Легендарный Алекс

В отличие от кинематографического Штирлица, про адресата его шифровок «Юстас — Алексу…» долгое время широкой публике ничего не было известно. Судьба руководителя советской разведки в предвоенное и военное время Павла Михайловича Фитина оказалась незаслуженно забытой. В издательстве «Молодая Гвардия» вышла книга историка Александра Бондаренко «Фитин». В ней рассказывается о человеке, который принял ведомство после чисток 1930-х годов и был ответственным за его работу в самое трудное для страны время. Разведка сыграла свою роль и в раскрытии стратегических планов вермахта, и в непосредственной борьбе с гитлеровцами на оккупированной территории, стала важнейшим фактором в создании советского ядерного щита. Теперь есть возможность посмотреть на тайны работы ее руководителя.

С разрешения издательства «Молодая гвардия» «Лента.ру» публикует отрывок из книги Александра Бондаренко «Фитин», посвященный советской разведке в первые дни войны.

День 22 июня 1941 года Павел Михайлович Фитин вспоминал так: «...На рассвете я вышел из наркомата. Позади напряженная неделя. Было воскресенье, день отдыха, а мысли, мысли, как маятник часов: "Неужели дезинформация? А если нет, тогда как?" С этими думами я приехал домой и прилег, но уснуть так и не удалось — зазвонил телефон. Было пять часов утра. В трубке голос дежурного по наркомату: "Товарищ генерал, вас срочно вызывает нарком (нарком НКВД Лаврентий Берия — прим. «Ленты.ру»), машина послана". Я тут же оделся и вышел, будучи твердо уверен, что случилось именно то, о чем несколько дней назад шла речь у И.В. Сталина.

Когда я вошел в приемную наркома, там было несколько человек. Вскоре прибыли и остальные товарищи. Нас пригласили в кабинет. Нарком был подавлен случившимся. После небольшой паузы он сообщил, что на всем протяжении западной границы — от Балтики до Черного моря — идут бои, в ряде мест германские войска вторглись на территорию нашей страны. Центральный комитет и Советское правительство принимают все меры для организации отпора вторгшемуся на нашу территорию врагу. Нам надо продумать план действий, учитывая сложившуюся обстановку. С настоящей минуты все мы находимся на военном положении, и нужно объявить об этом во всех управлениях и отделах.

— А вам, — обратился ко мне нарком, — необходимо подготовить соответствующие указания закордонным резидентурам. Через полтора-два часа я вас вызову".
Жизнь разделилась на две неравные части: "до войны" и "теперь"».

<...>

Горько признавать, но разведка оказалась не готова к работе в «особый период». Хотя ведь были планы развернуть работу по Германии и ее сателлитам с территории Франции, Бельгии, Голландии и других сопредельных стран, которые были оккупированы гитлеровскими войсками, привлечением сил тамошнего сопротивления, — но организовать такую работу не удалось.

Чему удивляться?! Когда Фитину не раз говорили, что подписанные им сообщения — английская дезинформация, блеф и прочее, то вряд ли он мог на это отвечать: «Хорошо, но давайте-ка мы все-таки начнем готовиться...» К чему нужно было готовиться, когда с точки зрения высшего руководства, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»?!

Возможно, если бы во главе разведки стояли многоопытные профессионалы, они смогли бы если не убедить в чем-то высшее руководство, то хотя бы что-то делать самостоятельно — так, чтобы верхи об этом просто не знали... Известно ведь, что в канун гитлеровского нападения превентивные меры без согласования с центром принимались и в погранвойсках, и в Московском управлении госбезопасности, и в каких-то армейских структурах...

Но реальная подготовка разведки к «особому периоду» требовала гораздо больше времени, нежели прошло с тех пор как Фитин принял должность ее начальника... Так что, как бы ни был Павел Михайлович умен и талантлив, как бы ни опирался он на опыт и знания ветеранов службы (к сожалению, повторим, немногих оставшихся), провести должный объем работы, тем более без поддержки руководства наркомата и при откровенном недоброжелательстве высшего политического руководства страны, он не мог...

Вернемся, однако, к потере берлинской агентурной сети.

«Центр не сообщил А.Харнаку длину собственной волны радиопередач, без чего связь с берлинцами принимала односторонний характер. В Берлине при всем желании не могли принять и расшифровать указания Москвы, если бы они и последовали. Оборудованная в районе Бреста приемная станция для А.Харнака перестала существовать в первые же дни войны. Другого приемного пункта у внешней разведки не было».

Вполне естественно. Не один же год на официальном уровне уверенно говорилось о том, что если мы будем воевать, то исключительно на чужой территории, сразу же нанеся агрессору сокрушительный ответный удар в приграничных боях. Как кажется, идеология — а может, и одна только «мудрость вождя» — перечеркивала все доводы здравого смысла.

Зачем нам были нужны узлы связи в «глубине обороны», когда мы сразу же перейдем в решительное наступление? Или вы что, дорогой товарищ, сомневаетесь, не верите?...

Не сомневались. Верили. Или делали вид, что верили, — ну и получили в итоге за свою доверчивость.

Конечно, тогда уже было не до поиска виновных — требовалось срочно исправлять ошибки и спешно делать то, что должно было быть сделано задолго до войны. Виновные были известны, но они находились на столь высоком уровне, на котором в нашей стране никто никогда за свои ошибки уже не отвечает.

Между тем решение вопроса оказалось, как говорится, лежащим на поверхности. Определяя по географической карте, где нужно расположить узлы связи, следовало смотреть не только на восток, но и в другие стороны света. И тут стало очевидно ясно, что Стокгольм или Лондон — о чем ранее как-то не задумывались — находятся к Берлину гораздо ближе, нежели сданный уже гитлеровцам Минск, или Москва, или тем более Куйбышев, куда вскоре начнут эвакуировать правительственные учреждения. Руководство разведки решило воспользоваться радиостанциями своих «легальных» резидентур в Великобритании и Швеции, и лично Берия дал на то свое указание.

Однако напрасно вслушивались в эфир радисты стокгольмской резидентуры — ни одного сигнала радиостанции «Корсиканцев» им зафиксировать не удалось. Лондонская же резидентура вдруг сообщила, что услышали слабые сигналы берлинской радиостанции, но это было всего лишь один раз, и больше они уже не повторялись.

Но все это совсем не значит, что антифашисты Rote Kapelle зачехлили свои рации и принялись спокойно ждать, когда Москва вспомнит о них и вновь наладит связь с ними... Это была их страна — и эти люди, фактически брошенные на произвол судьбы, продолжали свою борьбу против нацистской оккупации Германии.

<...>

В те же буквально дни в разведку возвратился и Арнольд Дейч, который по приезде из Англии был старшим научным сотрудником в Академическом институте мирового хозяйства; возвратился и уволенный в самом конце 1938 года Вильям Генрихович Фишер, который навсегда останется в истории под именем Рудольфа Абеля. Возвратились и многие, многие другие...

Но если в военкомате, комплектовавшем воинские части РККА, все было довольно просто: «Ты кто? Красноармеец? Бери винтовку, и в строй! Вы капитан? Принимайте батальон!» — то в разведке и народ штучный, всех так сразу в строй не поставишь, каждому нужно подобрать свое, особое место, на котором он сможет принести максимальную пользу, да и фронтов у разведки было много.

Вот и получилось, что Дмитрий Медведев отправился в одну сторону, Вильям Фишер — в другую, а Арнольд Дейч — совершенно в третью. А дальше — кому что из них на роду оказалось написано... Не угадать!

Об этом тщательном распределении сотрудников писал в своих записках Павел Фитин:

«В мероприятиях, разработанных Управлением в первые дни войны, основное внимание уделялось отбору наиболее способных разведчиков для работы в оперативных группах, которые останутся на временно оккупированной немцами территории после отхода частей Красной армии. Наши разведчики должны были организовать, возглавить, обучить советских патриотов для ведения партизанских действий в тылу врага и в тоже время вести разведывательно-диверсионную работу против немецко-фашистских захватчиков и их союзников.

В первые же дни войны прошли подготовку десятки чекистов-разведчиков и выехали сначала на Украину, а затем в Белоруссию, Молдавию и западные области РСФСР...

Помимо решения этой первоочередной задачи необходимо было усилить работу за рубежом, главным образом в целях нанесения наибольшего урона гитлеровской Германии».

А вот о чем поведал Павел Судоплатов:

«В начале войны мы испытывали острую нехватку в квалифицированных кадрах. Я и Эйтингон предложили, чтобы из тюрем были освобождены бывшие сотрудники разведки и госбезопасности. Циничность Берии и его простота в решении людских судеб ясно проявились в его реакции на наше предложение. Берию совершенно не интересовало, виновны или невиновны те, кого мы рекомендовали для работы. Он задал один-единственный вопрос:

— Вы уверены, что они нам нужны?

— Совершенно уверен, — ответил я.

— Тогда свяжитесь с Богданом Кобуловым, пусть освободит их. И немедленно их используйте».

Утверждение, что все эти сотрудники были осуждены исключительно «по инициативе и прямому приказу высшего руководства — Сталина и Молотова», мы оставляем на совести автора.

Но вот вопрос: если все это были, как указывалось в приговорах, иностранные шпионы, как же их могли использовать для работы в органах безопасности?! Тем более для работы за линией фронта, в тылу противника?! Думается, ответ тут не нужен...