Формула Андрея Сахарова

Формула Андрея Сахарова «Талант попадает в цель, в которую никто попасть не может. Гений попадает в цель, которую никто не видит». А.Шопенгауэр. Доктор физико-математических наук Лев Пономарев диссидентствовал, как и я. Устраивал пикеты и митинги, сочинял листовки. Он смотрел на меня и ждал ответа: -А вы не хотели бы поработать в президиуме? -С удовольствием! На столе с металлическими ножками уже разложили свои бумажные пожитки сам Пономарев, двое незнакомых провинциалов и известный всему миру пожилой человек. Я деликатно приставил стул с краешка. Пономарев отвлекся от списка участников общероссийской конференции Московского объединения избирателей и представил меня: -Это Красуля Василий Александрович, руководитель Народного Фронта Ставрополья, а также сопредседатель Народного Фронта РСФСР. Сосед привстал и приветливо улыбнулся, словно больше всего в жизни мечтал познакомиться со мной: -Андрей Дмитриевич... Один из самых замечательных людей двадцатого века. Планетарный гений, сделавший для человечества не меньше, чем Лев Толстой, Махатма Ганди, Альберт Эйнштейн. Догнало и кольнуло запоздалое угрызение совести из-за того, что когда-то слился с толпой малодушных и даже не пискнул в защиту гонимого академика,хотя и сочувствовал. Мою руку пожал человек, отчеканивший: «Я хочу еще раз подчеркнуть, что борьба за права человека – это и есть реальная сегодняшняя борьба за мир и будущее человечества». Эти слова я прочитывал так: личность человека превыше всего. Я тоже думал так. История государства российского, как описал ее Карамзин, это сказание о подавлении гражданских прав. То, что происходило после Карамзина, в особенности в сталинскую эпоху, выдержано в том же духе. Российская власть всегда рассматривала личность как инструмент и пушечное мясо для самосохранения и экспансии. Жизнь неутомимо поставляла доказательства, что неотъемлемых гражданских прав у меня нет. Поучительный урок в советские времена преподал ставропольский судья С.П. Коровинских. Он сочувственно внимал молодой паре – учительнице физики и инженеру конструкторского бюро завода «Красный металлист». Они по очереди свидетельствовали: я ни перед кем не выступал, никого ни к чему не призывал. Потом кивал, слушая моего адвоката Евгению Сарычеву– и я возликовал, предвкушая справедливый вердикт. Потом он кому-то позвонил, и разговаривал, отвернувшись от нас к окну, так что можно было видеть только его затылок и правую щеку, к которой прижималась телефонная трубка. Он громко сказал «Я сейчас в процессе..» и тут же уронил голос, так что дальше было неразличимо. Иногда громко отвечал «Да, да, нет, нет…» Видимо, на наводящие вопросы неизвестного нам собеседника. А потом «ваша честь» вежливо улыбнулся, выдвинул ящик письменного стола и достал лист. Поднялся, невысокий, плотный, с темными усиками, поправил обшлаг пиджака. Мы стояли в двух шагах от него, и он доброжелательным голосом, как бы увещевая, прочитал решение: признать организатором несанкционированного митинга. Протянул бумагу мне. Я принял и бросил взгляд: дата, фамилия судьи, подпись. Гербовая печать. Я громко рассмеялся, что, наверное, могло быть расценено как неуважения к суду. По-человечески стали понятны и даже близки «профессиональные» жалобщики, раздражавшие родных и близких своим упрямством. Они тщетно добивались в судах «правды», зачастую отталкивая от себя агрессивностью и резкость суждений. Что можно сказать в их оправдание? Много лет они потратили на то, чтобы добраться до вершин правосудия, и когда вскарабкались и оглянулись, по градам и весям прокатился их отчаянный вопль: в этой стране правды нет! В «Воспоминаниях» Андрея Сахарова я прочитал о том, как проходил суд над Е.Г. Боннэр, обвиняемой в подрывной антисоветской деятельности. На реплику подсудимой председательствующий с достоинством ответил: -Советский суд не защищает права людей, у него другая задача… Сахаров в полушаге от меня. Я перебирал в памяти все, что знал о его правозащитных делах. Он рассылал телеграммы президентам и премьер-министрам в защиту незаконно осужденных. Бросался на защиту лично ему незнакомых и нередко ничем не примечательных людей, отмахиваясь от упреков: Андрей Дмитриевич, не палите из пушки по воробьям, есть темы поважнее! Однажды в почтовом ящике он обнаружил конверт, подписанный: «Москва, Министерство прав и защиты Человека А.Д.Сахарову». Мог отправиться за тысячи километров в таежную глухомань, чтобы морально поддержать ссыльного. Неприметный в толпе, одетый в скромную курточку, толкался у закрытых дверей судов, куда его не пускали вместе с друзьями и родственниками подсудимых политических, и хладнокровно сносил косые взгляды прокуроров и судей. На 500 долларов - гонорар за опубликованную в американском журнале статью «Мир через полвека» - накупил в «Березке» консервов и отправил несколько посылок в лагеря узникам совести. Перечислил свои сбережения – Сталинская и Ленинская премии, академические заработки – 139 тысяч рублей Красному Кресту и на строительство Московского онкологического центра. В Институте генетики проходил международный симпозиум. Перед началом заседания Сахаров подошел к доске и написал мелом: «Я – Сахаров А.Д., собираю подписи в защиту биолога Жореса Медведева, насильно и беззаконно помещенного в психиатрическую больницу за его публицистические выступления. Обращаться ко мне в перерыве заседания и по моему домашнему адресу…» Я представил себя на его месте и вспомнил как, нервно озираясь на поздних прохожих, в потемках лепил листовку на заборе или телефонной будке. Как будто меня застигли за непристойным занятием. А тут академик, за спиной у него профессора, иностранные гости – и никаких комплексов. Он делал то, что считал нужным. Все эти начинания кажутся жалким пустяком в сравнении с тем грандиозно-величественным, чем он занимался, когда создавал водородную бомбу и нащупывал пути к секретам термоядерной энергии. А он верил, что без конкретных будничных действий не срастется ткань человеческой цивилизации. Академик Сахаров осудил ввод советских войск в Афганистан. Слово «осудил» бледно и неточно передает суть того, что сделал он. Осудил – это вроде как выразил несогласие. Но он не просто не соглашался с властью, что само по себе в нашей стране было аномалией. В его обращениях к представителям мировой общественности и лидерам государств бился призыв поставить на место агрессора. Обуздать любым способом. Вплоть до принуждения к миру. Открытое письмо Андрея Сахарова «Опасность термоядерной войны» американскому коллеге-физику Сиднею Дреллу можно назвать апофеозом нравственного противостояния Личности и Государства. В своей статье он отвергает само собой разумеющеюся монополию государства на право решать вопросы безопасности, мира и войны. А если глубже – определять, что есть добро и что есть зло, и как защищать первое и бороться со вторым? Он предупредил мир о том, что советские руководители представляют угрозу. Их слова о мире – пустой звук, от которых они отрекутся, если сочтут это выгодным для себя. Не боясь обвинений в антипатриотизме, он призывал американцев размещать межконтинентальные баллистические ракеты МХ. Только чувствуя свою уязвимость, кремлевские вожди не рискнут напасть первыми. Это говорил человек, который настолько глубоко понимал устройство вселенной, что от него ожидали открытий, сопоставимых с теми, которые подарили людям Ньютон и Эйнштейн. Но он отставил в сторону чистую науку и в прямом смысле слова пожертвовал своим чудесным даром, посвятив самые плодотворные для творчества годы созданию термоядерного оружия – укреплению обороноспособности родины. Он общался с руководством страны – Берия, Хрущев, Брежнев, министры, маршалы, генералы, директора оборонных предприятий. Он познал советскую элиту. И однажды с ужасом осознал, что вложил смертоносное оружие в нечистые руки. Подарил людям, которым нельзя верить. Это стало его личной трагедией. Оставшуюся жизнь он отдал борьбе за гражданские права и свободы, возвращению родины в семью цивилизованных европейских стран. Можно лишь догадываться, как взбесила Брежнева и прочих небожителей Политбюро дерзость лауреата Нобелевской премии, человека искреннего, честного, которого не уличишь в корысти - он доверял «вражеским» лидерам больше, чем своим. Он ставил под сомнение их право управлять страной. Раздражение обернулось цунами ненависти в советских СМИ. Смысл сказанного был вывернут наизнанку. Еретика обвинили в ненависти к советскому народу, в сговоре с империалистами. Тысячи коллективных и индивидуальных гневных писем, телеграмм в газеты, на радио, телевидение. Академики, колхозники, рабочие, инженеры, писатели, композиторы, пенсионеры, учителя… Одна из телеграмм - от писателя Степана Олейника из Киева: «Как и все советские люди, я глубоко возмущен подлостью и черной клеветой Сахарова на наш великий трудолюбивый народ, чей хлеб он есть, клеветой на наше родное советское государство. Позор Сахарову и ему подобным!». В еще «догорьковские времена» в Омске администратор гостиницы с негодованием отшвырнула протянутый паспорт: -Такому человеку, как вы, я куска хлеба не дам, не то, что номер в гостинице предоставить…. Пропаганда вовсю эксплуатировала много раз проверенный прием. Доверчивым и неосведомленным людям внушалось - вот он «враг», «предатель», «наемник империализма», «пятая колонна», «против народа». И народ верил, и великого человека обволакивали флюиды непонимания, ненависти, отторжения. На него наваливалась невыносимая тяжесть изгойства: один протии всех. Когда-то Прометей выкрал для людей у олимпийских богов огонь. Сахаров разгадал и подарил народу тайну термоядерного взрыва. А потом восстал против касты догматиков и открыл народу шифр гражданского общества. За это ему мстили. И вот я рядом с этим человеком. До него можно дотронуться. Не гранитный герой-заступник. Усталый. Доброжелательный. Внимательно смотрит, тихо говорит. Купаюсь в ауре его обаяния. Вслушиваюсь в интонации. Вглядываюсь в жесты. Я журналист, мое призвание понимать других, - я «настраиваюсь» на соседа. Наверное, он знает о людях что-то такое, чего не знаем все мы. Иначе, зачем ему было сжигать свою фантастическую карьеру - в 32 года академик, трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской и Ленинской премий, ордена, почет - и становиться на путь, который не сулил лавров и обещал непонимание, преследования, слежку, унижения, клевету, ссылку, ненависть, истязания врачей (главный врач больницы в Горьком: «Умереть мы вам не позволим, но инвалидом сделаем»). Близкий Андрею Дмитриевичу член-корреспондент Академии Наук Евгений Фейнберг однажды спросил: -Андрей, ты веришь, что своей правозащитной деятельностью что-либо изменишь в этой стране?

Сахаров ответил, не раздумывая: -Нет! -Зачем же ты это делаешь? - Иначе не могу. В «Воспоминаниях» Андрея Дмитриевича я наткнулся на эпизод, который как будто бы не имеет прямого отношения к нему лично. Первая мировая война. Фронт. Молодой прапорщик отказался надевать противогаз, единственный во взводе. Он погиб вместе со своими солдатами во время газовой атаки. Офицерская честь восстала против инстинкта самосохранения. Может быть, и гениальный ученый точно так же отказался от «противогаза» - своих привилегий - и разделил с соотечественниками их скудную и зависимую от произвола властей жизнь? Не знаю ответа на вопрос, и есть ли он вообще: почему лишь единицы таких же, как Сахаров, находили в себе силы жить по совести? Мы же, «нормальное большинство» – студенты, инженеры, академики, журналисты, композиторы, врачи, доярки – почитали себя вполне достойными людьми, были довольны собой и жили так, будто не знали неприятной правды о себе и своей стране. Вспоминаю, как пацанятами мы, набегавшись за тугим мячом, рассаживались на сочной щирице вперемешку с подорожником в углу футбольного поля и болтали на «взрослые темы». Модными были анекдоты о водородной бомбе, которая может «десять раз» уничтожить Америку. Я не представлял, что означает «десять раз уничтожить», но, как и мои сверстники, наливался чувством превосходства. Впоследствии оно тлело в груди еще много лет. Никто бы не поверил, что человек, который эту бомбу создал, плакал от стыда и бессилия упав на стол лицом в своем кабинете, когда не сумел убедить руководителей страны отказаться от излишнего и потому бесполезного испытательного взрыва, таившего угрозу здоровью и жизни для тысяч ни о чем не подозревавших людей. В 1973 году по стране покатилась первая волна травли академика Сахарова в советских СМИ. Я был студентом. На переменках мы толпились у лестничного пролета. Курилка превращалась в политклуб. Никто не верил в коммунизм. Мы потешались над Брежневым и весело хихикали над нелепостями советской жизни. Изредка мелькала фамилия Сахарова, как нечто далекое и не имеющее к нам отношения. Ни я, ни мои друзья не понимали взбунтовавшегося академика. И позже никто не задумывался о том, что ссылка в Горький – без следствия и суда - незаконна. И это по отношению к человеку, которому легендарный Игорь Курчатов когда-то поклонился в пояс: «Спасибо тебе, Андрей, спасителю России!». Что уж говорить о прочих мелких сошках? А что народ? Думающие мужики, скотники и трактористы в Косовичах, родной деревне моего сокурсника Миши Зиброва, оценивали мытарства опального академика так: -С жиру бесятся… Правда, без особой злобы. Андрей Дмитриевич опустил очки на раскрытую тетрадку и, ласково прищурив глаза, спросил: - Ну, а чем занимаются в мирной жизни руководители народных фронтов? В юности мне грезились математические формулы. Не поддающиеся символизации гравитационные поля. Вывернутые наизнанку воронки, в жерло которых вливалось время и вытекало пространство. Мои пальцы ласкали волшебные страницы третьего тома четырехтомника Альберта Эйнштейна: священный текст науки двадцатого столетия – общая теория относительности. Перед глазами маршировали роты и батальоны цифр, тензоров, интегралов и уходили на покорение законов вечности. Ни одного понятного слова! В девятом классе я купил учебник «Высшая математика для начинающих», написанный академиком Зельдовичем восхитительным остроумным языком, и добрался до производной и интеграла. Но секретов дифференциального исчисления не постиг. И неизбывная печаль посетила меня, потому что понял: мне не дано перевести эйнштейновскую клинопись на обыденный язык. Мог ли я в те дни представить, что буду разговаривать с человеком, который не только читал труды Альберта Эйнштейна, но и осуществил удачную попытку совместить классическую теорию относительности с квантовой механикой? -Я журналист, был заместителем редактора краевой партийной газеты. Год назад за критические публикации меня изгнали из газеты. По образованию экономист. В школе мечтал о теоретической физике. Зачитывался литературой о теории относительности, элементарных частицах, квантовой механике, гравитации… -Очень интересно! Выходит, мы вами родственные души. Я в юные годы болел этим же. Очень жалею, что обстоятельства вынудили отвлечься от теоретической физики на более приземленные дела. А почему вы не продолжили увлечение? -Понял, что физика не мое. Нет таланта. -Что ж, у каждого свой путь. То, что вы сегодня в этом зале, свидетельствует о правильном выборе. А вот такой вопрос: как вы относитесь к смертной казни? -Конечно, против. -А почему? Разве заслуживают снисхождения террористы и маньяки? -Они не заслуживают. Но не мы дали им жизнь, не нам и отнимать ее. Кроме того, меня беспокоит, что происходит с людьми, которые приводят приговор в исполнении. Убийство другого человека уродует душу исполнителя. -Вот-вот – накрыл он своей ладонью мои пальцы. – Я тоже так считаю. Общество принуждает назначенного палача убивать…Здесь глубокая коллизия. -Так, а что интересного на родине Михаила Сергеевича Горбачева? – сменил он тему разговора. -Номенклатура давит, Андрей Дмитриевич, - ответил я, поймав себя на том, что молочу банальности, - но народ понемногу просыпается. Я рассказал, что коллектив Ставропольской ГРЭС, которая снабжает энергией Северный Кавказ, эмоционально обсуждал «Обращение к соотечественникам» пяти народных депутатов СССР Сахарова, Афанасьева, Попова, Мурашева и Тихонова. На станции его называли «сахаровским». Ожесточенные споры разгорелись, когда решали: проводить двухчасовую политическую забастовку или нет? -К сожалению, всего девяносто участников из двухсот высказались за забастовку. Чуть-чуть недобрали. Зато требование внести на рассмотрение съезда вопрос об отмене шестой статьи Конституции о политической монополии КПСС, поддержало подавляющее большинство. Андрей Дмитриевич задумчиво проговорил: -Энергетики – сильные люди. Народ у нас умный, во всем разберется. Если будете на ГРЭС, обязательно передайте от меня привет... Через четыре дня Андрея Дмитриевича не стало. Прошла еще неделя, и мне позвонил оператор котлотурбинного цеха Ставропольской ГРЭС Геннадий Дебринов: -Василий Александрович, коллектив станции хочет встретиться с вами. Вы расскажете о Народном Фронте, мы зададим вопросы. Как вы к этому относитесь? -Назначайте дату! Я пересказал энергетикам разговор с Андреем Дмитриевичем. И по реакции зала понял как много здесь тех, кто симпатизировал великому ученому и гражданину. Давным –давно на втором курсе во время скучной лекции соседка придвинула листок с импровизированной анкетой «Как ты понимаешь счастье?». Я с трепетом высматривал в изумрудных глазах длинноногой блондинки хотя бы намек на любопытство к собственной персоне, и поэтому, может быть, в надежде на дополнительное очко в схватке с конкурентами, ответил серьезно, как думал: «Счастье – это познавать, понимать Вселенную». Познание я понимал как нечто большее, чем интеллектуальное упорядочивание информации. Меня пленяла библейская фраза: « И познал Адам Еву». Библию я не читал, потому что ее попросту не было под рукой, и загадочную строку выловил из ироничного текста в журнале «Наука и религия». Смысл библейских слов совпадал с моими представлениями: познание основано на любви. Десять миллиардов лет назад свернутая в крохотный комочек Вселенная взорвалась и стала стремительно разлетаться. Так был сотворен мир. В каждом из нас на каком-то субатомном уровне тлеет память об обитании в микроскопическом шарике. Мы бессознательно мечтаем об утраченной целостности и тоскуем по затерявшейся в космических веках прародине. Я вздрогнул, когда прочитал у Андрея Дмитриевича такую запись: «Больше всего на свете я люблю реликтовое излучение, донесшее до нас информацию о первых мгновениях существования Вселенной». А может быть это излучение – неведомый компонент нашего сознания, связующий в единое целое частицы разлетающегося мира, и именно им объясняются интуиция, озарения, откровения, пророчества? Может быть, в реликтовом излучении таится информация не только о первых, но и последующих мгновениях эволюции Вселенной? И именно поэтому мы способны понимать ее как целое, сводить в уме не сводимое (самое непостижимое во Вселенной то, что она постижима, говорил Альберт Эйнштейн) и все это связано со способностью реликтового излучения пребывать в нас, связывая со всем целым? Я хотел задать этот вопрос Андрею Дмитриевичу и почему-то верил, что эта фантастическая догадка не могла не прийти в голову и ему и у него были на этот счет свои соображения. Но я не обладал монопольным правом на внимание академика. К нему время от времени подходили, что-то спрашивали, он отвечал. Я выжидал удобный момент, но он внезапно поднялся, кивком головы распрощался с участниками президиума, улыбнувшись, пристально глянул мне в глаза, пожал руку: «Желаю вам удачи!» и вышел из зала. О том, что он тоже размышлял о мучавшем меня, я понял, когда прочитал «Воспоминания». Великий физик отчеканил в изящных формулах, понятных, к сожалению, только посвященным, не одну тайну природы. Но самую удивительную формулу, которая доступна каждому и которая отражает, может быть, самый фундаментальный закон человеческого бытия, я обнаружил на форзаце двухтомника воспоминаний А.Д.Сахарова. Рисунки на библейские сюжеты, набросанные рукой Андрея Дмитриевича, и в центре им же начертанное «Истина=Любовь». Любовь в сердце, а истина – это весь мир, вселенная, с которой стремится соединиться человек. Я это понял так: человек – и есть Вселенная. Жизнь Андрея Сахарова, умевшего понимать и Вселенную и самого неприметного человека, как факел выхватывает из мрака эту истину. Он пережил нечеловеческие муки, когда обнаружил, что вследствие так называемого «порогового эффекта» после испытательных термоядерных взрывов через сотни и даже тысячи лет начнут умирать наши очень дальние, ничего не подозревающие потомки. И такие же страдания причиняло ему осознание, что через десять миллиардов лет Вселенная может прекратить свое существование, и он, гений, бессилен что-либо изменить. Когда сотрудники секретного атомного «объекта» отмечали тридцатилетний юбилей Андрея Дмитриевича, один из коллег назвал его человеком будущего. В лицемерной, погребенной под толстым слоем лжи, деградирующей стране с достоинством, по-человечески, честно, страдая и радуясь, провозглашая и отстаивая истину жил светлый гений. И он победил. Звучит как чудо. Но ведь так должно быть. Василий Красуля