Атеев А.Г. Псы Вавилона. (Российская мистика)Часть 2. гл.10,11,12,13.

   Поезд медленно подошел к перрону, паровоз заскрежетал закрутившимися назад колесами, окутался паром и остановился. Из вагонов вывалилась многоликая масса нагруженных поклажей людей и устремилась мимо одноэтажного здания вокзала к автобусной остановке. Народ, обгоняя друг друга, гомоня и на ходу переругиваясь, тек мимо стоявших чуть поодаль Фужерова и дяди Кости.

   — И где же ваш Всесвятский? — иронически поинтересовался дядя Костя. — Может быть, отстал на знаменитой станции Карталы?

   — Не такой он человек, чтобы отставать, — неуверенно произнес Фужеров. — Где-нибудь здесь, в толпе. В телеграмме четко написано: «Прибываю шестого».

   — Мало ли что написано. Всякое могло случиться. Побежал пассажир за водкой в буфет, возвращается — глядь, а поезд уже ушел. Или приехал, да в другую сторону и зашагал, не зная местной топографии. Нужно было плакатик изготовить и над головами держать: «Встречаем охотника на вампиров».

   — Да вот он! — воскликнул Фужеров, указывая на плотного, широкоплечего, седобородого человека в просторном пыльнике с небольшим саквояжем в руке, похожего на агронома или сельского фельдшера — Николай Николаевич, мы здесь!

   Дядя Костя скептически оглядел седобородого гражданина, зато Фужеров кинулся обниматься. Непритворная радость сквозила во всех движениях и жестах старого аристократа.

   — Как доехали, дорогой мой? Вы даже не представляете, какие чувства я переживаю, вновь видя ваше лицо!

   — Ну, затеяли цирлих-манирлих, — недовольно пробормотал вполголоса дядя Костя.

   — Пардон, мой друг, — обернулся к нему Фужеров. — Я забыл вас представить. Познакомьтесь: Константин Георгиевич Рысаков, потомственный дворянин. Николай Николаевич Всесвятский...

   — Не нужно титулов и званий, — закончил за него прибывший. — Да и времена теперь несколько иные. Проще нужно быть, дорогой виконт.

   — И я ему об этом постоянно толкую, — вмешался дядя Костя.

   — И вы совершенно правы. Ну, показывайте ваш знаменитый город. В прессе не раз приходилось читать о том, что тут построен не только величайший в стране завод, но и проводится грандиозный эксперимент по формированию совершенно иной личности — так сказать, человека будущего.

   — Это уж точно, — хмыкнул дядя Костя. — Людей здесь перековывают и перевоспитывают. Методика только несколько прямолинейна. Кстати, любезный, а где очки с зелеными стеклами?

   — Извините, не понял...

   — Да как же! Наслышанный о роде ваших занятий, я представлял вас совсем иным. Длинные волосы, очки...

   — ...И, конечно же, цилиндр, — весело закончил за дядю Костю Николай Николаевич. — Мне кажется, в рассказах милейшего Алексея Габриэловича моя личность выглядит несколько экзотичной.

   — Вне всякого сомнения.

   — Хочу сразу же пояснить, что я не практикующий маг, не заклинатель адских сил, а всего-навсего ученый. И при этом самый обычный законопослушный гражданин. Возможно, род моих занятий, как вы изволили выразиться, действительно не совсем обычен, но это только на первый взгляд. Ведь медик, искореняющий заразу, не вызывает у вас изумления, не правда ли? Вот и к моей личности нужно относиться точно так же.

   — Теперь все понятно! — воскликнул дядя Костя. — Коли вы выполняете санитарные функции, то можно ли мне для краткости называть вас просто доктором?

   — Не возражаю, — усмехнулся Всесвятский.

   — Как вы смотрите на перспективу отметить нашу встречу и знакомство? — поинтересовался дядя Костя.

   — И на этот счет не имею возражений. Кстати, у меня есть с собой заветная бутылочка.

   — Ваш приятель — милейший человек, — заметил дядя Костя, обращаясь к Фужерову, который укоризненно смотрел на своего компаньона. — Прямо-таки не ожидал. И не нужно делать большие глаза. Действовать нам предстоит сообща, поэтому лучше сразу наладить добросердечные отношения. Ведь так, доктор?

   — Именно. Куда мы держим путь?

   — Лучше всего сразу на место нашего проживания. Вокзальный буфет донельзя грязен и для укрепления знакомства за доброй чаркой вина не особенно подходит. Поэтому придется воспользоваться общественным транспортом. Можно, конечно, двинуться пешком, тут не особенно далеко, но коли желаете осмотреть достопримечательности, то нет лучшего способа. Бока вот только намнут.

   — Ничего, я привычный. А вы, дорогой Алексей Габриэлович, почему замолчали?

   — Не в силах конкурировать в красноречии с Константином Георгиевичем

   — Наш общий друг, видимо, немного обиделся на то, что я перехватил инициативу, — сказал дядя Костя. — А возможно, он осуждает меня за бестактность. Ну ничего, виконт отходчив. Итак, любезный доктор, следуйте за мной.

   Хотя основная масса пассажиров поезда уже схлынула, но на привокзальной площади народу было — хоть отбавляй. Возле красиво оформленного новенького газетного киоска гражданин интеллигентного вида в шляпе отбивался от нескольких цыганок, желавших ему погадать. Тут же сладко спал прямо на земле пьяный. Мальчишка с ведром воды и жестяной кружкой расхваливал свежесть своего товара. Несколько башкир толпились возле небольшого каурого жеребчика, разглядывали его зубы, хлопали ладонями по блестящей от пота шее. Жеребчик вздрагивал всем телом и пытался взбрыкивать, но это не удавалось, поскольку он был стреножен. Пожилая толстая казачка в пестрой кофте и украшенной оборками юбке сидела в ободранной бричке и зевала во весь рот. Потом она перекрестилась, тряхнула висящими на шее голубенькими бусами и, презрительно взглянув на башкир, изрекла:

   — Конек-то ваш запаленный, одышливый. Загнали небось, вот и выволокли на продажу. На колбасу только и годен.

   Лошаденка, казалось, поняла реплику казачки. Она покосилась в ее сторону выкаченным радужным глазом и тоскливо заржала Троица приблизилась к телеграфному столбу, на котором имелась табличка «Автобусная остановка». Здесь уже стояла порядочная толпа.

   — Как видите, и мы не лишены благ цивилизации, — заметил дядя Костя. — Два месяца как новые автобусы ходят. Между прочим, советского производства, марки «ЗИС», а до этого итальянские «Фиаты» да французские «Рено» бегали. Вот вам реальное достижение социализма.

   Подошел автобус. Народ, отпихивая друг друга, ринулся в двери.

   — А это — образец местного бескультурья, — прокомментировал Фужеров

   — Потише, куманек, а то могут ненароком разбить пенсне. Люди у нас несколько экспансивны и подчас не должным образом воспринимают критику, — одернул Фужерова дядя Костя. — Давайте и мы будем садиться.

   Кое-как они протиснулись в переполненный салон. Автобус зафырчал, выпустил клуб сизого дыма и покатил в город, подскакивая на многочисленных кочках. Всесвятский с интересом смотрел в окно на бесконечную череду бараков, хибар, строительных площадок.

   — А где же завод?-недоуменно поинтересовался он.

   — За деревьями не видно леса, — отозвался дядя Костя. — Основное производство: домны, мартены, прокатные станы находятся дальше. Отсюда их не видно. Скоро приедем, тогда сподобитесь лицезреть. А сейчас можете взглянуть на знаменитую Гору. Целиком состоит из железной руды. Миллиарды тонн, можете себе представить? А это вот, если интересуетесь, деревообделочный комбинат, или просто ДОК.

   — Приобретайте билеты, граждане! — заверещала кондукторша, бесцеремонно расталкивая пассажиров необъятной грудью.

   — Куда прешь, холера! Ногу отдавила! — закричала стоявшая на ее пути баба с мешком, в котором происходило непрерывное шевеление.

   — Это кто тут шумит? Ты, гражданка, где находишься, и что такое у тебя в мешке?

   — Не твое дело!

   Содержимое мешка явственно хрюкнуло.

   — Свинюшку никак везешь? — деланно изумилась кондукторша. — Свиньям в автобусе проезда нет. И билет ты не взяла. Ну-ка давай выметайся! Сейчас автобус остановлю. Давай, давай, тетка... Вася, притормози, тут одна хамка со свиньей едет.

   — Не имеешь права! — заорала баба.

   — Имею, имею... Давай, лишенка, сходи.

   Автобус остановился. Салон наполнился криками и руганью. Одна часть пассажиров встала на защиту тетки с мешком, другая заняла противоположную позицию. В довершение обеспокоенный своей судьбой поросенок поднял неимоверный визг.

   — Вот так и живем, — тихо произнес в пространство Фужеров.

   Дядя Костя принял активное участие в скандале, встав на сторону той части пассажиров автобуса, которая требовала выдворения бабы с поросенком. Шум продолжался минут пять. Наконец вопящую парочку изгнали из автобуса, и он покатил дальше.

   Скоро добрались до конечной остановки и покинули «гостеприимный экипаж», как звучно выразился Всесвятский.

   — Это центр нашего славного города, — продолжил экскурсию словоохотливый дядя Костя. — Слева здание заводоуправления, чуть ниже центральная заводская лаборатория. Справа гостиница. Теперь посмотрите в другую сторону. Вон тот солидный дом — городской банк. Левее него, через дорогу, ДИТР — Дом инженерно-технических работников. Нечто вроде клуба и театра одновременно. Дальше, круглая крыша — цирк. А вон там, справа, звуковой кинотеатр. Еще правее, видите, крыша виднеется, городское управление НКВД. Теперь взгляните налево. Да-да, в том направлении. Ресторан «Атач» и при нем гастроном. Оба заведения открылись совсем недавно, но уже пользуются большой популярностью среди трудящихся масс. Именно туда мы и направим свои стопы. Кстати, вы упоминали о некой заветной бутылочке. Позвольте полюбопытствовать, каково ее содержимое?

   — В ней коньяк.

   — Одобряю ваш вкус, однако предчувствую, одной бутылки нам будет маловато.

   — Я почти не пью... — отозвался Всесвятский.

   — Все так говорят. Но когда общаешься с новым, интересным тебе человеком, и время, и напитки иссякают незаметно. К тому же нужно позаботиться о достойном угощении. Так что отправляемся в гастроном.

   Пока дядя Костя занимался покупками, Фужеров тихо сказал Всесвятскому:

   — Вы уж, Николай Николаевич, извините моего товарища за несколько развязное поведение. Видимо, пытается произвести на вас впечатление, вот и болтает ? не в меру. ^

   — Ну что вы, Алексей Габриэлович. Вполне достойный человек этот ваш Рысаков. Обладает здоровым чувством юмора, наблюдательностью, за словом в карман не лезет. Кстати, кто он?

   Фужеров замялся:

   — Как бы вам объяснить...

   — Род моих занятий обсуждаете? — спросил незаметно подошедший дядя Костя. — И виконт, конечно же, сейчас поднапустит тумана. Он у нас крайне деликатный господинчик. Так сказать, последний обломок истинного рыцарства. Так вот, чтобы расставить все точки над «1», хочу сообщить: я — игрок. Данное понятие прошу не путать с шулером. Бывает, конечно, передергиваю, не без этого. Но заметьте: игра для меня не средство к существованию, а образ жизни.

   — Да разве это не одно и то же? — усомнился Всесвятский.

   — Конечно, нет. Для иллюстрации моей мысли возьмем, к примеру, хоть вас. Ведь вы занимаетесь своим таинственным промыслом не из меркантильного интереса?

   — Конечно, нет.

   — Вот и я тоже. Мне просто требуется постоянно переживать бурю страстей, уж извините за высокопарный слог. А где в моем возрасте испытать подобное, как не за карточным столом. Для полей брани я не пригоден, для любовных утех тоже. Женской талии я предпочитаю карточную. Остается игра. Наш общий друг виконт увлечен оккультными тайнами. Как говорится, его проблемы. Я же — материалист. Мне нужна синица в руке, лучше в виде козырного туза, а не трансцендентальные журавли в небесах.

   — Весьма образно, — похвалил измышления дяди Кости Всесвятский.

   — Итак, господа-товарищи, я тут прикупил кое-какой снеди. -Дядя Костя тряхнул увесистой сеткой-авоськой, в которой громоздились весьма привлекательного вида пакеты. — Теперь можно и гульнуть.

   — Однако прежде всего дело, — заметил Всесвятский.

   — Вот именно, — поддержал его Фужеров.

   — Да кто же возражает? Сию минуту садимся на трамвай, добираемся до нашей обители, и за дело. Ведь вы же не сию минуту отправитесь ловить ваших вампиров? Сначала, как я понимаю, ознакомитесь с информацией, соберете факты, проанализируете их, а уж там приметесь за работу. Никоим образом не пытаюсь отвлечь вас от общественно полезного занятия. Но поймите и вы старика. Так редко видишь новое, интересное лицо. Также нечасто встречаешь интересного собеседника... Неужели рюмочка-другая отвлечет вас от дела? А знаете, какие деликатесы мне удалось приобрести по блату...

   — Итак, рассказывайте, что у вас стряслось? — произнес Николай Николаевич после того, как они прибыли в обиталище стариков, выпили по рюмочке за встречу и начали закусывать.

   — Да погодите вы с вопросами. Подкрепляйтесь лучше. Ведь с дороги. Силенок нужно поднабраться перед предстоящими битвами, — урезонивал Всесвятского дядя Костя.

   — Я буду вкушать и слушать, а вы излагайте, чего время зря терять. Приступайте...

   — Началось все очень обычно, то есть, конечно, необычно... — начал Фужеров.

   — Ну вот, принялся толочь воду в ступе, «обычно, необычно»... — перебил его дядя Костя. — Началось все с того, что мальчишку соседского укусила в поле змея. Якобы гадюка. Мальчишка вскоре помер, и почти сразу же поползли слухи, что он является по ночам домой. Как у Пушкина...« И утопленник стучится под окном и у ворот...» Только он не утопленник. Что там дальше было, Алексей Габриэлович?

   — Вы ведь все лучше меня знаете, Константин Георгиевич, — обидчиво произнес Фужеров. — Вот и продолжайте в свойственной вам ернической манере.

   — Ага, куманек полез в бутылку, — насмешливо сказал дядя Костя. — Всегда он так, Николай Николаевич. Слова нельзя сказать, как начинаются непонятные обиды.

   — Прошу вас, господа, не нужно ссориться. Давайте лучше примем еще по одной рюмке действительно отменного коньячка, и продолжайте ваше занимательное повествование.

   — Прошу вас, куманек. Больше перебивать не буду. Некоторое время Фужеров угрюмо молчал, наконец не выдержал и вновь заговорил:

   — Так вот. По поселку поползли слухи: вроде мальчик по ночам является домой. Основанием для этого, видимо, послужило поведение родственников покойного ребенка. До сей поры семейство мальчика — общительные, приветливые люди вдруг замкнулись, перестал выходить из дома — словом, повели себя странно. На первый взгляд, казалось, их сломило горе. Однако они вообще забросили свое хозяйство, перестали ухаживать за скотиной... Я, честно говоря, не верил вздорным слухам, пока сюда, в наш дом, не явился некий Хохлов, местный участковый милиционер. Довольно неприятная личность, между прочим. Типичный хам и мерзавец. Советский опричник. Этот Хохлов обратился ко мне с просьбой, даже скорее с требованием отправиться с ним, устроить возле дома Скворцовых — такова фамилия семьи умершего мальчика — нечто вроде засады и выявить, действительно ли мертвый ребенок ходит домой.

   — Почему он обратился именно к вам? — с интересом спросил Всесвятский.

   Дядя Костя хмыкнул, но промолчал.

   — Среди здешних обитателей я слыву чем-то вроде светила культуры.

   — Так-так. Продолжайте.

   — Вместе с этим ужасным Хохловым я ночью отправился к дому Скворцовых. Прождавши некоторое время, мы действительно увидели детскую фигурку, крадущуюся к подворью. Но был ли это именно умерший ребенок, наверняка утверждать не берусь.

   — Что произошло дальше?

   — Хохлов тоже пребывал в растерянности. Наконец он решил идти на могилу мальчика. Это в полночный час, можете себе представить! И стал уговаривать меня последовать его примеру. Однако я отказался.

   — И правильно сделал, — заметил дядя Костя.

   — Правильно или неправильно, сейчас не об этом речь. Однако с той ночи Хохлова больше никто не видел.

   — Весьма интересно, — заметил Всесвятский.

   — Здешние обитатели начали серьезно волноваться. Где-то дня через два несколько местных стариков, возглавляемые неким Валитовым, отправились на кладбище и раскопали могилу. Мальчик, по их словам, лежал в гробу как живой. Валитов забил ему в грудь деревянный кол, причем из тела обильно хлынула свежая кровь.

   — Вот даже как! Вы сами это видели?

   — Сам, естественно, не видел, поскольку участия в походе не принимал. Но мне рассказывал очевидец, тоже здешний житель, Федоров — человек грамотный и серьезный, который заливать не станет. По его словам, он был потрясен. В этом я ничуть не сомневаюсь. Слухи о событиях на кладбище тут же облетели поселок. Толпа жителей ринулась на скворцовское подворье, выволокла обитателей и стала их избивать, а потом подожгла дом и бросила несчастных Скворцовых в огонь. Эти события я имел несчастье наблюдать самолично.

   — Как вели себя Скворцовы?

   — Абсолютно индифферентно, словно и не с ними это происходит. Не убегали, не сопротивлялись... Копошились, словно сонные мухи. Вы даже не представляете, какие страшные минуты я пережил, созерцая весь этот ужас Человеческая жестокость не знает пределов.

   — Хорошо. Как обстояли дела дальше?

   — А никак. На том все и кончилось.

   — Странно. А как давно случились описанные события?

   — Девять дней назад. Я тут же дал вам телеграмму, поскольку знал о вашем интересе к подобным вещам

   — И правильно сделали, что сообщили. Случай действительно уникальный. И все же я кое-чего не могу понять. Неужели власти не отреагировали на подобные события?

   — Дело в том, что наш поселок, здесь его называют Шанхаем, считается в городе местом крайне неблагополучным, рассадником всякого рода преступлений и заразы. Власти давно махнули на него рукой.

   — Допустим, а пропажа милиционера? От этого факта так просто не отмахиваются. Наверняка ведется расследование.

   — Об этом лично мне ничего не известно.

   — Еще вопрос. Что стало с телами этих... Скворцовых?

   — Увезли в морг.

   — Сколько всего было тел?

   — Даже не знаю... Очевидно, все семейство. Сколько же их было?.. Отец с матерью, мальчик и девочка.

   — Вы сами видели: увезли именно всех?

   — Увы, поручиться не могу.

   — Идем дальше. Кто такой этот Валитов, который, как вы рассказываете, раскопал могилу и забил кол?

   — Пожилой татарин, местный житель. Пользуется большим авторитетом в поселке как религиозный человек, поскольку здесь много мусульман.

   — Вы общаетесь?

   — Практически нет. Даже не здороваемся.

   — Придется с ним познакомиться. Еще вопрос. Неужели за время, прошедшее с момента поджога дома, в вашем поселке не произошло ничего экстраординарного?

   — Как будто нет.

   — А есть среди местных люди, которые занимаются колдовством, вообще народной магией?.. Ну, вы понимаете, о чем я говорю.

   — Да, встречаются. Имеется одна старуха, прозываемая Салтычихой. Так ту вообще ведьмой считают. И еще две-три бабки...

   — А мужчины?

   — Таковых я не знаю.

   — Может быть, в последнее время здесь появились какие-то новые лица?

   — Часть населения Шанхая постоянно меняется, люди уезжают, приезжают... Уследить за всеми невозможно.

   — Ясно. — Всесвятский на время прекратил расспросы, задумчиво поглядывал в небольшое пыльное оконце — видно, обмозговывал услышанное.

   Дядя Костя прожевал ломтик копченого сала, вытер губы носовым платком и иронически взглянул на гостя.

   — Вы производите в отличие от некоторых, — сказал он, выразительно кивнув в сторону Фужерова, — впечатление человека серьезного и здравомыслящего. Я, откровенно говоря, ожидал увидеть какого-нибудь странного типа, поэтому в первую минуту и спросил насчет зеленых очков. К тому же вы — типичный русачок...

   Фужеров тяжело вздохнул, но смолчал.

   — Неужели вы всерьез верите в эти бредни?

   — Какие, например?

   — Ну, в вампиров этих... вурдалаков.

   — А как вы сами объясняете происходящее, интересно было бы узнать?

   — Со Скворцовыми?

   — Именно.

   — В отношении мальчика, думаю, он просто стал либо жертвой какого-то заболевания, либо просто находился в глубоком обмороке, что неудивительно, ребенок был тщедушный и малокровный. Впал, так сказать, в летаргический сон. Ведь подобное довольно часто случается, не правда ли? Что касается его родителей, то скорее всего они, потрясенные смертью сына, просто запили. Благо было что пить, поскольку, как почти все местные жители, они варили самогон. Отсюда и их непонятное поведение.

   — Но ведь я лично видел, как умерший мальчик крался в дом, — вмешался Фужеров.

   — Лично видели! Темень стояла непроглядная, сами же говорили. Вы и днем-то не разглядели бы этого огольца, поскольку не знали его в лицо. Мало ли кто шастал к ним по ночам

   — Допустим, а куда тогда делся Хохлов?

   — Вот уж этого я не знаю. Но только не связываю пропажу вашего, с позволения сказать, нового дружка именно со Скворцовыми. Убили, должно быть, уголовнички. Он в каждую щель нос совал, вот и досовался.

   — Никакой он мне не друг, зачем вы напраслину наговариваете?

   — Успокойтесь, друзья, успокойтесь, — оборвал начинающуюся перепалку Всесвятский. — Какой вам смысл без толку препираться! Вначале нужно установить истину, а уж потом действовать. Уважаемый Константин Георгиевич, ваши доводы вполне разумны и логичны. И длительный обморок, и летаргический сон — явления довольно распространенные, а вот факты вампиризма случаются крайне редко.

   — Так вы допускаете существование вампиров?

   — Не только допускаю, но и убедился в этом.

   — Может быть, убедите и меня?

   — Попробую. Но вначале хочу немного разъяснить вам суть вопроса.

   — По роду занятий я историк, археолог... Однажды, между прочим, летом семнадцатого года, при раскопках мне пришлось столкнуться с неким феноменом, объяснения которому в тот момент у меня не имелось. Суть его в следующем Мне удалось обнаружить гробницу некоего существа, другое слово подобрать трудно, которое находилось в состоянии ни жизни, ни смерти. Это был и не летаргический сон, а скорее анабиоз.

   Анабиоз, если не знаете, состояние организма, при котором все жизненные процессы временно прекращаются или настолько замедленны, что отсутствуют все видимые проявления жизни. В природе довольно распространенное явление, но только на низших уровнях. Для микроорганизмов, бактерий, микроскопических грибов это обычная форма существования. Анабиоз у животных был открыт еще Левенгуком.

   Именно он доказал, что беспозвоночные: черви, моллюски, впадая в спячку, могут терять до трех четвертей содержащейся в их организме воды. Как вы знаете, впадают в спячку и различные теплокровные животные, самый крупный из которых медведь. Более того, известны случаи, когда люди засыпают на долгие годы. И потом пробуждаются, если за ними ведется правильный уход. Но то, с чем я столкнулся, пребывало в анабиозе не годы, а столетия. Вначале думал: передо мной мумия. Но, проведя определенные замеры, понял, что в существе теплится жизнь. Существо было захоронено в довольно глубоком подземелье, температура в котором не превышала восьми градусов по Цельсию. Место там очень сухое. Температура внутри тела существа не соответствовала температуре окружающей среды, а была на два градуса выше.

   — Возможно, ее поднимали процессы внутреннего гниения? — высказал предположение Фужеров.

   — Всякое гниение отсутствовало. По своей фактуре, как верно подметил один молодой человек, существо напоминало гуттаперчевую куклу и выглядело как мужчина лет тридцати... — Всесвятский схватил свою рюмку и залпом выпил. — В тот момент я посчитал, что сделал открытие мирового значения, но радоваться было рано. В один прекрасный день существо исчезло. Как говорится, с концами. Никаких следов, ни малейших признаков, что кто-то пришел и забрал его, не имелось. И тогда я начал размышлять, что бы это могло быть. Захоронению, по некоторым признакам, на основании сделанных вокруг него археологических находок, примерно полторы тысячи лет. Мне было известно, что в тех местах, а именно в низовьях Волги, в те времена обитали племена, позднее откочевавшие в Центральную Европу и ставшие предками современных венгров. И тут-то у меня родилась на первый взгляд совершенно фантастическая мысль о вампирах. Ведь именно в Центральной Европе наиболее распространены легенды о вампирах. Западнее рассказы о них появились только в восемнадцатом-девятнадцатом веках. Зато среди мадьяр и тамошних славян они бытуют начиная с раннего Средневековья. Возникает вопрос, почему именно в Трансильвании рассказы о вампирах имеют наиболее устойчивый характер? Если это выдумки, то откуда столь четкая географическая привязка? Я начал изучать вопрос. К сожалению, наставшие смутные времена не очень способствовали моим изысканиям, однако, как я впоследствии убедился, именно они доказали правоту моих мыслей. Но об этом дальше.

   Итак, вампиры. Кто же это такие?

   Начнем с этимологии слова. Что, собственно, оно означает? Во всех славянских языках оно звучит очень похоже. Но если бы только в славянских. Венгерский язык угро-финской группы имеет совсем иную речевую конструкцию, нежели славянские, но слова «упырь» и «вампир» явно имеют один корень. И в тюркских языках — турецком, татарском, башкирском — данное понятие именуется похожими по звучанию словами. Например, в турецком: убур — ведьма. Значит, первоначальное имя было общим для всех народов, населявших Балканы, Анатолию, Восточную Европу и Поволжье. Предки всех их пришли сюда из глубин Азии. И тут меня осенило. Слово «упырь»-«убур» очень напоминает древнерусское «обр». Так в русских летописях называют аваров. Это был большой племенной союз, разнообразный по этническим компонентам. В середине шестого века от рождества Христова авары вторглись в степи Западного Прикаспия и далее в Северное Причерноморье, Подунавье и на Балканы. Тогда же в Паннонии был создан аварский каганат. Просуществовал он недолго. Через сто пятьдесят лет авары полностью исчезли с европейского небосклона, растворившись в окружающих их народах. В древнерусских летописях даже приводится поговорка «погибаща аки обр». То есть погиб внезапно, вследствие какой-то страшной катастрофы. Чем объяснить быструю гибель столь мощнейшего племени? Современные историки видят в причинах крушения аварского каганата непрерывные войны с соседями и совершенно неразвитую экономику, поскольку авары были кочевниками и не имели собственной инфраструктуры. В летописях гибель обров тоже объясняют войнами, но, кроме этого, еще чем-то столь страшным, о чем прямо даже сказать боязно. Я предполагаю, что среди обров-аваров имелась некая группа, которой внутри племени дали табуированное наименование «вампир». Для других же народов понятие «вампир» распространилось, собственно, на всех обров, отсюда и общность звучания этого слова для многих языков. Обры растворились среди других народов, но сами вампиры не исчезли. Время от времени возникали весьма зловещие личности, наиболее известный из которых — граф Дракула... Дядя Костя откровенно зевнул.

   — Вам, кажется, надоела моя лекция, — поинтересовался Всесвятский.

   — Нет-нет, продолжайте, Николай Николаевич! — с жаром воскликнул Фужеров.

   — А мне, не буду скрывать, неинтересно, — отозвался дядя Костя. — Все эти дела минувших лет, преданья старины глубокой попросту скучны. Вы уж извините за бестактность, но меня, как хозяина стола, угнетает то обстоятельство, что сохнет сыр, между прочим, голландский, заветривается замечательное сало, а главное, не уменьшается уровень коньяка в бутылке. Вот вы в процессе повествования довольно лихо замахнули рюмаху...

   — Прошу прощения, увлекся, разгорячился...

   — Незачем извиняться, все было сделано правильно и своевременно. Так давайте же повторим, только синхронно и не впопыхах. А потом закусим. Длительные задушевные беседы хороши на сытый желудок.

   После трапезы, сопровождавшейся умеренными возлияниями, разговор сам собой вернулся в прежнее русло.

   — Допустим, в наших краях действительно завелся вампир, — несколько иронически начал дядя Костя, — но одного понять не могу: почему именно здесь, в Соцгороде, а не на какой-нибудь более подходящей для этого периферии? Ведь, согласитесь, дорогой Николай Николаевич, от Трансильвании мы находимся довольно далеко. И климат у нас не особенно располагает, и нравы здешние далеки от идеала.

   — Ошибаетесь, Константин Георгиевич, — мягко ответствовал Всесвятский. — Вот как раз условия для него вполне благоприятны, даже будто специально созданы.

   — То есть?

   — Да как же. Церквей здесь нет. Окрестная земля не освящена. Народ попадается самый разный.

   — Вы хотите сказать: вся эта религиозная мура, тот самый опиум для народа, отпугивает нечисть?

   — Несомненно.

   — А я думал, вы — ученый-практик, а отнюдь не оккультист. Рассказы ваши поколебали меня в этом убеждении. А мистические байки и вовсе настраивают меня скептически. Вы еще скажете, что вампир боится креста и молитвы во имя господа

   — Инфернальные силы, несомненно, сторонятся истинной веры, на какой бы религии она ни базировалась. Заметьте, в любой религии, будь то христианство, ислам, иудаизм, присутствуют силы зла, которые постоянно вмешиваются в человеческую жизнь. Только вера может охранить от дьявола и многочисленных его проявлений и воплощений.

   — Нет никакого дьявола. Самый страшный зверь — человек! — заявил дядя Костя.

   — Так-то оно так, но что побуждает человека творить зло? — вмешался Фужеров.

   — Если что и побуждает, — отозвался дядя Костя, — то только отсутствие морали и совести.

   — То есть души?

   — При чем тут душа?! Нет в человеке понятия о морали. Не воспитали! Вот он и вытворяет...

   — А большевики?

   — Их-то с какой стати вспомнили?

   — Да как же! Большинство из них — люди образованные. Гимназии кончали, университеты...

   — Ну и что? При чем тут гимназия?! Или вы хотите сказать, что преподавание закона божьего автоматически делает человека духовнее, нравственнее? И я учил Закон Божий, но ничего, кроме скуки, у меня он не вызывал. Личность формирует бытие, а не древние, пусть даже высокохудожественные, легенды.

   — Но позвольте!..

   — Погодите, товарищи, — попытался успокоить спорящих Всесвятский.

   — Почему вы нас то господами, то товарищами величаете?! — накинулся на него дядя Костя.

   — Да потому, что вы, уж не обижайтесь, точная копия тех типов, о которых пишет в своих фельетонах в «Правде» Михаил Кольцов, — засмеялся Всесвятский. — Одной ногой стоите в прошлом, другой — в настоящем. Как говорит старушка в кольцовском фельетоне: «На Москве церковных куполов-главок было сорок сороков. Теперь столько же контор, учреждений, главков. Кланялись главкам, поклонимся и главкам». Ваши споры — яркая тому иллюстрация. Удивительно, но идеология разъедает ваши воззрения, как ржа железо.

   — Ошибаетесь, Николай Николаевич, — с обидой произнес Фужеров. — Вот, может быть, господин Рысаков дал слабину, а я как не принимал большевиков, так и не принимаю.

   — Но ведь я не утверждаю, что вы вдруг полюбили советскую власть. Однако таких, как вы, очень много. Мало ли что не любите. Однако живете по ее законам, мыслите ее категориями, а ваш критицизм этот факт только подтверждает.

   — А вы сами, милейший Николай Николаевич, как относитесь к существующему строю? — ехидно поинтересовался дядя Костя.

   — Я ждал этого вопроса. Отвечаю: вполне лояльно.

   — Как! — воскликнул Фужеров. — Неужели деяния большевиков оставляют вас равнодушным? Или, может быть, они вам симпатичны?

   — Я смотрю на происходящее как на нечто неизбежное, неподвластное общепринятой логике, руководствуясь тезисом: «На все воля божья». Любые попытки дать нынешней действительности ту или иную оценку с точки зрения человеческой морали в корне неверны. Это как со сменой времен года. Кончилось лето, наступила зима... Хорошо это или плохо? Для кого как. Но в целом осуждай или принимай — ничего от этого не изменится. Даже спустя сотни лет невозможно дать категоричную оценку тому или иному историческому явлению. Вот, скажем, как вы относитесь к крещению славян при князе Владимире Красное Солнышко? Как известно, его склоняли в свою веру не только христиане. Мы не знаем, как могло повернуться дело, сделай он обрезание. Идем дальше. Монгольское нашествие. Тоже неисчислимые беды принесло. Но в результате родилась новая нация — русские. А правление Ивана Грозного, Смутное время, реформы Петра?.. Ведь количество жертв исчислялось сотнями тысяч. Можно привести и другие примеры, более близкие нашему времени. Что было бы, победи Наполеон? Или по какому пути пошла бы Россия, удайся замысел декабристов? На эти вопросы ответа нет и быть не может. Конечно, жертвы огромны, но ведь действительно рождается новое общество, новое государство. Оно взяло за образец имперское мышление и само рано или поздно станет империей. Возведение вашего города и подобных ему городов укрепляет его мощь, усиливает обороноспособность. Вспомним минувшую войну. До августа 1914 года Россия была на подъеме, что, собственно, и подвигло царя вмешаться в очередной балканский конфликт. Имелась уверенность в собственных силах. И что в результате? Крах и агония власти. А почему? Силенок у народа не хватило? Неправда! Виновата никуда не годная система управления, отсутствие дисциплины и неумение концентрировать силы. Вот большевиков, помнится, постоянно упрекали за заключение похабного Брестского мира. А ведь они сделали единственно правильное в данной ситуации. Еще немного, и над Зимним дворцом развевался бы германский флаг. Нет, Ленин — гениальная личность!

   — И это говорит человек, утверждающий, что верит в бога, — насмешливо произнес дядя Костя. — Сами себе противоречите. Не кто иной, как большевики, разрушают храмы, уничтожают и ссылают священников, разгоняют паству.

   — Видите ли, Константин Георгиевич, град божий всегда находится в противоречии с градом мирским, и я не могу подобно Тертуллиану сказать: «Верую, потому что абсурдно». Напротив, вера моя только укрепляется в испытаниях. Первые христиане в эпоху Нерона и Тиберия тоже подвергались многочисленным гонениям, но на их страданиях и жертвенности выросло здание церкви.

   — Но раз духовное и мирское находится в непрерывном противоречии, — вступил в полемику Фужеров, — то, значит, всякая власть от дьявола?

   — А дальше вы скажете, что поскольку власть порождается человеческими взаимоотношениями, то выходит, и сам человек — порождение дьявола. Как трактовали богомилы: господь бог отерся ветошкой и бросил ее на землю, а дьявол подхватил грязную тряпицу и создал из нее человека, — произнес Всесвятский. — На это я могу лишь ответить: деяния господни неисповедимы...

   — И тем самым уйти в кусты, — засмеялся дядя Костя. — Давайте закончим богословскую дискуссию и вернемся к прежней теме. Я не получил разумного ответа, почему именно здесь появился вампир?

   — А почему здесь появились вы? — поинтересовался Всесвятский и сам же ответил: — Просто-напросто желаете раствориться в здешней кутерьме, не привлекать к себе внимания. Вот и он руководствуется тем же принципом. Для него главное — как можно дольше не привлекать к себе внимания. И он может действовать довольно долго, не привлекая к себе внимания. Достаточно укусить одного человека, а уж от него зараза начнет распространяться дальше. Своего рода эпидемия, вроде чумы. В вашем случае, если, конечно, мы действительно имеем дело с фактом вампиризма, все началось с мальчика. И не будь поблизости толкового, опытного и в то же время решительного человека, этого старика с татарской фамилией, о котором вы рассказывали, уже было бы заражено достаточное количество жителей.

   — Но где может скрываться этот вампир? — спросил Фужеров.

   — У него имеется гнездо. Где оно находится — предстоит выяснить. Но главное в другом У вампира имеются помощники. Сами они вампирами не являются, но верой и правдой служат своему хозяину. Ведь вампир может действовать только ночью. Солнечный свет для него смертельно опасен. Значит, его каким-то образом привезли сюда.

   — Откуда же берутся эти, с позволения сказать, помощнички? — поинтересовался дядя Костя.

   — Трудно сказать наверняка. Возможно, они принадлежат к некой древней секте, на этот счет существуют разные гипотезы.

   — Гипотезы?.. Что же, по данному вопросу существует научная литература, какие-то исследования?..

   — Не считая художественных книжек, которые в подавляющем большинстве высосаны из пальца, мне известен всего лишь один серьезный труд, принадлежащий перу некоего профессора Ван Хеллсинга. Он был написан в конце прошлого века и вышел крайне небольшим тиражом в Антверпене. Книга очень редкая, поскольку почти все ее экземпляры через подставных лиц были скуплены Ватиканом.

   — Почему так?

   — Во-первых, Ватикан ведет собственную борьбу с вампирами, которая крайне засекречена.

   — Ну и слава богу, пускай себе борются. Но ведь необходимо оповестить широкие массы населения о надвигающейся угрозе.

   — Ирония ваша, Константин Георгиевич, не вполне уместна. Угроза действительно имеется. А причины, по которым католическая церковь засекретила всякую информацию о вампирах, следующие: само существование подобных явлений отрицается церковью, приравнивающей их к обычным глупым суевериям. Признай официально церковь вампиров, тут же возникают вопросы. Если есть данный вид нежити, значит, и все остальные: оборотни, призраки, демоны, разные там мелкие формы вроде домовых, ундин и так далее, тоже имеют место. То, что считалось вымыслом недалеких людей, — реальность. И главное, если темный мир существует, то защитная и спасительная роль религии — блеф.

   — Более-менее ясно, — сказал дядя Костя. — Еще вопрос: как собираетесь действовать?

   — Вначале обязательно должен побеседовать с этим стариком-татарином.

   — Валитовым.

   — Да. Потом, если факт вампиризма действительно подтвердится, необходимо выяснить, сколько трупов семейства Скворцовых доставлено в морг. Подозреваю, что кто-то из Скворцовых мог уцелеть. Хорошо бы выяснить, где произошло захоронение трупов, и обстоятельства, этому сопутствовавшие.

   — Будете раскапывать могилы? — поинтересовался дядя Костя.

   — Если тела значительно повреждены, они не представляют опасности. Тем более что эти Скворцовы скорее всего даже не стали настоящими вампирами. То есть соответствующие инстинкты у них уже пробудились, но полного превращения не произошло. Суть тут в следующем: мальчика кусает подлинный вампир. И он почти сразу же превращается в нежить, но укус самого мальчика несколько слабее по действию, чем укус Хозяина. Требуется определенное время на полное превращение.

   — Сколько?

   Всесвятский пожал плечами:

   — Для кого как.

   Разговор сам собой сник. Фужеров зевнул, дядя Костя повертел в руках пустую бутылку, вздохнул, но ничего не сказал. Он подобрал со стола последний, совсем засохший кусочек сыра, отправил его в рот, потом вновь выразительно вздохнул.

   — Может, за самогонкой сходить? — неуверенно спросил он.

   — Я — пас, — сказал Всесвятский. — А как насчет ночевки? На постой пустите?

   — О чем разговор! Коли устраивает наша халупа — милости просим. Я вот раскладную кроватку из детского садика притащил...

   — А это никого не ущемило?

   — Не волнуйтесь, ребятишки на даче. Ложитесь и отдыхайте на здоровье. Сейчас я вам ее разложу и застелю, а вы пока подышите воздухом.

   Всесвятский вместе с Фужеровым вышли из домика и уселись на скамейке в палисаднике. Стояла ночь. Ее можно было бы назвать тихой, если бы не мерный гул

   — Что это шумит? — спросил Всесвятский.

   — Завод работает. Мы и внимания не обращаем. Гудит и гудит себе. Вроде как и нет его.

   Внезапно полнеба озарилось зловещим багровым светом.

   — Последний день Помпеи, — прокомментировал Всесвятский. — Извержение началось?

   — Шлак в отвалы сливают.

   — Прямо преисподняя. Неудивительно, что это место притягивает инфернальные силы.

   — Неужели вы действительно симпатизируете большевикам? — поинтересовался Фужеров. Видно, состоявшийся разговор не давал ему покоя.

   — В принципе, да.

   — Вот уж никак не ожидал.

   — Я уже высказывал свою точку зрения на данный вопрос: всякая власть от бога. Есть еще одно изречение: «Каждый народ имеет таких правителей, которых заслуживает». Первый тезис идеалистический, второй — материалистический. Выбирайте какой угодно. На сегодня довольно споров, пора на боковую.

   В эту минуту откуда-то издалека послышался истошный вопль: «Помогите, убивают!»

   — Как это понимать? — недоуменно спросил Всесвятский.

   — Не стоит обращать внимания. Здесь почти каждый вечер можно услышать подобное.

   — Может быть, человек действительно в беде?

   — А что поделаешь, если даже и так? На помощь бежать, так скорее всего схлопочешь нож под ребра. Возможно, ребятишки балуются. Крики вроде со стороны бывшего скворцовского подворья раздаются. Пойдемте-ка лучше в дом

   На следующее утро Фужеров и Всесвятский отправились к Валитову.

   — Только думаю, не будет он с незнакомыми людьми разговаривать, — неуверенно предположил Фужеров.

   — Почему?

   — Старик себе цену знает, пользуется большим авторитетом и разборчив в знакомствах. К тому же тема для беседы довольно странная.

   — Посмотрим, — отозвался Всесвятский. Они подошли к дому, который выгодно отличался от окружающих халуп своей чистотой и основательностью, хотя был сооружен из тех же материалов, что и остальные строения. Шпальные стены аккуратно обиты дранкой и оштукатурены, крыша покрыта железом, в палисаднике несколько кустов сирени.

   В ответ на стук в калитку показался здоровенный парень лет шестнадцати — внук старика Хасан. Читатели уже с ним встречались. Он настороженно посмотрел на непрошеных гостей.

   — Деда твоего хотим повидать, — сообщил цель визита Фужеров.

   Хасан кивнул и скрылся в доме. Скоро на пороге появился сам старик Валитов. Одет он был по-домашнему: в просторную белую рубаху навыпуск, подпоясанную тонким кожаным ремешком с серебряными бляшками, шаровары и туфли-шлепанцы без задников. На голове зеленая шапочка, напоминающая тюбетейку.

   Он вежливо ответил на приветствие, вопросительно оглядел пришедших, но разговора сам не начинал.

   — Я... мы... — неуверенно начал Фужеров, — пришли вроде как за советом.. Или за консультацией. Мой товарищ — специалист по... как бы выразиться...

   — Погодите, Алексей Габриэлович, — оборвал его Всесвятский. — Послушайте, уважаемый, я специально приехал в ваш город, чтобы разобраться в происходивших недавно событиях.

   — Хасанчик, принеси урындэк, — попросил Валитов, обращаясь к внуку. Парень вынес из дома два табурета и поставил рядом с лавочкой, на которую опустился старик.

   — Садись, гости. Говори вопрос.

   — Не можете ли вы, уважаемый, помочь в следующем.. То, что произошло в вашем поселке, вызвано появлением здесь некоего существа, обозначим его как Хозяин.

   — Хозяин? — переспросил Валитов. — Ага, понял. Ты так называешь убыр. Продолжай.

   — Так вот. Вы, как я слышал, предприняли определенные действия... по уничтожению последствий деятельности этого Хозяина.

   Валитов молча кивнул.

   — Но вы уверены, что удалось уничтожить всех?

   — Я не знаю, думаю, нет. Девчонка, похоже, остался. Теперь я сам хочу вопрос. Зачем тебе это нужно? Опасно, очень... Можешь погибнуть. Мне что, я старый... А вот они... — Валитов указал рукой на стоявшего неподалеку Хасана. — Дети. Их жалко. Могут в беда попасть.

   — Вот для этого и нужно уничтожить нечисть.

   — Не понимаешь. Нечисть, как ты говоришь, это одно, а другое -власть. Она еще страшнее. Начнут разбирать, как, почему... И голова с плеч полетит.

   — При чем тут власть?

   — Как при чем?! Милиция пропал. Хохол этот. Теперь другой...

   — Какой другой? — изумленно спросил Фужеров.

   — Вчера по поселок один ходил парень... С точилой. Ножи точил. Думаю, он тоже милиция.

   — Неужели милиционер?

   — Точит хорошо, умело... Но рука больно чистый, без мозоль. И глаз шустрый, по сторона бегает. Парень этот остановился у Салтычиха. Вечер гулять пошел. И пропал. Точила есть, парень нет. Куда делся? К девка ходил? Нет, к Скворцам на участок. Потом там крик слышали: «Спаси, помоги...» Он и кричал. Так вот. Один милиция пропал, теперь второй. Большой непорядок. Начнут искать. Шум будет много. Долго говорить не

   станут. Виновник нужен. Арестуют, потом тюрьма. А убур, девочка, должно, в погреб сидит. И Хохол тоже. А где главный, не знаю. Знаю, точно есть, а где? — Старик развел руками. — Может, я виноват, что начал все. Но иначе мальчишка весь Шанхай перекусал. Выход не было. Теперь дома сидеть буду. И своим прикажу. И тебе совет: уезжай. Человек ты хороший, по глаза вижу, иначе и говорить не стал, но пропадешь. Не те, так другие тебя съедят.

   — Не съедят, — отозвался Всесвятский.

   — Как знаешь. Если помощь будет нужен, приходи, а пока все. — Валитов кряхтя поднялся и направился в дом.

   — Теперь куда? — спросил Фужеров.

   — Давайте сходим в морг, узнаем про дальнейшую судьбу тех людей, погибших на пожаре.

   — Идемте. Тут, собственно, недалеко. И что вы скажете о результатах общения с Валитовым?

   — Старик во многом прав. Если действительно пропали два сотрудника органов, то шум поднимется большой. Причем очень скоро. Начнутся облавы, проверки документов...

   — И у вас могут возникнуть неприятности.

   — Документы у меня в порядке. Приехал с целью сбора материалов для книги по истории здешнего края, на сей счет имеется командировочное удостоверение.

   — Липа?

   — Нет, почему же. Я — научный сотрудник краеведческого музея города Кинешма. А с какой стати остановился именно у вас? Так это понятно — в целях экономии. Музей — не самая богатая организация. За себя я спокоен, а вот за вас несколько волнуюсь. Всяко может обернуться. Хотя, возможно, проверки спугнут Хозяина, а значит, раскрыть его будет проще. Во всяком случае, времени у меня немного, и действовать придется весьма активно. Старик прямо сказал: девочка может сидеть в погребе. Если и милиционер Хохлов стал вампиром, он может находиться там же. Но, прежде чем спускаться туда, нужно все тщательно изучить. Что касается этого точильщика, то и здесь Валитов скорее всего прав. Парень, видимо, решил проверить какую-то информацию, вот и полез наобум, как муха в паутину. За что и поплатился.

   — Может быть, зря я вас вызвал сюда? — удрученно спросил Фужеров.

   — Почему зря? Хлопот я вам не доставлю, а для меня происходящее крайне интересно. Ладно, оставим пока сомнения, ведите в больницу.

   Шанхай скоро кончился, и они вышли на пустырь, отделяющий его от другого, значительно более крупного поселка, застроенного уже не времянками, а капитальными бараками.

   На пустыре кипела жизнь: ребятишки поменьше играли в лапту, подростки азартно гоняли тряпичный мяч, а совсем взрослые парни старались царским пятаком попасть в уложенную посреди большого плоского камня стопку монет.

   — Сколько здесь детворы, — одобрительно произнес Всесвятский, когда пробегавшая мимо девчушка лет двенадцати, уворачиваясь от мяча, чуть не сбила его с ног.

   — А что толку? — отозвался Фужеров. — Кто из них вырастет?

   — Как кто? Граждане Страны Советов. Нормальные в большинстве своем люди.

   — Лучше бы по деревням сидели.

   — Плели лапти да водили хороводы, — засмеялся Всесвятский. — Кстати, а что это впереди за здание? — указал он на огромный по здешним меркам трехэтажный корпус с полностью застекленным фасадом, больше похожий на промышленный цех.

   — Местный металлургический вуз. Так сказать, пролетарский университет. Открылся совсем недавно.

   — Вот видите. Кто-то из этих ребят выучится на инженера, может быть, станет большим человеком, скажем, директором здешнего завода или даже министром. Мне ваш пессимизм непонятен. Совершенно иная порода новых, энергичных, счастливых людей рождается на глазах, а некоторые впадают в уныние и критиканство. Сады цветут, и жизнь налаживается. Вон бежит по рельсам трамвайчик, а ведь еще пяток лет назад здесь лишь суслики скакали.

   — По-вашему, в Соцгороде рай земной? Как пишут в нынешних газетках: апофеоз молодости и труда. Да завод и город на костях строятся. Кругом лагеря для разного рода неблагонадежных элементов, а проще говоря, тех же крестьян, живших чуть получше, чем соседи. И вот этих несчастных согнали сюда и, дав в руки лопату, превратили в бесплатную рабочую силу. Понятно, что кто-то должен возводить такую махину, но рабский труд всегда приводил к апатии, застою и в конечном итоге к краху государства.

   — Скорее всего вы правы, — охотно согласился Всесвятский, — но всему есть начало и всему есть конец. Или, словами широко известной книги, — время собирать камни, время разбрасывать камни... Я понимаю ваше беспокойство о будущем, но и в настоящем дел хватает. Делайте для его улучшения то, что в ваших силах, и поменьше предавайтесь сомнениям и унынию.

   Так, болтая о разных разностях и разглядывая окрестности, парочка подошла к баракам, в которых раз-мещалась городская больница.

   — Побывал я тут с полгода назад, — стал рассказывать Фужеров, — зубы, между прочим, лечил и узрел следующую картину. Возле родильного отделения стоит здоровенная бочка. Я из любопытства заглянул туда и что увидел... О ужас! В ней находились... как бы поделикатнее выразиться... отходы после рожениц. И не только в бочке. Рядом валялся вмерзший в землю послед. О какой уж тут санитарии можно говорить!

   — И вновь вы драматизируете. Приведенный вами факт, конечно, вопиющее безобразие. Но это — частность. А в целом можно с уверенностью констатировать: охват медицинской помощью населения несоизмерим с дореволюционными временами. Снижается порог смертности, проводится всеобщая вакцинация...

   — Да вы пропагандист, — усмехнувшись, сказал

   Фужеров.

   — Я оптимист. Все появится: и благоустроенные больницы, и высококвалифицированный персонал...

   — Да, я не спорю. Но когда, когда?!.

   — Скоро. Да здравствует солнце, да скроется тьма! Отличный девиз. Весьма подходит к роду моих занятий. Где тут морг?

   — Вон тот маленький барак на отшибе. Значит, говорите, солнце? Ну-ну.

   Объявление на дверях барака гласило: «Трупы выдаются родственникам только с трех до пяти».

   — Кратко и доходчиво, — прокомментировал Всесвятский.

   — Вам чего, товарищи? — спросил сидевший возле входа немолодой мужчина в грязном, заляпанном кровью белом халате, куривший махорочную самокрутку. — Если за покойничком явились, то рановато.

   — Мы по другому вопросу, — сказал Всесвятский. — Хотим узнать, что стало с трупами неких Скворцовых.

   — А вы, собственно, кто?

   — Родственники.

   — Чего же сразу не обратились? — Мужчина сделал длинный смачный плевок, затянулся напоследок и щелчком отшвырнул окурок.

   — Дело в том, — продолжал Всесвятский, — что я только сейчас приехал сюда по вызову.

   — А документик имеется? — не отставал бдительный медик.

   Всесвятский извлек объемистый бумажник, достал оттуда бланк с наклеенным текстом и помахал перед носом мужчины:

   — Вот телеграмма, а вот целковый, — на свет явилась мятая купюра, — он ваш, если сообщите подробности.

   — Какие такие Скворцовы? — насупился мужчина, косясь на рубль. Бдительность боролась в нем с жадностью.

   — Сгорели во время пожара,

   —Ага, — вспомнил мужчина. — Так это когда случилось. Недели две как... Помню, помню. Мужик и баба...

   — А не больше? Еще девочка должна быть и мальчик.

   — Нет, в точности двое. Остальные, видать, полностью сгорели. Не привозили других.

   — Вскрывали их?

   — Для чего? Причины налицо. Да и обгорели сильно. Пришел следователь, зафиксировал факт смерти, и привет. Давай рупь.

   — Погодите. А странностей никаких замечено не было?

   — Каких еще странностей? Я же говорю: выглядели они жутко, прямо головешки. Долго тут не лежали. Сволокли их на кладбище и закопали в общей могиле, как безхозных.

   — Итак, факты подтвердились, — задумчиво произнес Всесвятский, когда они отошли от строгого медика. — Захоронены не все члены семейства Скворцовых. Напомните еще раз, сколько их было всего?

   — В доме проживало пять человек: двое взрослых и трое детей. Старшая девочка лет четырнадцати, потом мальчик, кажется, его звали Пантелеем, еще один мальчик, тот, что якобы был укушен змеей.

   — А похоронили только троих. Значит, не считая первого, куда-то делись еще двое детей. Возникает вопрос: куда? К ним нужно присоединить двух пропавших мужчин. Итого уже четверо. Их в первую очередь и предстоит найти.

   — Да где же искать? — растерялся Фужеров.

   — Координаты известны. Погреб. Вот туда и отправимся.

   — Не боитесь? — поинтересовался Всесвятский, когда они приблизились к сгоревшему подворью.

   — Да как-то... Есть немного. — Фужеров нервно вертел по сторонам головой, словно опасался, что за ними следят.

   — Тогда лучше идите домой. Зачем лишний раз привлекать к себе внимание? Я самостоятельно постараюсь во всем разобраться. К тому же имею определенный опыт.

   — Неудобно как-то, — тоскливо произнес Фужеров. — Втравил вас в это дело — ив кусты.

   — Откровенно говоря, вы просто будете мне мешать. Погреб небольшой. Если там их несколько, то вообще не повернешься.

   — Но ведь это опасно?

   — Днем не особенно. Хотя, конечно, всякое может случиться. Но если и вы спуститесь вместе со мной, опасность вдвойне возрастает. Если вас мучают угрызения совести, то совершенно напрасно. И еще, вдвоем нам здесь крутиться не следует. Вас знают, меня нет. Меньше привлекайте к себе внимания. Этот старик Валитов прав в том смысле, что самое опасное нынче — обращать на себя внимание властей. Поэтому спокойно идите домой.

   Фужеров помялся, но последовал совету, и Всесвятский остался один. Для начала он внимательно огляделся. Бывшее обиталище семейства Скворцовых представляло собой удручающее зрелище. На пепелище торчали обугленные столбы, валялись куски закопченного, покореженного железа, но даже не сам вид руин вызывал тягостное чувство, а ощущение того, что весь этот ужас произошел не случайно, а сотворен волею людей, совсем недавно считавших Скворцовых добрыми соседями. Двор был перепахан сотней ног, небольшой огородик, где хозяйкой тщательно лелеялись огурцы, помидоры, морковь и прочая зелень, полностью вытоптан. Даже несколько чахлых кустов смородины и малины вырваны с корнем.

   — Словно Мамай прошел, — вслух произнес Всесвятский.

   — Эй! — услышал он позади и обернулся. Поодаль стоял рослый круглоголовый парень, в котором Всесвятский узнал внука Валитова — Хасана.

   — Чего тебе?

   — Дед прислал на помощь. Говорит: ступай, если нужно, сделай что скажет.

   — Спасибо. Послушай, это ты ходил со стариками на кладбище?

   Хасан молча кивнул.

   — Своими глазами все видел? Новый кивок.

   — Однако ты неразговорчив.

   Парень пожал плечами:

   — А чего говорить? Увидишь раз, спрашивать долго не захочешь.

   — Тогда зачем сюда пришел?

   — Я же сказал: дедушка приказал. Как не прийти.

   — Не страшно? Хасан поморщился:

   — Слишком вопросов много. Страшно, не страшно... Какая разница. Раз нужно, буду тут.

   — Ты прав, извини. Если пришел помочь, слушайся меня во всем. Значит, будем делать так. Сейчас я в погреб полезу, а ты страхуй наверху. Главное, чтобы сюда не подошел посторонний. Никого не подпускай.

   Всесвятский раскрыл свой саквояжик, достал оттуда огарок толстой свечи и спички.

   Рывком растворил люк погреба и заглянул внутрь. Лучи полуденного солнца упали внутрь, но высветили только первые ступеньки уходящей вниз лестницы.

   — Ничего не видать, — произнес Всесвятский и зажег огарок. Тот загорелся коптящим пламенем, и воздух наполнился густой едкой вонью, в которой явственно доминировал чесночный дух.

   — Возьми свечку, — попросил Всесвятский. — Когда спущусь, подашь ее мне. — Он осторожно ступил вниз, перед тем как спуститься на следующую перекладину лестницы, несколько раз ударил по ней ногой, проверяя крепость. Наконец поднял голову вверх и крикнул: — Давай свечу!

   Огарок неверным светом озарил часть погреба, и по царившему разгрому можно было понять, что совсем недавно здесь происходила жестокая борьба. На полу — пустые горшки и бутылки, осколки стекла, лопнувшие банки, из которых растеклись соленья и маринады. Тут же среди битых бутылок валялись Электрический фонарик и «наган».

   Всесвятский осторожно переступал через препятствия, огарок больше коптил, чем давал света, однако в закроме для картофеля он различил силуэт лежащего человека. Это был мужчина.

   — Один есть! — сообщил он наверх.

   — Чего? — послышался голос Хасана. Всесвятский подхватил тело под мышки и рывком вытащил его из закрома.

   — Вытаскивать сейчас будем, — сообщил он наверх. — Принимай.

   С трудом мужчина был вытащен из погреба.

   — Все? — спросил Хасан.

   — Погоди, сейчас других поищу. Ты этого в тень оттащи. — Всесвятский вновь поднял огарок и стал по очереди освещать каждый угол. Воздух в погребе, и до этого затхлый, смешавшись с вонью от коптящей свечки, стал настолько тяжелым, что исследователь закашлялся до слез. Превозмогая удушье, он продолжал искать почти на ощупь. Наконец возле бочки Всесвятский разглядел тщедушное тельце. Он поднес свечу к самому лицу. Глаза девочки оказались закрыты, но на мертвую она не походила. Лицо имело здоровый цвет, на щеках играл яркий румянец, который при жизни вряд ли присутствовал. Неожиданно она повела носом и чихнула, глаза широко распахнулись, а рот ощерился. Всесвятский внимательно всмотрелся в ее лицо. В нем не присутствовало ничего человеческого. В глазах читалась лишь неукротимая свирепость и злоба, на верхней челюсти хорошо заметны небольшие клыки.

   — Все ясно, — пробормотал Всесвятский. Сомнений не оставалось. Он действительно имел дело с вампиром. Но нужны свидетели. Парень, который находится наверху, — не в счет. Ему вряд ли поверят. Вот если бы присутствовал его дед, да и не он один.

   — Послушай! — крикнул он. — Я нашел девчонку.

   Сбегай, приведи сюда своего деда и... — Всесвятский на минуту задумался... — приведи еще тех двух стариков, у которых я остановился. Только как можно быстрее. Ты мне можешь понадобиться.

   — А вы там как? — в свою очередь, спросил Хасан. — Один справитесь?

   — Думаю, да. Но все же постарайся обернуться как можно быстрее.

   Парень убежал, а Всесвятский вновь обратил свой взор на вампира. Существо, которое раньше было девочкой, тяжело зашевелилось и попыталось подняться. При этом глаза неотрывно смотрели на Всесвятского, а рот издавал злобное шипение.

   — Потише! — прикрикнул тот и сунул под нос вампиру свечу. Существо отпрянуло, лицо его перекосилось, рот и глаза закрылись.

   — Ага, не нравится, — злорадно пробормотал Всесвятский. — То ли еще будет. — Он стал водить свечой вокруг лица вампира. Существо издало громкий вопль и попыталось броситься на своего мучителя, но Всесвятский с силой пихнул его в грудь. Либо днем вампир частично лишен своих возможностей, либо свое влияние оказала таинственная свечка, подействовавшая на нечисть не хуже животворящего креста, но чудовище отлетело в сторону.

   — Вот и хорошо, милая, не нужно брыкаться. Сейчас мы тебя на белый свет вытащим, а там посмотрим, что с тобой делать.

   Прежде всего вампира нужно было связать. В саквояже у Всесвятского имелся моток тонкой, но чрезвычайно прочной бечевы, однако подать его было некому, а слазить за ней самому он не решился. Всесвятский, высоко подняв свечу над головой, осветил пространство погреба, насколько это было возможно. На одной из стен он различил какие-то ремни. При ближайшем рассмотрении ими оказалась старая упряжь. Что ж, сгодится и это. Он потянулся за упряжью, однако свеча мешала, и он пристроил ее на край бочки. Вот этого делать не следовало. Вампир толкнул бочку, свеча упала на пол и погасла. Раздалось торжествующее хихиканье. Всесвятский отпрянул, не зная, что делать дальше. Проще всего было поскорей выбираться из погреба. Так он и поступил, несмотря на внушительные габариты, мгновенно взлетев по ступенькам. Всесвятский ждал, что его схватят сзади, но вампир не проявил особой активности.

   Наверху по-прежнему было пустынно. Извлеченный ранее из погреба парень лежал в тени полуразрушенной стены и все так же не подавал признаков жизни. Всесвятский склонился над ним, потом достал из саквояжа маленькое зеркальце и поднес к самым губам парня. Поверхность едва заметно запотела. Жизнь еще теплилась в несчастном. Всесвятский вздохнул. В это мгновение у себя за спиной он услышал звук шагов и мгновенно обернулся. Подошел Валитов.

   — Кто это? — спросил Всесвятский, указывая на парня. Старик наклонился, вглядываясь в лицо.

   — А-а, — протянул он, — точила. Вчера по Шанхай ходил, ножи-ножницы правил. Видать, милиция послал. Ихний человек. Живой, нет?

   — Вроде дышит.

   — Где нашел?

   Всесвятский указал на темную дыру погреба.

   — Еще кто там есть?

   — Девочка, Вернее, уже не человек, некое существо..

   — Убыр?

   — Вроде того. Сейчас доставать буду. Небольшая заминка получилась. Свечка упала и погасла. Да не простая свечка. Специально для подобного случая изготовленная. Но ничего, у меня запасная имеется.

   Всеесвятский вновь раскрыл саквояж, достал другую свечу и моток крепкой бечевы.

   — Погоди, Хасанчик сейчас придет, поможет... — подсказал Валитов.

   Появился Хасан вместе с Фужеровым и дядей Костей.

   — Как успехи на фронте борьбы с вампирами? — весело поинтересовался дядя Костя. — Если нет результатов, то я рассержусь. Только сели за стол — на тебе! Врывается этот юноша и кричит: «Скорее, скорее!..» А что скорее, куда скорее?.. Тянет за собой. Видно, очень мы нужны. А это кто такой? — указал он на лежащего человека.

   — Из погреба достали, — сообщил Хасан.

   — И что с ним? Пьян?

   — Вы, Константин Георгиевич, к сожалению, недопонимаете серьезность ситуации, — отозвался Всесвятский. — Побудьте с нами совсем немного и тогда убедитесь, что вас никто не пытается разыграть.

   — Да ради бога. Готов сидеть здесь хоть до полуночи, если нужно.

   — Вы, Николай Николаевич, не обращайте на нас внимания, — обратился к Всесвятскому Фужеров, — делайте свое дело, а если нужна помощь, только кликните.

   — Я позвал сюда вас и уважаемого Ахмеда исключительно в качестве свидетелей. Прежде всего вы должны удостовериться, что все обстоит именно так, как утверждаю я.

   — Лично я и так верю, — сказал Валитов.

   — А вот он сомневается, — Всесвятский указал на дядю Костю. — Так пусть убедится. Этот лежащий молодой человек — жертва вампира. Жить ему осталось совсем немного. Обратите внимание на бледность, и само тело холодное. Почти полностью обескровлен.

   — А кто он такой? Лицо мне незнакомо, — спросил дядя Костя, разглядывая лежащего.

   — Скорее всего — из милиции. Видимо, послан сюда как соглядатай. Вот сдуру и вляпался. Правильно говорят: не зная брода — не суйся в воду.

   Горе! малый я не сильный;

   Съест упырь меня совсем,

   Если сам земли могильной

   Я с молитвою не съем,

   продекламировал дядя Костя. — Видать, могильной земли поблизости не оказалось.

   — Все иронизируете, — отозвался Всесвятский, — ничего, сейчас убедитесь, что ирония в данном случае неуместна. Хасан, держи свечу, я начинаю спускаться.

   Не успел Всесвятский преодолеть и пары ступенек, как его с силой рванули за ноги, и он полетел в темноту. Снизу послышались урчание, приглушенные вскрики и шум борьбы. Стоявшие наверху растерянно переглянулись, и только старик Валитов не потерял самообладания.

   — Хасанчик, помогай ему. Давай свечка, я подам.

   Ни слова не говоря, парень бросился на помощь. А в погребе действительно развернулась борьба не на жизнь, а на смерть. Вампир набросился на своего преследователя. Силы в нем оказались явно не детские. Крючковатые ручонки вцепились во Всесвятского, зубы лязгали совсем рядом с его шеей, и, не приди на помощь Хасан, единоборство скорее всего кончилось бы для Николая Николаевича плачевно. Парень даже не стал спускаться, а просто спрыгнул вниз со второй ступеньки лестницы. Он приземлился прямо на борющихся, причем упал на спину вампира, который находился сверху. Всесвятский от сильного удара чуть не потерял сознания, заорав благим матом, но и вампир от неожиданности выпустил свою жертву из цепких объятий.

   — Свечу, — прохрипел Всесвятский,

   Хасан подпрыгнул и на лету подхватил свечу из дедовых рук. Увидев, вернее, учуяв ненавистный предмет, вампир издал рычание и отпрянул. Всесвятский взял свечу из рук парня и уверенно стал теснить нечисть в угол, размахивая перед ее носом свечой. Помещение погреба наполнилось душераздирающим визгом. Вампир понял: пришел последний час, отступать дальше некуда. Он рванулся вперед. Всесвятский выставил перед собой свечу, вампир, извиваясь и корчась, попытался вырвать ее из руки, но в это время из-за плеча Всесвятского вылетел железный лом и ударил вампира в грудь. Это в схватку вступил Хасан. Нечисть захрипела и отлетела к стене.

   — Давай вязать, — задыхаясь, промолвил Всесвятский. Кое-как удалось спутать ременной упряжью неистово брыкавшееся и клацавшее зубами чудище.

   — Пасть бы заткнуть, — задумчиво произнес Хасан.

   — У меня в саквояже есть моток лейкопластыря.

   Но, сколько ни старались, залепить рот так и не удалось, столь яростно вампир вертел головой, гримасничал и неистово разевал пасть.

   — Теперь нужно поднять это чучело наверх. Ты, Хасан, берись за ноги, а я буду поддерживать плечи.

   — Укусит, — заметил парень.

   — Ничего, я осторожно. Главное, дотащить до освещенного через лаз участка погреба. Смелее. Хватай, и понесли.

   Они подтащили извивающееся тело к светлому квадрату. Когда лучи солнца упали на вампира, тот издал ужасный, леденящий душу вопль. В ответ Всесвятский сунул в вампирскую пасть огарок свечи. Страшная судорога пробежала по телу нечисти. Вампир захрипел и замер.

   — Успокоился, — констатировал Всесвятский. — Теперь поднимем без проблем. — Он просунул кусок вожжей под мышки, а Хасан, подхватив оба конца, вылез из погреба

   — Ну, с богом, поднимай.

   — И вот эта девочка издавала столь ужасные вопли? — поинтересовался дядя Костя, подойдя к распростертому на земле телу.

   — Да не девочка она вовсе, — отозвался Всесвятский.

   — Но я привык верить своим глазам.

   — Погодите немного.

   — И свечку в рот зачем-то затолкали? Ничего не понимаю.

   — Сейчас все увидишь, — усмехнувшись, произнес старик Валитов. — Как говоришь: поверишь свои глаза. Вон, смотри, уже началось.

   Над телом существа воздух заколебался, словно от него шел мощный ток тепла. Минута-другая, и над телом затрепетал легкий дымок. Он становился все сильнее, гуще...

   — Ничего себе! — удивленно промолвил дядя Костя. — Это как же понимать? Да ведь перед нами нарушение всех естественных законов — самовозгорание.

   — Понимать данное явление нужно просто, — хладнокровно отозвался Всесвятский. — Перед нами вампир, а вампиры сгорают на солнце.

   — Чушь, и еще раз чушь. Никаких вампиров не существует.

   — Вы же привыкли верить своим глазам, — ехидно заметил Фужеров, — теперь можете наглядно убедиться.

   — А не облили ли вы ребенка керосином и как-нибудь незаметно подожгли? — не сдавался дядя Костя.

   — Наклонись и понюхай, — предложил Валитов.

   — Н-да. Странные дела творятся в наших палестинах. Необъяснимо, но довольно убедительно. Приходится принять на веру, хотя все равно не...

   В это мгновение тело вампира вспыхнуло неярким коптящим пламенем, причем огонь появился одновременно на всей его поверхности. Все невольно отпрянули в сторону.

   — И без керосин горит хорошо, — заметил Валитов. — Жарко. Молодец! — обратился он к Всесвятскому. — Один убыр быстро прикончил. А другие как?

   — Какие другие? — изумился дядя Костя. — Неужели есть еще?

   — И с другими разберемся, — неопределенно ответил Николай Николаевич.

   — Разберись, пожалуйста, поскорей, — молящим голосом произнес Валитов.

   Пока доблестный борец с нечистью Николай Николаевич Всесвятский разорял гнездо вампиров, другой герой нашего повествования, строитель социализма, американский подданный Джон Смит, он же Джоник, маялся от безделья. Джоник являлся человеком того сорта, которому было необходимо постоянное действие. Он не мог сидеть без дела, любого, даже самого пустячного. Две трети отпуска уже прошли. Первые дни, как помнит читатель, американец истратил на общение с Аней Авдеевой, потом, движимый любознательностью, отправился изучать близлежащие гигантские стройки народного хозяйства. Вернувшись в Соцгород, Джоник тут же побежал к своей ненаглядной Ане, но ее брат сообщил, что Аня в составе агитбригады странствует по окрестным колхозам, помогая селянам готовиться к празднику-Дню сталинской Конституции, а когда вернется — неизвестно. До праздника оставалось меньше недели, но все равно ожидание оказалось весьма тягостным, поскольку решительно нечем было заняться.

   Джоник погулял по городу, сходил в кино, а когда вернулся в свою комнату в бараке, застал там соседа Колю Попова, только что вернувшегося со смены и сообщившего радостную весть: у члена бригады сварщиков Ивана Трегубова в семействе прибавление — родился сын. По этому случаю послезавтра, в выходной день, бригада намерена отметить это событие небольшой гулянкой на природе. Как член бригады на ней должен присутствовать и Джоник.

   — Водку будем пить? — уныло спросил проницательный американец.

   — Естественно, как без этого, — отозвался Коля. — Хотя я как культорг бригады в общем-то против. Однако традиция есть традиция. Не нами заведено, не нам и отменять. Ну конечно, не пьянствовать мы туда отправимся, постараемся культурно отдохнуть. Пашка Тимонин, ты знаешь, гармонист знатный... Попоем, попляшем.. Так что никакого разгула я не допущу.

   — И женщины будут?

   — Никаких барышень. Только ребята. Нам лишних разговоров не нужно. А то начнут болтать: ударная бригада сварщиков устроила крестины. Имел место такой случай на Коксе. Собрались ребята по тому же поводу, выпили, естественно, отметили радостное событие, а потом в газе-псе про них написали: мол, разложение, религиозный дурман и чуждая идеология. Секретарю партячейки объявили выговор, а бригадира сняли. Такой вот результат мероприятия. Поэтому не стоит афишировать. Теперь вот еще что. Ребята решили скинуться по полтиннику. Ну, там, на пеленки, распашонки... Отдадим деньги отцу, а лучше матери, а то Иван может пропить. Ты не возражаешь?

   — Нет, конечно. А может, лучше самим подарок купить?

   — Чего сейчас купишь? И где? На барахолку тащиться? Еще какую дрянь подсунут. Пусть лучше мать деньгами по собственному разумению распорядится.

   Пирушка на природе всегда представляется событием из ряда вон выходящим, даже если идти до места гуляния совсем близко. Во всяком случае, настроение участников было праздничное. Все семеро членов бригады, включая Джоника, испытывали небывалый душевный подъем. Именно это помогло нагруженному провизией и стеклянными емкостями коллективу дружно втиснуться в переполненный автобус, без потерь его покинуть и не утратить при этом расположения духа.

   Дорога к месту пиршества шла через знаменитый в Соцгороде поселок Американка, о котором в нашем повествовании уже упоминалось. Мужики глазели по сторонам и весело переговаривались. Неприязненное любопытство и откровенная зависть звучали в их репликах.

   — Неплохо живут, — констатировал маленький, плотный, как резиновый мячик, Пашка Тимонин. — Капитально.

   — Да уж, — отозвался другой член бригады, долговязый, нескладный украинец Нестеренко. — Я бы казав, дюже гарно. Люди кажуть: у тий хати нужник прямо внутрях. На улицу тикать не треба.

   — Так и на Кировском три подобных дома есть, — вступил Коля Попов. — Скоро все в таких жить будем, с ванной и туалетом...

   — Брехня, — возразил Нестеренко. — Яки там уси. Може, тильки начальники.

   — Ты брось такие разговоры. Для рабочего класса строят. Для нас с вами.

   Нестеренко примолк, зато в разговор вступил виновник торжества Иван Трегубов. По случаю торжества он нарядился в вышитую по вороту крестом рубашку с кисточками, светлые брюки из рогожки и белые парусиновые туфли.

   — Хоромы, что и говорить. Мне бы такие. А то ютимся на барачных девяти метрах впятером. Я с бабой, двое ребятенков да теща. Теперь вот еще один малой подоспел. Итого шесть душ. Люльку ставить некуда, дак к потолку подвесил.

   — А ты стройся, — подал совет доселе молчавший Тимошка Волков — самый молодой член бригады. На вид ему было от силы лет восемнадцать.

   — Как это строиться? Где?

   —Да хоть у нас на Шанхае.

   — Э, нет, браток. Упаси меня бог в вашей дыре очутиться. Место уж больно нехорошее. Я уж лучше в своей комнатухе ютиться буду, приличного жилья дожидаючись, чем к вам пойду. Спасибо, не нужно!

   — Чем тебе плох Шанхай? — не отступал Тимошка

   — Да сам знаешь чем,

   Джоник с интересом прислушивался к завязавшейся перепалке. Оба явно что-то не договаривали. Джоника давно интересовал поселок с экзотическим именем. Наслышан о нем он был предостаточно и даже пару раз побывал там, но ничего, кроме убожества и первобытной грязи, в памяти не осталось. Что же за дела творятся в этих трущобах? Однако с расспросами Джоник лезть не спешил, зная по опыту, что это только насторожит собеседника. Может быть, несколько позже, когда выпьют стаканчик-другой, удастся перевести беседу в нужное русло.

   Наконец миновали Американку, дорога пошла вверх в гору, и шагавший впереди Пашка растянул мехи своей гармони. До сей минуты наигрывать музыку он опасался, чувствуя спиной предостерегающий взгляд Коли Попова.

   Пашка был известен тем, что знал чрезвычайно много различных песенок, часто весьма двусмысленных, а то и откровенно похабных. Однако не похабщина беспокоила бдительного культорга бригады, а напевы, имеющие весьма сомнительный, с идеологической точки зрения, характер. Таковые присутствовали в репертуаре Пашки и исполнялись обычно в состоянии некоторого подпития. Пока же Пашка был трезв и наигрывал нечто неопределенное, видимо, для разминки. Наконец он грянул популярную «Когда б имел златые горы...», народ стал подпевать, зашагал бодрее, несмотря на крутой подъем. Впереди показался небольшой березовый лесок — конечная цель похода. Именно здесь и решено было провести мероприятие.

   Поскольку данный лесок привлекал под свою сень многочисленных посетителей, пространство между деревьями было вытоптано так, словно здесь побывало стадо взбесившихся быков. Уцелевшие растения сиротливо жались к стволам берез, большинство которых было украшено различными надписями типа «Нюра + Фома = Разлука» или «Здесь веселился дружный коллектив парикмахерской при магазине „Гастроном“ Кировского района».

   Встречались и более лаконичные надписи, воспроизвести которые не представляется возможным.

   Дружная бригада уныло оглядела оскверненное лоно природы. Пашка вздохнул и тоскливо затянул: «Во поле береза стояла...»

   — Но не всюду же такой бардак? — возмущенно воскликнул культорг. — Давайте искать, товарищи...

   Коллектив бригады разбрелся по окрестностям, перекликаясь между собой, ругаясь и смеясь. Сварщики резвились как дети. Минут через двадцать подходящее место было найдено. В гуще зарослей шиповника имелась довольно большая поляна, скрытая от посторонних глаз, словно замок Спящей красавицы. Подобное сравнение пришло на ум Джонику. Видимо, она столь же редко посещалась, что и замок, поскольку пробраться сюда можно было, лишь изрядно оцарапавшись. Однако сварщики — крепкие ребята. Подобные мелочи их не страшили. Скоро на расстеленных пестрых лоскутных одеялах появилась разная снедь: вареная картошка, яйца, куски холодного мяса, винегрет в небольшом деревянном корытце, свежая редиска, перья зеленого лука, вяленый лещ и другая, более мелкая рыба. Но, главное, на свет божий были извлечены граненые стаканчики и бутылки с прозрачным как слеза хлебным вином, или, проще говоря, водкой.

   И когда стаканчики были наполнены, все вопросительно взирали на культорга, а тот, словно не понимая, что от него требуется, изумленно разглядывал только что пойманного в кулак кузнечика, словно видел данное насекомое первый раз в жизни.

   — Толкни речугу, Колян! — крикнул Пашка,

   — Давай, Поп, не тяни, давно налито, — поддержали гармониста остальные члены бригады.

   Коля в последний раз пристально взглянул на представителя отряда прямокрылых, словно подозревая в нем вредителя, потом отшвырнул подозрительное насекомое, взял стоявший перед ним стаканчик и строго оглядел присутствующих.

   — Товарищи! — громко начал он. — Международная обстановка ныне такова, что не время успокаиваться и пребывать в благодушном настроении. На Дальнем Востоке поднимают свою зловещую гадючью башку японские милитаристы. Вдоль всей полосы нашей границы что ни день происходят многочисленные инциденты...

   — Да погоди ты с японцами, Колян, — перебил его Пашка, — давай выпьем.

   — Успеешь, Тимонин, я коротенько. Так вот. Лезут они к нам через границу... Ага... — Он почесал затылок. — Не дает им покоя наша счастливая жизнь. Злобствуют. Засылают агентуру, всячески вредят. А посему нужна бдительность и еще раз бдительность. Это на нонешний день главное. Враг не дремлет. Теперь по поводу текущего момента. Мы тут собрались, чтобы, так сказать, поздравить нашего товарища Ивана с рождением дитяти. На свет появился новый советский человечек, которому в будущем предстоит защищать нашу родину от внешних... — он помедлил, обвел строгим взглядом присутствующих и твердо произнес — ...и внутренних врагов! Кстати, как его окрестили? Как назвали-то, Иван?

   — Виктором, — сообщил Трегубов.

   — Хорошее имя, правильное, не знаю, правда, что оно значит...

   — Победитель, — подсказал Джоник.

   — Вот как! Замечательное имя. И, дай бог, товарищи, чтобы в семействе нашего дорогого товарища Трегубова таких «победителей» с каждым годом становилось все больше и больше.

   — Типун тебе на язык! — заорал Иван. — Этого-то не знаешь, куда пристроить, хоть на голову себе ложи.

   — Ничего, товарищ Трегубов, улучшим твое жилищное положение.

   — Когда?

   — Всему свое время. И мы не во дворцах живем. Так выпьем же товарищи за раба божьего и советского Виктора... То есть я хочу сказать: за нового гражданина Страны Советов.

   — Хорошо, Поп, врешь, складно, — заключил Пашка, проглотив содержимое своего стаканчика Он поднялся с земли, взял гармонь и запел:

   Лицо Николая Попова закаменело, взор заблистал сталью, и он уже было отверз уста, чтобы одернуть зарвавшегося гармониста, но в это мгновение, перекрывая звуки гармошки и пение, трубно прокричал Нестеренко:

   — Хай живе Иван Трегубов и його жинка, зробившие хлопчика Витюшку. Трохи выпьемо за их здравие.

   Забулькала водка, звякнули стаканы, народ приступил к активному веселью. Через полчаса подвыпившие сварщики загомонили, заспорили, пытаясь перекричать друг друга. Не смолкала гармошка. Пашка, видимо, стремился исполнить весь свой репертуар.

   Одновременно он выпивал и закусывал, что не сказывалось на темпе и качестве исполняемых произведений. Тематика же песен становилась все острей и злободневней. Вот он запел про то, как из одесского кичмана сбежали два уркана... «С винтовкою в рукою и с шашкой на бокою, и с песнею веселой на губе», — зажмурившись, вытягивал Пашка, словно представляя себя лихим махновцем. Сварщики на минуту притихли, когда прозвучали жалобные строки «товарищ, товарищ, болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке». Но еще больше их раззадорило «товарищ, товарищ, за что мы сражались, за что проливали мы кровь?».

   — Лихие хлопцы были эти махновцы, — со знанием дела сообщил Нестеренко. — Рубали без пощады и красных, и билых, и жевто-блакитных.

   — А желтые, это кто? — с интересом спросил Джоник.

   — Петлюры. Помню, под Броварами в дозоре стояли. Бачу, якие-то хлопцы верхами до нас гонють. Мобуть, смекаю, це свои? Тут они из винтарей как вдарять. Вот тоби и свои.

   — А ты за кого воевал? — на минуту перестав играть, с интересом спросил Пашка.

   — Прекратите эти разговоры, — вмешался культ-орг. — А ты, Павел, кончай играть антисоветскую музыку.

   — Почему антисоветскую?Народные песни...

   — Народные! Контрой от них попахивает. Народные — это про степь, которая кругом, и про ямщика. Или про Хас-Булата удалого...

   — А хочешь, революционную сыграю?

   — Ну, давай.

   Пашка растянул мехи гармони и заорал: «За што Шарлотта кокнула Марата...»

   — Стой, стой, достаточно! Чтоб ничего подобного я не слышал. Ты с этими своими песенками нас всех под монастырь подведешь.

   — А можно «Мурку» или эту «Нас на свете два громилы...»?

   — «Мурку» отставить, а про громил давай наяривай. Она вроде разрешена, раз ее в кинематографе исполняют.

   В этот момент к культоргу подошел Тимошка Волков. Похоже, он выпил меньше остальных, поскольку смотрел ясным взором, хотя и с прищуром.

   — Пускай Пашка играет что хочет. А, Михалыч? — обратился он к культоргу.

   — Ты еще тут встревать будешь. Заступник какой нашелся сопливый.

   — Обижаешь, Михалыч. Я не сопливый. Я — передовик! Сто пять процентов выработки. Сам же в пример ставил.

   — Ты, Тимоша, не обижайся, — примирительно произнес Коля, — но песенки эти кабацко-босяцкие у меня вот где сидят. — Он похлопал себя по потной шее. — Третьего дня секретарь комсомола товарищ Эткин внушение делал. А из-за кого? Из-за того же Пашки. Присутствовал этот самый Эткин на каком-то мероприятии, комсомольской свадьбе или там смотринах, уж не знаю. И там как на грех случился наш Пашка с гармонью. Ну и, конечно, стал выдавать весь свой репертуар. Эткин слушал да на ус мотал. С Пашкой он, конечно, толковать не стал, а мне на следующий день все высказал. И про есениншину, и про хулиганскую тематику, и про антисоветский душок. Я ему: мол, Пашка — ударник труда. Ничего не значит, отвечает. Налицо моральное разложение и буржуазная зараза. Будь добр, искореняй. Не то на бюро вызовем, и не Пашку твоего, поскольку он не комсомолец, а тебя самолично. И уж там проберем с песочком. Так-то вот, Тимоша. Зачем мне неприятности? Я, конечно, понимаю: вы там у себя на Шанхае на советскую власть с прибором клали...

   — Зачем так говоришь?! — закричал Тимошка. — Джоник, — повернулся он к американцу, — если на Шанхае живешь, то что, не советский человек?

   — Мелкособственнические инстинкты вас заедают, — ввернул культорг.

   — Зря ты так, Николай Михайлович, — вконец обидевшись на Попова, со слезами в голосе произнес Тимошка и махнул рукой. — Пойдем, Джоник, выпьем с тобой.

   — Я знаю, почему Поп на Шанхай нападает, — сообщил Тимошка, наливая себе и американцу. — У нас там последнее время действительно не все ладно. Он, видать, наслышан, вот и злобствует. А я тут при чем? Мало ли кто где живет. Как работать, так — вперед.

   — Что у вас такого происходит на Шанхае? — осторожно поинтересовался Джоник.

   — А-а, говорить неохота. — Тимошка проглотил водку и захрустел луком. — Понимаешь, — прожевав, сказал он, — действительно дела творятся странные. Кому расскажи не поверит.

   — Ну-ну?

   — Ты, Джоник, выпей сначала, а то рассказывать не буду.

   Американец пригубил свой стаканчик.

   — До дна. Или тоже не уважаешь? Вот так. А творятся у нас дела лихие вот уже с месяц, а то и больше.

   Началось все с того, что в одночасье умер пацан, вроде змея его укусила. Ну, схоронили. А через пару дней по поселку пошел слух: мальчонка по ночам из могилы встает и к родне ходит. Так или не так, не знаю, сам не видел. Несколько стариков пошли на кладбище, разрыли могилу и вбили в мертвое тело кол.

   — Неужели такое возможно? — в изумлении спросил американец.

   — Отвечаю за базар! Тому полно свидетелей. Кровища, говорят, из тела так и хлынула. Свежая, между прочим, кровища. Мальчонка-то оказался... Как это? Слово забыл.

   — Вампир?

   — Вот-вот. Собралась толпа. И пошли громить родителев евоных. Дом сожгли, всех укокошили.

   — Не может быть!

   — Да точно. Не веришь — можешь прийти посмотреть. От халупы ихой одни головешки остались. Так вот, прибили этих кровопивцев, да, видать, не всех. Люди исчезать стали. Вот мильтон один пропал, потом босяк какой-то... А днями объявился дедок не дедок, но немолодой уже человек. Опять же говорю с чужих слов. Этот самый человек, вроде специалист по кровососам, специально приехал их изничтожать. Так он обшарил пепелище, в погреб, понимаешь, залез и нашел еще двух: босяка этого и девчонку, хозяйскую дочку. Вытащили девчонку из погреба, а она возьми и сгори. Такая вот интересная история.

   — А специалист этот как выглядит?

   — Сам не видел, но, говорят, невысокий, плотный... В руках носит чемоданчик, как у врачей. Знаешь, что ли, его?

   — В поезде ехал с похожим человеком. Может, он...

   — А. то сходим на Шанхай? Посмотришь наше житье-бытье.

   — Я не возражаю.

   — Вот и хорошо. После гулянки сразу и пойдем.

   Человек, которого довольно поверхностно описал Тимошка, очень походил на гражданина, с которым американец познакомился в поезде.

   Переполненный впечатлениями, Джоник возвращался в Соцгород. Он побывал на двух промышленных предприятиях, по масштабам сравнимых со здешним металлургическим заводом. В Свердловске Уральский завод тяжелого машиностроения произвел на него особенно сильное впечатление. По оснащенности новейшим оборудованием он наверняка превосходил завод фирмы «Дженерал Электрик» в Шенектеди, а сам Свердловск выгодно отличался от Соцгорода. Снабжение продуктами организовано значительно лучше. И условия труда иные. Сверхурочно здесь трудились только в исключительных случаях, тогда как в Соцгороде сверхурочная работа являлась правилом. Сам же Свердловск в культурном и бытовом отношении был несравним с Соцгородом В нем имелись настоящие театры и большие дома со всеми удобствами. Казалось, жизнь в этом крупном провинциальном центре более спокойна и размеренна,

   И все же Джоника не покидало чувство, что все происходящее в СССР зыбко и неопределенно, а самое главное, гражданин этой страны не хозяин себе, а всего-навсего мельчайший, легко заменяемый винтик в громадном, зачастую недоступном пониманию механизме государства. Несложно было понять, почему именно здесь, в сердце России, на Урале, наиболее удаленном от границ страны регионе, создается громадный промышленный район, но как объяснить тот факт, что к людям, строящим и обслуживающим эти промышленные гиганты, государство относится, как к рабам? Если, допустим, раньше был царь, дворяне и капиталисты и именно они угнетали трудовые массы, то сейчас эксплуататорские классы уничтожены, но рабский труд не только не исчез, напротив, приобрел еще более изощренные формы. Виданное ли дело: чтобы построить один завод, нужно согнать с насиженных мест тысячи, да какое тысячи, десятки тысяч людей, причем в большинстве своем принудительно. Рушится не только вековой уклад, по сути, уничтожается основа государства — свободный производитель товарного продукта. А ведь только свободный человек способен построить свободное общество. Однако нельзя отрицать, что СССР сегодня — самое передовое государство в мире. Здесь проводится грандиозный, доселе невиданный эксперимент. «Через тернии к звездам» — написано на американском гербе. Для СССР подобный девиз сегодня более актуален, чем для Америки. Может быть, жертвы не напрасны? И величайшее напряжение нации принесет невиданные плоды?

   И все равно, как бы ни было здесь интересно, навсегда в России он не останется. Основная цель его жизни здесь — написать книгу. Правдивую книгу! В ней будет все, что увидел и испытал сам: ледяные ветра и обжигающий мороз, изнуряющая физическая работа полуголодных людей и невиданные темпы строительства гигантского завода, нечеловеческие условия быта и неподдельный энтузиазм голубоглазых полуграмотных пареньков, вчерашних крестьян...

   Ради будущей книги он терпел отсутствие комфорта, лишения и разлуку с родными. Но не только книга занимала его мысли в последнее время. Еще больше Джона волновала Аня. Он сделал ей предложение стать его женой. Предложение тщательно обдуманное и взвешенное. Профессорский сынок — он вообще не принимал решений спонтанно, руководствуясь сиюминутными порывами. Разум должен доминировать над чувствами.

   Любил ли он Аню? Мысленно он не раз задавал себе подобный вопрос. Однако за первым постоянно: следовал второй: а что, собственно, такое любовь? Привязанность, жалость, нежность?.. А, может быть, просто половое влечение? Все это присутствовало в его отношении к девушке. Но вот можно ли назвать комплекс чувств и инстинктов любовью?

   С другой стороны, жениться все равно когда-нибудь придется. А Аня наверняка будет прекрасной женой. Любящей и преданной...

   Так размышлял Джоник, сидя в переполненном вагоне поезда Свердловск — Соцгород, когда на станции Карталы к нему подсел немолодой пассажир с небольшим саквояжем в руках, вроде тех, в каких обычно акушеры носят свои инструменты. Впрочем, «подсел» в данной ситуации являлось не совсем подходящим словом. Пассажир с саквояжем был втиснут между Джоником и молодой деревенской бабенкой, которая, как успел узнать американец, ехала из-под Пензы к мужу, работавшему в Соцгороде на какой-то стройке. Бабенка пискнула и попыталась было возражать, но толпа в вагоне бурлила и так толкалась и ругалась, что молодка, напуганная происходящим, тут же примолкла.

   — Здесь всегда так... — непонятно кому сообщил Джоник. — Узловая станция.

   — И все в Соцгород едут? — ужаснулась бабенка.

   — Само собой.

   Пассажир с саквояжем повернул голову и внимательно взглянул на Джоника:

   — Вы там проживаете?

   Американец подтвердил данный факт. В этот момент поезд тронулся и медленно покатился вперед. Шум в вагоне достиг кульминации, в довершение дико заорал ребенок. За окном стояла глубокая ночь. Пронеслись станционные огни, и состав нырнул в море мрака. Шум в вагоне стал постепенно стихать, зато, несмотря на раскрытые окна, пространство заполнили клубы махорочного дыма, настолько едкого, что сидевшая на одной скамье с Джоником молодка принялась чихать. Через полчаса угомонились и курильщики. Большинство пассажиров спали, а тех, кто не мог уснуть, сковало нечто вроде оцепенения. Струи прохладного воздуха врывались в вагонные окна, запахло лугом и болотом. Джоник, не в силах по-настоящему заснуть, таращился в ночь.

   — Не спите? — услышал он над ухом тихий шепот и обернулся к своему соседу.

   — Как будто нет.

   — Долго ли нам ехать?

   — Трудно сказать определенно. Вообще-то часов пять, но, возможно, если пойдет встречный товарняк, придется стоять на разъездах. Ведь путь одноколейный.

   — Сами живете в Соцгороде?

   — Да.

   — Извините за навязчивость, но вы, кажется, иностранец?

   — Американец.

   — И что же вас сюда привело? Убеждения или деньги?

   Джоник привык к подобному вопросу и ответил почти автоматически:

   — Скорее убеждения, но в большей степени интерес к происходящему в вашей стране. Я не член компартии, не комсомолец, хотя и сочувствую социалистическим идеям.

   — Понятно, понятно... — Попутчик замолчал. Не то задремал, не то обдумывал новый вопрос. Оказалось последнее.

   — И не разочаровались?

   Джоник насторожился. Он знал: стукачей нынче хватает. Собеседник, видимо, догадался, о чем подумал американец.

   — Вы не беспокойтесь, — произнес он тихо. — Расспрашиваю исключительно из личного любопытства. Не знаю, как в Америке, а в России всегда принято беседовать с попутчиками о житье-бытье. К тому же редко встретишь столь экзотическую фигуру, как вы.

   — Что же во мне экзотического?

   — Как что? Иностранец, а едете в общем вагоне. Не коммунист, а помогаете строить социализм из идейных соображений... Словом, уникум — В тоне собеседника Джонику послышалась легкая ирония. Истинно русский человек послал бы навязчивого незнакомца куда подальше, но воспитанный американец этого себе позволить не мог, хотя отлично усвоил адреса, по которым отправляют в России. Кроме того, он понимал, что уснуть вряд ли удастся, а попутчик не особенно походил на штатного осведомителя. Отчего в таком случае не побеседовать? Человек с саквояжем, похоже, решил сгладить неловкость.

   — А я вот просто путешествую, — сообщил он. Джоник снова насторожился. До сих пор он не встречал советских граждан, которые раскатывают по стране для собственного удовольствия. Обычно все перемещались куда-либо с определенной целью.

   — То есть, конечно, не просто ношусь, как ветер в поле. Сейчас вот отправился навестить приятеля, который проживает в Соцгороде. Давненько, знаете ли, не видел. А вообще-то я — научный работник, историк, сотрудник краеведческого музея в городе Кинешма.

   Джоник неопределенно кивнул. Историк... Кинешма... Ерунда какая-то. Неясный — человек опасный. Это присловье часто повторяет сосед по комнате Коля Попов.

   — А вы в каком качестве в Соцгороде?

   — Не совсем понял.

   — Работаете кем?

   — Сварщиком.

   — Значит, рабочий класс?

   — Именно.

   — А по разговору — интеллигентный человек.

   — Думаете, рабочий не может грамотно разговаривать?

   — Возможно, я просто плохо знаю данную социальную прослойку.

   Спящая рядом молодуха громко всхрапнула, потом зачмокала губами.

   — Тоже в Соцгород едет, — заметил человек с саквояжем, кивнув на бабенку. — К мужу, — пояснил Джоник.

   — Ну и как вам в Соцгороде? В прессе много пишут, но я, откровенно говоря, не доверяю нынешним газетам. При батюшке-царе тоже врали, но не так.

   — Вы не боитесь вести подобные разговоры? — откровенно спросил Джоник.

   — Думаете, провоцирую вас?

   — Во всяком случае, ведете себя крайне неосторожно.

   — Или, того хуже, подозрительно. Но мне, честно говоря, бояться нечего. Извините, не приучен. Да и кто тут нас услышит? Утром поезд придет на вокзал, и все разбегутся кто куда. Стукачи в общих вагонах не ездят.

   — А я на вас подумал, — сообщил Джоник. Человек с саквояжем засмеялся.

   — Какой смысл вас провоцировать. Вы иностранец, тем более — американец, к подобным людям власти относятся крайне осторожно. Нет, дорогой мой янки из Коннектикута...

   — Почему вы решили, что я из Коннектикута? — изумился Джоник.

   На этот раз владелец саквояжа расхохотался так громко, что привалившаяся к его плечу бабенка проснулась и испуганно спросила:

   — Что, уже приехали?

   — Неужели не помните Марка Твена? — отсмеяв-шись, спросил попутчик.

   — А-а, конечно, конечно... — проговорил Джоник. — Как же я мог забыть!

   — Эй, вы там, интеллигенция, кончайте базарить! — произнес недовольный голос с третьей полки. — Спать мешаете, черти.

   — Так что все-таки происходит в Соцгороде? — шепотом спросил человек с саквояжем.

   — Идет строительство. Собственно, завод уже работает, но пускают новые цехи, да и сам город приобретает цивилизованный вид.

   — Это понятно. А как живут люди?

   — По-разному. Быт достаточно неустроен. Но все очень быстро меняется.

   — Значит, возводите Вавилонскую башню?

   — Почему Вавилонскую? — не понял Джоник. — Строим вполне обычный завод. Конечно, гигантский, возможно, даже крупнейший в мире. Но цель вполне реальна, к тому же она уже воплощена в жизнь. Завод дает металл...

   — Я не завод имею в виду...

   — А что же?

   —Так...

   — Наверное, вы понятием «Вавилонская башня» обозначаете социализм, — догадался Джоник.

   — Что-то в этом роде.

   —Думаете, не получится?

   — Смею предположить.

   — Почему?

   — Утопия. Причем утопия, замешенная на крови. А в основе ее лежит миф о всеобщем равенстве.

   — Вы считаете, что равенство — это миф?

   — Всеобщего равенства можно достигнуть только насильственным путем, да и то на короткое время. Любое общество имеет тенденцию к непрерывному расслоению, что порождает движение вперед, другими словами, прогресс. А истинное равенство может иметь только одну форму: всеобщее равенство перед законом. В нашей стране до этого пока далеко.

   — Законы разные бывают...

   — Вот именно. Законы должны не диктоваться какой-либо группой, а приниматься всенародно избранным органом власти, допустим, парламентом.

   — Тут я с вами согласен, но что касается утопии, мифа...

   — Считаете, заблуждаюсь?

   — А разве нет?

   — Я думаю, некоторое подобие социализма возможно лишь в государстве с очень высоким уровнем жизни.

   — Но ведь для чего проводится индустриализация? Именно для этого. Только обладая высоким промышленным потенциалом, государство может разбогатеть.

   — Так-то оно так, но когда этот промышленный потенциал достигается за счет рабского труда, он приводит либо к милитаризации государства, либо к социальному взрыву.

   — Есть еще и третий путь. Растет промышленное производство, а вместе с ним и благосостояние народа, прессинг государства постепенно смягчается. На смену силовым методам приходит справедливый закон...

   — И устанавливается демократия?

   — Именно.

   — А правящая верхушка добровольно передает власть законно избранному правительству?

   — Само собой разумеется.

   Человек с саквояжем пожал плечами:

   — Конечно, возможно и такое развитие действия, только оно кажется невероятным. Хотя чего на свете не бывает. Но пока что в основе происходящего заложен миф. Точно так же, как в Вавилоне. Даешь башню! — Человек с саквояжем тихо засмеялся. — Из моих слов может возникнуть впечатление, что я — противник власти. Отнюдь нет.

   — Вы просто наблюдатель? — предположил Джоник.

   — Это несколько ближе, но тоже не совсем точно. К любой власти я отношусь вполне лояльно, поскольку считаю: всякая власть от бога.

   — Похоже, темните.

   — Под богом я подразумеваю нечто неподвластное человеческому разумению и вмешательству. Тут уж засмеялся Джоник.

   — Разве смена власти не дело рук человеческих?

   — Не думаю, что это так. Вернее, конечно, это результат человеческой деятельности, но до определенного момента.

   — Какого, например?

   — Скажем так — критического.

   — Но что определяет этот момент?

   — А что определяет смену времен года?

   — Высота солнца относительно горизонта.

   — То есть смена времен года от человеческой деятельности не зависит?

   — Ну, естественно.

   — Тогда почему вы считаете, что смена экономических формаций зависит от общества?

   — Доказано давным-давно.

   — Кем же?

   — Марксом, например.

   — А почему вы уверены, что данный господин не ошибался? Ведь можно привести множество теорий, которые опирались не на экономику, а, например, на божественное провидение.

   — Это идеализм.

   — А почему вы считаете, что только материалистические теории — истина в последней инстанции? Джоник хмыкнул:

   — Разговор зашел в тупик. Вы будете отстаивать свою точку зрения, я свою.

   — Вы ошибаетесь. Я достаточно терпим к чужому мнению и не люблю спорить ради самого процесса спора. К тому же я считаю, что при многих минусах у нынешней формы правления имеется один неоспоримый плюс, который перекрывает все издержки. К власти пришли массы. Если до сих пор миром правила относительно небольшая социальная группа, то нынче, в результате невиданной доселе войны и революций, у руля государства становятся самые обычные люди. Они не аристократы, не представители крупной буржуазии. Они — порождение масс и отвечают запросам этих масс За примерами далеко ходить не нужно: Муссолини, Гитлер... наш вождь. Естественно, коли государство не имеет демократических традиций, устанавливается диктатура.

   — Вы противоречите самому себе, — возразил Джоник. — Только что вы уверяли меня — всякая власть от бога и деятельность отдельной личности практически не имеет значения. Теперь же толкуете совсем иное. Всем, оказывается, управляют массы. То есть подтверждаете то, что пять минут назад отрицали.

   — Видимо, вы просто меня не так поняли. Я не отрицаю историческую роль масс или, допустим, конкретной личности. Но человек всего-навсего орудие в руках высшей силы, пути которой неисповедимы, а помыслы неведомы.

   — Отсюда вытекает: на все воля божья. Как господь управит, так и будет. Тогда при чем тут массы?

   — Немного не так. Высшая сила, в моем понимании, отнюдь не некое сверхъестественное существо, раз и навсегда установившее определенные общественные законы и общественную мораль. Высшая сила является порождением тех же масс, их привычек, надежд, радостей и страданий, мечтаний, снов, страхов... Перечень этот можно продолжать довольно долго.

   — Значит, каждый человек сам создает себе бога?

   — Не отдельная личность, а все человечество. И не только ныне живущие, но и все те, кто был задолго до нас, начиная с Адама.

   — Нечто вроде платоновской «мировой души»?

   — Близко, но не совсем. По Платону, «мировая душа» нечто неизменное, данное свыше, а отнюдь не порождение бытия. На мой же взгляд, именно общественное бытие формирует некую сущность, назовем ее сверхидеей, в свою очередь, управляющую бытием. В результате совокупность содержимого, наполняющего сверхидею, непрерывно меняется, а в результате меняются и общественные стереотипы, в первую очередь мораль. Изменение же морали — определяющий фактор исторического процесса.

   — Над вашими словами очень интересно подумать на досуге, — заметил Джоник.

   — Подумайте, подумайте...

   Разговор как-то сам собой скатился на малозначительные темы, потом и вовсе затих. Джоник задремал, а очнувшись, обнаружил, что за окном вагона давно рассвело и поезд приближается к Соцгороду. Человек с саквояжем тоже дремал, откинувшись на жесткую деревянную спинку скамьи. Джоник повернулся и стал внимательно разглядывать попутчика. Тот скорее походил на крестьянина, чем на интеллигента. Широкое, курносое, украшенное седой бородой лицо. Простая одежда. Кто он? И зачем едет в Соцгород? Вряд ли слова о дружеском визите соответствуют истине. Как бы там ни было, собеседник он интересный, да и личность, судя по всему, занимательная.

   Однако скоро поезд приблизился к вокзальному перрону, в вагоне началась суета, и ночные собеседники, разъединенные мечущимися пассажирами, лишь коротко попрощались. И вот теперь из разговора с Тимошкой выясняется род занятий загадочного человека с саквояжем. «Приехал изничтожать кровососов», — малопонятно выразился Тимошка. Тем более необходимо с ним повидаться, расспросить о происходящем Для книги это пригодится.

   — Может, пойдем? — обратился он к Тимошке.

   Паренек критически оглядел пирующих. Взор его остановился на культорге, лицо презрительно скривилось.

   — А чего, — согласился он, — можно и двинуть. Все равно от этих пьянчужек толку нет. Нажрутся и орут... А еще называется рабочий класс. Да еще в мелкособственнических инстинктах упрекают! Пошли, Джоник, ну их...

   Уход двух членов бригады сварщиков остался практически незамеченным Оба не представляли интереса в качестве собутыльников: Джоник практически не пил, а Тимошку считали щенком, у которого молоко на губах не обсохло. Где уж с таким пить водку на равных. Переберет (что уже случалось), возись с ним потом, тащи домой...

   Парочка кое-как протиснулась сквозь заросли шиповника, причем Джоник про себя отметил, что они стали как будто еще гуще. Наконец они оказались на открытом месте. С Горы город просматривался как на ладони. Прямо под ними, внизу, белел аккуратными домиками, укрытыми зеленью садов, поселок Американка. Далее шло хаотичное скопище бараков, за которыми высились заводские трубы. А уж за ними виднелась гигантская лужа заводского пруда, на противоположном берегу которого начиналась степь, тянувшаяся до гряды голубых гор, ограничивавших горизонт.

   — Нам туда, — сказал Тимошка, указывая в сторону железнодорожного полотна — Минут сорок идти. Нет, ты подумай, Джоник, Поп меня мелкособственническим обозвал! Разве это справедливо?! Я норму постоянно перевыполняю, на доску меня повесили. А этот Поп... — Тимошка сплюнул. — Ты с ним поосторожнее, — почему-то шепотом произнес он.

   — В каком смысле? — не понял Джоник.

   — Да ведь он сексот.

   — Кто?

   — Секретный сотрудник. В органы доносит.

   — Ты откуда знаешь?

   — Так все говорят. Ну и черт с ним. Конечно, у нас на Шанхае всякий народ живет. Тут он прав. Но мы-то пролетарская косточка. А он нас — в трубу сажать, жопу сажей мазать! Сука поповская! Сами-то мы московские. Батяня на заводе Гужона слесарил. Он хоть и беспартийный, но завсегда с большевиками. И это... — Тимошка вновь понизил голос, хотя рядом не было ни души, — раньше в ихих рядах находился. Вычистили за милую душу, вроде в какой-то оппозиции состоял. Брехня! Батяня не любит об энтом толковать, только когда выпьет, вспоминает... В тридцатом мы сюда приехали. Заметь, по доброй воле. Родина призвала промышленный гигант строить. И мы как дураки из Первопрестольной, можешь себе представить, в энту тундру отправились. Голая степь, ветра дуют дикие, а мы в палатках обитаем Сестренка младшая заболела воспалением легких и вскорости померла. Тогда батяня решил строиться. Не жить же в палатке. Ну и соорудил в Шанхае хибарку. Можно, конечно, было и в бараке угол получить, но батяня ни в какую. Не нужен, говорит, мне их клоповник. А так он мужик идейный. И Владимира Ильича не раз видел. Даже разговаривал с ним.

   — Расскажи мне о Шанхае, — попросил Джоник. — Что за люди в нем обитают, почему он так называется?

   — Всяки-разны живут. Как и всюду. Есть нормальные люди, рабочие... кто-то служит. Ворья всякого хватает, шлендры имеются.

   — Шлендры — это кто?

   — Девки гулящие. А почему Шанхаем прозывается? Тесно у нас и грязно, как в Китае. Ютимся, понимаешь, в нечеловеческих условиях, как недавно написали в газетке. — Тимошка засмеялся. — Но, с другой стороны, сами себе хозяева. Во дворике травка растет, яблонька... Выйдешь утречком поссать, далеко вокруг видать. Это батянькина присказка.

   — А отец твой чем занимается?

   — В механослужбе, на прокате пашет. Я же говорю: слесарь он высшей квалификации с дореволюционным стажем Ценят батяню ого-го как!

   — Давай дальше про Шанхай.

   — Говорю же, людишки у нас самые разные. Есть и бывшие. Вот по соседству два старика живут. Одного кличут дядей Костей, а второго больше Французом называют. Он и вправду француз. Оба — дворяне. Кстати, этот, который кровопивцев вычислил, у них остановился.

   — Ты сам-то веришь в эти рассказы?

   — Про кровопивцев-то? Еще как верю. Что старики на кладбище ходили и могилку раскопали — достоверно на сто процентов. Кровища из мертвого тела так и хлестанула! Откуда в мертвяке кровища свежая?

   — Ты же сам не видел.

   — Мало ли что не видел. Рассказал мне Хасан-татаренок. Он сам лично там был и могилку раскапывал. Врать не будет. А вчерась горелого кровососа я сам видел. Девчонка Скворцовых Наташка Это с ее братца все и началось. Всю родню свою перекусал. И, говорят, не только. Мильтон у нас пропал. Хохлом звали. Здоровенный такой. Вроде тоже хотел эту нечисть выловить, но не получилось без сноровки-то. Слабоват против них оказался. Тут одним «наганом» не обойдешься.

   — Похоже, ты заливаешь.

   — Гадом буду! Не веришь, идем со мной, сам все покажу.

   — Что же ты покажешь?

   — Дом сгорелый...

   — Мало ли от чего он мог сгореть. Но при чем тут вампиры?

   — Как ты сказал? Повтори!

   — Вампиры.

   — Во-во! Так он их и называл.

   — Кто?

   — Старик этот. Который девчонку отыскал. Однако, говорит, не всех еще обнаружил. Дальше будет поиски вести.

   — Весьма странный рассказ.

   — Да чего там! Эти... как их...

   — Вампиры.

   — Да, они. Это еще что. А знаешь, сколько на Шанхае колдовок живет? Одна Салтычиха чего стоит. Вот веришь — нет, на человека взглянет черным глазом, пошепчет чего-то под нос, поплюет по сторонам, и готово!

   — Что готово?

   — То самое. Начинает бедолага чахнуть и, если вовремя не примет меры, того... в ящик сыграет.

   — Чушь.

   — Ничего не чушь. Другой случай опишу. У соседей наших, Опунцевых, сын женился, лет на пять меня старше. Срочную отслужил в Вологде, что ли, там же сыскал себе бабу и сюда привез. А свекровь-то, Опунциха, сношку ох невзлюбила! И то она не так делает, и это не эдак. Словом, раскоряка беломорская. Иначе и не величала. А бабенка из себя словно сдобная булка сметаной намазана. Пухлая, белая, не ходит, а плывет. Правда, медленно все сполняет, словно во сне, может, это свекрови и не нравилось. Но старухе-то какое дело? Главное, Петру, мужику ейному, она больно по вкусу пришлась. И тут стала бабенка чахнуть. А почему? Спать потому что не могет. Лягет в постелю, и ни в одном глазу. А то вроде задремлет, и ровно кто ее под бока толкает. А они с Петром в отдельной комнатухе проживали. Видит баба, дело плохо. Извести ее хотят. Надоумил кто-то пойти к Салтычихе. Та научила. Возьми, говорит, и перебери постелю, на которой спишь, а все, что найдешь, мне принеси. Ну, эта вологодская шмара давай шебуршить в постеле и, представляешь, Джоник, нашла!

   — Интересно, что же?

   — Не то косточки человеческие, не то перышки вороньи. Словом, всякий сор, непонятно откуда взявшийся. Она сложила все в кулек и побежала к Салты-чихе. Сожгли, значит, эту дрянь, и все наладилось у их.

   — Спать снова хорошо стала? — насмешливо спросил Джоник.

   — Видать, так. Вскорости они съехали от родителев. В бараке, на Доменном нынче проживают.

   — Чепуха все это. От темноты и бескультурья проистекает. Выдумывают всякую чушь...

   — Не скажи. А вот еще был случай...

   — Послушай, — перебил Тимошку Джоник, — почему борец с вампирами остановился у этих, как ты их называешь, «бывших»?

   — Кто его знает, — пожал плечами Тимошка, — должно, ихин знакомец. Высоченный дядька, которого еще называют Французом, тоже вроде по колдовской части знаток.

   — А кто они такие? Чем живут эти самые «бывшие»?

   — Дядя Костя — сторож в детском саду, а так, слышно, картами промышляет. А Француз — счетовод в какой-то артели.

   — Это они ходили на кладбище раскапывать могилу?

   — Нет, то другие. Один старик-татарин и еще двое. Старика больно в поселке уважают. У нас вообще татарвы много проживает, так он у них за главного. Валитовым зовут. Смотри, Джоник, мы уже пришли. А за разговорами вовсе незаметно.

   Американский строитель социализма поднял голову и оглядел раскинувшийся перед ним пейзаж. В огромном овраге с обрывистыми, размытыми дождями глинистыми краями находилось беспорядочное скопище лачуг, напоминавших сваленную в кучу огромную груду мусора. Джоник уже бывал здесь, но ни разу не углублялся в трущобы, наслышанный, что в Шанхае запросто могут ограбить и раздеть даже средь бела дня. Возможно, слухи были преувеличены, однако попусту рисковать не стоило. Теперь же, спускаясь по извилистой тропинке, петляющей среди зарослей бурьяна, вслед за шустрым аборигеном, он даже не вспоминал о недавних опасениях.

   — Живем в лесу, молимся колесу, — вроде как невпопад заметил Тимошка. — Тебе как больше работать нравится, Джоник, в смене или на шестидневке?

   — В смене.

   — И мне тоже. Свободнее как-то. Вот хотя бы как сегодня. Все трубят на службе, а мы гуляем. А скажи, Джоник, в Америке тоже посменно вкалывают?

   — Конечно. Там, где непрерывное производство.

   — УЖ, наверное, капиталисты крепко эксплуатируют американского пролетария?

   — По-разному. Где профсоюз сильный, там условия труда вполне сносные.

   — Ну сколько у вас сварщик получает?

   — Невозможно сопоставить. И цены разные, и покупательная способность иная.

   — Цены — мура. Ты мне пример какой-нибудь приведи.

   — Пример... Ага. За год работы можно купить недорогой автомобиль.

   — Автомобиль? А на что мне автомобиль? Куда на нем? Вот костюмчик хороший, бостоновый, пальтишко драповое... Или шамовки от пуза. А то сказанул — автомобиль! Что я — начальник, на авто раскатывать?

   — В Америке автомашины есть почти у всех, даже у самых бедных. Необходимая вещь.

   — С жиру беситесь. Вот поэтому у вас никак революции не произойдет. А когда бы не было никаких авто да жили поскромнее, глядишь, и у вас социализм построили бы. Одна надежда на негров ваших, как на самый угнетенный класс. Может, у них силенок хватит буржуйской гидре башку свернуть.

   — А ты в Москву вернуться не хочешь? — неожиданно спросил Джоник.

   — В Москву-у? — нараспев произнес Тимошка. — Москва — это конечно!.. Это тебе не Соцгород! Жили бедновато, но со здешним житьем разве сравнишь. Мне четырнадцати не было, когда уехали, а до сих пор перед глазами стоят улицы, магазины... По Тверской, бывало, идем с батянькой, к Елисеевскому подходим, если у него есть в кармане деньжонки, обязательно у входа остановится и спрашивает: «Ну что, Тимка, зай— дем?» А сам уже за руку внутрь тащит. И чего там только нет: конфеты, шоколад, фрукты разные, апельсины, мандарины, колбасы, окорока, ты таковских и не видывал. А рыба?! Осетр что твое бревно! Батянька первым делом, понятно, бутылочку «рыковки» покупает, и только он ее, голубушку, в руки берет, лицо у него расцветает, и глазки начинают блестеть. Затем он покупает горячие калачи, обсыпанные маком, астраханскую селедочку — залом, полфунта вестфальской ветчины, розовой, как попка младенца, и столько же сыра «со слезой», а мне жестяную коробочку с разноцветными леденцами — «ландринками», ты таких и не ел никогда. Опосля садимся на извозчика, и он нас за двугривенный везет до заставы. Дорогой же батянька, откупорив между тем «рыковку», единожды приложившись к горлышку и занюхав калачом, всегда говорит одно и то же: «Разве при Григории Ефимовиче Елисееве таков магазин был?» Больше до самого дома — ни грамма! А здесь!.. Разве можно эту дыру сравнивать с Москвой?

   — Зачем же вы уехали?

   — Батянька все твердит о пролетарском единении масс, но, думаю, в чем-то он там провинился, вот его сюда и законопатили. Я иной раз начинаю спрашивать: когда, мол, в Первопрестольную смотаемся? Не в смысле даже вернемся, а просто проведаем родню, погуляем по родным улицам, он, батянька то есть, сразу свирепеет. Сопит, но говорить на эту тему не желает. Один раз, правда, ответил: «Ноги моей там больше не будет, и тебе не советую». Ладно, Джоник, не трави душу. Гляди, пришли. Вон дом погорелый. Тут эти черти, Скворцовы то есть, и обитали. Хочешь, пойдем посмотрим. Джоник взглянул на пожарище и мысленно представил, что произошло здесь несколько дней назад. От обугленных головешек явственно попахивало Средневековьем.

   — И люди сгорели? — спросил он.

   — Скворцовы-то? Их сначала крепко избили, потом бросили в огонь.

   — Не может быть! А милиция?..

   — Какая тут милиция, — засмеялся Тимошка. —

   Был один Хохол, да и тот пропал. Ну что, зайдем во двор?

   — Не стоит. Ты лучше отведи меня к дому, где этот человек, про которого рассказывал, остановился.

   — К дяде Косте? Да пойдем. Тут совсем рядом.

   — Вон ихина халупа, — Тимошка указал на крошечный беленый домик. — Только я туда не ходок. Ты уж сам.. У нас не любят, когда без дела приводят посторонних.

   — Как же я без приглашения пойду к незнакомым людям?

   — А почему нет? Постучись, потом скажи: мол, ищу знакомого.

   — Да я и по имени его не знаю.

   — Ну ты даешь! Короче, делаем так. Ты идешь к ним, а я в сторонке постою. Если на тебя начнут орать или, чего доброго, по шее захотят накостылять, я вмешаюсь. Но вообще они старики мирные. Шуметь вряд ли станут. Шагай смелей.

   Джоник отворил калитку, подошел к входной двери и неуверенно постучал.

   — Заходи, открыто, — услышал он и распахнул дверь. В комнатушке за столом сидели три пожилых человека и заканчивали обед. В одном Джоник сразу же узнал своего недавнего попутчика.

   — Вам чего, молодой человек? — спросил плотный коренастый старик в застиранной ситцевой рубахе и черных сатиновых шароварах, как вскоре выяснилось — дядя Костя.

   Джоник открыл было рот, чтобы сообщить о цели своего визита, но его опередил попутчик.

   — Это, наверное, по мою душу, — произнес он, растерянно улыбаясь. — Мы с молодым человеком вместе в поезде ехали, там и познакомились. Я вам про него рассказывал. Тот самый американец.

   — Американец?! — воскликнул дядя Костя. — Только этого нам не хватало! Очень милая подбирается компания.

   — Невежливо встречаете гостя, Константин Георгиевич, — одернул плотного высокий худой человек с бледным породистым лицом. — Присаживайтесь к столу, молодой человек.

   — Куда, интересно, он сядет? — ворчливо возразил дядя Костя. — На голову вам, что ли?

   — Не нужно спорить, господа, — оборвал пререкания попутчик Джоника. — Он может сесть на мое место, а я пересяду на кровать. Кстати, — обратился он к Джонику, — мы даже не познакомились.

   Американец представился.

   — Чего уж там, присаживайтесь, — сменил гнев на милость дядя Костя, протягивая Джонику руку. — Меня, как вы уже слышали, зовут Константином Георгиевичем, можно величать дядей Костей, это — Алексей Габриэлович Фужеров, — указал он на высокого.

   — Николай Николаевич, — представился попутчик. — И как вы вообще меня нашли?

   — Это-то как раз и неинтересно, — перебил дядя Костя Всесвятского. — Соцгород — большая деревня. Тут все обо всех знают.

   — Видите ли, — начал Джоник. — я работаю вместе с одним парнем, проживающем в Шанхае, вот он мне о вас и рассказал,

   — Что именно?

   — Ну... — Джоник замялся, не зная, как начать. — Какие-то странные события имели место в Шанхае.

   — Да уж... — подтвердил дядя Костя, — было дело под Полтавой.

   Джоник не понял, при чем тут Полтава, но уточнять не стал.

   — Может быть, вы перекусите с нами? — обратился к американцу Фужеров. — Угощение, правда, не ахти. Картошечка да капустка...

   — А рюмочку не пропустите, — встрял дядя Костя, — так сказать, за знакомство? Представитель столь могущественной державы в наших убогих стенах... Это честь!

   — Спасибо, — поблагодарил Джоник. — Но я не голоден. Видите ли, я проживаю в Соцгороде уже три года, работаю на металлургическом заводе...

   — Так вы коммунист? — Дядя Костя, казалось, насторожился.

   — Нет.

   — Тогда комсомолец?

   — Я не состою ни в какой организации.

   — Значит, спец? Приехали сюда деньги зарабатывать? И опять нет.

   — К чему вы учиняете допрос господину Смиту? — вмешался Фужеров.

   — Господину? А, может, товарищу, милейший куманек? Мне не совсем понятно, почему наш новый знакомый шляется по трущобам, каковой является наш милый поселочек. Пришел на экскурсию? Но почему именно к нам?

   До Джоника дошло, что его принимают за шпиона. Этих людей, конечно, можно понять. Ведь совсем недавно он точно так же отнесся к своему попутчику, пристававшему в поезде с разговорами. Придется прояснить ситуацию.

   — Вы напрасно видите во мне доносчика, — заметил он. — Хотя бы потому, что мне это ни к чему. Я иностранный подданный и до сих пор в играх с властью не замечен. Почему я здесь? Видите ли, приехал я в СССР действительно увлеченный социалистическими идеями. За три года пребывания в вашей стране они как бы несколько потускнели, однако в целом интерес к России только вырос Основная цель моего пребывания здесь — желание написать книгу о том, что я увидел и пережил. Правдивую книгу! За этим, собственно, я и пришел к вам. Меня интересуют все стороны жизни Соцгорода. Возможно, объясняя свое появление, я был несколько невнятен, но, поверьте, говорю правду.

   — Понятно, понятно, — с не предвещающей ничего хорошего усмешкой произнес дядя Костя. — Вы, так сказать, летописец. Вроде Пимена,

   — Кто такой Пимен?

   — Древнерусский писатель. «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя...» Читали «Бориса Годунова»? Пушкин, между прочим, написал.

   — К своему стыду, нет.

   — Жалко. Но не в этом дело. Я вам, господин-товарищ Смит, вот что скажу. В отличие от вас, я не являюсь представителем великой иностранной державы, и, если что, со мной миндальничать не будут, да и с ними тоже. — Он указал на остальных присутствующих. — Я здесь нахожусь потому, что хочу спокойно дожить остаток своих лет. Вот этот господинчик французских кровей — тоже. Наш новый друг, борец с вампирами, Николай Николаевич Всесвятский, так сказать, нарушил покой двух отшельников, сбил с ритма размеренную череду дней. Не спорю, определенное разнообразие в нашу жизнь он внес. Но чем это все обернется, один Аллах ведает. Теперь вот ваше появление..

   — Я могу уйти, — сказал Джоник.

   — Наверное, это будет самым лучшим решением.

   — Погодите, погодите, — вмешался Всесвятский. — Насколько я понял, и мне тут не место.

   — Про вас разговор не велся.

   — Да как же не велся? Ведь именно я — нарушитель покоя да плюс ко всему прочему стеснил вас.

   — Послушайте, Николай Николаевич, — вскочил Фужеров, — вас никто не гонит! Ведь правда, Константин Георгиевич, ведь так?!

   Однако дядя Костя молчал.

   — Спасибо за гостеприимство, и позвольте откланяться, — сказал Всесвятский. Он поднял с пола свой саквояж, подхватил брезентовый плащ-пыльник. — Главное, не нужно долго собираться. На сей случай имеется звонкое латинское изречение: «Отта теа тесит рогго» — все мое ношу с собой.

   — Как же так... ничего не понимаю... столь внезапно... — Фужеров всплескивал руками, растерянно и удрученно глядя то на дядю Костю, то на Всесвятского.

   — Да не волнуйтесь вы так, Алексей Габриэлович. — Всесвятский успокаивающе прикоснулся к плечу Фужерова. — Еще не раз увидимся. Дела пока что не закончены. И, главное, хочу вас предупредить. По ночам старайтесь без особой надобности на улицу не выходить. Лишь солнце скроется за горизонтом, сидите дома. Нечисть пока еще не уничтожена. И она будет вести себя только более активно, поскольку понимает: речь идет о выживании.

   — Может, все-таки останетесь? — просительно произнес Фужеров.

   — Нет, мой друг. Еще раз спасибо. И вас, господин Рысаков, благодарю. — Дядя Костя молча кивнул. — Будьте здоровы и следуйте моим советам.

   Джоник и Всесвятский вышли на улицу. Стояла неимоверная жара, дело шло к вечеру, а вокруг не было ни души.

   Джоник удрученно вздохнул:

   — Из-за меня и вы вынуждены покинуть этот дом Однако Николай Николаевич, похоже, ничуть не расстроился. Он достал из кармана огромный, вроде сигнального флажка, клетчатый сине-красный носовой платок, вытер вспотевшее лицо, пригладил всклокоченную бороду и посмотрел на Джоника:

   — Ничего страшного, мой друг. Этих людей можно понять. Напутаны. У обоих в последние годы жизнь складывалась не особенно весело. Один отбыл срок в лагере, другой и вовсе перекати-поле. Побывал в эмиграции, нелегально вернулся, да и нынче, насколько я понял, ведет не особенно законопослушный образ жизни. А тут я свалился как снег на голову...

   — Но ведь, насколько я понял, они сами вызвали вас сюда?

   — Во-первых, инициативу проявил только Фужеров. Рысаков с самого начала был против моего приезда и дал согласие, лишь бы не ссориться с компаньоном. Он полагал, что происходящее — шутка дурного тона, но когда увидел все своими глазами, и вовсе потерял лицо. Страх сильнее всяких условностей вроде понятий о чести и гостеприимстве. Я Рысакова понимаю и оправдываю.

   — И куда же вы сейчас пойдете? Может быть, ко мне в барак? Правда, хочу заранее предупредить, что сосед по комнате — скорее всего осведомитель.

   — Нет, мне нужно оставаться тут. Да вы не беспокойтесь. Пристанище для ночлега я себе найду. В конце концов постелю где-нибудь на травке пыльник и прикорну... если, конечно, все будет спокойно. — Всесвятский извлек большие серебряные часы-луковицу. — Только четыре. До вечера уйма времени. В город если сходить? Так ноги бить неохота.

   — А что должно произойти вечером? — осторожно спросил Джоник.

   — Что произойти? Да нечисть вылезет.

   — Какая нечисть?

   — Вампиры.

   — Неужели вы серьезно?

   — Серьезней не бывает. Да и зачем мне морочить вам голову? Вы, кажется, обмолвились, что собираетесь писать книгу? Вот и расскажите о том, что здесь происходит.

   — Но у меня нет никакой информации.

   — Могу поделиться, если желаете слушать и имеете достаточно времени. Рассказ может оказаться долгим.

   — С удовольствием послушаю. Только не стоять же на солнцепеке.

   — Это верно. Давайте притулимся где-нибудь в тенечке, и я вам поведаю весьма удивительные вещи. Да вон у забора стоит скамейка — вполне подходящее место для беседы.

   Они уселись, и Всесвятский начал свой рассказ. Нужно отметить, что начало его хорошо известно читателю и повествует о находке в степи, неподалеку от хутора Мертвячья балка, таинственного подземелья, в котором находился еще более загадочный объект — человеческое тело, очень похожее на мумию, однако сохранившее едва заметные признаки жизни.

   Рассказ Всесвятского о его приключениях на Украине

   — ...и в один прекрасный момент тело исчезло, — сообщил Всесвятский, сделал паузу, достал из саквояжа пачку папирос «Ира» и закурил.

   Джоник с интересом ждал продолжения.

   Закончив курить, археолог аккуратно затушил папиросу о край скамейки и, убедившись, что она не тлеет, втоптал ее в землю.

   — Сушь стоит. От любой искры пожар может начаться, — пояснил он свои действия. — Большинство грандиозных катастроф начинается, так сказать, с детонатора, а таковым может стать все, что угодно. Ничтожная мелочь приводит к катаклизму. Тому много примеров... Однако я уклонился в сторону от основной темы. Так вот, содержимое подземелья неожиданно пропало. Не имелось никаких следов. Я уж, часом, подумал: может, непонятное существо внезапно ожило и самостоятельно покинуло свое убежище? Однако в таком случае имелись бы отпечатки босых ступней. Но ничего этого не было. Создавалось впечатление, что тело попросту улетучилось.

   Когда это случилось, я оставался в экспедиционном лагере один. Мой помощник, интеллигентный юноша из Петрограда, внезапно получил из дома телеграмму, сообщавшую о смерти родителей, и тут же уехал. Как сейчас помню: стояла оглушающая жара, не чета здешней. Изредка из глубин степей налетали ужасные пыльные бури. Все вокруг словно пребывало в непонятной тревоге. Лето кончалось, и нужно было уезжать, но мне не давало покоя исчезновение тела. Несколько дней я словно в беспамятстве бродил по степи в поисках не зная чего. Потом отправился на хутор. Он и раньше казался безжизненным, а тут и вовсе словно вымер. Даже хуторской мальчишка Васька, постоянно крутившийся возле лагеря, куда-то пропал. Я понял, что местные обитатели специально прячутся от меня. Все это казалось в высшей степени странным. Каждое утро я как заведенный ходил к подземелью, надеясь непонятно на что. Однако ничего не происходило. Я забросил раскопки, часами бесцельно скитался по окрестностям или целый день не выходил из лагеря, пытался разбирать свои находки, но все валилось из рук. Не давало уехать неясное предчувствие, словно вот-вот должно случиться нечто.

   Однажды ночью разразилась небывалая гроза Еще с вечера в воздухе ощущалась зловещая тяжесть. Небо нависло над самой землей. Было трудно дышать. Липкий пот покрывал тело. Столбами вилась и атаковала доселе невиданная в таком количестве мошкара. Совсем стемнело. Я залез в палатку, задраил вход и принялся читать при свете «летучей мыши». Неожиданно сверкнула молния небывалой яркости. Даже сквозь толстую парусину внутренность палатки озарилась мертвенным светом. Следом ударил гром такой силы, словно небесный свод раскололся и рухнул на иссохшую степь. Я вылез наружу. Вокруг моего лагеря, который находился в небольшом овражке, с неистовой силой били молнии. Их голубые жала впивались в землю, словно стрелы, пытающиеся поразить неведомую цель. Гром грохотал непрерывно, однако дождя не было.

   Я стоял, восхищенный небывалым зрелищем, совершенно не опасаясь, что один из этих огненных зигзагов может поразить меня. Неожиданно мне показалось, что на склоне оврага мелькнул силуэт человека. Новая вспышка. Никого. Что это было? Видение? Или действительно кто-то бродил возле лагеря?

   Некоторое время я ждал, что силуэт вновь покажется. И таки дождался. Тень мелькнула совсем в другом месте. Я окликнул человека. Никто не отозвался. Тогда, сам не понимая зачем, я кинулся к мелькавшей на склоне фигуре. Для этого пришлось выйти из оврага и взбежать на пригорок. Вновь сверкнула молния, и меня обдало холодом ужаса. В нескольких шагах от себя я явственно различил того, которого считал исчезнувшим. Нагой человек с необычайно темной кожей пристально смотрел на меня.

   «Кто ты?!» — крикнул я. Но видение пропало, и сколько бы я ни продолжал вглядываться в темноту, озаряемую вспышками молний, никого больше не увидел. Молнии продолжали сверкать, но гроза сместилась в сторону, зато налетел ужасный ветер. Я с трудом мог удержаться на ногах. Песок и мелкая галька молотили по мне, словно дробовые заряды. Я бросился бежать в лагерь, но и тут не нашлось убежища. Палатку сорвало и унесло. Начался страшный ливень... Впрочем, я увлекся описанием буйства стихий.

   Всесвятский, сделав паузу, взглянул на Джоника.

   — Вас не утомил мой рассказ?

   — Слушаю с большим интересом.

   — Ну, тогда продолжу. Не было никаких сомнений, что все увиденное — не плод моих фантазий, а реальность. Но если так, как все объяснить? Неужели я столкнулся со сверхъестественным? В существование инфернальных существ я не верил. К религии в тот момент относился без особого почтения. Но, похоже, происходящее можно было объяснить только с мистических позиций. Некое существо, пребывавшее сотни лет в небытии, неожиданно воскресает. Как? Почему? Где искать ответ?

   На следующее утро я отправился на хутор. На этот раз встретил и обитателей. По единственной улочке бродили несколько пьяных мужиков в солдатских смушковых папахах, должно быть, только что вернувшиеся с фронта. На меня они не обратили никакого внимания, лишь один молча погрозил пальцем. Было совершенно ясно: разузнать здесь вряд ли что-либо удастся. Расспросы ничем, кроме неприятностей, не кончатся. И я счел за лучшее уехать. Собрал свой нехитрый скарб и отправился пешком на станцию.

   Пробыв всю ночь под проливным дождем, я сильно простыл и уже в вагоне почувствовал сильный жар. В Царицыне меня в бессознательном состоянии сняли с поезда и отправили в местную больницу, где с диагнозом «крупозное воспаление легких» я две недели пребывал между жизнью и смертью, а потом еще полтора месяца медленно выздоравливал. Пока я валялся на больничной койке, в стране произошли кардинальные изменения и сохранявшийся до сих пор относительный порядок в одночасье рухнул. Поезда перестали ходить по расписанию, железнодорожные станции напоминали бурлящие паровые котлы, толпы потерявших голову людей, демобилизованных, дезертиров, мешочников наводнили пути. Короче говоря, добраться до Петрограда не представлялось возможным. Начиналась Гражданская война. Я пробыл в Царицыне до Рождества, снимал комнатку у одинокой старушки. В тот момент Царицын был тихим, спокойным городком. Ничто не предвещало тех бурных событий, которые случились здесь спустя полгода. От скуки я часами пропадал в местной земской библиотеке, к слову, довольно богатой. Листал старые подшивки «Русской старины», «Исторического вестника», других аналогичных изданий. Однажды в «Историческом вестнике» за девятьсот восьмой, кажется, год мне попалась статья профессора Новороссийского университета Матюшевского. Имя было мне незнакомо, но содержание статьи прямо-таки заинтриговало. Речь в ней шла о вампирах. Вначале я даже не обратил на нее внимания, однако, вчитавшись, понял, что наконец-то напал на след. Этот Матюшевский размышляет, почему легенды о вампирах так живучи, причем в определенных местностях, потом делает неожиданный вывод: вампиры действительно существовали, а возможно, существуют и до сих пор. В качестве доказательства он приводит целый ряд новых для меня фактов. Вот некоторые из них. Во-первых, вампиризм носит характер эпидемии. Матюшевский указывает, что географически источник мифов и легенд о вампирах четко локализован. Это своего рода круг, опоясывающий Центральную Европу и Балканы. Центр круга расположен в Трансильвании. И именно в этих местах вспышки вампиризма приходятся на годы лихолетий. Проявления вампиризма несложно соотнести с моровым поветрием, скажем, с чумой, поскольку в ее появлении видели нечто сверхъестественное. Но вот с различными общественными возмущениями сложнее. И тем не менее именно в период турецкой агрессии в Европе появляется Дракула, в годы народных восстаний в Венгрии и Румынии — графиня Батори и Банатский упырь, а в эпоху борьбы сербов за независимость — белградские вампиры. В древнерусских летописях описывается случай нашествия мертвецов на Полоцкое княжество в одиннадцатом веке. И с той поры, констатирует летописец, начались на Руси невзгоды: засуха, мор, нападения половцев. Вывод, с точки зрения Матюшевского, очевиден. Вампиры — катализатор социальной нестабильности. Казалось бы, дикая чушь. Однако Матюшевский развивает мысль дальше. Феномен вампиризма, по его мнению, известен с глубокой древности, а сами вампиры появились три тысячи лет назад в Вавилоне. Согласно легенде, аккадский бог чумы Эрра покусился на верховного демиурга Мардука. Для этого он создал демонов-пиров. Однако отец богов Мардук победил коварного Эрру, а пиры были частью уничтожены, частью изгнаны. С тех пор, рассеянные по земле, они продолжают творить свое черное дело. Однако, как считает Матюшевский, за легендой стоят реальные события. Пиры, по его мнению, вполне реальны и были искусственно выведены шумерскими жрецами. Расшифровка некоторых шумерских клинописных табличек прямо указывает на это. Согласно Матюшевскому, как таковых пиров имелось очень немного, всего несколько десятков. Главным их признаком, кроме неукротимой свирепости, являлось бессмертие. Пир — своего рода замкнутая система, отчасти повторяющая стадии развития насекомых: личинка, взрослое существо. Отсутствует только начальная стадия — яйцо. Кровь пиров, в отличие от человеческой, имеет жидкокристаллическую основу, что позволяет замедлять жизненные процессы на неопределенный срок. Однако время от времени пиру требуется подпитка, а таковой является именно обычная кровь. При укусе пира жертве на некоторое время передаются его свойства. Скажем, возможность длительное время существовать при ограниченном доступе воздуха. Физические возможности увеличиваются во много раз, и так далее. Однако человеку, ставшему вампиром, постоянно нужна свежая кровь, не обязательно человеческая, хотя бы животных, из-за содержащегося в ней железа — основного передатчика кислорода. Кроме того, вампиру нельзя находиться на солнце, поскольку под действием солнечных лучей кристаллическая структура крови мгновенно разрушается с выделением огромного количества тепла Есть и некоторые другие факторы, представляющие для вампира опасность, например, чеснок.

   — Почему именно чеснок? — поинтересовался Джоник.

   — Дело в том, что чеснок содержит мощный антикоагулянт — вещество, замедляющее свертывание крови. Для человека он полезен, для вампира, напротив, смертельный яд, поскольку препятствует усвоению крови жертвы.

   — Весьма любопытно, — прокомментировал американец. — Из вашего рассказа вытекает, что вампиризм — явление отнюдь не сверхъестественное, а просто одна из многочисленных форм жизни.

   — Я просто воспроизвел точку зрения Матюшевского.

   — Однако тут же возникает целый ряд вопросов...

   — Погодите, я еще не закончил рассказ. Если желаете слушать, могу продолжить. — И, получив согласие, Всесвятский вновь заговорил: — Конечно же, по прочтении статьи Матюшевского вопросы возникли и у меня. Почему именно для Балкан характерен вампиризм? Матюшевский утверждает, что в эпоху великого переселения народов некоторые племена, в частности авары, из глубин Азии перебрались в Восточную Европу. Пиры попали туда именно таким путем Но непонятно, в каком качестве. То ли как объект почитания, то ли в качестве своего рода паразитов. На этот вопрос статья ответа не давала. И главное, ведь самостоятельно они передвигаться не могли, поскольку не выносят солнечного света. Значит, им кто-то помогал. Кто? Человек?! Но теплокровное существо в таком случае само бы стало жертвой пира. Возможно, речь идет о неком симбиозе?

   Короче говоря, вопросов возникало множество, и я решил отправиться в Одессу и разыскать Матюшевского в надежде получить дополнительную информацию. Тем более до Петрограда добираться казалось значительно более сложным Если бы я знал, какие меня ждут приключения, то вряд ли решился бы на подобный шаг, однако, как говорится, человек предполагает, а господь располагает. Я не учел, что ридна матерь Украина в одночасье стала самостийной. Однако независимость, как водится, началась с кровопролития. Центральная Рада не могла поделить власть с большевиками, на помощь Раде подоспели немцы и быстренько оккупировали страну. Казалось бы, где немцы — там порядок. Возможно, в крупных городах так и было. Не знаю, в Киев я не попал. Но в провинции дела обстояли несколько иначе. С фронтов вернулась масса народу, и все как один — с оружием. Под предлогом борьбы с оккупантами люди стали сбиваться в стихийно формируемые отряды, а проще говоря, банды. Помимо отрядов Махно существовали банды Ангела, Зеленого, Маруськи Никифоровой, Струка и даже батьки Цинципера. Их было множество, с самой разной политической ориентацией — от анархистов до монархистов, но всех объединяло одно — грабеж местного населения и проезжающих поездов. На беду, в одном из таких поездов оказался и я. На дворе лютовал холодом февраль восемнадцатого года. Поезд самым малым ходом тащился из Харькова на юг, предположительно в Николаев. Я ехал в одной из теплушек вместе с десятком мешочников — торговцев солью, двумя переодетыми офицерами и несколькими девицами из харьковского борделя. Недалеко от Гуляй-поля на эшелон напали махновцы. Нас всех выкинули из теплушки. Мешочников растрясли, офицеров тут же, у насыпи, расстреляли, девиц усадили на подводы... Меня допрашивал предводитель отряда, красивый, с хищным лицом парень лет тридцати, в отлично сшитой гимнастерке, видневшейся из-под картинно распахнутого романовского полушубка, брюках галифе и хромовых сапожках. Атаман принял меня за священнослужителя. Видимо, его ввели в заблуждение длинные волосы и борода. Узнав, что я археолог, парень еще больше уверился в своих подозрениях. Видимо, первая часть слова «архе» автоматически делала меня причастным к духовному сословию. Сообщив о своей ненависти к «колокольным дворянам» и приказав молиться своим богам, он уже поднял «маузер», но судьба сделала очередной зигзаг. Мимо пробегал юнец в гимназической шинели с винтовкой, и атаман, опустив «маузер», поинтересовался у него: кто такие археологи? Узнав, что это «ученые, которые роются в земле», головорез подобрел и приказал мне устраиваться на подводе рядом с проститутками.

   Как оказалось, командовал отрядом Николай Шевченко, бывший прапорщик военного времени, а ныне идейный анархист, сподвижник Нестора Махно. Нас повезли не в само Гуляйполе, а на расположенный неподалеку хутор. Места вокруг унылые, степные; однообразие нарушали курганы, на вершинах которых стояли древние изваяния, называемые в народе каменными бабами. Казалось, за тысячу лет ничего не изменилось в здешних краях: свист ветра, сухой бурьян, конные шайки... Скифов сменяли половцы и печенеги, печенегов-татары, татар — запорожцы и гайдамаки, гайдамаков — махновцы. Разбой у местных жителей был в крови.

   На хуторе я пробыл примерно полтора месяца. Житье было вполне сносное, относились ко мне почтительно, кормили и поили — сколько влезет. Время от времени Шевченко вызывал к себе и заводил туманные речи «за мировую анархию и князя Кропоткина». Я охотно поддакивал головорезу в его рассуждениях, поскольку не желал получить пулю в живот. Анархическое устройство общества представлялось Шевченко следующим образом. Все вокруг равны, все братья и товарищи, все общее, включая баб. Но при этом он, Никола Шевченко, живет в богатой усадьбе, вроде помещичьей, имеет отличных лошадей, причем не чьих-то, а именно его, шевченковых. Красивых баб в усадьбе тоже много, но и их делить он ни с кем не собирается. «А если какая буза против менэ пойдет, выкатываю „максим“ и крошу тварей».

   Про тамошние нравы можно долго рассказывать, но это уводит от основной темы. Кончилось все тем, что в один прекрасный день, вернее, вечер Шевченко проиграл меня в карты другому головорезу, некоему батьке Максюте. Тот вообще не знал, что со мной делать, поскольку проблемами анархического устройства общества совершенно не интересовался. Максюте было лет пятьдесят, некогда он подвизался в качестве циркового борца в Одессе, где выступал под псевдонимом Дядя Пуд.

   Вес он действительно имел преизрядный и по этой причине ездил не верхом, а в тачанке, на задней стенке которой было крупно выведено: «Хрен догонишь!» Максюта жил исключительно одним мгновением, совершенно не задумываясь, что случится завтра. На третий день нашего знакомства он сказал мне: «Слушай, дед, катись на легком катере к такой-то матери, куды глаза глядять, хучь назад к Шевченке. Коли ты шашку да винтарь в руках держать не могешь, на кой ты мне нужен».

   И побрел я по широкой украинской степи, как поется в широко известной комсомольской песне. Намерения у меня оставались все те же — добраться до Одессы. Стоял конец марта. Казалось, совсем недавно степь покрывал неглубокий снег, а ныне все вокруг цвело и зеленело. В заплечном сидоре у меня лежали каравай пеклеванного хлеба, приличный шматок сала, кольцо домашней колбасы и десятка два картофелин. Все это добро вручил мне на прощание денщик Максюты добрейшей души человек Грач, которого Максюта величал квартирмейстером. Голод в ближайшее время мне не грозил. Кроме того, Грач дал мне мешочек, фунта на два, с крупной херсонской солью. Не было в те времена валюты тверже, чем соль, разве что самогон. Одно было плохо. Я толком не знал — в каком направлении идти. А попасть мне нужно было в Гуляйпо-ле — на ближайшую железнодорожную станцию. Грач указал кнутовищем примерное направление и сообщил, что «до батьковой ставки верст двадцать с гаком». Однако я еще в самом начале пути подумал, что скорее всего Грач меня обманул и указал вовсе не туда, куда нужно, видно, опасаясь, что я могу навести на логово Максюты.

   Вышел я утром, перекусил, когда солнце стояло прямо над головой, и опять зашагал по цветущей степи. Никакого населенного пункта по дороге не попадалось. Раз вдалеке пронеслись несколько верховых, но я благоразумно прилег, опасаясь быть замеченным. Верхом могли ехать только бандиты, а они церемониться не привыкли. Наконец, когда, судя по солнцу, приближался вечер, вдали показались пирамидальные тополя и соломенные крыши. Вскоре я подошел к беленым хатам неизвестного хутора. Во дворе крайней хаты старуха рубила заржавленным колуном дрова.

   На мой вопрос: «Далеко ли до Гуляйполя?», старуха изумленно вытаращилась на меня.

   — Эвон, батюшка, куда хватил! Ты в другую сторону топал.

   Мысленно прокляв Грача, я взглянул на небо. Начинало смеркаться. Ходить ночью по степи не рекомендуется, да и усталость давала о себе знать. Нужно было побеспокоиться о ночлеге.

   — А переночевать у тебя можно? — поинтересовался я.

   Старуха взглянула на меня с большим интересом

   — Чего уж, батюшка, ночуй, — охотно согласилась она. — А ты, часом, не поп?

   — Дьячок, — объявил я, поскольку к понятию « археолог» отношение было, мягко говоря, настороженное.

   Старуха, казалось, обрадовалась. Она ощерила в улыбке рот, передние зубы которого напоминали скорее клыки.

   — Ты заходи в хату, гостю всегда рады, если, конечно, не лихой человек. Да не похож вроде...

   Сквозь тесные сенцы я прошел в столь же маленькую горницу, разгороженную линялой ситцевой занавеской на две части, перекрестился, чтобы не выходить из образа, на икону Николая Угодника, потом обвел взглядом скудное убранство. Пара лавок, ветхий стол, на стене домотканый коврик.

   — Ты не беспокойся, — по-своему поняла меня старуха. — Я тебе на лавке тулуп постелю. Переночуешь, как у Христа за пазухой. Вот только насчет покушать...

   — Коли накормишь, я тебе соли полстакана отсыплю, — сказал я, решив не сообщать про свои собственные съестные запасы.

   — Сольцы? Ну, благодетеля господь послал! Тогда я сей секунд яишенку спроворю, да кашка пшенная с тыквой у меня в печи преет.

   Пока старуха суетилась с готовкой, я сел на лавку возле крошечного оконца.

   — Тебя как величать? — поинтересовался у хозяйки.

   — А Матреной.

   — Чисто говоришь. Или не хохлушка?

   — Русская я. Москалиха по-здешнему. Отсель недалече имение было господ Островских. Так я у барыни в горничных состояла. Давненько, конечно. Потом замуж вышла за местного хохла. А гутарить ихнюю мову так толком и не выучилась. То есть, конечно, могу, но не привыкла. А ты чего по степу бродишь? Путь-то куда держишь?

   — На юг ехал, да лихие ребята с поезда ссадили.

   Сначала у одного атамана обитался, потом у другого...

   — У кого же?

   — Да у Максюты, — решил я на этот раз сказать правду.

   — Это у борова? Сбежал, что ли?

   — Сам отпустил. На что я ему. Не казак ведь.

   — И правильно, батюшка, что от этих бандюг ушел. Чего с ими, нехристями, путаться духовному человеку. Житья от их, иродов, нет.

   Старуха поставила передо мной глиняную миску с кашей и сковороду с яичницей-глазуньей, положила приличную краюху хлеба. Пока я все это за обе щеки уминал, она села напротив, уперла голову в ладони и молча смотрела на меня. Взгляд ее был задумчив. Когда я все съел, она взяла пустую чашку из-под каши, налила туда овсяного киселя.

   — Хлебай, батюшка.

   — А вы тут как живете? — поинтересовался я.

   — Да как сказать, батюшка. Разве это жизнь? Ни соли, ни керосину... Лучину вон палим, как в стародавнее время. Опять же банды эти... Покоя от них нет. Налетят и начинают орать: того дай, этого дай!.. В небеса из ружей пуляют, а не угодишь, и в тебя могут засадить. Правда, хутор наш маленький, пятнадцать дворов всего, поэтому часто не донимают. Брать нечего. Другая напасть нас одолела.

   — Это какая же? Матрена замялась.

   — Уж, не знаю, как открыть. — Она пожевала большими и мягкими, как у коровы, губами. — Не к ночи будет сказано, но повадился к нам на хутор упырь шастать.

   — Кто? — не поверил я.

   — Да и правда, чего это я горожу!

   — Нет, уж ты договаривай, старая. Негоже духовному лицу голову морочить.

   Старуха и вовсе смутилась. Она вскочила с лавки, зачем-то подошла к двери и прислушалась.

   — То-то и оно, что духовный, — сказала Матрена, как будто успокоившись. — На веру только и уповаю. — Она перекрестилась на икону. — Поверишь ли, батюшка, сразу после Святок начал шастать, окаянный.

   — Толком говори.

   — Вечор перед Крещением ребятишки у околицы нашли мертвяка. Человек годков тридцати, одет богато, навроде военный. Бекеша на ем синяя, серой смушкой оторочена, кубанка с алым верхом, штаны широченные тоже алые, кожей обшиты... И весь ремнями перепоясан. Одно слово — герой. Почему помер, неизвестно. В плечо вроде саблей ранетый, а скорее замерз. У нас тут на хуторе главные — Петриченки. Хозяева крепкие. Куркули. У старика Петриченки три сына да дочек пять голов. Один сын с им живеть, а двое у Махны служать. Петро, слышь, командир. Так вот. Старик

   Петриченко пришел, глянул... Потом приказал своим работникам раздеть и схоронить тело. С той поры пошло-поехало... Минуло девять деньков, про мертвяка думать забыли, и тут он объявился. Работники у Петриченки в клуне ночуют, печка там есть, топчаны стоять... Вот он в клуню ночью и завалился. Постучал, попросил пустить, они сдуру и открыли. Он на одного накинулся, а второй от страху под топчан забился... Наутро спохватились: работники есть не приходять. Сноха-молодайка пошла кликать и сама чуть с глузду не съехала. Один растерзанный на полу лежит, а второй в одном исподнем под топчаном... Прибежал Петриченка с сыном. Выволокли живого на свет божий, давай расспрашивать, а тот только мычит. Язык со страху отнялся. Вначале решили: бандюги на их напали. Работника, значит, тоже схоронили. Проходит срок, он объявляется.

   — Кто?

   — Да работник! Пришел ночью, встал под окошко Петриченковой хаты и стучит. Мол, пустите погреться. Сношка-дура возьми и открой. Он в ее вцепился. Хорошо, сношкин мужик рядом с топором стоял. Рубанул он этого... Тот за порог... Ну все и поняли: упырь! А все от чего? Нельзя заложных в освященную землю хоронить. Нужно было подальше от хутора закопать, где-нибудь в степу.

   — Каких таких заложных?

   — Не знаешь разве? А еще духовного звания. Заложный — это который не своей смертью помер. Сам себя порешил, горилкой опился или утоп... Или как тот, в бекеше...

   — Да кто он, по-твоему, такой?

   — Господь его знает. Только от него все и пошло.

   — А дальше?

   — По ночам на улку не выйти. Они тут как тут. В хаты стучать. Войти просять. Упырь, если его в дом не пустишь, сам в него залезть не можеть. Жить стало страшно. И чеснок все у порога навесили, и хрестами хаты изрисовали, все равно нечисть не успокаивается. Как сумрак опустится — она тут как тут. Молебен даже прочитать некому. Своей церкви у нас нету, а в селе, верст десять отсюда, попа злодеи с колокольни скинули. Может, ты, батюшка, возьмешься прочитать. Мы уж в долгу не останемся.

   Возможность читать молебны нисколько меня не окрылила. Однако отказываться я не спешил, боясь испортить отношения с Матреной. В принципе, для меня не составляло труда отправить любую церковную службу, поскольку я происхожу из рода священнослужителей и прекрасно знаю каноны. Но вправе ли я был взять на себя подобную миссию? Я еще раз убедился в том, что говорить правду всегда выгоднее, чем лгать. Представься я археологом или, того проще, ученым, вряд ли попал бы в двусмысленное положение. А теперь, чего доброго, старуха разнесет по соседям, что в гостях у нее чуть ли не архиерей. С другой стороны, чрезвычайно интересно проверить рассказ Матрены. Если все обстоит именно так, как она излагает, то здесь можно задержаться.

   — Молебен может читать только рукоположенный в сан, — веско произнес я.

   — Ничего, батюшка, и твоя молитва сгодится. Службу, чай, знаешь...

   — А скажи, Матрена, что стало с женщиной, на которую напал упырь?

   — А то и стало. Чахнуть начала. Он ее, можно сказать, и не тронул. Сорочку разорвал да плечо зубами оцарапал, а все одно заразу передал. Резвая бабенка была, а теперь все больше лежит, последнее время и вовсе не встает. Вот-вот господу душу отдаст. Ну да ладно, давай-ка укладываться.

   Я улегся на пахнущий кислятиной тулуп и долго не мог заснуть, прислушивался к звукам за стенами хаты.

   Разбудила меня возня старухи. Я открыл глаза. Было раннее утро. Матрена растапливала печь. Я сходил на двор, умылся, потом вернулся в хату, в раздумье сел за стол — что делать дальше? Уходить? Вечерние мысли о том, чтобы остаться тут на несколько дней и разобраться в происходящем, казались глупыми. Поверил бредням ополоумевшей от одиночества старухи. Нет, нужно отправляться в путь. Я вернулся в хату, развязал сидор, отсыпал старухе соли.

   — Неужто собираешься? — поинтересовалась она, ставя передо мной сковороду все с той же яичницей, на этот раз обильно сдобренной зажаренным салом

   — Пойду, наверное, дорога длинная...

   — А как же молебен?

   — Я же сказал: сан у меня неподходящий, чтобы молебны служить.

   Матрена всплеснула руками и, видимо, хотела разразиться гневной речью, но, взглянув на чашку с солью, умильно произнесла:

   — Дождись, батюшка, моего прихода. Мигом сбегаю в одно место и вертаюсь. Уж не обидь старушонку. Погодь малость.

   Матрена отсутствовала примерно с полчаса. Я примерно представлял, куда она отправилась. Скорее всего решила пригласить какого-нибудь местного патриарха в надежде уговорить меня остаться. Так и оказалось. В дверях показался здоровенный седоусый дядька в свитке, шароварах и смазных сапогах, из-за его плеча выглядывала Матрена.

   — Здоровеньки булы, — пророкотал он, оглядывая меня с головы до ног. Я тоже поздоровался.

   — Мотря каже: вы духовного звания?

   Я неопределенно кивнул головой.

   — Тоди вы забовьязаны допомогати мене. Моя сноха дюже хворае. Лиха людына сгубила. Почитайте над ею молитвы, за Христа ради молю. — Седоусый — это и был местный богатей Петриченко — поклонился мне в ноги. Ну как тут откажешь.

   Пока шли до его хаты, дядька повторил мне историю, уже слышанную от Матрены, только по его словам выходило, что он вовсе ни при чем Похоронили неизвестного без его участия.

   Дом у Петриченко был хоть и под соломенной крышей, но раза в три больше Матрениной хаты. Я разулся и прошел следом за хозяином в небольшую светлую комнату. На широкой деревянной кровати лежала, укрытая до самого подбородка пестрым, лоскутным одеялом молодая женщина с бледным исхудалым лицом. Заслышав шум, она открыла глаза и равнодушно взглянула на меня.

   — Хто це?

   — Молитвы читать тоби буде, — объяснил седоусый.

   — А-а. Хай читае. Толку тильки нема.

   — Доктору бы ее показать нужно, — предложил я.

   — Яка ныне дохтура? Ты читай!

   Часа два я как заведенный тарахтел разные молитвы: «Отче наш», «Богородицу...», снова «Отче наш»... Женщина — ее, как оказалось, звали Наталкой, пребывала в забытьи. Время от времени она открывала глаза, бессмысленно таращилась на меня, что-то шептала воспаленными губами. Я плохо понимаю малороссийское наречие, однако расслышал: «Литае он до мене». Был ли это бред или здесь действительно происходило нечто необъяснимое с точки зрения обычной логики?

   После полудня за обедом собралась вся семья Петриченко. Позвали и меня. На лавках вдоль капитального дубового стола сидело человек пятнадцать. Во главе сам седоусый дядька, рядом — сын, чью жену я только что отчитывал, такой же, как отец, крупный и круглоголовый, с такими же вислыми усами, только не седыми, а словно две смоляные сосульки. Он, ни на кого не глядя, хлебал борщ деревянной ложкой из огромной глиняной миски. Кроме этих двоих, за столом сидели семейные дочки с зятьями, незамужние девки и куча ребятишек разных возрастов. Противоположный конец стола замыкала хозяйка — дородная хохлушка с необъятной грудью. Края повязанного платка торчали над ее головой словно рожки. Атмосфера в горнице была крайне напряженной. Мрачные лица, растерянные взгляды... Даже дети вели себя смирно. Угрюмое молчание сохранялось недолго. Сын выскреб свою миску, кинул в нее ложку и поднял глаза на отца:

   — Що же робить, тато? Наталка помирае. Седоусый взглянул на меня. Я пожал плечами.

   — Могилу нужно раскопать и на мертвое тело взглянуть, — сказал один из зятьев, похоже, русский.

   Тут все заговорили разом Молодежь была — за. Хозяйка — против. Сам Петриченко колебался. Точку поставил сын. Он ударил кулаком по столу, приказал всем молчать и выразился в том смысле, что, поскольку других средств не имеется, нужно идти на кладбище и раскапывать могилу. Так и сделали. Схватив лопаты и заступы, все многочисленное семейство кинулось исполнять задуманное. Казалось, все хотели поскорее покончить со скверным делом И вот что странно. Словно по команде из своих хат высыпали все остальные обитатели хутора и мигом присоединились к семейству Петриченко. Вначале люди шли быстрым шагом, потом перешли на бег. Происходящее напоминало всеобщее помешательство. Я, увлеченный людским потоком, двигался вместе со всеми. Кладбище находилось рядом с хутором. Обычный, ничем не примечательный деревенский погост с покосившимися крестами, поросшими свежей сочной травой могильными холмиками. Нужное место отыскали сразу. Видно было, хоронили наспех, кое-как, даже насыпь над могилой сделать не удосужились. Возле могилы повсюду валялись комья чернозема. Народ зашумел: «Смотрите, смотрите, земля свежая, а вот дыра, через которую он вылетает». В земле действительно имелось небольшое отверстие, должно быть, сусличья нора.

   Народ в растерянности топтался вокруг могилы, не зная, как к ней подступиться. Тогда старик Петриченко взял из чьих-то рук лопату и кряхтя принялся за дело. Тотчас взялся за заступ и сын, став лихорадочно куда попало расшвыривать землю.

   Труп был захоронен совсем не глубоко и, конечно же, без всякого гроба Тело вытащили и бросили у края могилы. Оно было запорошено землей, однако разложение практически не коснулось его. Кто-то пучком травы обмахнул лицо. Оно оказалось темно-бордового, свекольного цвета. По толпе пронесся вздох ужаса. «Упырь, упырь...» — зашелестело со всех сторон. Петриченко-сын с размаху рубанул лопатой по шее. Из раны выступила кровь, но не свежая, а темная, густая, похожая на кизиловое варенье. Однако никаких признаков жизни в теле заметно не было.

   Какая-то женщина рухнула на колени и, завывая, начала кататься по земле. Заголосили и другие. И при всем при том ярко светило солнце, а вокруг весело пели птицы. Мне сделалось жутко. Ужасный обряд превращался в еще более страшную массовую истерию.

   Труп вновь бросили в могилу, лицом вниз, потом забили в спину осиновый кол, отрезали голову и бросили ее в ноги. В ходе этих зловещих процедур еще несколько женщин упали на землю, кто в обморок, а кто и в припадке, напоминающем эпилептический. Разгорелся спор, нужно ли произносить над упырем молитву. Меня вытолкнули вперед, однако Матрена веско заметила, что над нечистью за упокой души не читают, и про меня снова забыли. Что делать дальше, никто не знал. Вспомнили про второго покойника — петриченковского работника. Решили вскрыть и его захоронение. Так, на всякий случай. Толпа побрела на другой конец кладбища. Воспользовавшись тем обстоятельством, что на меня никто не обращает внимания, я потихоньку отделился от толпы, вернулся в хутор, зашел в Матренину хату, взял свой походный мешок и побрел восвояси. Оставаться среди наэлектризованной толпы было небезопасно, да и неприятно.

   Дорогой я размышлял над увиденным и услышанным. Являлся ли труп, извлеченный из могилы, в действительности инфернальным существом? Скорее всего нет. Отсутствие признаков разложения, по всей видимости, объяснялось тем, что человека похоронили среди зимы, во время крещенских морозов, и хотя могила была неглубокой, тело оттаяло совсем недавно, и тление не успело коснуться его. Этим же объяснялось и появление небольшого количества крови из раны на шее. Случай с работниками Петриченко на первый взгляд казался менее понятным, но и его легко можно было объяснить. .Матрена рассказывала, что ночевавшие в клуне работники пустили к себе упыря. Но кто это видел? Один из них был убит, второй якобы лишился дара речи. А не проще ли предположить, что два молодых здоровых парня, угнетенные зимним бездельем, напились самогона и затеяли драку, в ходе которой один убил другого и, чтобы избежать ответа, прикинулся онемевшим? Вполне логичное объяснение. Наталка же попросту тяжело заболела, простыла, должно быть, или еще по какой причине, в бреду несла разную околесицу, а темные родственники, наслушавшись этой чепухи, сделали собственные выводы.

   И чем дальше я удалялся от злополучного хутора, тем больше меня начали одолевать смутные мысли. То ли я делаю? Правильно ли поступаю, решив добраться до Одессы и отыскать профессора Матюшевского? Какие сейчас, к черту, вампиры, когда вся страна, да и вся Европа залиты кровью! Ни один самый отъявленный кровосос не сможет нанести обществу столько вреда, сколько самый обычный, ничем не примечательный на первый взгляд человек, дорвавшийся до власти.

   Однако нужно было на что-то решаться. Возвращаться в Петроград? Но зачем? Университет скорее всего закрыт. Что представляет собой тамошняя власть — неизвестно. Да и вряд ли удастся беспрепятственно добраться до Питера. Кругом границы, фронты, банды... Не проще ли все-таки двинуться на юг, в теплые места, где, возможно, удастся пересидеть лихолетье?

   Я шел по широкой, открытой на все стороны степи, обуреваемый смутными думами. Вся прошлая жизнь, все радости и горести казались ничтожными на фоне огромного мироздания, вмещающего столь многое, что человеческая жизнь кажется песчинкой, сухим листком, который несется под порывами ветра неведомо куда и зачем...