Эта весьма эластичная концепция – вернее её назвать концепцией «национальной небезопасности» – включала всё, связанное с подготовкой, сражениями или выживанием в войнах, в том числе экономику, технологию, разработку оружия, принятие решение, структуру вооружённых сил и другое, что – как было заявлено – жизненно важно для выживания страны. Национальная безопасность для мира политики стала и остаётся сегодня эквивалентом подарка, который не перестаёт радовать.
Люди, которые специализируются на раздумьях о национальной небезопасности, стали известны, как «специалисты по анализу военных проблем». Первопроходцы на этой стезе ещё в 1950-е коллекционировали платёжные чеки как от «мозговых трестов» вроде прототипичной RAND Corporation, так и от традиционных академических институтов. В их рядах были столь страшные фигуры, как Герман Кан, который гордился «мыслями о немыслимом»,*** и Альберт Вольштеттер, который наставлял Вашингтон относительно сложности установления «деликатного баланса страха».
В этом шатком мире полновесной монетой была и остаётся «политическая значимость». Это означает разработку продукта, который выражает ощущение новизны, при этом главным образом служит для увековечивания существующего предприятия. Конечным примером понимания политической значимости стало открытие доктором Стренджлавом«отставания по ракетным шахтам» – преемника «отставания по бомбардировщикам» и «отставания по бомбардировщикам», которое в 1950-е якобы выявило отставание Америки от Советского Союза по боевой технике и отчаянную необходимость догнать его. Теперь, учитывая, что термоядерный обмен ударами способен уничтожить всю планету, США ещё больше отстают – заявляет доктор Стренджлав, – на этот раз в рытье подземных убежищ, позволяющих выжить небольшой части населения.
Одним единственным блестящим приёмом Стренджлав постулирует новый смысл существования всего аппарата национальной небезопасности, гарантируя таким образом, что игра будет продолжать более или менее бесконечно. В сиквел фильма Стэнли Кубрика попали бы генерал «Бак» Турджидсон и другие чины, собравшиеся в боевом командном пункте, разрабатывающие планы, как закрыть отставание по ракетным шахтам, словно не случилось ничего непоправимого.
Укрепление государства национальной небезопасности
Только в 1960-е, практически почти в то время, когда Доктор Стрэнджлав впервые появился на экранах кинотеатров, политика интеллектуалов действительно добилась признания. Теперь пресса считала их интеллектуалами действия, «специалистами по непосредственным операциям», приписывая им энергичность и нетерпимость. Эти интеллектуалы были мыслителями, но одновременно и деятелями, членами «большого и растущего сообщества, сменившими свои тихие и безопасные ниши в университетских городках и занявшиеся проблемами, стоящими перед страной, вместо того, чтобы их запутывать», как выразился в 1967-м журнал «Лайф». Среди самых трудных из этих проблем было – что делать с Вьетнамом, проблемой такого рода, в которую специалист по операциям мог вгрызться.
В предшествующие полтора столетия Соединённые Штаты вели войны по многим причинам, в числе которых – жадность, страх, паника, праведный гнев и законная самозащита. В разных случаях, по отдельности или вместе, эти причины подталкивали американцев к войне. Вьетнам стал первым случаем, когда США начали войну, в значительной степени в ответ на горстку действительно дурацких идей, выдвинутых, по-видимому, умными людьми, занимавшими высокие посты. Ещё более удивительно, что «специалисты по непосредственным операциям» упорствовали в ведении той войны, давно перейдя ту точку, когда даже членам Конгресса стало очевидным, что повод был порождён ошибочными действиями, и всё обречено на провал.
В недавно вышедшей великолепно написанной книге «Американская расплата: Вьетнамская война и наша национальная идентичность» историк Кристиан Эппи, преподающий в Массачусетском университете, напоминает нам о том, насколько эти идеи были бессмысленны.
В качестве первого образчика профессор Эппи представляет МакДжоржа Банди, первого советника по национальной безопасности президента Джона Ф. Кеннеди, а затем Линдона Джонсона. Банди, творение Гротона и Йеля, был известен тем, что стал первым самым молодым деканом факультета гуманитарных и математических наук Гарвардского университета (FAS), который вступил в должность, даже не потрудившись получить диплом о высшем образовании.
Образчиком номер 2 стал Уолт Уитман Ростоу, преемник Банди на посту советника по национальной безопасности. Ростоу был ещё одним выходцем из Йеля, который, ещё не закончив обучение, получил степень доктора наук. Кстати, сделав некий перерыв, он провел два года в Оксфорде стипендиатом Родса.**** Будучи профессором истории в Массачусетском технологическом университете, Ростоу завладел вниманием Джона Фицджеральда Кеннеди своей книгой 1960 года издания, скромно озаглавленной «Этапы экономического роста: некоммунистический Манифест», где предложил величественную теорию развития якобы универсальной применимости. Кеннеди пригласил Ростоу в Вашингтон, чтобы проверить его теорию «модернизации» в таких местах, как Юго-Восточная Азия.
И наконец, в качестве образчика номер 3, Эппи кратко обсуждает вклад профессора Сэмуэля П. Хантингтона во Вьетнамскую войну. Хантингтон тоже учился в Йеле ещё до получения степени доктора философии в Гарварде, а затем вернулся туда преподавать, став одним из самых известных политологов после окончания Второй Мировой войны.
Что у них общего, помимо сомнительного образования, полученного в Нью-Хейвене, так это стойкая приверженность господствующим постулатам холодной войны. В первую очередь эти постулаты таковы: монолит под названием Коммунизм, контролируемый небольшой группой фанатиков от идеологии, скрытыми за стенами Кремля, представляет угрозу самому существованию не только Америки и её союзникам, но самой идее свободы. Утверждение шло с соответствующими выводами: единственная надежда избежать такого катастрофического итога для Соединённых Штатов – решительно сопротивляться коммунистической угрозе, где бы она не подняла свою уродливую голову.
Поверьте этим двойственным предположениям, и вы примете обязательность того, что США препятствуют Демократической Республике Вьетнам, ака Северный Вьетнам, поглотить Республику Вьетнам, ака Южный Вьетнам и стать единой страной; иными словами тот Южный Вьетнам был поводом для ведения войны и смертей. Банди, Ростоу и Хантингтон не только поверили этим доводам целиком и полностью, но и собственноручно прилагали немалые усилия, чтобы убедить всех в Вашингтоне купиться на эту обманку.
И всё же, предостерегая от «американизации» Вьетнамской войны в 1965-м, Банди уже задавался сомнениями, можно ли в ней победить. Но не волнуйтесь – даже если все усилия закончились крахом, наставлял он президента Джонсона, «политика того стоит».
В каком смысле? «Как минимум, – писал Банди, – это утихомирит обвинения в том, что мы не сделали всё то, что могли бы, а это будет важно во многих странах, в том числе нашей». Если в итоге Соединённые Штаты и потеряли Южный Вьетнам, по крайней мере, американцы умирали за то, чтобы это предотвратить – и по некоей извращённой логике всё это, по мнению самого молодого декана Гарварда, было искупительным шансом. Важно, как полагал Банди, воспрепятствовать другим считать США «бумажным тигром». Избежать драки и даже проиграть однажды – лишиться доверия. «Не надо думать, что когда мы обещаем что-то, в действительности мы не подразумеваем крупного риска» – такова была проблема, которой надо было избежать любой ценой.
Ростоу по уровню воинственности превзошёл даже Банди. Помимо непреклонного отстаивания насильственных бомбардировок, призванных повлиять на северо-вьетнамских политических деятелей, Ростоу стал главным архитектором так называемой Программы стратегических деревень. Идея состояла в том, чтобы быстро запустить процесс модернизации по Ростоу, вынудив вьетнамских крестьян перебираться из деревень своих предков в военные лагеря, где правительство Сайгона обеспечит им безопасность, образование, медицинское обслуживание и помощь в сельском хозяйстве. За завоеванием таким образом сердец и умов должно было последовать поражение коммунистического мятежа, причём люди Южного Вьетнама перепрыгивали бы в «эру высокого массового потребления», куда, как полагал Ростоу, в итоге суждено прийти всему человечеству.
Такова была теория. Реальность от нее весьма отличалась. Действующие стратегические деревни были неотличимы от концентрационных лагерей. Правительство в Сайгоне оказалось слишком слабым, некомпетентным и слишком коррумпированным, чтобы выполнять свою часть сделки. Вместо завоевания умов и сердец программа вызвала отчуждение, в то же время существенно дестабилизировав крестьянское сообщество. Результат был один: всё более терявшее корни сельское население наводнило города Южного Вьетнама, где было мало работы, за исключением обслуживания нужд неуклонно растущего американского военного персонала – едва ли такая деятельность способствует самоподдерживающемуся развитию.
Но даже когда Вьетнамская война закончилась полным и абсолютным поражением, Ростоу продолжал заявлять об обоснованности своей теории. «Мы и юго-восточные азиаты», писал он, использовали годы войны «так хорошо, что не было никакой паники (когда пал Сайгон), которая случилась бы, если бы мы потерпели неудачу при вторжении». В самом деле, в регионе Ростоу углядел массу хороших новостей, и все они относятся к американской войне.
«С 1975-го произошло общее расширение торговли другими странами региона с Японией и Западом. В Таиланде мы увидели рост нового класса предпринимателей. Малайзия и Сингапур стали странами, экспортирующими разнообразные промышленные товары. Мы можем видеть появление намного более мощного слоя технократов в Индонезии».
Вот, получите. Если хотите знать, за что погибли 58 000 американцев (не говоря уж о намного большем количестве вьетнамцев), так вот, пожалуйста – за поощрение предпринимательства, экспорт и появление повсюду в Юго-Восточной Азии технократов.
Эппи описывает профессора Хантингтона, как ещё одного «специалиста по непосредственным операциям» с неизменной способностью видеть положительные стороны катастрофы. По мнению Хантингтона, внутреннее перемещение южных вьетнамцев, вызванное избыточным использованием американской огневой мощи наряду со стратегическими деревнями Ростоу, было и в самом деле хорошей новостью. В перспективе, настаивал он, это даст американцам преимущество перед мятежниками.
Ключом к окончательной победе, как писал Хантингтон, была «вынужденная урбанизация и модернизация, которые быстро выведут страну, о которой идёт речь, из той фазы, в которой сельское революционное движения может надеяться обрести достаточно сил, чтобы прийти к власти». Опустошая сельскую местность, США могут выиграть войну в городах. «Городские трущобы, которые ужасают американцев среднего класса, часто становятся для бедных крестьян воротами в новую и лучшую жизнь». Возможно, изложено несколько педантично, но основная мысль вполне понятна: проблемы городской жизни в государстве полного обнищания чудесным образом трансформируют тех самых крестьян в предприимчивых дельцов, заинтересованных больше в том, чтобы делать деньги, чем уходить в социальную революцию.
Пересмотренные десятилетия спустя, эти утверждения, однажды с невозмутимым видом сделанные людьми, подобными Банди, Ростоу и Хантингтону, – первоклассными «специалистами по операциям» – кажутся нелепыми, выходящими за все рамки. Они оскорбляют наш разум, заставляя поражаться, как подобные суждения или людей, которые их продвигают, можно принимать всерьёз.
Как так получилось, что во время Вьетнама дурные идеи оказали столь губительное влияние? Почему эти идеи столь невосприимчивы к вызовам? Короче говоря, почему американцам было так трудно понять, что это была за дрянь?
Создание «замедленного» Вьетнама двадцать первого века
Эти вопросы представляют отнюдь не простой исторический интерес. Они не менее значимы, когда применяются к «рукоделию» политических интеллектуалов в версии двадцать первого века, специализирующихся в национальной безопасности, чей бред собачий поддерживает политику, едва ли более логичную, чем использованную в оправдание и проведение Вьетнамской войны.
Нынешние преемники Банди, Ростоу и Хантингтона согласовали свои собственные постулаты истины. Главный из них таков: явление, называемое терроризмом или исламским радикализмом, вдохновлено небольшой группой фанатичных идеологов, скрывающихся в различных частях Большого Ближнего Востока, представляет угрозу существованию не только Америки и её союзников, но – да, всё остается по-прежнему – идее свободы самой по себе. Такая оценка идёт в паре с существенным следствием, с которого смахнули пыль и вернули из времён холодной войны: единственная надежда избежать катастрофических результатов состоит в том, чтобы США решительно сопротивлялись терроризму и исламской угрозе, где бы они ни подняли свои уродливые головы.
По крайней мере, с 11 сентября 2001-го и, вероятно, как минимум два десятка лет до того, американские политические деятели воспринимали эти высказывания, как само собой разумеющееся. И делали это частично потому, что немногие политические интеллектуалы, специализирующиеся на уязвимостях национальной безопасности, докучали им вопросами.
На самом деле эти специалисты изолируют государство от обращения к подобным вопросам. Считайте их интеллектуалами, верными предотвращению поистине интеллектуальной деятельности. В большей или меньшей степени подобно Герману Кану или Альберту Вольштеттеру (или Доктору Стрэнджлаву), их функция состоит в увековечивании нынешнего проекта.
Тот факт, что сам проект стал крайне аморфным, может в действительности способствовать их усилиям. Когда-то широко известная Глобальная Война с Террором трансформируется в Войну Без Названия. Несколько походит на знаменитое суждение Верховного Суда по порнографии: мы не можем дать ей определение, мы просто знаем, когда видим её… причём ИГИЛ – последнее проявление, привлекшее внимание Вашингтона.
Всё, что можно сказать наверняка об этих безымянных делах, что продолжается это бесконечно. Это стало своего рода замедленным Вьетнамом, вызывающим удивительно мало честных раздумий относительно курса или перспектив на будущее. Если и существует реальный «мозговой трест» в Вашингтоне, он действует на автопилоте. Сегодня второе – и третье – поколение подонков-отпрысков RAND, заполонивших северо-запад Вашингтона – «Центр того», «Институт сего» – впустую тратят время на обсуждение подобий стратегических деревень прошлых лет, без единого проблеска мысли о более фундаментальных проблемах.
Что наводит на такие размышления – возвращение Эштона Картера в Пентагон в качестве четвёртого министра обороны президента Обамы. Сам Картер – специалист по операциям по образцу и подобию Банди, Ростоу и Хэнтингтона, сделавший карьеру, крутясь между Гарвардом и «Зданием». И он тоже стипендиат Йеля и Роудса, с докторской степенью Оксфорда. «Эш» – в Вашингтоне единственно первое имя в ходу («Генри», «Збиг», «Хиллари»), что означает, что вы действительно прижились – автор книг и уймы статей, в том числе публицистических статей в соавторстве с бывшим министром обороны Уильямом Перри ещё в 2006-м с призывами к превентивной войне против Северной Кореи. Военные действия «без сомнения несут некий риск», отважно признавал он тогда. «Но риск продолжения бездействия перед лицом роста угроз со стороны Северной Кореи будет намного большим» – именно такие логические построения периодически излагались подобными Герману Кану и Альберту Вольштеттеру.
Взяв в свои руки бразды правления Пентагоном, Картер старается создать впечатление, что он большой мыслитель. Как восторженно восклицает один из заголовков «Уолл-Стрит Джорнал», «Эш Картер пытается найти свежий взгляд на глобальные угрозы». Что это многочисленные глобальные угрозы существуют, а министр обороны Америки обладает мандатом обратиться к каждой из них, конечно, само собой разумеется. Его предшественник Чак Хейгел (без диплома Йеля) был слегка флегматичен и медлителен. Контраста ради, Картер продемонстрировал намерение всё основательно перетрясти.
Так что на второй день пребывания на посту, к примеру, он отобедал с Кеннетом Поллаком, Майклом О’Хэнлоном и Робертом Каганом, расставив по ранжиру специалистов по угрозам национальной безопасности и опытных вашингтонских политиков всех до одного. Помимо того, что все они – сотрудники Брукингского института, все трое отличились ещё в 2003-мподдержкой войны в Ираке и призывами к удвоению усилий против ДАИШ (ИГИЛ) сегодня. Чтобы заверить, что основные ориентиры американской политики неизменны – нам надо только постараться приложить больше усилий – с кем ещё консультироваться, как не с Поллаком, О’Хэнлоном иКаганом (любым Каганом)?
Надеялся ли Картер добиться некоего озарения от своих сотрапезников? Или он позволил всей сети сотрудников, старших сотрудников и выдающихся вашингтонских сотрудников узнать, что он оставит господствующие постулаты национальной небезопасности неприкосновенными? Решать вам.
Вскоре после этого первая поездка Картера за рубеж дала ещё одну возможность продемонстрировать его намерения. В Кувейте он собрал военный совет высших военных и гражданских руководителей, чтобы оценить кампанию против ДАИШ (ИГИЛ). Бесстрашно отбросив стандартную практику, новый министр обороны запретил PowerPoint-брифинги. Один из участников описал последовавшее далее как «пятичасовой семинар в университетском колледже» – искренний и раскованный. «Это полное изменение парадигмы», – отметил один высокий представитель Пентагона, охваченный благоговением. Говорят, Картер ставит перед подчиненными задачу «взглянуть на эту проблему иначе».
Конечно, Картер мог сказать и: «Давайте посмотрим на другую проблему». Однако это было бы чересчур радикально сформулировано – словно предположить ещё в 1960-х, что предположение о высадке американского десанта во Вьетнаме надо пересмотреть.
В любом случае – и неудивительно – иной взгляд не привёл к иным выводам. Вместо изменения парадигмы Картер её утвердил: существующий подход США к проблеме ДАИШ (ИГИЛ) озвучен, заявил он. Нужно только немного подстроить его – результат, чтобы дать Поллакам, О’Хэнлонам и Каганам нечто, о чем можно писать, чтобы поддерживать болтовню, заменяющую серьёзные обсуждения.
А нужна ли нам, в самом деле, эта болтовня? Улучшит ли она качество американской политики? Если специалисты по анализу проблем политики, военных действий и безопасности умолкнут, окажется ли Америка менее защищённой?
А позвольте-ка предложить эксперимент. Отправьте их… в отпуск. Не постоянный – просто до тех пор, пока не растает прошлогодний снег в Новой Англии. Отправьте их в Йель, заново получать образование. Давайте посмотрим, сможем ли мы прожить без них хоть пару месяцев.
А тем временем пригласим ветеранов иракской и афганской войн поразмыслить, как лучше разобраться с ДАИШ (ИГИЛ). Перелистаем страницы публицистики ведущих газет, обратимся к преподавателям общественных наук высшей школы. Посмотрим воскресные ток-шоу с английскими мэтрами из Большой Десятки. Кто знает, какие крупицы мудрости могут неожиданно найтись?
* * *
Примечания:
* – В 2013 году телеканал Fox News сообщал, что все 16 сенаторов штатов, на территории которых находятся Североамериканские Великие озёра, подписали письмо с призывом к инженерному корпусу американской армии немедленно вмешаться в ситуацию. От военных требовали остановить миграционное движение азиатского карпа. В США азиатский карп попал в 1970-х годах. Рыбу завели в прудах специально, чтобы уничтожить водоросли. Лишнюю растительность в прудах карпы съели, но после наводнения в 90-х годах вырвались на свободу и попали в бассейн реки Миссисипи. В американских реках гигантские рыбы пожирают весь планктон и вытесняют промысловые виды. Сейчас для отслеживания популяций азиатского карпа в районе Великих озер используются дроны. Они имеют форму гидросамолета и оборудованы насосом, установленным на понтоне. Такой дрон не боится приземляться на поверхность воды, даже сильно загрязнённую и густо заселённую водорослями. Вода всасывается в специальный контейнер, а затем доставляется в лабораторию , где впоследствии происходит выделение ДНК и секвенирование (определение аминокислотной или нуклеотидной последовательности биополимеров).
** – «Новый Курс» стал примером возрастания роли интеллектуалов в правительстве. Определение «мозговой трест», по определению Джеймса Кейрана, репортёра «Нью-Йорк Таймс», относилось к группе учёных-советников, которых собрал Ф.Д.Рузвельт, чтобы они помогали ему во время президентской кампании 1932 года. Первоначально это название применялось к трём профессорам Колумбийского университета: Раймонду Моли, Рексфорду Гаю Тагвеллу и Адольфу А. Бёрли-младшему. За несколько месяцев к группе присоединились Бэзил («Док») О”Коннор, Сэмюэль Розенмен и Хью Джонсон. Эти люди быстро помогли Ф.Рузвельту разработать экономический план, программы которого стали становым хребтом «Нового Курса»: регулирование деятельности бирж и фондового рынка, крупномасштабная социальная помощь и государственные программы занятости, как для городского, так и для сельского населения.
Моли, профессор-законовед, набиравший группу, утверждал, что регрессивный налог (единый налог, который платят все граждане: налог на продажи, единый налог на определённую сумму заработка и т.д.) это единственный способ восстановить экономику. Тагвелл определял большую часть сельскохозяйственной политики, будучи убеждённым, что ключ к избавлению от некоторых тяжёлых последствий депрессии кроется в способности федерального правительства решить проблему растущего дисбаланса между зарплатами ценами. Однако Берли отвергал идею о плановой экономике, но предложил «новый экономический конституционный порядок», который включал расширение роли федерального правительства в сбалансированности экономики.
В течение первых ста дней пребывания на посту президента Рузвельта, «мозговой трест» ввёл в действие 15 основных законов. Одной из самых важных инициатив был Банковский Акт 1933 года, положивший конец банковской панике. После того как «мозговой трест» в 1933 году защитил свою программу по восстановлению экономики, он был распущен, чтобы уступить место другим советникам и законодателям, способным к разработке законодательных документов.
Источники:
Graham, Otis L., Jr. and Meghan Robinson Wander. Franklin D. Roosevelt, His Life and Times. New York: Da Capo Press, 1985, 40-41.
Kennedy, David. Freedom From Fear: The American People in Depression and War, 1929-1945. New York: Oxford University Press, 1999, 119-124.
Leuchtenburg, William E. The FDR Years: On Roosevelt and His Legacy. New York: Columbia University Press, 1995, 230, 244.
*** – Герман Кан известен своими работами в области американской военной стратегии, особенно в области ядерной стратегии. Он был также известным футурологом, однако считавшим, что если подобные методы не дают прикладных результатов, они не имеют смысла. Методами сценарного подхода Г. Кан, например, исследовал развитие авиации после второй мировой войны. Одна из его книг называлась «Думать о немыслимом», задавая поиск нового в области, к которой мало кто прикасается. В РЕНДе работал в группе по ядерной стратегии под названием Комитет стратегических целей. В 1961 г. Герман Кан вышел из RAND Corporation и основал Гудзоновский институт.
В 1959 году в одной из действительно оригинальных статей периода «холодной войны» тогдашний аналитик «Рэнд Корпорейшн» Альберт Вольштеттер показал, что здравый смысл не является адекватным руководством для ядерных взаимоотношений. Тот факт, что ядерное оружие транспортировалось на самолётах, сосредоточенных на относительно немногих базах, мог сделать технически возможным уничтожение стратегических сил противника ещё до введения их в действие. В подобных обстоятельствах нападающая сторона могла бы свести ответный удар до терпимого уровня и оказаться в положении, при котором она была бы в состоянии диктовать свою волю. По той же схеме страх перед внезапным нападением может повлечь за собой упреждающий удар, то есть нападение, целью которого является лишь предупреждение предполагаемого внезапного нападения. Согласно Вольштеттеру, ядерное равновесие на деле в высшей степени нестабильно. Предполагаемый разрыв (отставание) между так называемыми возможностями первого и второго удара превратился в предмет одержимости у аналитиков, занимающихся проблемами обороны, и экспертов по контролю над вооружениями. Возникла идея, будто бы обе стороны, возможно, заинтересованы в переговорном процессе, чтобы уберечь себя от крайней опасности. На академических семинарах в Гарварде, Массачусетсском технологическом институте, Стэнфорде и Калифорнийском технологическом разрабатывались теории и практические предложения по вопросам контроля над вооружениями и стратегической стабильности, которые занимали умы политиков на протяжении последующих двух десятилетий.
**** – Лицо, удостоенное престижной английской стипендии для учебы в Оксфордском университете, предназначенной для выдающихся молодых людей из США и стран Содружества – бывших английских колоний. Её могут получить лица выдающихся способностей в возрасте 19-25 лет, неженатые, занимающиеся спортом и обладающие твёрдым характером, окончившие по крайней мере два курса университета или колледжа высшей ступени. Их отбирают специальные комитеты, учрежденные в соответствующих странах. США получают более одной трети общей квоты – 32 стипендии ежегодно. Для отбора кандидатов США разделены на восемь округов: сначала кандидаты проходят комиссию в штате, а затем региональную комиссию, которая и отбирает четверых стипендиатов.
Комментарии