Большевики о германской с.-д. в период её предвоенного кризиса

Предисловие

Украинская национально-освободительная революция 2013—2014 годов покончила с последними элементами созданного советской властью культа личности Ленина, не оправдавшего в своё время связываемые с ним надежды украинцев и других угнетённых народов бывшей царской Российской империи на своё национальное освобождение, — его каменными идолами, некогда расставленными по всем городам Украины. Тем самым эта революция вскрыла не только империалистический характер сталинского и хрущёвско-брежневского СССР, но и каутскианское лицемерие большевиков эпохи Ленина в национальном вопросе, их неспособность до конца проводить различие между пролетариатом и рабочей аристократией империалистических наций и особенно русской нации, их неспособность подняться выше буржуазного понимания права наций на отделение и развить его до пролетарского понимания необходимости отделения угнетённых наций — и, разумеется, жертвовать независимостью или целостностью «своей» империалистической страны, Советской России, ровно настолько, насколько это было необходимо для победы мировой или, во всяком случае, европейской социалистической революции. Товарищ Александр Гачикус почти три года назад в своей статье «Цензура работает на вас, господа сталинисты!» писал: «Идеализируя сталинскую советскую систему, которая на самом деле была капитализмом, империализмом, сталинисты фактически показывают тем самым, что их цель — не слом капитализма, а лишь его обновление, пусть и радикальное». Впоследствии, год назад, тот же товарищ Гачикус разъяснил, что эту характеристику, данную им сталинщине, нужно во многом отнести и к раннему большевизму, который, как известно, долгое время уживался в одной партии с меньшевизмом и уже в силу этого не мог не унаследовать многие его родимые пятна. «Советская власть, — указывает товарищ Гачикус в своей статье «О материализме в исламе», — будучи прогрессивной по отношению к прежней власти, власти помещиков и повязанных с ними капиталистов, уже практически с самого начала (уже при Ленине, и это важно!) была реакционной по отношению к угнетённым народам, о чём верно указывал тот же Мирсаид Султан-Галиев. И Ленин здесь, несмотря на свою объективную честность, во многом «недосмотрел», в силу того, что был европейцем. Да, Ленин назвал «в корне неверной и несвоевременной» сталинскую затею с созданием СССР — здесь он был прав, и винить его здесь можно лишь за то, что слишком поздно обратил внимание на господство великорусского шовинизма в большевистской партии. С другой стороны, он был явно неправ, когда говорил о необходимости борьбы с панисламизмом (в этом споре был прав именно Тан Малака, а не Ленин), а также в тех местах, где выступал против независимости Украины от России (или выступал за её независимость недостаточно энергично). Если мы действительно ленинисты, мы должны иметь смелость это признать».

Разоблачению оппортунистических ошибок и зигзагов политики Ленина и других ранних большевиков периода кануна первой мировой империалистической войны посвящена предлагаемая вниманию читателя статья раннего советского историка А. Г. Слуцкого «Большевики о германской социал-демократии в период её предвоенного кризиса», впервые опубликованная в 1930 году в историко-партийном журнале «Пролетарская Революция» № 6 (101) и спустя год преданная анафеме Сталиным в печально известной статье «О некоторых вопросах истории большевизма» — его письме в редакцию данного журнала. Советскому читателю после грандиозной кампании 1930-х годов по изъятию из советских публичных библиотек всей неугодной сталинскому режиму литературы эта работа Слуцкого и сам её автор были практически неизвестны, — если не считать фамилии автора и названия статьи, упомянутых Сталиным в том письме. Неизвестны они на сегодняшний момент и современному российскому читателю, равно как и читателям других стран: почему-то до автора этих строк за последовавшую после краха СССР четверть века известной свободы слова и повсеместного наличия ксерокса никто не удосужился сходить в московскую Историческую библиотеку, найти там этот номер «Пролетарской Революции», сделать за известную плату ксерокопию данной статьи и выложить её текст в Интернет. Это тем более странно, что статья, её автор и издание упоминаются в письме Сталина в редакцию «Пролетарской Революции» под названием «О некоторых вопросах истории большевизма», к критическому разбору которого за последние годы проявляли известный интерес некоторые российские левые антисталинистской и лево-сталинистской направленности.

А. Г. Слуцкий в статье «Большевики о германской социал-демократии в период её предвоенного кризиса» нисколько не отрицает известную революционность Ленина, которую не отменяли никакие его оппортунистические ошибки; даже тон автора по отношению к данному объекту его исследования совершенно благожелательный. Слуцкий в 1930 году, когда буржуазно-империалистическое перерождение советской власти в России ещё не било в глаза в такой степени, как это было впоследствии, повидимому, преследовал чисто исторический интерес. Однако даже это всё не спасло автора статьи от разгромного окрика тогда уже контрреволюционного буржуазного бюрократа Сталина и административно-бюрократической травли со стороны сталинского режима, в том числе отстранения от историко-исследовательской работы, исключения из ВКП(б) и морального террора в советской печати, начало которому положила сталинская статья «О некоторых вопросах истории большевизма». Причина таких злоключений Слуцкого состояла в том, что его статья вскрывает многие оппортунистические шероховатости, которыми была полна идейная эволюция Ленина и других большевиков, напоминает, что Ленин не родился Лениным, а стал им в процессе длительного самообразования и борьбы — процессе, немыслимом без ошибок, подчас весьма крупных и даже преступных для дела революции, — и тем самым наносит сильный удар по культу личности Ленина. При этом необходимо иметь в виду, что культ личности Ленина, отличие от культа личности Сталина, создавался преимущественно после смерти его объекта, а не при жизни его, как это было со Сталиным, а Слуцкий попытался, пусть и не очень решительно, бороться с этим культом как раз в те годы, когда он создавался.

Изложенные и проанализированные Слуцким его в статье факты предвоенной политики большевиков в отношении германской социал-демократии, — главным образом на примере российского «большевика» Зиновьева и отчасти на примере Ленина, — в свете всех последующих действий большевиков уже после их прихода к власти, в частности в начальный период брестских переговоров и затем после поражения кайзеровской Германии в ноябре 1918 года, ясно показывают современным молодым пролетарским революционерам в России, что действительная и последовательная борьба против российского империализма, будь он представлен правящей кликой Путина или пытающейся занять её место кликой Навального, немыслима с позиций пацифизма, популизма и апологетики Запада, которая в своё время у Ленина и особенно Зиновьева принимала форму апологетики направления «центра» в германской социал-демократии во главе с Каутским. Это особенно актуально сегодня, когда российские либералы, на словах «поддержавшие» Майдан и антитеррористическую операцию украинской армии против российских империалистических контрреволюционеров-белогвардейцев и их сталинистских прихвостней, в то же время идеализируют империалистический Запад, который, между прочим, так и не оказал никакой военной помощи украинскому народу в его справедливой освободительной борьбе против российских интервентов и их пособников-сепаратистов, и отрицают, что Запад является таким же мировым жандармом и душителем народов, как и Россия. И дело тут вовсе не в том, что Ленин и Зиновьев были «немецкими шпионами», как об этом трубила лживая пропаганда царского и Временного правительств, которую ныне повторяет обер-бандит российского империализма Путин, или что российские либералы являются «пятой колонной» США, как это внушает российскому обывателю фашистская пропаганда путинской клики. Разоблачая эти штампы трубадуров российского шовинизма типа Киселёва, товарищ Гачикус писал в 2011 году в статье «По поводу ареста Немцова»: «Путин изображает, что либералы — ставленники Запада, подобно тому, как «коммунисты» изображали (и продолжают изображать) ставленниками Запада Ельцина и «демократов» 90-х. Это — так же глупо, как изображать Ленина «немецким шпионом». Что Ленин, что Ельцин, что Немцов — представители интересов определённых классов российского общества». Дело в том, что позиция многих видных русских большевиков периода кануна мировой империалистической войны 1914—1918 годов, в частности Зиновьева и Карпинского, идеализировавших германский центризм — каутскианство, по существу не только не противоречила российскому шовинизму, но и «гармонично» дополняла, «облагораживала» его, очищая его от наиболее мерзких проявлений русского черносотенства и потому делая его ещё более опасным для пролетариата и народов: ведь только люди, молчаливо стремившиеся переложить всю тяжесть революционно-интернационалистской пораженческой работы на плечи пролетарских революционеров «чужой» империалистической страны, Германии, могли до последнего уповать на «интернационализм» господ Каутских и так ужаснуться от «страшной» правды о них. Сказанное о большевиках периода до 1914 года в ещё большей степени относится к современным российским либералам, изображающим США и другие державы Запада «миролюбивыми» государствами: у этих скользких типов американские и другие иностранные империалисты «хороши» до тех пор, пока они не нападают на Россию. Так, например, «поддерживая» на словах украинскую революцию, российские либералы в большинстве своём в то же время продолжают изображать вторую мировую империалистическую войну со стороны СССР «великой отечественной войной». Подобно Зиновьеву и в значительной степени Ленину, до самого начала мировой империалистической войны в 1914 году усыплявших революционную бдительность российского и германского пролетариата нескончаемыми заверениями в верности Каутского и Бебеля международному пролетариату, российские либералы сегодня пытаются усыпить революционную бдительность российского и всего международного пролетариата своей идеализацией и апологетикой Запада и периодическими заверениями в том, что у россиян нет оснований для ненависти к Западу именно потому, что он никогда не нападёт на Россию. Но что было в известной степени простительно большевикам до 1914 года, то ни в коем случае не может быть прощено либералам в 2014—2015 годах. Уж если большевики, придя к власти в 1917 году, в течение двух с лишним месяцев отказывались подписать Брестский мир на немецких условиях и тем самым показали всему миру, как они легко могут из «интернационалистов» превратиться в «патриотов», то современные российские либералы и подавно никогда не будут в состоянии порвать с колониальной политикой, уже хотя бы в силу их чисто буржуазной природы. Когда же страны Запада нападут на империалистическую Россию и натовские бомбы посыплются на дома российских обывателей, либералы типа покойного Немцова точно так же, как и Путин, Зюганов или Жириновский, станут яростными «патриотами», как это уже было в своё время, 100 лет назад, с их идейными предшественниками — октябристами и кадетами, — что не трудно предвидеть в свете гнусного поведения российского «оппозиционера» Навального, призвавшего правительство США, которое и само не стремится оказывать какой-либо серьёзной помощи Украине, не вооружать эту страну перед лицом российской агрессии, — и тем самым в очередной раз доказавшего свою истинную сущность провокатора путинской охранки ФСБ. Действительные же противники российского империализма — пролетарские интернационалисты — никогда не будут использовать в своей революционно-интернационалистской агитации и пропаганде этот либерально-пацифистский аргумент о «белом и пушистом» Западе: интернационалист и противник российского империализма — не тот, кто отказывается поддерживать Россию только тогда, когда на неё никто не нападает и агрессия исходит только от неё самой, а тот, кто отказывается поддерживать Россию при любых обстоятельствах — и при агрессии России против других стран и при её обороне от агрессии другой империалистической державы, — поскольку Россия стоит на империалистической стадии развития. Борьбу против российского империализма и путинской клики необходимо вести строго с позиций активного революционного пораженчества, направленного против всех воюющих держав и в первую очередь — против «своего» империалистического отечества, против России. Нет необходимости доказывать, что подобную стратегию и тактику применительно к своим странам и их правящим кликам должны проводить и пролетарские революционеры стран Запада и всех других империалистических стран.

Таким образом, на примере позиции многих видных русских большевиков в период кануна первой мировой империалистической войны Слуцкий в своей статье по существу вскрыл наличие великорусского шовинизма в партии большевиков в скрытом виде ещё до 1917—1918 годов. И ныне эта статья Слуцкого служит молодым российским революционерам предостережением против излишней доверчивости по отношению к российским либералам и всяким иным популистам, страхует революционеров от переоценки «антипатриотизма» и «антифашизма» либералов, а также левоцентристов всех мастей, которые, с одной стороны, так же как и либералы, «поддерживают» Майдан, а с другой — выдают СССР за «социализм» и, так же как и либералы, изображают вторую мировую империалистическую войну со стороны СССР как «освободительную» и «прогрессивную».

Статья А. Г. Слуцкого «Большевики о германской социал-демократии в период её предвоенного кризиса», без сомнения, должна найти отражение в будущей развёрнутой программе российских коммунистов-интернационалистов. Эта статья должна быть с большим интересом прочтена и читателями-украинцами, для которых она станет другим идейно-политическим и моральным аргументом в их споре с российскими империалистами и их марионетками — официальными «коммунистами» из банды Симоненко — по вопросу о правомерности сноса ленинских истуканов. Тем самым этот документ прошлого станет существенным фактором, объединяющим пролетарских революционеров российской империалистической нации с пролетарскими революционерами других империалистических наций и с борющимися за свою свободу и независимость угнетёнными народами в их общей борьбе за мир, демократию и социализм.  

Герман Ахметшин. 

* * *

Для понимания процессов, происходивших накануне войны в недрах II Интернационала и в его отдельных партиях, чрезвычайно важно установить действительную позицию различных групп и течений, боровшихся внутри международного социализма по основным проблемам рабочего движения того периода, понимание ими происходивших событий и ту тактическую линию, которую намечали они. Но не меньший интерес для историка представляет выяснение и другого вопроса: притяжение и отталкивание различных групп и течений международного социализма, взаимное понимание и отношение их друг к другу. С этой точки зрения первостепенный интерес для нас представляет проблема левых групп во II Интернационале, так как разрешение её даёт ключ к предыстории Коминтерна.

Известно, что германская социал-демократия была долгое время руководящей партией II Интернационала. Вот почему кризис внутри этой партии в период кануна империалистической войны (1910—1914 гг.) был симптоматичным для самого II Интернационала, а отношение к этому кризису внутри партий, к различным боровшимся группировкам, понимание происходивших исторических событий со стороны различных групп и течений международного социализма могут в некоторой степени служить тем оселком, на котором может быть выявлен их подлинный лик. Нас здесь в первую очередь интересует оценка и отношение большевизма к германской социал-демократии в этот критический период её жизни. Этот вопрос представляет интерес не только с точки зрения межевания интернациональных сил внутри II Интернационала. Но прежде чем перейти к основной задаче настоящей статьи, необходимо выяснить, как оценивали внутрипартийный кризис в германской социал-демократии участники движения, его руководители и представители различных борющихся групп.

I

Теперь уже не подлежит сомнению, что германская социал-демократия не была единой на всём протяжении своей истории. Внутрипартийная борьба в ней особенно обострялась в период 1910—1914 гг. Борьба эта уже не была только спором литераторов. Начиная с Магдебургского партейтага (1910 г.), борьба принимает всё более ожесточённый характер, заканчивающийся определёнными оргвыводами в отношении к левым (вышибание из «Neue Zeit» и «Leipziger Volkszeitung» Розы и др., смена неугодных редакторов, отказ печатать статьи Меринга через партийное прессбюро и т. п.). Каждый новый партейтаг вынужден был так или иначе давать ответы на происходившие споры. Магдебург, Иена, Хемниц, Иена — всё это этапы всё более и более развёртывающихся внутрипартийных боёв, сперва по отдельным центральным вопросам движения, потом — почти по всем основным и решающим.

Что германская социал-демократия не была единой, стало общепризнанным. Это вынуждены констатировать и социал-демократические историки. В недавно вышедшей брошюре, посвящённой 75-летию Каутского, Реннер, этот изворотливейший из изворотливых австро-марксистов, пишет: «Наше изложение показало, что уже до мировой войны немецкая социал-демократия не была единой, что она долгое время делилась на ортодоксальное и ревизионистское направления, пока, наконец, она расчленилась на три фракции: правых, левых и марксистский центр, который был образован Каутским и его ближайшими приверженцами... Программное содержание трёх групп было сначала не ново; оно состояло из традиционных представлений, и все тактические противоположности, возникшие ранее, проявились вновь только усиленнее, только актуальнее, только в полном разобщении» [1]. Но Реннер здесь повторяет только ставшую традиционной схему борьбы направлений в германской социал-демократии. В действительности он в ряде мест своей брошюры вынужден признать, что так называемая «марксистская ортодоксия», противостоящая ревизионизму, также не была едина. На крайнем левом фланге её стояла Р. Люксембург. Реннер пишет: «на крайней левой уже тогда стояла Р. Люксембург и выражала мнение о необходимости решать практические вопросы дня, органически связывая их с конечной целью движения. Классовая борьба должна быть рассматриваема как задача политической стратегии; неправильно противопоставлять принцип тактике. Но конечной целью будет революция и завоевание политической власти пролетариатом на пути революции» [2]. Нельзя отказать в проницательности классовому врагу, ретроспективно рассматривающему события. Но характерным в этом замечании Реннера является не только то, что он отмечает политическую позицию Р. Люксембург в борьбе с реформизмом, считая последнюю представительницей подлинно левых элементов внутри германской партии, но и подмечает тот водораздел, который пролегал между Люксембург, с одной стороны, Каутским и Бебелем — с другой, в своеобразном блоке, противостоящем Бернштейну.

Этот водораздел происходил не только по линии основного методологического требования марксизма — диалектической связи теории с практикой, принципов с тактикой, подчинения тактики принципам. Если Бебель и К. Либкнехт противопоставляли теории практику [3], если Каутский в своих писаниях всегда подчёркивал, что он рассуждает только как теоретик, предоставляя практикой заниматься политикам, то Р. Люксембург и её единомышленники всегда требовали диалектической увязки теории и практики. Не случайной обмолвкой для Каутского, вынужденного выступить против Бернштейна, было неоднократное заявление о благодарности старому другу за его статьи, «толкающие нас к размышлению» [4]. Не случайным для Каутского было в спорах с Бернштейном допущение следующих посылок. «Единообразие тактики есть единообразие поведения и совершенно не исключает разногласия во мнениях и теоретических воззрениях» [5], или: «я охотно допускаю, что социализм может получить иное обоснование, чем то, какое даёт ему марксизм» [6]. Каутский считал возможным соединение исторического материализма с какой угодно философской теорией [7]. Этот разрыв теории и практики позже привёл Каутского к тому, что его теория прямо и неприкрыто была поставлена на службу оппортунистической тактике форштанда.

Для Розы и её единомышленников на всём протяжении её борьбы как раз характерно понимание необходимости этой связи, необходимости диалектического подчинения практики теории. Вместе с Парвусом она во время бернштейниады одна из первых поняла, что именно с этого пункта ревизионисты наносят удар по всему целостному учению Маркса. Вот почему она одна из первых ополчилась против Бернштейна серией своих статей, где поставила вопрос «быть или не быть» революционной социал-демократии. На Штутгартском партейтаге (1898 г.) в спорах о тактике она говорила: «Я утверждаю, что для нас, как партии революционной и пролетарской, не существует более практического вопроса, чем вопрос о конечной цели» [8]. От этой постановки вопроса Роза и её сторонники не отходят никогда. И в спорах с Шиппелем и Гейне, и в спорах с баденцами и другими оппортунистами левые всякий раз вынуждены возвращаться к этому вопросу. К. Цеткин на Любекском партейтаге в спорах по вопросу о голосовании бюджета вновь сформулировала это таким образом: «Принципы и тактика, с моей точки зрения, не суть нечто такое, между чем лежит глубокая, непроходимая бездна. Наши принципы не витают где-то высоко в облаках теории, в то время как здесь, на земле фактов, стоит одна только тактика. Наша тактика диктуется и обусловливается нашими принципами. Наша тактика не есть нечто такое, что даёт нам возможность увернуться от необходимости применения своих принципов и в любую минуту выбросить их за борт под более или менее благовидным предлогом. Нет, наша тактика есть совокупность наиболее целесообразных средств для осуществления и приведения в жизнь наших принципов» [9].

О ведущей роли революционной теории не раз высказывалась Р. Люксембург. Правда, мы не найдём у неё и её соратников критического отношения по этому вопросу к Каутскому и Бебелю в период борьбы с бернштейнианством, когда она выступала их союзником и остриё своей борьбы должна была направлять на явных ревизионистов. Но уже в тот период, когда начала выясняться с достаточной очевидностью вся реакционная и тормозящая движение роль теории Каутского, Р. Люксембург вновь с заострённостью ставит эту проблему. По существу первый тур её полемики с Каутским в 1910 г. о массовой стачке сводится к уяснению этой проблемы. В своих статьях периода 1910—1912 гг. она вновь повторяет марксистское положение о роли революционной теории и в рабочем движении. Но с особенной заострённостью она возвращается к этому вопросу в 1913 г. в статье «Das Offiziosentum der Theorie», где характеризует роль каутскианской «теории». Она пишет: «Это такое употребление теории, которое ничего общего не имеет с духом марксизма. Далеко от духа марксизма такое теоретическое познание, которое плетётся позади практики и которое для всего совершаемого и поощряемого «верховными властями» социал-демократии стряпает успокоительную кашицу вместо того, чтобы предшествовать ведущему действию масс, чтобы подстрекать партию к постоянной самокритике, открывая недостатки и слабости движения, указывать новые пути и далёкие горизонты, которые невидимы за низинами мелкой работы» [10].

Но не только по линии этой методологической проблемы марксизма было отличие Розы и её единомышленников от Каутского, Бебеля и других. Она отмечается и в главных пунктах марксистской теории: в вопросах революции и парламентаризма. Если для Бебеля проблема революционного захвата власти пролетариатом в духе Маркса и Энгельса в этот период уже не существовала [11], если Каутский ещё стоял на своей старой позиции, развитой им в комментариях к Эрфуртской программе и в ряде статей 1893 г. (в частности в статье «Ein Sozialdemokratischer Katechismus», написанной в 1893 г.) [12] и сформулированной позже как «ни революция во что бы то ни стало, ни законность во что бы то ни стало» [13], то для Розы и в этот период не существовало альтернативной постановки проблемы революции. В брошюре «Социальная реформа или революция», вышедшей первым изданием в 1900 г., она писала: «Эту стену (между капиталистическим и социалистическим обществом. — А. С.) нельзя пробить ни развитием социальных реформ, ни демократией, — она, наоборот, становится более несокрушимой. Единственное, что может её разрушить, — это удар молота революции, т. е. завоевание пролетариатом политической власти» [14]. При этом Р. Люксембург понимала и революцию и завоевание пролетариатом политической власти, конечно, не в том смысле, как это понимали В. Либкнехт и А. Бебель или К. Каутский, а так, как это вытекало из взглядов Маркса и Энгельса. Во всяком случае она была ближе к революционному марксизму, чем все остальные представители германской социал-демократии.

Она знала цену буржуазной демократии, в особенности в эпоху империализма. Недаром она писала в цитированной уже нами брошюре: «Демократия необходима не потому, что она делает излишним завоевание политической власти пролетариатом, а, наоборот, потому, что она делает этот захват власти настолько же необходимым, насколько и единственно возможным». И дальше следуют строки, направленные как будто бы специально против всех извратителей и опошлителей марксизма: «Когда Энгельс в своём предисловии к «Борьбе классов во Франции» подверг пересмотру тактику современного рабочего движения и противопоставлял баррикадам законодательную борьбу, то он имел в виду не вопрос об окончательном завоевании политической власти, как это ясно из каждой строки предисловия [15], а вопрос современной, повседневной борьбы, не тактику пролетариата по отношению к капиталистическому государству в момент захвата политической власти, а тактику в рамках капиталистического государства. Одним словом, Энгельс указывал путь порабощённому пролетариату, а не победоносному... В самой необходимости захвата политической власти пролетариатом ни Маркс, ни Энгельс никогда не сомневались. Только Бернштейн додумался до того, чтобы считать курятник буржуазного парламентаризма тем самым органом, которому суждено осуществить грандиознейший, всемирно-исторический переворот: перевести общество от капиталистических форм к социалистическим» [16].

Наконец, нельзя не отметить различного отношения Каутского и Розы к бернштейнианству, понимания ими социальных корней его, действительной угрозы и опасности ревизионизма для партии. Здесь характерным является не только то, что Каутский под напором извне (Плеханова и др.) с неохотой вступает в дискуссию, всячески щадя своего старого друга [17], не только то, что он попрежнему считает его товарищем по партии и продолжает благодарить его за выступление [18]. Самым существенным во всём этом является непонимание всей серьёзности угрозы ревизионизма для революционной партии, связи бернштейнианства с теми объективными опасностями разложения и перерождения партии, которые наметились как реальная тенденция. Вот почему Каутский рассматривает ревизионизм как незначительный кризис в теоретической области, кризис, легко преходящий и не затрагивающий «практического марксизма».

Ещё в 1902 г. в дружеском письме к Плеханову Каутский, выражая своё удовлетворение партии по поводу «моральной победы» над Бернштейном на Мюнхенском съезде, пишет: «Сам Бернштейн играл жалкую роль. Национал-социалистический священник Науман уже отказывается от него. Он пишет в своей газете («Die Zeit») приблизительно следующее. Теоретический ревизионизм умер. Жизнеспособен практический ревизионизм, который стремится при помощи писем и статей контрабандой проводить свои идеи в партии. Итак, бернштейнианство из пересмотра теории становится интригой нескольких выскочек». «Это, — делает заключение Каутский, — очень правильное определение настоящего положения ревизионизма в Германии. Я был бы счастлив, если бы о России и Франции можно было сказать то же» [19]. Вот почему в своей статье от 1903 г. «Три кризиса марксизма», посвящённой подведению итогов долгого периода борьбы с ревизионизмом, Каутский пишет: «Ревизионизм так же мало мог теоретически поколебать марксизм, как оппортунизм практически. Он положил только конец модному марксизму, но об этом мы не будем проливать слёз» [20]. Или ещё: «Прежние кризисы марксизма были следствием больших практических поражений; они касались гораздо больше практического движения, чем теоретического. Последний же кризис возник, напротив, среди полного победоносного шествия практического марксизма. У него не было никакого внешнего повода, если не считать смерти и второго из отцов марксизма» [21]. Это поверхностное, чисто внешнее понимание ревизионизма приводит Каутского к тому, что он в 1912 г. заявляет о ревизионизме как об умершем течении. В следующем году в статьях, написанных перед Иенским партейтагом, он вновь развивает это положение. Он пишет: «Уже в прошлом году, перед Хемницким партейтагом, мы могли констатировать, что демаркационная линия двух крыльев, которую повлёк за собой ревизионизм, становится всё более незначительной. Ревизионизм скоро совершенно будет принадлежать прошлому» [22].

В понимании как природы, так и опасности ревизионизма Р. Люксембург на голову выше Каутского. Стоит только сравнить постановку проблем Каутским хотя бы в его статье «Три кризиса марксизма» с тем местом работ Розы из «Социальной реформы или революции» или «Всеобщей стачки и немецкой социал-демократии», которые посвящены непосредственно выяснению этого вопроса, чтобы притти к этому выводу [23].

Нам кажется совершенно достаточным бегло и схематично отметить только эти черты в позиции Р. Люксембург и её сторонников уже в период борьбы с бернштейнианством (1898—1903 гг.), чтобы увидеть различие в исходных моментах различных групп внутри так называемой «марксистской ортодоксии». Р. Люксембург со своими сторонниками в этот период действительно стояла на левом фланге антибернштейнианцев. На значительном этапе развития германской партии она находилась в блоке со всеми другими направлениями, противостоящими ревизионизму. Борьба с ревизионизмом, как с главной опасностью на этом этапе развития партии, на время затушёвывала разногласия внутри так называемой «марксистской ортодоксии» и выдвигала на передний план то, что объединяло все борющиеся силы против ревизионизма. Вот почему на первый взгляд кажется, что так называемая «марксистская ортодоксия» едина. На самом деле направления, противостоящие ревизионизму, не только били его по-разному, не только отличались друг от друга силой удара и его интенсивностью, но и характером самого удара.

Но даже и в этот период кажущегося единства Р. Люксембург считала возможным выступить не только против Бернштейна и его компании, но и против руководства партии, когда она считает политику партии недостаточно отвечающей требованиям дня. Подстёгивание Правления партии и Бебеля со стороны подлинно левых и в первую очередь со стороны Р. Люксембург можно отметить неоднократно уже в этот период. Напомним хотя бы выступление Р. Люксембург на Майнцском партейтаге по докладу Зингера или на Мангеймском партейтаге.

В этих выступлениях ещё нет единой продуманной линии. Но все это создаёт предпосылки для того, чтобы в новых условиях на новом этапе развития партии из этих отдельных, порой разрозненных позиций выросло и развивалось целое направление. Это случилось в период после подъёма немецкого рабочего движения, в условиях роста внутренних и внешних противоречий, сложившихся уже в основных чертах германского и международного империализмов, в период борьбы за реформу избирательного права в Пруссии.

Когда новая обстановка борьбы по-новому поставила ряд коренных вопросов рабочего движения и привела к перегруппировке внутрипартийных сил, разногласия внутри так называемой «марксистской ортодоксии» должны были неминуемо встать со всей своей остротой. Недаром один из участников этого антибернштейнианского блока, К. Каутский, должен был констатировать этот факт ещё в 1913 г. в одной своей статье, опубликованной в «Neue Zeit». Он писал: «В действительности между ревизионистами, как и между марксистами, всегда существовали различные практические тенденции. Эти разногласия не имели значения, пока вопросы ревизионизма стояли на переднем плане. Общее нерасположение к марксизму спаяло ревизионистов — приверженцев свободной торговли и протекционистов, защитников разоружения и морской политики, друзей либерализма и тех, кто презирает его, в фалангу, против которой сплачивались и все марксисты. Распад фаланги здесь содействовал также распаду фаланги и там» [24].

Этот процесс распада «марксистской фаланги», начавший ясно обнаруживаться с Магдебургского партейтага, сопровождался двумя явлениями, проходившими внутри этой фаланги; с одной стороны, перерождением и переходом руководящего кадра партии на позиции ревизионизма и, с другой, кристаллизацией и выделением оформляющегося левого крыла. Уже к Магдебургскому съезду этот процесс зашёл довольно далеко, но с особенной силой он обнаружился в Иене и Хемнице. Поэтому не бахвальством звучат заявления Каутского из только что цитированной статьи, когда он пишет: «В последние годы практика сделалась в нашей партии более единой, чем она была ранее. Единство практики между югом и севером, между союзами и партией, точно так же, как и единство внутри фракции рейхстага по важнейшим вопросам сегодня значительно больше, чем раньше» [25]. Здесь, конечно, надо иметь в виду руководящую политику, ибо только о ней идёт речь. Это «единство» происходило на основе консолидации правых и «центра» внутри партии по основным вопросам партийной политики. И характерным в этом отношении является то, что застрельщиком борьбы против левых в этот период выступает не кто иной, как центр партии. Бебель и Каутский возглавляют кампанию. Эберт и Шейдеман только повторяют аргументы общепризнанных вождей. Несмотря на существование по некоторым вопросам «теоретических» разногласий ревизионизма с центром (главным образом по вопросам внешней политики), ревизионисты голосуют на партейтаге за резолюции форштанда. Ревизионисты и Бернштейн поддерживают правление не только в Иене, по вопросам массовой стачки и налоговой политики, но и на Хемницком партейтаге по вопросам империализма.

Особенно активную роль играет в этот период Каутский. Если во время бернштейниады его нужно было тащить на аркане в дискуссию, если он вступал тогда в драку «с большой неохотой», как он сам рассказал об этом впоследствии [26], то теперь он ринулся в бой без какого бы то ни было нажима на него извне. «С 1910 г. большинство каждого партейтага, — пишет Каутский, — повернулось также против мятежного нетерпения, против крайних левых. Это теперь становится правилом. Наоборот, имеют уже место партейтаги, которые не дают никакого основания к выступлению против правой. Таковы последние иенские партейтаги 1911 и 1913 гг.» [27]. И Каутский выполнял социальный заказ своей большой литературной продукцией, выступая всей тяжестью против так называемых «левых радикалов», как их стали называть. Чрезвычайно характерно, что Шейдеман, докладчик форштанда на Иенском партейтаге, всё своё выступление построил на атаке против левых и, в первую очередь, Р. Люксембург. При этом он повторял целиком и полностью всю аргументацию Каутского [28]. Сам Шейдеман заявлял об этом на партейтаге в заключительном слове. «Говорят, что я вёл борьбу против придир. Конечно, я вёл борьбу, но не вообще против придир в партии, — для этого бы нехватало времени одного партейтага, но против придир, которые явно несправедливо отнеслись к партейфорштанду и партии, которые хотят отклониться от тактики, которую мы соблюдаем в продолжение 40 лет с блестящими успехами» (оживлённое согласие. Возгласы: Надо ещё имена). И Шейдеман продолжает: «Я охотно готов на это. Это специально направлено против Розы Люксембург. (Очень хорошо!) То, что я хотел сказать, было достаточно ясно и отчётливо. Я думал о Р. Люксембург, которая поучает весь свет и тем причиняет партии уже значительные трудности» [29].

Важно отметить, что этот поворот фронта со стороны центра понимают и отмечают не только его представители, руководители партийных учреждений, и Каутский. Не менее ясно понимают это и левые. Паннекук в серии статей 1912 г., помещённых в «Neue Zeit», пишет: «Империализм и массовое действие составляют новые явления, значение и сущность которых могут быть лишь постепенно поняты и преодолены. Это возможно только путём партийной полемики... Она произвела переворот в мыслях и чувствах, вызвала новую ориентацию умов, которая идёт гораздо дальше противоположности между радикализмом и ревизионизмом, проистекающим из парламентарной тактики борьбы... Она разделяет временно или надолго тех, которые до сих пор были тесно связаны общей борьбой и не сознавали никаких разногласий» [30]. В статье того же автора, помещённой в «Neue Zeit» через несколько месяцев спустя и являющейся продолжением дискуссии с Каутским, но уже на новой стадии, Паннекук отмечает раскол внутри радикального крыла партии и перечисляет вопросы, разделяющие его на два направления [31]. Отмечают этот поворот форштанда и Каутского и другие представители левого радикализма — Радек, Ленш [32]. Но с особенной чёткостью рисует положение Роза Люксембург в своей статье: «Nach dem Jenaer Parteitag», написанной в 1913 г. для «Leipziger Volkszeitung», в статье, так и не увидевшей света до 1927 г., когда она была опубликована в «Die Internationale». «Партейфорштанд, который в течение многих лет под руководством Бебеля боролся против правых, принял теперь поддержку правых для защиты консерватизма против левых. Наконец, и научный журнал «Neue Zeit» с 1910 г. вместе с партийным Правлением сделал этот поворот фронта. В последнее время в кругах его друзей пользовались излюбленным выражением «марксистского центра». Точнее говоря, этот мнимый «марксистский центр» существует для теоретических выражений современной политической функции болота. Опираясь на болото, в союзе с правыми, партийное Правление и большинство фракции одержало победу на Иенском партейтаге в решительных вопросах» [33].

Это новое размежевание партийных сил, начавшись расхождением по определённому вопросу тактики в борьбе за избирательное право в Пруссии (дискуссия Р. Люксембург с Каутским), скоро развернулось в расхождение не только по вопросам тактики сегодняшнего дня, но и генеральной линии партии. А это расхождение вытекало из различной оценки положения и коренилось в различии теоретических исходных пунктов и методов познания действительности. Совершенно закономерным явлением поэтому было направление споров от частных вопросов тактики к общим проблемам теории и методологии марксизма. Скоро для всех борющихся сторон стало ясно, что по существу спор идёт не о частностях, не о темпе движения или возможности или невозможности применять новую тактику массовых действий, но что он коренится гораздо глубже и вытекает из различного понимания основных проблем рабочего движения. Но по существу это был спор двух мировоззрений, двух линий поведения пока ещё в рамках одной партии.

Центристская природа позиции Каутского и всех, кого он прикрывает своей теорией, маскировала её истинную природу. Если в начале споров Каутского с Розой могло показаться, что они стоят на одной и той же принципиальной позиции, на общей почве марксизма, исходят из одних и тех же положений и спорят только о сроках применения революционных методов борьбы, то теперь не подлежит сомнению, что это был спор двух направлений. Впрочем, для левых радикалов это было ясно уже тогда, когда дискуссия от частных вопросов тактики в борьбе за избирательное право и предвыборных соглашений перешла в плоскость общих и коренных вопросов теории пролетарской революции, отношения к буржуазному государству, к пониманию империализма. И здесь обнаруживается, что позиция Розы и других левых этого периода была логическим продолжением позиции, занятой ими в борьбе с бернштейнианством, когда Люксембург защищала тезис, что: «оппозиция против преждевременного захвата власти есть не что иное, как оппозиция против стремления пролетариата к завоеванию политической власти вообще» [34], как она защищала положение о примате революции над реформой, о единственно возможном пути к социализму через социальную революцию, когда она вслед за Энгельсом зло высмеивала формальные стороны демократии и видела классовую природу современного государства и ограниченность парламентской системы. В спорах с Каутским о «массовых действиях» и новой тактике она только дальше развивала свою точку зрения на парламентаризм, высказанную ею ещё в ранний период и продолженную в выступлениях о всеобщей стачке в период 1905—1906 гг. [35]. Здесь можно установить одну линию развития. Точно так же Паннекук в понимании процесса социальной революции, которое он развивал в спорах с Каутским в 1912 г. [36] в статьях в «Neue Zeit», «Leipziger Volkszeitung» и «Bremer Bürgerzeitung», он повторял по существу постановку проблемы Р. Люксембург периода 1898—1900 гг. о длительности процесса социальной революции как целой эпохи побед и поражений пролетариата, которые сами входят как фактор, создающий политические условия для окончательной победы [37]. И здесь можно отметить вновь, что аргументировка левых против Каутского, защитника «старой испытанной тактики», напоминает аргументировку Розы против Бернштейна: «отказ ревизионистов от всяких революционных массовых действий и отсрочка их до неопределённого времени у Каутского есть по существу одна и та же позиция, позиция отказа от социальной революции» [38].

Если теоретическая и тактическая позиция левых радикалов в борьбе 1910—1914 гг. была дальнейшим развитием их старых исходных положений, то Каутский в этот период целиком и полностью перешёл с позиции двух возможных перспектив разрешения коренной социальной проблемы (революционного или реформистского) на позицию единственно для него возможной перспективы — парламентаризма. Это выявилось уже в спорах о массовых действиях, но с особенной силой это стало очевидно в дискуссии о социальной революции и государстве [39].

Но споры о путях развития рабочего движения и его тактике в эпоху империализма упирались в конечном счёте в понимание сущности марксизма, в его методологию. Вот почему левые радикалы вынуждены были, чтобы вскрыть истинный характер марксизма Каутского и его сторонников, поставить на обсуждение такие основные проблемы, как вопрос о природе монополистического капитализма, путях его развития и его преодоления, как проблемы пролетарских требований в условиях империализма. Необходимо при этом отметить, что какой бы вопрос ни всплывал в этот период в центр внимания борющихся сторон, — будь то вопрос о новой тактике, о парламентаризме, о всеобщей стачке или массовых действиях, об избирательных блоках или о кредитах буржуазному государству, вопрос о разоружениях или ограничении вооружений, о Соединённых Штатах Европы или народной милиции, — все они были теснейшим образом связаны с пониманием основной проблемы — проблемы империализма. Эту связь прекрасно понимали участники споров, и мы неоднократно в их выступлениях найдём указания по этому поводу [40].

Хотя левые радикалы и не дали единой и законченной марксистской теории империализма, всё же не подлежит сомнению огромная историческая заслуга их, заключающаяся в том, что они впервые попытались беспочвенной и абстрактной спекуляции Каутского противопоставить марксистское понимание империализма. Основной тезис, который защищали все левые радикалы, заключался в том, чтобы доказать, исходя из марксистского понимания законов развития капиталистического общества, закономерность и историческую обусловленность империализма. Империализм, как закономерная и неизбежная и единственно возможная фаза развития капиталистического общества, при этом последняя фаза его развития, — вот вывод, к которому приходили левые радикалы в своих теоретических изысканиях, противопоставляя этот вывод каутскианскому пониманию империализма, как испорченному, «дурному» капитализму, развитие которого может пойти и по другому пути. Этот теоретический вывод открывал целую систему иной политики, был исходным моментом иной тактики, отличной от политики и тактики центризма. Ибо «попытка научно-теоретического обоснования необходимости краха капитализма и неизбежности социализма» [41] неминуемо вела к иной политике, чем теоретическое представление о живучести капиталистической системы и возможности её ещё большего развития в фазе ультраимпериализма, которую предсказывал Каутский. Это сугубо политическое значение теории империализма прекрасно понимали представители левых радикалов [42].

Мы здесь не имеем возможности остановиться на основных теоретических посылках и выводах из теории империализма левых радикалов и центризма. Для нас в данной связи важно отметить только, что в процессе борьбы с Каутским и его сторонниками левые радикалы уже в 1911—1913 гг. приходят к пониманию антимарксистской сущности каутскианства: они борются не только с практическими и политическими выводами из его посылок, разоблачая их мелкобуржуазную сущность, но и против его методологии.

Паннекук после дискуссии с Каутским в 1911—1912 гг. по вопросам массовых действий и революции приходит к следующему выводу о «марксизме» Каутского: «Каутский обвиняет меня, что мой метод — «упрощённый марксизм», я заявляю ему, что его собственный — ни упрощённый, ни сложный, но и вообще не марксистский» [43].

К. Радек в серии своих статей об империализме в период 1911—1912 гг., которые публиковались в «Leipziger Volkszeitung», «Bremer Bürgerzeitung», «Neue Zeit», считает необходимым начинать критику и пересмотр «каутскианского понимания империализма» с его метода. В статье «Пути и средства борьбы с империализмом», помещённой накануне Хемницкого партейтага в «Bremer Bürgerzeitung» (Beilage) [44], Радек характеризует метод Каутского как «беспочвенную спекуляцию». Он пишет: «Разница в наших пониманиях империализма оказывается результатом различного применения марксистского метода изучения. Нам этот метод служит для изучения действительно имевших место процессов и для установления их тенденций. Товарищу же Каутскому он служит только трамплином для прыжков в воздух и средством для вариаций на интересную тему: а могло бы быть и лучше, и что было бы, если бы так и было» [45].

Мы уже видели, как Роза Люксембург, подводя итоги теоретическим спорам с Каутским, характеризовала «официальную теорию» центризма [46].

Ставя в связь застой и разложение, наблюдавшиеся в партии в этот период, со всей системой политики форштанда, теоретическое оправдание которому давал Каутский, левые радикалы считали своей первейшей обязанностью борьбу и разоблачение каутскианства в теории. Это положение было ясно для них, начиная с Магдебургского партейтага.

В отличие от Каутского, левые радикалы ни на минуту не упускали из виду ревизионистской опасности в партии. Но в период после Магдебургского съезда в центре их внимания встала борьба с каутскианством. Это, конечно, не означало притупление борьбы с ревизионизмом. Кольбу, Шиппелю, Гейне, Франку и другим ревизионистам, а в особенности тупым и ограниченным профессионалистам, попадало теперь не меньше, чем и раньше. Но, выражаясь современным языком, главную опасность левые радикалы видели в центризме, представленном руководством партии и Каутским, сползающим к ревизионизму. Вот почему в почти каждой полемике с Каутским они считали необходимым противопоставлять старого Каутского новому, переродившемуся Каутскому. Это конечно не означало, что левые радикалы солидаризировались во всём со старым Каутским, что по существу они стояли на прежних позициях. Такое утверждение с действительным положением дел ничего общего не имеет. Верно лишь то, что левые радикалы в борьбе с новым Каутским по тактическим соображениям вынуждены были прибегать к старому Каутскому, сопоставляя их. Но даже ссылаясь на старого Каутского, они брали у него не всё, а только то, с чем они могли солидаризироваться.

Каутскианская опасность, опасность «официозного марксизма», которая надвинулась на партию, стала главной опасностью для левых радикалов. Вот почему основное внимание в этот период в своих спорах в печати, на собраниях, на партейтагах они уделяют ей. Но с особенной ясностью формулирует эту тактическую линию Роза Люксембург в своей статье «Nach dem Jenaer Parteitag». Отмечая в партии острую борьбу групп (правых, левых, «болото», или «центр») и победу на Иенском партейтаге партейфорштанда, «опиравшегося на болото, в союзе с правыми», Р. Люксембург даёт такую установку: «Чем яснее мы видим вещи, тем энергичнее, сознательнее и радостнее можно будет дальше бороться. Ближайшей задачей, которая вытекает из Иенского партейтага, является систематическое наступление против «болота», т. е. против духовного консерватизма партии» [47]. Об этом же свидетельствует переписка Карского (Мархлевского) с редактором «Leipziger Volkszeitung» Гансом Блоком [48].

Мы здесь не имеем возможности остановиться на выяснении этапов этой борьбы и тех методов, к которым считали необходимым прибегать левые радикалы. Это завело бы нас в сторону от основной темы настоящей статьи. Отметим только, что здесь больше, чем в других областях, обнаружились непоследовательность и колебания левого радикализма, который до войны ещё целиком находился во власти теории стихийности, развитой Розой.

Теперь мы можем подвести некоторые итоги. Левые радикалы во главе с Р. Люксембург в процессе борьбы с партейфорштандом и прежде всего с его теоретиком Каутским уже до знаменитого голосования 4 августа ясно видели и сознавали всю глубину кризиса, в который вступила германская партия. Наиболее заострённо это формулирует Карский в своём письме к Г. Блоку от 6/X 1913 г. Он пишет: «Мы трое (Меринг, Роза, Карский) придерживаемся того мнения, что партия переживает внутренний кризис, во много-много раз более тяжёлый, нежели в то время, когда возник ревизионизм. Быть может, это жестоко сказано, однако моё убеждение таково, что партии угрожает опасность впасть в маразм, если так дальше будет продолжаться. При таком положении для революционной партии имеется только одно спасение: возможно более заострённая беспощадная самокритика» [49].

По мнению левых радикалов этот кризис внешне выражается в застое и «заболачивании» партийной жизни, при придушении самокритики, в усилении роли «инстанций», в падении интереса широких пролетарских масс к партжизни. Среди многообразных факторов, определяющих его, на первое место следует поставить тактику партии, не желающую ничего знать, кроме парламентаризма, когда условия требуют другого. Эта тактика партийных «инстанций», опасающаяся массовых действий, направленная против «смелой и решительной инициативы» широких пролетарских масс, как организованных, так и неорганизованных, связана с теоретическими представлениями эпигонов марксизма, не имеющими ничего общего с подлинным марксизмом. В партии борются три направления: ревизионисты, центр, левые. Настоящий кризисный период характеризуется перерождением центра, его переходом на позиции ревизионизма против левых. Ревизионизм попрежнему остаётся враждебным революционному марксизму течением. Но на настоящем этапе основной опасностью, тормозящей движение, является центр, или «болото». Сюда должна быть направлена вся энергия левых. «Что Иенский партейтаг принёс ясность во взаимное соотношение сил в партии, — заканчивает уже цитированную нами статью Р. Люксембург, — и привёл левых впервые к замкнутому ряду против блока болота с правыми, — это нужно только приветствовать, как радостное начало дальнейшего развития» [50].

Левые радикалы не сделали из оценки этих фактов всех необходимых для себя политических и организационных выводов. И прежде всего они не выявили социальных корней происшедшего внутрипартийного сдвига. Делая ставку на революционный инстинкт масс, надеясь на то, что ход истории работает на них, они думали путём дискуссии и давления низов переубедить вождей центра или создать соотношение сил внутри партии, выгодное для них. События показали, что они в этом ошибались.

II

Как относились к явлениям, происходившим в этот период в германской социал-демократии, большевики, как оценивали они события, к каким группировкам внутри германской социал-демократии проявляли они свои симпатии и антипатии?

Перед исследователем этого вопроса прежде всего встают две трудности: 1) отсутствие достаточных материалов, могущих пролить исчерпывающий свет на взаимоотношения различных групп, и 2) привходящие, порой затемняющие, «посторонние» тактические и иные соображения, чрезвычайно важные в процессе обострённой внутрипартийной борьбы большевизма и меньшевизма на русской почве, но не имеющие непосредственного отношения к разбираемому нами вопросу. Известно, что Владимир Ильич всё время поддерживал переписку с отдельными представителями левых радикалов (Розой, Радеком, Карским и др.) [51]. Но полностью мы содержания этой переписки до сих пор ещё не знаем.

Ценным материалом для суждения были бы также различные заметки, сделанные в этот период Лениным, о теоретических спорах в германской партии, замечания на полях отдельных работ германских социал-демократов того времени. Но и этим материалом мы также не располагаем.

Известно, наконец, как усиленно Мартов, Аксельрод и другие столпы российского меньшевизма «обрабатывали» относительно русских и иных дел Каутского и других вождей германской партии [52]. Но опять-таки содержание всей этой переписки нам неизвестно.

Нельзя, наконец, не принять во внимание и того, что на окончательные суждения борющихся в России партий не могло не влиять отношение к расколу и организационному оформлению большевизма в 1912 г. со стороны Р. Люксембург и др. Её позиция в вопросах единства русского движения хотя и отличалась от позиции Каутского, но также носила на себе печать его непонимания и западно-европейской социал-демократической ограниченности. Точно так же позиция Розы и её сторонников в польской партии, отношение её к расколу в Варшавской организации, борьба «разломовцев» с главным правлением, — всё это не могло не отразиться в конечном итоге на отношение к ним. Вот почему необходимо иметь всё время в виду эти обстоятельства, чтобы составить себе правильное суждение.

Конечно, прежде всего нас интересует отношение к германской социал-демократии этого периода В. И. Ленина, его отношение к борьбе групп и направлений в ней. К сожалению, мы у него не найдём прямых указаний на этот счёт, мы не найдём специальных статей по интересующему нас вопросу. Единственная статья, которая имеет непосредственное отношение к нашей теме, это статья «Два мира», помещённая в «Социал-демократе» № 18 от 29 (16) ноября 1910 г. (перепечатана вXIV т. 2 изд. Сочинений). Период острейшей внутрипартийной борьбы в Германии (Иена 1911 г. — Иена 1913 г.) не нашёл прямого литературного отражения в работах Ленина, как и вообще находил чрезвычайно скудное освещение в нелегальной большевистской прессе. Но это, конечно, ни в коем случае не означает, что Ленин не придавал им серьёзного значения. Как раз наоборот.

Из отдельных разбросанных по различным статьям и письмам этого периода замечаний Ленина можно составить сумму высказываний по интересующему нас вопросу. И первое, что бросается в глаза, это то, что Ленин, несмотря на чрезвычайно высокую оценку германской социал-демократии и её руководства, подходил к ней критически, настороженно. Соприкосновение на международных конгрессах и в МСБ с вождями немецкого социалистического движения внушило ему сомнение в их революционной выдержанности. Уже в статьях 1907 г. [53] можно заметить критическую настороженность к представителям немецкой социал-демократии. В статье «Международный социалистический конгресс в Штутгарте» Владимир Ильич несколько раз отмечает оппортунистический характер большинства немецкой делегации. И что должно быть особенно подчёркнуто, — в этот период Ленин нередко выступает не только против отъявленных оппортунистов типа Фольмара и Бернштейна, но считает необходимым особо отметить ошибки Бебеля и Каутского. В статье «Нейтральность профессиональных союзов» («Пролетарий» № 22, 1908 г.) Ленин, полемизируя с Плехановым, сославшимся на авторитет Бебеля, считает необходимым перечислить ошибки последнего, в особенности в вопросах «обороны отечества». Ленин отводит плехановскую ссылку на Бебеля, заявляя: «Мы всё же думаем, что подражать Бебелю следует не тогда, когда Бебель ошибается» [54].

Специально к критике оппортунистической позиции большинства немецких социал-демократов с Бебелем и Фольмаром во главе Ленин счёл необходимым возвратиться в статье «Воинствующий милитаризм и антимилитаристская тактика социал-демократии» [55]. Здесь Ленин вскрывает «оппортунистические тенденции» западно-европейского рабочего движения, которые особенно проявляются в вопросе об отношении к милитаризму и войне. Позицию Фольмара — Бебеля он характеризует как «оппортунистическую трусость». Отметим, кстати, что в этой же статье Владимир Ильич считает необходимым обратить внимание на «великолепную оценку и горячую отповедь», данную Розой Люксембург Жоресу в её «Открытом письме» в «Neue Zeit», и приветствует Розу за «этот её протест и за защиту русской революции перед лицом интернационального пролетариата».

В сочувствии оппортунизму обвиняет Ленин также и Исполнительный комитет МСБ. Сочувствие это проявилось, по его мнению, в принятии на заседании XI сессии МСБ Адлеровской резолюции по вопросу о расколе в Голландской партии. При этом Ленин цитирует «органы немецких революционных социал-демократов «Leipziger Volkszeitung» и «Bremer Bürgerzeitung», которые квалифицировали Адлера, как адвоката международного оппортунизма» [56].

Но если эти замечания Ленина касались отдельных вопросов, по которым линия оппортунизма в теории и на практике особенно выявилась, то в статье 1910 г. «Вопрос о кооперативах на Международном социалистическом конгрессе в Копенгагене» он подводит общий итог линии поведения немецкой партии. Он пишет: «В общем немцы неспособны вести выдержанной принципиальной линии на международных съездах, и гегемония в Интернационале подчас ускользает из их рук» [57]. В этой же статье Владимир Ильич пишет, что отмеченное явление не является случайностью, что оно «вполне обрисовалось уже на Штутгартском международном съезде». Ленин здесь же вскрывает и причины этого явления: «Бессилие Вурма перед Эльмом только лишний раз иллюстрировало тот кризис в германской социал-демократии, который состоит в нарастании неизбежной решительной развёрстки с оппортунизмом» [58]. Этот вывод Владимира Ильича был продуманным и зрелым, проверенным на большом количестве фактов и наблюдений, и он повторяет его несколько раз в своих статьях этого периода. В статье 1914 г. (апрель) «Чему не следует подражать в немецком рабочем движении» (напечатанной в «Просвещении») он снова обращает внимание читателей на этот факт. «На международном съезде в Штутгарте половина немецкой делегации оказалась вот этакими горе-социалистами (типа оппортуниста Легина — «представителя офицерского корпуса армии профессиональных союзов» — А. С.) и голосовала за архиоппортунистическую резолюцию по колониальному вопросу» [59]. Ленин считает Штутгартский «случай» симптоматичным и вопреки «официальному объяснению «официальной» германской партии», вопреки «казённому оптимизму» немецкой партии, считает необходимым обратить на него внимание русских рабочих. «Несомненную болезнь немецкой партии, обнаруживающуюся в явлениях такого рода, мы должны не затушевывать и не запутывать «казенно-оптимистическими» фразами, — продолжает Ленин, — а вскрывать перед русскими рабочими, чтобы они учились на опыте более старого движения, учились, чему не подражать» [60].

«Болезнь немецкой партии» была закономерным явлением. Она родилась и развивалась в условиях «мирной, органической эпохи» парламентаризма, когда марксизм распространял своё влияние «вширь». Русская революция 1905 г. открыла новую эпоху мирового развития. «Революционное движение в разных государствах Европы и Азии дало знать о себе за самое последнее время так внушительно, что перед нами обрисовывается довольно ясно новый и несравненно более высокий, чем прежде, этап международной борьбы пролетариата» [61]. Этот этап развития характеризуется обострением классовой борьбы во всех передовых капиталистических странах. «Международное революционное движение пролетариата не идет и не может итти равномерно и в одинаковых формах в разных странах... В общем и целом мы видим ясно громадный шаг вперед международного социализма, сплочение миллионных армий пролетариата в целом ряде конкретных столкновений с врагом, приближение решительной борьбы с буржуазией, — борьбы, во много раз более подготовленной со стороны рабочего класса, чем во времена Коммуны, этого великого восстания пролетариев» [62].

Этот прогноз, данный в ряде статей, написанных после первой русской революции, Ленин обобщает в историческую схему развития марксизма в своей замечательной статье «Исторические судьбы учения Карла Маркса», напечатанной в «Правде» в 1913 г. Марксизм пережил три периода своего развития. Первый период — с 1848 г. по 1871 г., когда в борьбе с домарксовским социализмом учение Маркса, наконец, одерживает победу. Второй период — 1872—1904 гг., когда победа марксизма идёт вширь, — характеризуется «полосой «мирной» подготовки к эпохе будущих преобразований». Этот период сменяется новым — третьим периодом. «За Азией стала шевелиться — только не по-азиатски — и Европа. «Мирный» период 1872—1904 гг. отошел бесповоротно в вечность... Бешеные вооружения и политика империализма делают из современной Европы такой «социальный мир», который больше всего похож на бочку с порохом» [63].

Уже в этих набросках Владимира Ильича довоенной эпохи мы можем ясно обнаружить корни его позднейшей концепции, гениально развитой им во время войны в теорию империализма. Диалектика развития рабочего движения сложна и противоречива. Победа марксизма во второй период рождает «социалистический оппортунизм», «трусливо проповедующий «социальный мир» (т. е. мир с рабовладельцами), отречение от классовой борьбы» [64]. И Ленин здесь же указывает социальные корни этого «внутренне сгнившего либерализма». Он пишет: «Среди социалистических парламентариев, разных чиновников рабочего движения и «сочувствующей» интеллигенции у них очень много сторонников». Правда, в этой статье нет ещё подробно развитой теории о рабочей аристократии в эпоху империализма и её роли в рабочем движении. Но элементы этой теории уже встречаются в работах Ленина довоенного периода, хотя, главным образом, это имеет место в связи с анализом английского рабочего движения [65]. Ревизионизм трактуется, главным образом, как мелкобуржуазное влияние на рабочий класс и объясняется неоднородностью пролетариата [66].

Империалистическая война, крах II Интернационала и измена социалистических партий в начале войны дали новый толчок для дальнейшего развития ленинизма. В результате этой гигантской работы мысли во время войны получают дальнейшее развитие основные конкуры стройной во всех частях теории ленинизма.

Прежде всего Ленин подвергает внимательному анализу процессы перерождения социалистических партий. Во время войны из элементов довоенной теории об английской рабочей аристократии развивается учение о рабочей аристократии эпохи империализма, основы которой заложены ещё в высказываниях Энгельса. Но ещё задолго до того, с самого начала своей борьбы, Ленин как никто другой из его современников выступает смертельным врагом ревизионизма.

Ленин всегда видел далеко и идейную борьбу с ревизионизмом рассматривал только как аванпостные стычки социалистической Горы и Жиронды. Ещё в 1908 г. в статье «Марксизм и ревизионизм» он пророчески писал: «То, что теперь мы переживаем зачастую только идейно: споры с теоретическими поправками к Марксу, — то, что теперь прорывается на практике лишь по отдельным частным вопросам рабочего движения, как тактические разногласия с ревизионистами и расколы на этой почве, — это придется еще непременно пережить рабочему классу в несравненно более крупных размерах, когда пролетарская революция обострит все споры, сконцентрирует все разногласия на пунктах, имеющих самое непосредственное значение для определения поведения масс, заставит в пылу борьбы отделять врагов от друзей, выбрасывать плохих союзников для нанесения решительных ударов врагу.

Идейная борьба революционного марксизма с ревизионизмом в конце XIX века есть лишь преддверие великих революционных битв пролетариата, идущего вперед к полной победе своего дела вопреки всем шатаниям и слабостям мещанства» [67].

В другой своей статье, написанной через три года, Ленин вновь возвращается к этому вопросу. Борьба пролетариата с буржуазией вошла в новую стадию, в период борьбы за власть. Обострение борьбы революционной социал-демократии с реформизмом неизбежно. К этому ведёт вся экономическая и политическая история цивилизованных стран. Он пишет: «Социальную революцию пролетариата нельзя себе и представить без этой борьбы, без ясной принципиальной размежевки социалистической «Горы» и социалистической «Жиронды» перед этой революцией, — без полного разрыва оппортунистических, мелкобуржуазных, и пролетарских, революционных, элементов новой исторической силы во время этой революции» [68].

Как известно, Ленин до войны не ставил ещё на очередь дня как общую задачу организационный откол и очищение рабочего движения от оппортунизма, хотя там, где эти расколы происходили, как например в Голландии или Италии, он всегда становился на сторону левых и оправдывал их [69]. В гигантском кризисе войны, обострившем и вскрывшем все процессы загнивания внутри рабочего движения, встала эта задача на новом этапе развития. Но уже до войны Ленин ясно сознавал неизбежность постановки её на определённом этапе развития, как очередной международной задачи. Но и в этой довоенной постановке вопроса Ленин видел дальше левых радикалов и в своём прогнозе опережал их.

Мы уже неоднократно указывали выше, что в рассматриваемый нами период Ленин видел и отмечал начавшийся кризис, фиксировал внимание на обострении борьбы внутри германской партии. Предсказываемый им этап принципиальной размежёвки социалистической Горы и Жиронды начался. Под этим углом зрения он и подходит к оценке Магдебургского партейтага в статье «Два мира» [70] («Социал-демократ» № 8, ноябрь 1910 г.). Здесь всё характерно, даже название статьи.

Автор расценивает всю борьбу внутри партии как борьбу «двух миров идей и двух классовых тенденций». Магдебургский партейтаг основное внимание уделил вопросу о бюджете, о голосовании баденцев. Но Ленин рассматривает этот вопрос только как деталь, как частность. «Голосование за бюджет, — пишет он, — лишь одно из проявлений этого расхождения двух миров, расхождения столь глубокого, что ему несомненно предстоит выразиться по поводам более серьезным, гораздо более глубоким и важным. И теперь, когда в Германии явно для всех надвигается великая революционная буря, следует взглянуть на магдебургские прения, как на маленький смотр небольшой частички армии... перед началом сражения» [71].

Выявляя принципиальное значение этой борьбы и идейно-политические корни расхождений, Ленин противопоставляет носителей двух миров — оппортуниста Франка и Бебеля. Но зоркий наблюдатель и диалектик Ленин не может пройти мимо осторожной позиции самого Бебеля, мимо идейной борьбы в рядах так называемой ортодоксии. Ленин пишет: «Говоря о грядущей борьбе, Бебель ограничивается намеками. Ни разу не говорит он прямо о том, что революция надвигается в Германии, хотя мысль его, несомненно, такова... все клонит явственно к тому, чтобы выявить партии, массам неизбежность революционной борьбы». И Ленин спрашивает: «Почему так осторожен Бебель, почему он ограничивается одними наводящими указаниями? Потому, что нарастающая революция в Германии и встречает особую, своеобразную политическую ситуацию, которая не похожа на другие предреволюционные эпохи в других странах и которая требует поэтому от вождей пролетариата решения некоторой новой задачи». И он выясняет своеобразие этой ситуации и новых задач. «Главная особенность этой своеобразной предреволюционной ситуации состоит в том, что грядущая революция неизбежно должна быть несравненно более глубокой, более серьезной, втягивающей более широкие массы в более трудную, упорную, долгую борьбу, чем все предыдущие революции. А в то же время эта предреволюционная ситуация отличается наибольшим (по сравнению с прежним) господством законности... Германская социал-демократическая рабочая партия в течение около полувека использовала буржуазную законность образцово, создав наилучшие пролетарские организации, превосходную печать, подняв на самый высокий уровень (какой только возможен при капитализме) сознательность и сплоченность социалистического пролетарского авангарда. Теперь близится время, когда эта полувековая полоса германской истории должна, в силу объективных причин, смениться иной полосой. Эпоха использования созданной буржуазией законности сменяется эпохой величайших революционных битв, причем битвы эти по сути дела будут разрушением всей буржуазной законности, всего буржуазного строя, а по форме должны начаться (и начинаются) растерянными потугами буржуазии избавиться от ею же созданной и для нее ставшей невыносимой законности... Вот в чем своеобразие предреволюционной ситуации в Германии. Вот почему так осторожен Бебель» [72]. Ленин видит колебания и осторожность Бебеля и верит в революционный инстинкт старого вождя, несмотря на его отдельные ошибки. Он ещё надеется, что осуждение оппортунистов, борьба с гнилью в условиях предреволюционной обстановки неминуемо приведёт также к осуждению оппортунизма в самом руководстве. «Порицая оппортунистов, грозя им исключением, — продолжает Ленин, — германский пролетариат тем самым порицал в своей могучей организации все элементы застоя, неуверенности, дряблости, неумения порвать с психологией умирающего буржуазного общества».

Не отмечая перерождения самого центра, сдачи им революционных позиций ревизионизму в этот период, Ленин видит основную задачу в борьбе с возросшими опасностями оппортунизма. И в этой борьбе Ленин ещё в этот период возлагал свои надежды не только на левых, но и на Каутского и Бебеля. Вот почему начавшимся спорам и борьбе внутри так называемой марксистской ортодоксии Ленин не придавал существенного назначения, ибо тех и других он считал стоящими на позициях революционного марксизма.

В цитированной уже статье «Два мира» Владимир Ильич писал, что «оппортунисты злорадствовали, старались разжечь эти, не имеющие первостепенного значения, разногласия... Мизерность этих приемов оппортунистов всех стран запечатлена в Магдебурге, где разногласия среди революционных социал-демократов Германии не играли никакой заметной роли. Оппортунисты рано стали злорадствовать. Магдебургский съезд принял первую часть предложенной Розою Люксембург резолюции, в которой прямо указывается на массовую стачку как средство борьбы» [73]. В этот период Ленин считал споры среди так называемых «левых» не имеющими первостепенного значения, так как считал, что по существу спорящие стороны исходят из общих положений марксизма, и разногласия идут только по линии «оценки данного момента, насчет того, сейчас или еще не сейчас, сию минуту или в следующую минуту наступает или наступит один из таких поворотных моментов, которым было 9-е января в русской революции» [74].

Но приводимая нами формулировка споров среди левых встречается у Ленина не только в этой статье. В статье, напечатанной полгода спустя в «Дискуссионном листке» № 3 (май 1911 г.) и в начале задуманной как ответ в немецкой прессе Мартову и Троцкому, выступившим в «Neue Zeit» (№ 50—51 за 1910 г.) с пасквилями на большевизм и внутрипартийные дела в России [75], Ленин вновь повторяет: «Каутский спорил с Розой Люксембург о том, наступил ли в Германии весной 1910 г. момент перехода «стратегии утомления» в «стратегию низвержения», причем Каутский сказал ясно и прямо, что этот переход неизбежен при дальнейшем развитии политического кризиса» [76]. И Ленин защищает Каутского от меньшевика Мартова, уцепившегося за его фалды и желающего на этом деле заработать политический капитал.

Но может быть защита Каутского была вынуждена фракционными соображениями? Дело в том, что с момента споров Р. Люксембург с Каутским вся меньшевистская печать в России усиленно раздувала эту борьбу, всячески дискредитируя левых радикалов, и цеплялась за Каутского и форштанд. Это занятие было для них тем более приятным, что здесь они брали реванш на Каутском, раньше выступавшем с высказываниями о русской революции, которые можно было истолковать в большевистском духе. Если соображения фракционной борьбы и тактики ещё могли играть некоторую роль в высказываниях Ленина в печати, то не подлежит сомнению, что суждения в частном товарищеском письме к единомышленнику свободны от них. Письмо Ленина к Карскому от 7 октября 1910 г., опубликованное в III Ленинском сборнике, не оставляет никаких сомнений в том, что Ленин ценит ещё Каутского очень высоко и считает его стоящим на позициях революционного марксизма. Он пишет: «Обидно чрезвычайно, что даже Kautsky und Wurm не видят пошлости и гнусности таких статей, как Мартова и Троцкого». И в другом месте: «Rosa Luxemburg спорила с Kautsky о том, наступил ли для Германии момент Niederwerfungsstrategie, причем Kautsky ясно и прямо сказал, что считает этот момент неизбежным и близким, но не наступившим. А Мартов, «углубляя» (verballhornend) Каутского, отрицает применимость der Niederwerfungsstrategie к 1905 г. в России!... Все меньшевики (особенно в «Нашей Заре», «Возрождении» и «Жизни») подхватили спор Р. Люксембург с Каутским, чтобы объявить К. Каутского «меньшевиком». И Мартов из кожи лезет, пуская в ход kleinliche und miserable Diplomatie, чтобы углубить пропасть между Р. Люксембург и К. Каутским. Эти elende приемы не могут удаться. Революционные социал-демократы могли спорить о времени наступления Niederwerfungsstrategie в Германии, но не об уместности Niederwerfungsstrategie в России 1905 г. Отрицать ее уместность для России и 1905 г. и в голову не приходило Каутскому. Отрицать это могут только либералы да немецкие и русские Квессели» [77].

Но этот период ожиданий, что руководство партии в лице Каутского и Бебеля будет поправлено революционным инстинктом масс, что в начавшемся кризисе и внутрипартийной борьбе достойные ученики Маркса и Энгельса найдут верный путь, скоро сменяется у Ленина тревогой и некоторым недоверием к ним. Правда, мы не найдём за это время критических и полемических статей Ленина против Каутского и Бебеля по теоретическим вопросам. Ленин по отношению к ним занимает позицию сдержанную и выжидательную; по всей вероятности, он считает необходимым выждать дальнейшего развития событий. С 1911 г. вплоть до войны мы по указанным вопросам не находим печатных выступлений Ленина, хотя в полемике с меньшевиками и Троцким он ещё считает возможным защищать Каутского и Бебеля от усердных использователей. Но сугубо критическое и осторожное отношение к ним прорывается у Ленина в письме к Карпинскому от 8 октября 1912 г. [78]. Он писал: «Несомненно, что общий рост оппортунизма и «уравновешение» его сил с революционной социал-демократией в крупных странах рабочего движения (Германия) должны сказаться и здесь (в вопросе борьбы с милитаризмом и пацифизмом; речь идёт об участии немцев на международном конгрессе мира в 1912 г. — А. С.). Пусть Бебель дипломатничает с оппортунистами — ежели это надо (???), — а нам сие не пристало».

Но если по вопросам теоретических и тактических споров в германской партии Ленин до поры до времени не высказывается, то позиция Бебеля и Каутского по вопросам войны, милитаризма и пацифизма вызывает его решительное возражение.

Мы уже видели, к каким выводам пришёл Ленин в оценке немецкой делегации в Штутгарте. Пацифистские и оборонческие иллюзии в вопросах борьбы с империализмом, расчёт на мелкобуржуазные слои и некоторые слои буржуазии в борьбе за мир вызывают необходимость решительного отпора против мелкобуржуазного обмана. И Ленин выявляет своё отношение к этому вопросу по частному поводу о Бернской конференции парламентариев в статье «Буржуазия и мир» [79]. Основной тезис этой статьи гласит: «Было бы громадной ошибкой довериться прекраснодушным речам тех немногих буржуазных депутатов, которые присутствовали на конференции и голосовали за резолюции... Единственная гарантия мира — организованное, сознательное движение пролетариата». Стоит только сравнить это заключение Ленина с точкой зрения Каутского по этому вопросу, развитой им в статье «Die Berner Konferenz», появившейся в это же время («Neue Zeit», май 1913 г., № 34—II), чтобы увидеть принципиальное различие исходных пунктов у одного и другого.

Но решительный протест вызывает со стороны Ленина статья Каутского «Der Krieg um die Internationale» (№ 6 «Neue Zeit» от 8 ноября 1912 г.) [80]. В этой статье Каутский развивал капитулянтскую позицию, которая привела его к его взглядам, развитым им в начале войны. И Ленин считает необходимым сейчас же обратиться к Плеханову с письмом от 17/XI 1912 г., в котором пишет: «Статья Каутского в «Neue Zeit», после октябрьского заседания М. С. Б., есть явно официальное мнение немцев, австрийцев и др. Мы решительно не согласны с центральным пунктом этой статьи (стр. 191—192, от слов «Dabei müssen» до «heischenden Massen» в особенности). У Каутского выходит зарок именно от революционной массовой стачки. Это недопустимо и с русской точки зрения (100 000 политических стачечников теперь в Питере с революционными митингами и сочувствием восстанию матросов!) и с общеевропейской. Впрочем, вы знаете нашу точку зрения из литературы» [81].

Если и в этот период ещё не находим у Ленина прямой борьбы с Каутским и каутскианством на международной арене, то общая оценка его всё же изменилась. В ряде статей Ленина 1912—1913 гг., где речь идёт о Каутском, Ленин упоминает это имя с эпитетами: «осторожный писатель», «архи-осторожный Каутский», «примиренец», «мягкий и осторожный, в последнее время особенно склонившийся к «уступкам» ликвидаторам» и т. п. [82]. Несомненно, что этому перелому, который наступил у Ленина в отношении к Каутскому, Бебелю и германской социал-демократии вообще, сильно способствовало поведение их по вопросу о русских делах. В той же мере, в какой в этот период шло сближение руководства немецкой партии с Мартовым, Аксельродом, Троцким, происходил процесс пересмотра оценки Каутского и Бебеля Лениным [83].

Характерно, что в некрологе, посвящённом Бебелю, Ленин, исходя из своей схемы трёх периодов развития марксизма, говорит о нём, как о величайшем вожде уходящей второй эпохи. «Никто с такой рельефностью не воплотил в себе особенностей и задач этого периода, — пишет Ленин, — как Ав. Бебель». Последнее выступление, о котором идёт речь в статье, — это борьба Бебеля в Ганновере и Дрездене против Бернштейна. О Бебеле после 1910 г. — ни слова. Ленин здесь воздаёт должное вождю ушедшей эпохи, а о Бебеле последнего периода его жизни, Бебеле-оппортунисте, Ленин умалчивает. В свете того, что мы говорили выше, подобная позиция становится понятной.

Итак, пересмотр своего отношения к Каутскому и Бебелю, т. е. к руководству партии, начался у Ленина значительно раньше 4 августа. Позиция Ленина в начале войны, когда он поставил борьбу с каутскианством как центральную задачу, всеми корнями уходит в предвоенную эпоху. Это не было коренным изменением взглядов, а только дальнейшим их логическим развитием; оно было, как мы пытались показать, подготовлено всем предшествующим ходом развития. 4 августа, как при всяком кризисе, только наиболее рельефно, наиболее отвратительно проявилась вся фальшь официального руководства и каутскианства. После 4 августа Ленин поставил все точки над «i». Период надежд и веры в революционность Каутского и Бебеля (1910 г.) после периода настороженного, сугубо критического отношения к ним с начала войны сменился резко отрицательным и враждебным отношением. Каутский —  «теперь вреднее всех... Оппортунисты — зло явное. «Центр» немецкий с Каутским во главе — зло прикрытое, дипломатически подкрашенное, засоряющее глаза, ум и совесть рабочих, опасное всего более», — пишет Ленин Шляпникову 17/X 1914 г. [84].

Ленин пришёл к этому выводу в самом начале войны и, вопреки некоторым сотоварищам по борьбе, счёл необходимым сейчас же заявить об этом во весь голос. В письме от 27 сентября 1914 г. Ленин писал Карпинскому: «Нельзя формалистически защищать подлый шовинизм немцев. Были плохие резолюции, были недурные, были заявления обоих видов. Но всему же есть мера? И она превзойдена. Нельзя терпеть, нельзя дипломатничать, надо восстать против позорного шовинизма изо всех сил» [85]. Если «терпение» и умолчание могли быть понятны до этого времени, то теперь Ленин восстал. Но если это «терпение» в значительной мере может быть объяснено тем, что Ленин из соображений внутрипартийной борьбы в России не желал выступать против Бебеля и Каутского, которых меньшевики считали «свояками», то всё же в этом есть и некоторая доля недооценки центризма. Когда надо было выбирать между явными ревизионистами, скрытыми оппортунистами и непоследовательными левыми, которые к тому же своими выступлениями в русских делах (1912—1914 гг.) в своих теоретических воззрениях по национальному вопросу лили воду на мельницу оппортунизма, Ленин предпочёл выжидать дальнейшего развития внутрипартийной борьбы, ибо окончательно не решил этой сложной и запутанной проблемы. Характерно, что в этот период мы не найдём у Ленина обсуждения вопросов центризма. Нет у него даже такого термина.

Но когда вопрос оказался для него решённым, он счёл необходимым в письме к Шляпникову от 27/X 1914 г. заявить: «Каутского ненавижу и презираю сейчас хуже всех: поганенькое, дрянненькое и самодовольное лицемерие... Права была Р. Люксембург, давно понявшая, что у Каутского «прислужничество теоретика» — лакейство, говоря проще, — лакейство перед большинством партии, перед оппортунизмом» [86]. И он продолжает: «Нет на свете теперь ничего более вредного и опасного для идейной самостоятельности пролетариата, как это поганое самодовольство и мерзкое лицемерие Каутского, желающего все затушевать и замазать, успокоить софизмами и якобы ученым многоглаголанием разбуженную совесть рабочих. Если Каутскому это удастся, — он станет главным представителем буржуазной гнили в рабочем движении» [87].

Изложенное даёт нам основание отметить некоторую недооценку Лениным центристской опасности в германской партии до войны. В решительной борьбе двух сил — оппортунистической и революционной, — в которую вступила немецкая партия и которую прекрасно, как мы указывали выше, понимал Ленин, он ещё недоучёл силу и традиции революционного на словах, оппортунистического на деле центризма. Вот почему нам кажется, что Ленин мог считать в 1910 и 1911 гг. ещё не имеющими решающего значения споры между Каутским и Розой. Вот почему Ленин, несмотря на отдельные, разбросанные мимоходом в различных статьях сочувственные замечания, открыто не солидаризировался с левыми радикалами и Р. Люксембург. Этому, вероятно, не в малой степени способствовала также неправильная позиция Розы в национальном вопросе и вопросах раскола и единства в русской партии.

III

До сих пор мы писали исключительно о Ленине и его позиции и не касались высказываний других представителей большевизма и большевистской прессы.

Прежде всего обращает внимание тот факт, что в период наиболее ожесточённой внутрипартийной борьбы в немецкой партии (Иена — Хемниц — Иена) мы почти не встречаем статей в нелегальной большевистской прессе на интересующую нас тему. Последняя большая статья, помещённая в № 18 заграничного «Социал-демократа» за 1910 г., «Два мира», принадлежит Ленину и посвящена итогам Магдебургского партейтага. Мы уже познакомились с содержанием этой статьи и с постановкой разбираемой нами проблемы. До этого в газете очень часто встречаются статьи о Германии, причём они главным образом принадлежат представителям левых в германской партии: Карскому, Паннекуку. С № 19 газеты вплоть до военных номеров мы почти не находим статей и заметок, посвящённых интересующей нас теме. В других большевистских нелегальных изданиях этого периода мы, за редкими исключениями, также не найдём систематического освещения партийной жизни в Германии. Другое дело — легальная печать. Она откликается почти на все заслуживающие внимания вопросы, в особенности на съезды партий, причём автором подавляющего большинства этих довольно многочисленных статей и заметок являлся т. Зиновьев. Вот почему основное внимание нам придётся уделить ему.

Исходным моментом всех статей этого периода являются два ленинские положения: Германия вступила в новый, всемирно-исторический этап развития, который вплотную подводит к вопросу о борьбе за власть, и в этой обострённой обстановке борьба двух тенденций внутри партии — оппортунистической и революционной — приобретает решающее значение. Носителями первой тенденции являются ревизионисты, второй — революционные марксисты во главе с Бебелем и Каутским. Эти основные положения мы встретим не только в статьях 1910—1911 гг., но и значительно позже, в статьях кануна войны. Но самое характерное в них заключается в своеобразной интерпретации этих положений. Если Ленин, как мы видим из его статьи 1910 г. «Два мира», осторожные, по его мнению, высказывания Бебеля в Мангейме ещё читал сквозь свою революционную призму, не упуская при этом из виду оппортунистические грехи вождя германской социал-демократии, если немного позже эта осторожность в суждениях сменилась у Ленина настороженностью и критическим отношением, то для т. Зиновьева Бебель и руководство партии остаются на линии революционного марксизма, ведущего борьбу с ревизионизмом. Вот статья т. Зиновьева «Перед выборами в германский рейхстаг» (1911 г.), где мы читаем: «Несмотря на позорные шатания реформистов, германская социал-демократия готовится встретить грядущие выборы как могучая, стройная, целостная организация германского пролетариата. И её ждут на этих выборах большие политические победы, между прочим и потому, что она идёт под знаменем Бебеля и Каутского, а не Линдеманов и Мауренбрехеров» [88]. Через год, в другой статье «Выборы в Германии», т. Зиновьев снова повторяет: «В воздухе пахнет порохом... Над Германией занимается новая заря. История поставила германскую социал-демократию на передовом посту — авангардом всего международного пролетариата, застрельщицей в борьбе за социализм. И на этом славном посту германская социал-демократия, руководимая революционными марксистами, выказывает себя достойным отрядом всей интернациональной пролетарской армии» [89]. В другой статье того же периода, напечатанной в «Просвещении», статье «На славном посту (Германская социал-демократия на выборах и после них)», т. Зиновьев повторяет те же положения, только в более заострённой формулировке. Он пишет: «Под оболочкой монархии... созрела огромная антимонархическая, глубоко революционная сила, сила, враждебная не только данному строю капиталистических отношений, но и враждебная капитализму вообще» [90]. «Мирная эпоха отходит, ей на смену идёт эпоха бурь. В Германии повидимому произойдут первые битвы за социализм». И автор продолжает: «История предъявляет большие требования и ставит великие испытания германской социал-демократии. Но всё говорит за то, что германская социал-демократия выйдет из этих испытаний со славой и приведёт германский пролетариат кратчайшим путём к победе».

Но такую высокую оценку революционной зрелости мы находим у т. Зиновьева не только в отношении партии, но и в отношении независимых профсоюзов. Он переоценивает их силы, их классовую зрелость и зоркость, их революционность и готовность к борьбе. «Было время, — пишет т. Зиновьев, — когда и среди германских социал-демократических союзов преобладали цеховые настроения. О всеобщей стачке руководители союзов и слышать не хотели. И они превозносили «нейтрализм», т. е. безразличное отношение союзов к социал-демократической партии и к политике. Все эти явления теперь всё больше становятся достоянием прошлого» [91]. В другой своей статье [92] т. Зиновьев объясняет падение количества конфликтов, доведённых до стачек и открытых столкновений, за 1911 г., не ростом оппортунизма в союзах и в их руководстве, а «миролюбием хозяев», которое является результатом силы и организованности рабочих. Отмирание споров о «нейтрализме» профсоюзов между руководством партии и профсоюзниками он объясняет не сближением их на общей почве оппортунизма, а отмиранием самого нейтрализма [93]. Словом, т. Зиновьев не только не видит роста оппортунизма, но скорее усматривает в этих фактах сдачу им позиций революционному марксизму.

Но рельефнее всего выступает различие в отношении к руководству германской партии при сопоставлении замечаний и статей Ленина и Зиновьева о Бебеле [94]. Для т. Зиновьева Август Бебель не символ уходящей в прошлое эпохи, а величайший вождь образцовой революционной партии. Вот почему т. Зиновьев почти во всех своих высказываниях о Бебеле подчёркивает только его положительные качества как борца с оппортунизмом, как революционера, и оставляет в тени его «грехи», его ошибки, не замечает его поворота. К Бебелю нет критического отношения: это — непререкаемый авторитет, который ведёт партию по верному пути.

Эта переоценка Бебеля переносится и на партию. Её избирательные успехи и избирательная борьба изображаются, как один из шагов на пути к решительной схватке. В одной из статей, посвящённых итогам выборов 1912 г., т. Зиновьев пишет: «Председательский кризис (в рейхстаге) — только небольшая прелюдия, только маленький пример того, что теперь ждёт германский рейхстаг на каждом шагу... Теперь и на парламентской почве справиться с германской социал-демократией не так-то уж легко. Выборы президиума показали это достаточно наглядно. Ведь только 11 голосов нехватало Бебелю, чтобы победить. И тогда весь мир мог бы наблюдать историческую и преназидательную картину: Бебель tête à tête с Вильгельмом II». И он продолжает: «Недавно одна германская социал-демократическая газета писала: «Когда социал-демократ Шейдеман взял в руки председательский колокольчик, — кто знает, не ёкнуло ли сердце у правящей клики и не подумала ли она: да не означает ли этот звон — начало конца? Быть может, он предвещает уже конец буржуазного строя?». Начала конца ещё нет. Но германская социал-демократия находится на лучшем пути к тому, чтобы максимально приблизить его» [95]. Эта вера в руководство германской партии приходит т. Зиновьева не раз к утверждению, что оно «скорее ликвидирует ревизионизм, чем ревизионизм сможет ликвидировать германскую социал-демократию» [96].

Подобное представление о партии приводило к недооценке кризиса в ней. Этот кризис изображался как заминка на повороте, как искание новых путей, как приспособление к новым революционным условиям. «Приспособление к условиям новой эпохи германской социал-демократии не легко, — пишет т. Зиновьев в статье «На перевале». — Приходится не только итти проторённой дорогой, но и прокладывать новые пути. На этой почве возникают новые разногласия в партии, даже разногласия внутри марксистского её крыла» [97]. Поэтому разногласия среди «марксистского крыла» — разногласия не принципиальные. В чём их сущность? И здесь т. Зиновьев почти дословно повторяет ленинскую формулировку периода 1910 г., когда пишет в цитированной уже нами статье: «Сущность разногласий между марксистами касается вопроса о быстроте нарастающего движения. Готовы ли уже сейчас массы — вот вопрос. Из-за него дело дошло до образования фракций» [98]. Но самое характерное заключается в том, что эта формулировка сущности споров повторяется т. Зиновьевым неоднократно и позже. Даже после Иены 1913 г., когда линии внутрипартийной борьбы обрисовались со всей определённостью, т. Зиновьев продолжает подходить к оценке борьбы между левыми радикалами и центром под этим углом зрения. В статье, посвящённой итогам иенского съезда, «О германском ревизионизме», он пишет: «Главным вопросом был пункт о массовой стачке. Расхождения между двумя частями марксистов касаются здесь по существу дела вопроса о темпе событий, о скорости движения» [99]. Конечно, подобное представление о сущности разногласий приводит к тому, что они кажутся временными, недолговечными. «И в германской партии разногласия конечно будут изжиты скорее, чем где бы то ни было», — пишет т. Зиновьев в статье по поводу Иенского партейтага 1911 г. [100]. Борьба, разгоревшаяся с новой силой вокруг избирательных соглашений 1912 г., представляется временной, оппортунистическая линия форштанда, направленная на ловлю мандатов, — как «временные колебания». В статье «На славном посту» (1912 г.) автор приходит к заключению, что «временные колебания не внесут сколько-нибудь серьёзного расстройства в ряды германских марксистов, на которых с надеждой сосредоточены взгляды всей мировой социал-демократии» [101].

Оставаясь на старых позициях в оценке революционной зрелости форштанда, т. Зиновьев не замечает внутрипартийных сдвигов, проходит мимо процессов перерождения «центра», сползания его к оппортунизму. Для него борьба с левыми радикалами — только споры среди марксистов о тактическом повороте партии, поиски новой переориентировки партии. Революционная фразеология центра ещё заслоняет оппортунистическую сущность последнего. Зиновьев всё ещё верит, что форштанд ведёт действительную борьбу с ревизионистами. Поэтому ему кажется как будто странным, что ревизионисты «спрятали свои революционные знамёна в карман и стали трубить о своём согласии с Бебелем».

Такой взгляд на центр приводил конечно к недооценке левых радикалов. Тов. Зиновьев рассматривает их борьбу, только как борьбу за тактику, проходя мимо теоретических и методологических споров. Теоретическая дискуссия Каутского с Паннекуком о государстве и революции, как и другие теоретические и методологические споры, выпадает из поля зрения наблюдателя: Каутский и Бебель изображаются как действительные сторонники революционного марксизма, как защитники революционной массовой стачки. Зиновьев берёт их под свою защиту их от меньшевиков. «Левое крыло» марксистов как будто всё ещё противостоит ревизионизму, главному врагу в партии. «Ревизионисты всех стран бьют в бубны по поводу расхождения внутри германских марксистов, уверяя, что пришёл конец марксистской «ортодоксии», — пишет т. Зиновьев в статье 1912 г. — Сколько раз уже охочие люди «хоронили» нашу ортодоксию! А она всё жива, и от соприкосновения с массами, как Антей от соприкосновения с землёй, всё больше набирается сил» [102].

Такое поверхностное представление о сущности процессов внутри партии не давало возможности понять то, что происходило в действительности. Внешние факты загораживали сущность явлений, путали карты. Выступление Меринга на стороне форштанда и Каутского в первом туре споров против Розы и переход Меринга на позиции Розы в дальнейшей дискуссии о блоках затушёвывали истинное положение дел. Вот почему в спорах, которые происходили в германской партии в 1912 г., т. Зиновьев не видит одной линии развития. Он пишет: «С критикой заключённого форштандом соглашения первая выступила Р. Люксембург. Однако не надо думать, что перед нами в данном случае та же группировка, которую мы видели в прошлом году на Иенском съезде или ещё раньше, при споре о немедленных выступлениях, всеобщей стачке и т. п. Нет, в данном случае мы видим новую группировку» [103]. Эта же формулировка повторяется и в другой статье — «На славном посту». «В спорах по поводу выборов мы видим уже в известном смысле новую группировку сил», — читаем мы там. В этой же статье автор утверждает, что «насколько можно судить по началу дискуссии, Фр. Меринг и Р. Люксембург находятся гораздо ближе к истине, чем партийное правление» [104].

Даже тогда, когда для левых радикалов уже достаточно ясно выявилась природа каутскианства, когда в борьбе с Каутским перед Иеной 1913 г. положение обрисовалось с достаточной точностью, т. Зиновьев не видит действительной эволюции центра. Знакомя русских рабочих со всей суммой спорных проблем в немецкой партии в этот период, он в статье «Новые тактические дебаты в германской социал-демократии» [105] пишет: «Прежде всего характерно, что споры ведутся совершенно не по старым двум линиям: марксисты — на одной стороне и ревизионисты — на другой. И даже нет более трёх новых делений — марксистский центр, марксистская левая и ревизионисты». И он рассматривает этот кризис как «кризис роста партии, как период исканий». Что особенно характерно для этой статьи, это то, что автор совершенно не останавливается на теоретической дискуссии об империализме и милитаризме и сводит весь спор к тактическим разногласиям.

Но вот последняя большая статья т. Зиновьева предвоенной эпохи, посвящённая итогам Иенского партейтага, «О германском ревизионизме» [106]. Мы выше видели, как оценивала положение Р. Люксембург и какую тактическую линию намечала она в борьбе за преодоление внутрипартийного кризиса. Как подходит к оценке положения т. Зиновьев? Он всё ещё стоит на старых позициях: ревизионизм — вот главный враг партии. «Ревизионизм — вот враг германской социал-демократии, поскольку речь идёт о внутренних условиях развития германского рабочего движения. Обострение классовой борьбы, инициатива рабочих масс, — заканчивается статья, — надо надеяться, скоро подскажут старым вождям германской социал-демократии, что угроза движению лежит справа». Ревизионизму, изложению его позиций, выяснению его социальных корней посвящено основное внимание партии, причём ревизионизм рассматривается как «идеология переходных слоёв», «попутчиков социал-демократии». Правда, в этой статье делается шаг вперёд по сравнению с прошлыми оценками. Автор статьи говорит уже более определённо о трёх течениях внутри партии, но центр всё ещё считается марксистским. Опасность ревизионизма в партии признаётся серьёзной. Но при этом т. Зиновьев по-старому, как и в 1910 и 1911 гг., формулирует сущность разногласий между левыми и центром. И автор убеждает «марксистский центр» «не упускать из виду действительную опасность — ревизионистскую». Это лояльное отношение к «центру» мешает разглядеть его истинную природу и в то же время открыто солидаризироваться по ряду вопросов с левыми.

Хотя в статьях этого периода мы неоднократно обнаруживаем брошенные вскользь и мимоходом сочувственные отзывы о позиции левых, но мы нигде не найдём открытой солидаризации с ними. Любопытно отметить, что, несмотря на частные и злостные нападения на «германских большевиков», — как называли меньшевистские писаки левых радикалов в меньшевистской прессе, — мы почти не найдём их защиты, солидаризации с ними в статьях т. Зиновьева и других. В то же время мы часто встретим попытку отстоять Каутского и Бебеля от меньшевистских посягательств на идейное родство. Конечно, здесь большую роль играли соображения фракционной борьбы в России, но тем не менее мы думаем, что в основе этого факта всё же лежали неправильные представления о размежёвке сил внутри германской социал-демократии, недооценка оппортунистического перерождения центра, неясное представление о его природе и роли, а также некоторая недооценка левых.

Тов. Зиновьев в своих представлениях был не одинок. Знакомство с немногочисленными заметками и статьями других авторов большевистской прессы этого периода приводят нас к убеждению, что по существу и они расценивали положение так же. Мы остановимся только на нескольких характерных статьях, посвящённых наиболее острым периодам в жизни немецкой партии: на Хемницком и Иенском партейтагах. В течение сентября 1912 г. в «Правде» был помещён ряд статеек под общим заголовком «На съезде германской социал-демократии» за подписью «Рд». Как автор рассматривает борьбу на партейтаге различных групп? Он пишет: «Растёт дух возмущения в массах, и как отражение этого идёт в рядах партии искание новых методов борьбы. В стороне от этих споров стоят, конечно, ревизионисты. Они, конечно, в спорах радикалов между собой всегда готовы поддержать ту часть последних, которая осторожнее относится к новым методам. В то время как радикалы спорят между собою о наиболее действительных способах борьбы с империализмом и о том, назрели ли условия для более активной тактики, массовой тактики, — в это время оппортунисты всё более скатываются к либеральной точке зрения и точке зрения даже прямой защиты колониальной политики» [107].

Исключение Гильдебрандта Хемницким партейтагом рассматривается как признак того, что партия «хочет остаться, как и была, партией социалистического пролетариата, партией классовой борьбы»,... «готовой дать отпор всякому, кто под личиной сочувствия рабочему движению пытается направить её на путь либеральной рабочей политики» [108]. Автор серии статей, посвящённых Иенскому партейтагу, напечатанных в «Северной правде» и «Правде труда» в сентябре 1913 г. без подписи под общим заголовком «Съезд германской социал-демократии», так оценивает факт внесения двух резолюций по вопросу о массовой стачке: «Два направления и соответствующие им две резолюции и отличаются таким образом не в принципе, а в том, что сторонники агитации являются носителями политической воли, тогда как в резолюции правления политическая воля и политическая инициатива отсутствуют» [109].

На этом мы можем закончить изложение позиций большевизма в отношении германской социал-демократии в период её предвоенного кризиса. Если вождь партии — Ленин — видел дальше других, если «4 августа» германской социал-демократии могло быть для него закономерным явлением, которое положило конец дальнейшему «терпению», было «превзойдённой мерой», то для других представителей партии крах II Интернационала и его руководящей партии — германской социал-демократии — был только «временной капитуляцией перед оппортунизмом», «только временным засильем оппортунизма». «Интернационал не погиб, не может погибнуть. Нет измены в подлинном смысле слова» [110], — писал т. Карпинский от имени женевской секции большевиков, возражая против одного из центральных пунктов ленинского проекта военного манифеста.

Письмо т. Карпинского чрезвычайно типично и характерно для тех кругов партии, которые переоценивали германскую социал-демократию. Оно целиком и полностью связано с довоенными представлениями, которые мы пытались обрисовать выше. Тов. Карпинский писал в этом письме: «Мы считаем неправильным указание на «фактическое преобладание» в Интернационале «мелкобуржуазного оппортунизма». До сих пор никто нигде и никогда не объявлял до такой степени «отечество в опасности». Напротив, все мы полагали, что до сих пор происходящая в Интернационале борьба между оппортунистами и революционерами ограничивалась поражением оппортунистов, что в решениях и практике Интернационала до сих пор всюду выражалась революционно-социалистическая тенденция». И понадобился весь гений и вся энергия Ленина, чтобы положить конец «куче недоговорённостей, неясностей в позиции», как пишет Н. К. Крупская в предисловии к переписке эпохи империалистической войны [111]. Понадобился весь авторитет Ленина, чтобы положить конец шатаниям и сплотить партию на верной оценке происшедшего и в первую очередь на роли и значении каутскианства. Эти шатания несомненно были связаны с довоенными представлениями о германской социал-демократии и их нужно было пересмотреть.

А. Слуцкий.

Журнал «Пролетарская Революция» № 6 (101), 1930 г.

[1] Renner, К. Kautsky. Skizze zur Geschichte der geistigen und politischen Entwicklung d. deutsch. Arbeiterklasse. Berlin, 1929, Verlag Dietz, S. 87.