ЭШЕЛОН небольшой реквием, посвящается вечной памяти моиx дорогиx и любимыx родителeй

На модерации Отложенный

1

В неизвестность,

во мрак, в никуда,

по транссибу

тихой скоростью,

как похоронный процесс,

в этих смертных вагонах,

влекомых насильно,

паровозом гудящим

с портретом вождя,

где смешались

как мусор слоями с навозом,

на восток – навсегда,

в холода уносились

недобитые сталиным

судьбы.

 

2

Душной ночью

июльской глухой

сорок страшного года,

когда город забылся

в сладчайшем из снов,

в него тихо вползла

машин превеликая стая,

В переулках она залегла до утра,

жертв несчастных своих ожидая,

чтобы вдосыть наполнить своё

это вечно голодное

черное чрево.

Сотни юных бойцов

с карабинами наперевес

тихо крались к домам

обреченных.

 

3

О, жестокость!

Сорвав

от глубокого сна и постели,

как зверей брали тихо, без шума

и гона собак,

даже тех, кто от боли

кричал в колыбели.

Брали всех,

невзирая на возраст, подряд,

кто попал в эти черные списки

врагов из народа.

Эти черные судьи жизней и судеб,

те, кто с честным лицом

коммуниста

исполняли с душой

всенародные чистки.

 

4

Стук приклада

в окно или дверь,

или запросто в душу.              

Вид трясущихся в страхе

почти обнаженных людей,

и святая покорность отдаться

пред силой великой,

беззащитность

и влажность рубашек ночных -

возбуждала мозги,

кровь гоняло по жилам,

предвкушая

вкрутить на погоны звезду -

легкой поступью шли,

фонарем тишину разрезая,

победившие зло на войне

офицеры.

 

5

Вы такая-то?

да и муж ваш

такой-то сякой-то?

Одевайтесь!

на сборы всего лишь пятнадцать минут.

Обвиняетесь в чем?

Да пощады к врагам у нас нету!

В списках вы. Вы одна?

почему не приехал ваш муж?

Что? Младенец больной?

Ну, так это не наша проблема.

Так! Кончай разговоры!

И давай собирайся живей,

а не то не доедешь живой

куда надо.

А куда?

Куда надо
туда и поедешь.

 

6

«Командир -

прямо в ухо шепнул

конвоир офицеру –

Баба есть,

а ребенка-то в списочках нет.

Как же быть –

разделить мать с дитём

это хуже убийства».

А в ответ: «Рядовой!

Выполняйте приказ без раздумий!

Без приказов –

победы в войне нам вовек не видать!

Наше дело телячье –

мы работаем только по списку,

посмотри, там печатей

каких только нет.

Забирай же её,

а ребенка не трожь.

Пусть потом разберутся без нас

кому надо».

 

7

Заурчал грузовик,

но не смог её крик,

ну, никак пересилить.

И каталась на досках его,

задыхаясь от смертной тоски.

Вдруг второй конвоир

саданул что есть сил по кабине:

«Командир!

мы ее к эшелону, гляди,

не дотянем живой!

Хочешь, я поклянусь,

побожусь всею властью советской,

что нет сил видеть, как

убивается мать.

Помню сам, как моя

по отцу убивалась, да так,

что ребенком остался я в полном

сиротстве».

8

«Да хрен с ней –

прохрипел командир –

откричится да отревётся!

Бабы сильные, знаешь,

а я выполняю приказ!

Конвоир тут в ответ:

«А душа твоя, после

чего тебе скажет?

Есть ли мать у тебя?

И, наверное, сына всё ждет?».

Офицер вдруг, как надо

глотнув перегретого спирта,

фляжку ткнул конвоиру,

чтоб тоже глотнул,

за баранку схватился,

и крикнул водителю сухо:

Повертай-ка назад!

Мы забыли забрать

и ребенка».

 

9

В эту ночь,

но совсем далеко

от нее и ребенка,

дверь – с петель,

и вопрос человеку

как штык, прямо в лоб:

«Мы про вас знаем всё,

вы такой-то сякой-то,

а ваша жена куда делась?

Говорите, уехала к родичам в гости?

Так! Отставить рассказ!

Арестованы вы,

и на сборы пятнадцать минут.

Обвиняетесь в чем?

Зря у нас никого не берут, не сажают!

Говорите – ошибка?

Ошибаются все,

но вот только не родина-мать!».

 

10

Целый месяц

вёз тот эшелон горемычный,

под маток, ненавидящих всё

конвоиров-солдат,

обреченные взгляды

старушек невинных,

и младенцев грудных

недокормленных крик,

и младые глаза,

омертвлённые

страхом и жутью,

и тягучие песни,

что души до боли дерут,

и стенания,

стоны духом упавших –

пустыни тайги оглашая

нещадно.

 

11

Но нежданно

в таёжном углу,

у поселка, забытого Богом,

эшелон вдруг застрял.

И сбежались мгновенно к нему

сотни женщин простых

с узелками еды и бинтами,

и конвой, оттолкнув,

по вагонным прорехам

протолкнули свои узелки,

но увидев младенца у матери

почти неживого –

слезы брызнули и заголосили они:

«Нам отдайте его,

а не то пропадет ваш мальчонка.

Вот наш адрес

его выходим мы, а потом

вам его возвернём

непременно».

 

12

исхудавшая –

кожа да кости –

ну, просто врагиня народа,

вместо голоса – хрип,

вместо глаз – океан немоты,

видя помощи рук протянувшихся

искренних женщин,

поклонилась она,

но кровиночку не отдала.

А из глаз покатилась слеза,

и, сорвавшись с ресниц,

тихим звоном разбилась

на уснувшем, иссохшем,

и грустном лице малыша.

Эшелон вдруг пошел.

Еще долго за ним –

кто бежал, а кто шел –

эти странные люди с добротой

вековечной.

 

13

Сквозь июльский

нещадный угар

и зной нестерпимый,

без стоянок, без пищи, воды.

Ну, а клозет –

кто куда, как умел

сам придумывал каждый.

И, уже не стесняясь почти,

и глаза опустив,

за свой срам перед Ним,

он молил о прощеньи

среди сотен таких же

потупленных глаз,

и мечтал поскорей

о любом избавленьи.

Даже смерти просил,

её не боясь.

 

14

А в вагоне одном,

где пространство вспотело

от прокисших людских испарений,

от жары, и прохлады уральской ночной,

всё оконце манило к себе

одного человека худого

и лицом,

пожелтевшим от боли души.

Он на этом стекле

рисовал указательным пальцем

имена, человечков,

и свой маленький дом,

что в ту ночь,

при аресте его,

захватил постаревший

завистник иуда,

оболгавший по злобе,

согласно советам

вождя.

 

15              

Человек

всё чертил,

и болела душа, и страдала.

Ничего он не знал –

ни о сыне своём и жене.

А с собой, при аресте,

успел он схватить

лишь один чемоданчик,

где лежали

одни распашонки и фото родных.

Но вот вздрогнул железом

вагон окаянный,

и рисующий палец

воткнулся

в стекольный разлом.

Кровь заткнул он тряпьем,

как попало,

оторвав от несвежей рубашки

своей.

 

16                

День проходит,

Другой.

Он с нарывом

лежит в лихорадке.

На четвертый –

в вагон вдруг вошла медсестра,

и сказала:

«Сейчас мы залечим ваш палец».

И, достав свой журнал,

лишь спросила его как зовут.

Всё, как нужно,

она аккуратно вписала.

Но потом вдруг спросила,

странно взглянув:

«А вот женщина в первом вагоне,

что с ребенком, увы, умирающим.

Кстати,

а фамилии ваши так схожи.

Уж не ваша ли это

жена?»

 

17

Так и встретились

снова они

в своем горе, в одном эшелоне.

Знать судьбу их ОН им

для чего-то хранил.

Пусть в Сибирь,

пусть в тайгу

были властью

как звери гонимы –

освященная

Господом встреча

и в любви,

разделённых насильно,

всё равно состоялась.

Как бы ветер эпохи,

всевластный и злой,

у любви не сдирал

паруса!