советских военнопленных времен войны 1920 года невыгодна и неудобна в так называемой исторической политике и россиян, и поляков. Как бы банально это ни звучало, правда находится посередине. С одной стороны, россияне не получили того, чего ищут, - доказательств массовых расстрелов красноармейцев и совершенных поляками военных преступлений, которые могли бы уравновесить Катынь. С другой стороны, поляки столкнулись с шокирующей картиной варварства в лагерях Второй Речи Посполитой.

В 1919 году, когда появились первые военнопленные, министерство военных дел издало инструкции, которые были призваны в мельчайших деталях регулировать их пребывание в плену - от продовольственной нормы до количества коек и персонала в лагерных лазаретах. В спешке вновь открывались помнившие еще Первую мировую, доставшиеся от немцев и австрийцев лагеря в Стшалково, Домбе, Пикулице и Вадовице. Теоретически красноармейцы должны были попадать в места, полностью соответствовавшие тогдашним международным стандартам.

В Центральном военном архиве сохранились особенно драматичные письма того периода, написанные военным медиком и главой санитарного управления МВД генералом Здзиславом Гордыньским-Юхновичем. В декабре 1919 года он в отчаянии докладывал главному врачу Войска Польского о своем визите на сортировочную станцию в Белостоке: «Осмеливаюсь обратиться к Вам, господин генерал, с описанием той страшной картины, которая встает перед глазами каждого, кто попадает в лагерь. В лагере царит невообразимая грязь и беспорядок. У дверей бараков кучи человеческих отходов, которые растаптываются и разносятся по всему лагерю тысячами ног. Больные настолько ослаблены, что они не в состоянии дойти до отхожих мест. Те, в свою очередь, пребывают в таком состоянии, что невозможно приблизиться к сиденьям, так как весь пол покрыт толстым слоем человеческих испражнений. Бараки переполнены, среди здоровых полно больных. По моим данным, среди 1.400 пленных вообще нет здоровых.

Покрытые лохмотьями, они прижимаются друг к другу, пытаясь согреться. Царит смрад, исходящий от больных дизентерией и гангреной, опухших от голода ног. Двое особенно тяжело больных лежали в собственных испражнениях, вытекавших из разорванных штанов. У них не было сил, чтобы переместиться в сухое место. До чего же страшная картина».
Положение пленных было настолько серьезным, что в сентябре 1919 года законодательный сейм создал специальную комиссию по расследованию ситуации в лагерях.

Комиссия завершила работу в 1920 году непосредственно перед началом киевского наступления. Она признала вину военных властей в том, что «смертность от тифа была доведена до крайней степени». Комиссия указала на плохие санитарные условия в лагерях: отсутствие дезинсекционной камеры, бани, прачечной, мыла, грязь в помещениях, нехватка сменной одежды и белья, отопления, а также господствующий среди пленных голод.

В этом лагере умрут все

Год спустя после киевской операции, но прежде всего после победы под Варшавой, когда взяли в плен десятки тысяч новых военнопленных, ситуация в лагерях вышла из-под контроля. Иначе и не могло быть, поскольку число пленных увеличилось в десять раз. Профессор Збигнев Карпус считает, что в октябре 1920 года во время перемирия в Польше их было около 110 тысяч.
Военнопленных отправляли куда угодно, не только в новые лагеря (например, в лагерь в Тухоле), но и в тогдашние сортировочные станции, пункты сосредоточения и различные военные объекты, такие как Брестская крепость или Модлин. Никто не ожидал такого числа пленных. Представительница Российского Красного Креста Стефания Семполовская пишет из лагеря в Стшалкове: «Барак для коммунистов был настолько переполнен, что бедные пленные не могли лечь и были вынуждены стоять, подпирая один другого». На протяжении всей войны в МИД поступали трагичные отчеты от посещавших лагеря людей и организаций, в том числе международных, таких как YMCA и Красный Крест. Ситуацией в лагерях военнопленных интересовались тогдашняя пресса и благотворительные организации. Но это все ни к чему не привело. Министерство только публиковало новые инструкции и указания. Ад за проволокой продолжался еще долго после окончания боев, вплоть до польско-советского обмена военнопленными в 1921 году.

В январе 1921 года российско-украинская делегация, отправленная в лагерь в Тухоле в рамках мирных переговоров, проводимых в Риге, описывала в докладе то же самое, что годом раньше сообщал генерал Гордыньский: «Военнопленные помещены в здания, не предназначенные для жилья. Нет никакого оснащения, предметов, предназначенных для сна, пленные спят на полу, без матрацев и одеял, в окнах нет стекол, в стенках дыры..., раненые лежали без перевязок по две недели, в ранах заводились червяки, в таких условиях пленные быстро умирали. Если принять во внимание присутствующую здесь смертность, то в течение 5-6 месяцев все в этом лагере должны умереть».

Жизнь в цене пары сапог

Проблемы военнопленных этой войны начались не за лагерной проволокой, а на фронте, на первой линии, когда они бросали оружие или еще раньше - когда они его брали в руки.
Удар за удар, око за око, стоимость жизни человека была равна стоимости его сапог. Жестокость порождала жестокость. Одно провоцировало другое.

В окрестностях Млавы в отместку за убийство более 100 пленных в полевом госпитале польских солдат из 49-го пехотного полка расстреляли 200 казаков - военнопленных из корпуса Гая. Тадеуш Коссак вспоминал, что в 1919 году в Волыни уланы 1-го полка расстреляли 18 красноармейцев, ограбивших дом. Казимеж Свитальский, личный секретарь маршала Пилсудского, пишет в дневнике, что «жестокое и безжалостное уничтожение военнопленных нашими солдатами» мешало добровольной капитуляции красноармейцев. Марцели Хандельсман, польский историк, доброволец в 1920 году, вспоминал, что «наши комиссаров вообще не брали живьем».

Это подтверждает участник варшавской битвы Станислав Кавчак, который в книге «Умолкающее эхо.

Воспоминания о войне 1914-1920 гг.» описывает, как командир 18-го пехотного полка вешал всех взятых в плен комиссаров.
Центральный Комитет коммунистической партии Литвы и Белоруссии в 1920 году собрал для российского Красного Креста отчеты большевиков, бывших пленных в Польше, об экзекуциях красноармейцев. Товарищ Цамциев вспоминает: «Командир полка собрал всех жителей деревушки и приказал бить проводимых через деревню пленных и плевать на них. Это продолжалось около получаса. После проверки оказалось, что это солдаты 4-го гусарского полка Красной Армии, несчастных раздели донага, и в ход пошли нагайки. Затем их поставили в канаве и расстреляли так, что у них оторвались некоторые части тела.(...) Крик: комиссар, комиссар(...) Привели хорошо одетого еврея по фамилии Чургин, и хотя несчастный клялся, что нигде не служил, это не помогло. Его раздели донага, расстреляли и бросили, утверждая, что еврей недостоин того, чтобы лежать в польской земле».

Хотели забрать у нас землю – получите

20 декабря 1919 года на заседании главного командования Войска Польского майор Якушевич доложил: «Военнопленные, прибывающие в эшелонах с галицийского фронта выглядят истощенными, голодными и больными. Только в одном эшелоне, высланном из Тарнополя и насчитывающем 700 военнопленных, доехало только 400».

Й. Подольский, так называемый культработник Красной Армии, который попал в польский плен весной 1919 года, в опубликованном в 1931 году «Новом мире» в «Записках из польского плена» вспоминает, что в эшелонах военнопленных провел 12 дней, в течение 8 из которых ничего не ел. «По дороге на привалах, которые длились целые сутки, подходили мужчины с палками и светские дамы, которые издевались над отдельными военнопленными».

Врач Красной Армии Лазарь Гингин (в плену находился с сентября 1920 по декабрь 1921 г.) писал в письмах своей жене Ольге: «У меня отняли всю одежду и обувь, вместо этого дали лохмотья. На станцию вели через деревню. Поляки подбегали, били военнопленных, обзывали их. Конвоиры им не мешали».

«Пожалуй, самая трагичная судьба - у новоприбывших, которых везут в неотапливаемых вагонах без соответствующей одежды, простуженных, голодных и уставших, часто с первыми симптомами болезней, лежащих безумно с апатией на голых досках», - описывала ситуацию Наталья Бележиньская из польского Красного Креста. - «Поэтому многие из них после такой поездки попадают в госпиталя, а более слабые - умирают».

Осенью 1920 г. комендант лагеря в Бресте заявил прибывшим в лагерь пленным: «Вы, большевики, хотели отобрать у нас нашу землю, и вы ее получите. Я не имею права вас убить, но вас будут кормить так, что вы сами сдохнете».

Министр военных дел Казимеж Соснковский 8 декабря 1920 г. назначил следствие относительно перевозок голодных и больных военнопленных. Непосредственным поводом для этого были сведения о перевозке 200 пленных из Ковеля в своеобразный «тамбур» перед попаданием в лагеря - концентрационный пункт фильтрации военнопленных в Пулавах. В поезде 37 военнопленных умерли, 137 приехали больные. «Они были в пути 5 дней и в течение всего этого времени им не давали есть. Как только их выгрузили в Пулавах, пленные сразу набросились на труп лошади и съели сырую падаль». Генерал Годлевский в письме Соснковскому указывает, что в указанном эшелоне в день отправления он насчитал 700 человек, а это означает, что в пути умерли 473 человека. «Большинство из них так изголодались, что не могли самостоятельно выйти из вагонов. В первый же день в Пулавах 15 человек умерло».

«Новый Курьер» 4 января 1921 г. описал в нашумевшей тогда статье «Правда ли?» шокирующую судьбу отряда из нескольких сотен латышей, насильно мобилизованных в ряды Красной Армии. Эти солдаты дезертировали во главе с офицерами и перешли на польскую сторону, чтобы таким образом вернуться на родину. Польскими военными они были приняты весьма радушно, а перед тем как их отправили в лагерь, им дали справку о том, что они добровольно перешли на сторону поляков. Однако по пути в лагерь начался грабеж. С латышей сняли всю одежду, за исключением нижнего белья. А у тех, кому удалось спрятать хоть часть своих вещей, все отобрали в лагере в Стшалково. Они остались в тряпье, без обуви.

Но это мелочь по сравнению с систематическими издевательствами. Началось все с 50 ударов розгами из колючей проволоки, при этом им говорили, что они - еврейские наемники и живыми из лагеря не выйдут. Более 10 человек умерли от заражения крови.

После этого пленных оставили на три дня без еды, запрещая выходить за водой под страхом смерти. Двоих расстреляли без каких-либо причин. Вероятнее всего, угроза была бы приведена в исполнение, и ни один из латышей не покинул бы лагерь живым, если бы его начальники - капитан Вагнер и поручик Малиновский - не были арестованы и отданы следственной комиссией под суд.
Уже во время мирных переговоров в Риге бывшие узники Стшалково написали в коллективном обращении в суд, который рассматривал дело Малиновского: «Он ходил по лагерю в сопровождении капралов с кнутами из колючей проволоки. Тому, кто ему не понравился, приказывали лечь в канаву, а капралы били его столько, сколько им приказывали. Того, кто просил о пощаде - он убивал выстрелом из револьвера. Иногда Малиновский без причин стрелял в узников с лагерной вышки».

6 декабря 1920 г. министр Соснковский издал распоряжение «О способах кардинального улучшения положения военнопленных», отдав приказ интендантам увеличить в лагерях норму провианта, передать пленным 25 тысяч комплектов постельного белья, а также необходимое количество перевязочных и дезинфицирующих средств.

И что из этого, если - как показала одна из проверок - именно интенданты самым обыкновенным образом обирали пленных. «Царит страшный голод, который вынуждает пленных есть что придется: траву, листья. Склады зияют пустотой. Пленным дают те продукты, которые именно в этот день привозят в лагерь из интендантства. При этом из того, что привозят, пленным (благодаря недобросовестному персоналу) достается только с кромная часть. Исходя из нормы 150 граммов мяса на человека, в склады привозилось 420 кг. (...) На кухне утверждали, что получили 405 кг мяса, а 15 кг куда-то пропало. На следующий день (...) пропало еще 13 кг».

Позор Польши

«Из-за отсутствия дисциплины в нашей армии, которая заставляла бы солдат исполнять свои основные обязанности, несколько сотен человек уже умерли, а несколько сотен вскоре лишатся жизни», - писал еще в 1919 г. генерал Гордыньский. «Преступное халатное отношение всех действующих в лагере органов к своим обязанностям покрыло позором доброе имя польского солдата».
За колючей проволокой польских лагерей советские пленные помирали как мухи. Множились братские могилы. По воспоминаниям местных жителей Тухоли, еще в 30-х гг. были участки, в которых земля проваливалась под ногами, а из нее торчали человеческие останки.

В лагере в Стшалково смертность, составляющая 100-200 человек в месяц, была нормой, в самый страшный для военнопленных период - зимой 1920-21 гг. - количество смертей уже исчислялись тысячами. В Бресте во второй половине 1919 года умирали от 60 до 100 человек ежедневно. В Тухоли в конце 1920 года за два месяца умерли 400 человек. Польская публицистика так комментирует эти цифры: пленные заносили в лагеря эпидемии инфекционных болезней - тифа, дизентерии, холеры и гриппа «испанки». Так действительно было, и трудно с этим спорить.

Но в результате именно такого обращения с людьми (узники бродили без одежды, грязные, голодные, у них не было ни нар, ни одеял; инфекционных, ходивших под себя больных держали вместе со здоровыми) смертность носила ужасающий характер. Российские авторы часто указывают на это. Они спрашивают, а не было ли это сознательным истреблением, пусть и не на уровне правительства, но по крайней мере на уровне руководства отдельных лагерей? И с этим тоже сложно спорить.