Как КГБ под режиссёра Довженко копала...

                ВЗЯТЬ В АКТИВНУЮ РАЗРАБОТКУ

 Опубликовано: 2 Февраля 2015 16:52 04216"Совершенно секретно", No.03/332

          Владимир ВОРОНОВ

КАК ГОСБЕЗОПАСНОСТЬ ПОД КИНОРЕЖИССЕРА АЛЕКСАНДРА ДОВЖЕНКО КОПАЛА

      Датированный 17 июня 1940 года документ на бланке Центрального аппарата НКВД СССР адресован наркому внутренних дел Украинской ССР, комиссару государственной безопасности 3-го ранга Ивану Серову. Начальник 2-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР (бывший Секретно-политический отдел), комиссар госбезопасности 3-го ранга Павел Федотов довел до тов. Серова решение «верхней» инстанции: нарком внутренних дел СССР тов. Берия, ознакомившись с агентурными данными в отношении кинорежиссера Киевской киностудии Александра Довженко, «предложил взять его в активную разработку». Далее четко указано: «Установите в отношении его литера «Н», «М» и «ПК».   Имеются в виду литерные оперативно-технические мероприятия: «Н» – микрофонное прослушивание, «М» – телефонное прослушивание, «ПК» – почтовый контроль. Сразу три литерных спецмероприятия, включая прослушивание при помощи микрофонов, – дело в те времена технически непростое, довольно сложное в установке и обслуживании, да и довольно затратное. Так что разработка точно серьезная! – И все лишь для того, чтобы уловить буквально каждое слово известного режиссера, даже в постели?     Но это не все. Федотов продолжает излагать указания наркома: «Подведите к нему опытную агентуру. Вышлите нам план разработки ДОВЖЕНКО и меморандум о ходе его разработки. Систематически ориентируйте нас о разработке ДОВЖЕНКО»

    . Завершает все приказ заблаговременно «ориентировать» о выезде Довженко в Москву, «чтобы мы его могли заранее агентурно обставить».   Хотя Довженко с 1934 года и проживал в Москве, указания об уплотненной слежке за ним адресованы украинским чекистам не случайно: как раз тогда режиссер завершал на Киевской киностудии монтаж художественно-документального фильма «Освобождение» – про «освободительный поход» Красной Армии в Западную Украину и присоединение Галиции к СССР.   К тому времени Александр Петрович Довженко находился едва ли не в зените славы. Он уже знаменитый режиссер, автор целого ряда фильмов, получивших известность и признание – не только в СССР, но и за рубежом.   В его активе фильмы «Арсенал» – о январских боях 1918 года в Киеве (к слову, с немалым успехом прошедший по экранам Европы и США), «Земля» (и поныне считается одним из самых поэтичных в мировом кино, а уже в 1958 году эту картину на Брюссельском кинофестивале занесли в лист двенадцати лучших фильмов всех времен и народов), «Иван», «Аэроград» и, наконец, «Щорс», вышедший в 1939 году и с успехом шедший в советских кинозалах

     . Буквально в те же дни, когда комиссар госбезопасности 3-го ранга Федотов передает главе НКВД Украинской ССР Серову личные указания Берии относительно Довженко, тот завершал монтаж «Освобождения» и готовился отправиться за материалами для съемки аналогичной агитки «Буковина – земля украинская» – об «освобождении» от «румынского ига» уже Северной Буковины.   Столь пристальное внимание лично тов. Л. П. Берии никогда и ничего хорошего никому не сулило, указания же о плотной разработке, как правило, означали: судьба человека предрешена. После такого обычно следовал арест – со всеми вытекающими, вплоть до расстрельного участка.

     Тем паче, даже и без глубокой агентурной разработки, старых грехов у режиссера – с чекистской точки зрения – было выше крыши.   В поле зрения бдительных органов Довженко находился аж с 1919 года: бывший петлюровец – служил добровольцем в армии Украинской Народной Республики, а в январе 1918 года участвовал в подавлении восстания на киевском заводе «Арсенал», по ряду свидетельств, принимал участие в еврейских погромах, преподавал историю и эстетику в петлюровской школе старшин, но потом подался к красным… В 1940 году, не говоря уже про несколько более ранний период, и одного этого было достаточно, чтобы «прислонить к стенке» по обвинению в «буржуазном украинском национализме».   Вот только на все эти действия, включая усиление агентурной разработки, применительно к гр. Довженко нужна была санкция персонально тов. Сталина: режиссер считался личной креатурой вождя. Их личное знакомство тянулось по крайней мере с начала 1930-х годов. Впрочем, еще в 1928 году на пленуме ЦК ВКП (б) тов. Сталин бросил реплику, положительно решившую судьбу картины «Арсенал».   Однако первое непосредственное сближение Довженко с кремлевским властителем датируют 1932 годом: тогда режиссер снимал фильм «Иван» – о строительстве Днепрогэса.

Фильм о советском освоении Дальнего Востока, «Аэроград», Довженко снимал уже при непосредственной поддержке Сталина.

     После того как 14 апреля 1934 года вождь принял режиссера в Кремле в своем кабинете, тот восторженно написал в «Известиях», что «ушел от товарища Сталина с просветленной головой, с его пожеланием успеха и обещанием помощи».   Генсек и дальше не раз общался с режиссером на предмет того, каковы должны быть задачи советского киноискусства. А когда 27 февраля 1935 года на заседании президиума ЦИК СССР «всесоюзный староста» Михаил Калинин вручал Довженко орден Ленина, то из президиума донесся характерный голос вождя народов: «За ним долг – украинский Чапаев». Фильм «Щорс» был снят не просто по личному и прямому указанию Сталина: Иосиф Виссарионович работу над картиной держал под своим неусыпным контролем, активно вмешиваясь в процесс создания фильма и давая «ценные указания», игнорировать которые было смерти подобно.   Съемки и монтаж картины шли под неусыпным надзором «компетентных органов», так что о ходе кинематографического процесса товарищ Сталин знал все. А когда ему нашептали, что «украинский Чапаев» получился карикатурным, «отец народов» в холодном гневе стал демонстративно игнорировать кинематографиста, и у того случился инфаркт.

     Фильм он перемонтировал, и, когда его продемонстрировали Сталину, тот вернул режиссеру свою милость. Но, как оказалось, ненадолго. Впрочем, все развивалось строго в рамках классической и прагматичной сталинской игры с кадрами: гнев и милость всегда чередовались, потенциальной жертвой был каждый.   Да и вообще, в подвешенном состоянии кадры – литераторы, художники, кинематографисты и прочие «властители человеческих душ» – лучше понимали, воспринимали и исполняли те задачи, которые ставил перед ними вождь народов. Так что и с Довженко Сталин играл, как кошка с мышью, не забавы ради.   Тем более ему достаточно регулярно докладывали, что товарищ «не совсем наш, да и не совсем он нам товарищ». Так, агентура, либо особо близкая к телу наблюдаемого объекта, либо оснащенная микрофонами в рамках литерного мероприятия «Н», сообщала: «Во сне Довженко разговаривает по-украински».   Другой чекист, старший оперуполномоченный 5-го отделения 2-го отдела ГУГБ лейтенант Чекалдыкин, так рапортовал о впечатлениях от поездки в Буковину, которыми делился режиссер: «Черновцы, – сказал он, – чудесный город, культурный, приятный. Жить там – просто наслаждение. Дом, в котором жил митрополит, настолько прекрасен, что подобного ему нет в Москве. Народу там, в Буковине, жилось гораздо лучше, чем у нас. Когда у нас едешь поездом, то нигде не встретишь радостных лиц, нарядного убранства. Всюду убогость, бедность, придавленность. Я считаю, что наш народ унижает и угнетает то, что все у нас одето в серый бушлат . А там все красочно, весело, приятно».   Довженко подробно описал наряды буковинских украинцев и продолжал: «На площади в Черновцах – карусели, всякие наивные народные развлечения. Так наши идиоты немедленно по приезде решили убрать с площади карусель.

    Вообще, наши ведут себя там плохо; в Западной Украине нас встречали в прошлом году изумительно, а теперь мы довели до того, что там ширится повстанческое движение. Гуцулов выселяли из пограничных районов, делали тысячи ляпсусов. Теперь то же самое повторяют и в Буковине. Хватают без разбора людей – правых и виноватых». Затем Довженко отрицательно охарактеризовал целый ряд партийных и советских работников Буковины и Западной Украины: «Мы несем нашу грубость, неделикатность, некультурность. Ощущение такое, что мы не более организованная культура, а более низкая…»   А дальше, судя все по тому же чекистскому рапорту, Довженко и вовсе разразился страшной крамолой, осмелившись усомниться в гениальности Сталина и несомненной правильности его деяний: «Наше правительство сделало огромное преступление перед народом, когда перебило, сослало в Сибирь лучших полководцев, – цитировал чекист слова Довженко. – Мы сами перебили наших командиров в десять раз лучше, чем это сделал бы Гитлер.

     Теперь, когда я думаю о будущей войне, я не столько боюсь Гитлера, сколько наших командиров, наших воров, бездельников, и т. д. Мне лично кажется, что после провала финской кампании Сталин стал очень недоверчиво относиться к Красной Армии, к ее боеспособности. Это, по-моему, и привело к тому, что мы не выступили против Гитлера. Теперь момент упущен, и Гитлер скоро поведет против нас весь мир…» В другой чекистской сводке сообщалось: Довженко кричал «пусть у меня заберут орден» и «снова возвращался к ругани власти…»   Так что материалов на Довженко у чекистов было более чем достаточно, однако для «окончательного решения вопроса» нужно было прямое указание вождя. Позже, на одном из заседаний Политбюро, Берия без затей предлагал: расстрелять Довженко – да и дело с концом. Но Сталин, изощренно играя с Довженко, как кошка с мышкой, санкции на это так и не дал: других режиссеров у него все равно не было, не чекистам же Берии было снимать и монтировать фильмы…