Покаяние и развитие

Столетие армянской резни, устроенной турками и названной почему-то красивым словом "геноцид", вдохновило одного, вполне оппозиционного публициста, не чуждого и историософской рефлексии, на такое вот умозаключение: в отличие от Германии, каявшейся под пушками союзников, ближневосточный бастион Запада – Турцию никто каяться не заставляет, а сама она никогда каяться не станет, потому что каяться – значит платить. Очень созвучно с позицией многих "патриотов", утверждающих, что на покаяние (скажем, за Катынь) нам никаких денег не хватит.  

Именно в этом, последнем контексте ("покаяние и мы") тема отказа Турции от признания геноцида и представляет интерес.

В самом деле, чего это они? Денег скупердяям жалко? Или есть какие-то иные причины?

Сначала о деньгах. Покаяние не всегда дорогое удовольствие. И доступно не только богачам.

Американцы осознали вину за Вьетнам, но что-то я не слышал о денежном возмещении ущерба.

Испанцы, и это очень интересно, вообще испытывают чувство вины за то, в чем они и не были совсем виноваты. А даже – наоборот. Но такова историческая мифология – а на Западе она есть точно так же, как и у нас – что на конквистадоров возлагается вина за смерть доколумбовой индейской культуры и доколумбового индейского народа. (На самом деле, и то, и другое умерло естественной смертью – главным образом, от старости.) Так вот, испанцы живут с комплексом вины. Но при этом ничего потомкам инков и майя (которые, правда, одновременно и их собственные потомки) не платят.

Да, и немцы заплатили далеко не за каждого убитого еврея. И далеко не адекватную человеческой жизни цену. Хотя покаяние их и довольно глубокое.

Нет, дело здесь не в деньгах. Это совершенно разные вопросы – вопрос осознания своего прошлого и вопрос своего сегодняшнего экономического поведения. Снятие греха – в отличие от расхожего когда-то у католиков, а сегодня у русских православных – за деньги не купишь. Сколько ни строй церквей – кровь так и останется на тебе, пока ты не осознаешь в полной мере содеянного. А осознаешь – так и тратиться не придется. У Бога (назовем Это так) своя бухгалтерия.

Но вернемся к туркам. Почему они не каются? За вырезанных и ограбленных армян? Или за покалеченных киприотов? Немцы каются. Американцы каются (каются, каются: и за Вьетнам, и за Ирак, и за расизм, и за индейцев – еще как каются, иначе бы не было у них Обамы). Даже – испанцы. А турки – нет.

В чем тут дело? Не христиане? Нет, не в этом. Вот и японцы каются...

А дело в том, что туркам не нужно развиваться. И поэтому покаяние им ни к чему.

В мировой истории турки и русские появились примерно одновременно – чуть больше тысячи лет назад. Но судьбы у нас совсем разные. Турки сразу же влились и стали частью мощнейшей в то время, но уже начинающей стареть исламской цивилизации. И вся история турок – это история старения ислама.

Цивилизации (их можно назвать и сверхнародами, или суперэтносами), живут свои жизни, как и люди (только их жизни на порядок-полтора, то есть в десятки раз, длинее). И по людским меркам исламской цивилизации сегодня лет семьдесят-семьдесят пять. А когда турки только начали вливаться в нее, ей было 30. Когда же турки стали политической опорой и даже во многом – просто костяком исламской цивилизации, той было по человеческим меркам лет около 50.

Сегодняшний старик мало рвется к историческим свершениям, всё в прошлом. Дожить бы спокойно. Под патронажем более молодых и сильных. Часть турецкого общества медленно культурно дрейфует в сторону современного культурного лидера – Запада, но народ в целом серьезного потенциала развития лишен. И нераскаянные грехи прошлого ему не мешают – на пенсии у него еще будет время подумать о прошлом. Все общественные, культурные процессы у турков замедлены. Старость. У нее свои законы.  

А Запад сравнительно молод. По человеческим меркам – ему лет сорок, сорок пять. И ему еще жить и жить. Развиваться и развиваться. Идти и идти.

А с камнем, привязанным к ноге, далеко не уйдешь. И поэтому покаяние для Запада жизненно необходимо. Нераскаянные грехи лишают его силы, основа которой – уверенность в своей правоте, самоуважение.

Это только кажется, что покаяние уменьшает самоуважение. Всё ровно наоборот – повышает. И  Запад постоянно занимается тем, что пытается понять, осознать, отрефлексировать себя. То есть делать именно то, что христианство называет "покаянием". (Конечно, при этом очень мало понимая, рефлексируя сам этот процесс своей саморефлексии.) Без этого Западу было бы не жить. Но, конечно, при всём при этом Запад не раздаёт своё имение нищим. И правильно делает – те его просто бы проели. И на что нам было бы жить дальше? Нет, об имении нужно заботиться. На то нам этот виноградник и дан.

Однако, revenons à nos moutons (здесь нет намека). В отличие от пенсионеров-турков и зрелого, в полном расцвете сил и в меру упитанного Запада, мы еще совсем дети. В историческом смысле. Гумилев подгонял решение под ответ, жизнь – под свою, в целом вполне революционную и в главном верную, но очень не завершенную, неточную в деталях теорию. Мы не рождались ни в шестом, ни в шестнадцатом веке. В некотором смысле, вся наша история является предысторией, внутриутробной историей исторического созревания. И сегодня мы – новорожденные. Громко орущие и всё вокруг пачкающие младенцы. На той же шкале исторического возраста, на которой Западу сегодня 40, а исламу – 70, нам – лет 20. Кровь кипит, дурь не повыветрилась, руки чешутся... А душа просит дела. Своего дела.

А делать никакого дела без покаяния мы не можем. Всё по той же причине. Без покаяния нет чувства собственной правоты, нет самоуважения. Истерика "Ты меня уважаешь?", как и вопли на тему "Мы самые обаятельные и привлекательные!" самоуважения не добавляют. Что мне с того, уважает ли он меня, когда я сам себя не уважаю. Я от того и за галстук его пытаюсь ухватить, и в рожу его наглую плюнуть, и в глаз дать... Чтоб только получить от него то, чего сам себе я дать не могу – уважение.

Но таким образом уважение не добывают. Как за деньги не купить прощения грехов, так и кулаками не выбить уважения. Его можно добыть только одним образом – работой самоосознания, покаяния. Только так можно перерезать веревку, на одном конце которой наша душа, а на другой камень, не пускающий ее в рай.

В конце восьмидесятых мы это не поняли, конечно, но ясно ощутили. И начали работу осознания-покаяния. И нам стало легче. Открылось дыхание. Но уже в середине девяностых оно снова закрылось. Покаявшись, согрешившая проказница вновь принялась грешить. И сегодня спазм, перехвативший наше горло, уже не дает второму дыханию открываться.

Сумеем мы найти спазмолитик, который позволит нам дышать – будем жить. Не сумеем – продолжим биться в агонии.