Мы сидим за столом

…Мы сидим за столом…
(Вечная память!)

… Мы сидим за столом в уютной деревенской горнице… Втроем… За печкой о чем-то своем уютно стрекочет сверчок… Где-то на другом конце деревни взгоготнули потревоженные кем-то гуси… В соседнем дворе дежурно взбрехнул проснувшийся пес…

…На столе нехитрая деревенская закуска и трехлитровая бутыль-четверть самогона (я такие раньше только в кино про махновцев видел)… Здесь же граненый стограммовый стаканчик, прикрытый кусочком черного хлеба….

…Они сидят передо мной… Молодые, гораздо моложе меня… Почти сыновья… На одном выгоревшая гимнастерка с тщательно заштопанными крепкими суровыми нитками тремя или четырьмя дырками поперек груди, и застиранными побуревшими пятнами крови… На втором почти новенький, но прожженный в нескольких местах маскхалат… Левая щека его обезображена глубоким, запекшимся ожогом… В углу избы примечаю приставленные к стенке ППШ и «дегтярь» с треснувшим прикладом… На вешалке у входа две такие родные, но немного непривычного фасона, зеленые фуражки…

… - Ну, что, по первой? – шустро спрашивает тот, что в маскхалате. Ловко плеснув по стопкам самогон, он подхватил свою, и также ловко опрокинул ее в рот… Выдохнул, помахал ладонью перед ртом, громко прохрустел малосольным огурчиком и потянулся к тарелке с прозрачными ломтиками розоватого сальца…
…Второй, постарше возрастом, более степенно, почти смакуя, выпил свою, тщательно занюхал кусочком хлеба, и так же тщательно, не рассыпая крошек, с ладони закусил этим же хлебом…

- Хорошо-то как, - сказал он, немного подумав, - Домом пахнет… Хлебом…
- Дааа, домом, - поддержал второй.
- Ну, как вы тут? – опять спросил степенный, - Братишка наш как, Рыжий который? Не женился?
Тут он хитро прищурился и подмигнул мне.
- Может уже и детишек нарожал, хоть и молодой?
- И женился, и детей двое у него, - отвечаю степенному.
- А чего так мало? – тут же вскинулся тот, что в маскхалате, - Вот у нас батя, так батя: двенадцать своих, да еще дядькиных взял к себе, когда тот помер в 24-м.
- Ну так, времена такие, - отвечаю, - Не всякий захочет столько детишек завести. - Вот только умер он, десять лет уж, как умер.
Они опять замолчали. Разлили по второй, молча, не чокаясь, выпили, закусили…
- Слушай, - встрепенулся степенный, - А с батей нашим что? Не знаешь?
- Так пропал он, - отвечаю, что знаю, - В 44-м извещение в сельсовет прислали. А где и как – неизвестно.
- Дааа, - протянул шустрый, - Без вести – это плохо. Хотя и надежда есть. Мамка, наверное, надеждой и жила.
- Она и умирала с надеждой... Да и вас она всю жизнь ждала. Ждала и надеялась, что хоть какую-то весточку пришлете.
- Слушай, - после мрачного молчания заговорил степенный, - А что про нас-то сообщили?
- А то и сообщили, - говорю, и пододвигаю к ним два извещения, - Читайте сами. Пропали вы без вести. В первые дни пропали. Я только недавно узнал, что ты, Степан, погиб под Унгенами. А про тебя, Мирон, так ничего и не узнал. Белостокскская мясорубка многих перемолола бесследно…


- Так сожгли же нас, на седьмой день к блокгаузу заставскому подтянули огнеметчиков, и за полчаса всех, кто еще живой был, в пепел… в пыль… да и мертвых всех… ничего не осталось…

…С почти детским умилением я смотрел на этих людей, и пытался понять, какой ангел или дьявол свел этих людей и меня в этот доме?…

…Дядьки мои миленькие, дядечки!... Мирон и Степан…
Ведь вы, именно вы, первыми начали взламывать хребет молоху, имя которому «война». Именно вы, так и не получив приказа, продолжали держать оборону своего, пусть маленького, но участка Государственной Границы. Где нашли вы свой последний приют?

…Я беру со стола свой стаканчик, и молча опрокидываю его в мгновенно пересохшее горло. Поднимаю почему-то заполнившиеся влагой глаза, и никого не вижу перед собой…. Только дымки на тех местах, где они сидели, да сверчок, так некстати выскочивший на столешницу к рассыпанным хлебным крошкам…