К 70-летю Победы. Из воспоминаний Н.Н. Никулина. часть 3

       Из воспоминаний Н.Н. Никулина. Часть 3

    Гвардии капитан Цикал был немолод – лет сорока девяти. Он имел большой жизненный опыт: в тридцатые годы занимался раскулачиванием на Украине, долго председательствовал в колхозе и прямо оттуда угодил в бойню под Мясным Бором. Окружённая 2-я ударная армия погибала. Люди падали под осколками и пулями, как мухи мёрли от холода. Мертвецами гатили болото, делали из них укрытия, отдыхали, сидя на мёртвых телах. Когда удавалось пробить проход из окружения к своим, вывозили раненых по узкоколейке, а так как шпал не хватало, нередко клали под рельсы мёрзлых покойников. Лежит иван, в затылок ему вбит костыль, сверху рельса, а по рельсе, подпрыгивая, бежит вагонетка, толкаемая полудохлыми окруженцами…

    Одни словом, Цикал, тогда ещё лейтенант, хватил горячего до слёз. Он был один из немногих, выбравшихся из окружения в мае или в июне сорок второго. Едва двигавшихся окруженцев вымыли под душем в специальной палатке, сожгли их вшивые лохмотья, подкормили две недели в санбате и вновь распределили по частям. Цикал попал к нам. Вид его был страшен. Чёрное, обожжённое солнцем лицо, рябое, со следами оспы, выпирающие монгольские скулы. Огромные дикие глаза по сторонам кривого носа. Гнилые зубы, торчащие из широкого рта – жуткое чучело, страшнее смерти. Он, правда, таким и остался, даже когда откормился на богатых тыловых харчах: из жалости и учитывая его возраст его не послали вновь на передовую, а поставили завхозом в санчасти полка. Продукты оказались в его ведении. Военная судьба сталкивала меня с Цикалом всякий раз, когда я попадал в санроту. Впервые мы познакомились под селом Медведь. Только что уснув после операции в палатке для легкораненых, я был разбужен резким скрипучим голосом. То был Цикал, проводивший политбеседу среди солдат. Сперва я думал, что мне приснился страшный сон, столь отталкивающей была рябая рожа гвардии капитана. Новенький белый полушубок только подчёркивал его уродство. Капитан гнусавил, обернувшись к лежащему на нарах юноше: - О це што ты закручинився? О семье думаешь? Письма нэ получаешь? – Не получаю, думаю, - отвечал юноша, глядя тоскливыми глазами на капитана. – Ось, от того вона и заводится. От мыслей! – с удовлетворением отметил Цикал. – Кто заводится? – спросили мы, заинтересованные. – Вошь, - и капитан прочёл длинную лекцию о причинах появления вшей и о том, как не надо хандрить и падать духом в трудных обстоятельствах… Ко мне Цикал отнёсся подозрительно, я ощутил его «классовую ненависть», результатом которой была моя преждевременная выписка на фронт с ещё не зажившей раной. После следующего ранения мне пришлось долго служить бок о бок с гвардии капитаном, и всё время между нами были то размолвки, то настороженное вооружённое перемирие. Однажды в августе сорок четвёртого, когда мы стояли в лесу в глубоком тылу и наслаждались покоем, неподалёку вдруг начала палить тяжёлая двухорудийная немецкая батарея. Оказывается, немцы остались в нашем тылу во время быстрого наступления, а теперь, вдруг (о, идиоты!) решили воевать. Они стреляли по дороге и ещё куда-то. Десятка два легкораненых и мы с Цикалом, взяв винтовки и автоматы, побежали к хутору, где застряли немцы. Их пушки стояли во дворе, в окружении сараев, коровника и дома с красной черепичной крышей. Засев в яму, Цикал велел нам атаковать фрицев, но раненые были не из новичков и не дураки. Никто не полез под пули. На слова капитана не реагировали, сколько он не кипятился. Сперва надо было поглядеть, что к чему. Мы облазили лес кругом хутора и нашли в воронке 45-миллиметровую пушчонку «Прощай Родина». У неё было отбито колесо, но стреляющая часть в порядке. Несколько ящиков со снарядами валялось кругом. Вот и решение вопроса! Гансов надо испугать. Мы укрепили пушку как могли, я навёл ствол на хутор и – ба-бах! Красотища! Крыша хутора лопнула, словно пузырь. Черепица вспучилась и эффектно разлетелась, обнажив стропила. Ещё несколько выстрелов, и над хутором появилась белая тряпка. Немцы не проявили особого героизма и не пожелали погибать в бою, как это предписывал им устав. Сдалось двенадцать человек во главе с рыжим, давно не бритым фельдфебелем. Он построил своё воинство, скомандовал «Смирно!», щёлкнул каблуками и браво доложил капитану Цикалу по-немецки, какое подразделение сдаётся в плен, назвал своё звание и имя. – Да, ладно, ладно, - сказал Цикал. Пленных накормили и отправили в тыл. Но капитан не забыл нашей строптивости и неповиновения… В другой раз мы конфликтовали по поводу сейфа в банке одного восточно-прусского города. Цикал непременно хотел его взломать, я говорил, что это не наша миссия. Пока мы перепирались, артиллеристы взрывом разбили стальную дверцу сейфа, захватили золотишко, там находившееся. Потом однажды, также в Германии, Цикал искал у меня водку, перерыл всю комнату, даже распорол матрац, но ничего не нашёл. Водка действительно была, но я хранил её в пианино. Цикал же до этой штуки прежде никогда не дотрагивался и не знал, что инструмент открывается и сверху, и снизу. Одним словом, мы не очень ладили и не испытывали добрых чувств друг к другу. Среди подчинённых Цикала были два моих старых знакомых – Зимин и Забиякин. Впервые мы встретились под Стремуткой во время жуткой заварухи. Пришло новое пополнение – пожилые, степенные люди - и прямо в пекло. Почти все они погибли. Зимин и Забиякин, которым было лет по пятьдесят, умудрились выжить.

Мне было жалко старичков, я старался, как мог, помочь им. Простое доброе слово очень много стоило в тех условиях. Потом Зимина и Забиякина перевели в тыл, и они охраняли продовольственный склад в санроте, бессменно, по очереди, каждую ночь до конца войны. А днём были на побегушках у капитана Цикала. Моё появление в санроте старички встретили радостно, чуть не прослезились. Кормили меня, чем могли, поили синим, чудовищно вонявшим денатуратом, которого запасли целую канистру… Как-то, зайдя вечером в землянку, я застал мирную сцену: Забиякин, сидя у печки, выжигал из гвардейского значка раскалённым гвоздём поселившихся там вшей и увлекательно рассказывал притихшим солдатам длинный детектив по мотивам Шерлока Холмса и его русского коллеги сыщика Путилина. Иногда в рассказах Забиякина звучали классические сюжеты. Вот, например, такой. – Одна красивая баба вышла, значит, за генерала, хоть и немолод он был, да ещё и негр. Но, сам понимаешь, положение, оклад, слава… Пожила с генералом, а потом дала лейтенанту, а генерал-то и узнал! Платок там какой-то нашёл… Был он негр здоровый и свирепый, взял да и задушил свою молодуху, да ещё ножом добавил: милиция насчитала тридцать две раны! А молодуха-то, оказывается, и не давала Лейтенанту: всё выдумал капитан, который хотел сделать карьеру. Генерал, как услыхал об этом, вроде ума лишился, орать стал, глаза вылупил, пена пошла изо рта. Схватил штык и себе в живот: РРаз» РРаз! РРаз! И дух из него вон. Вот, братцы, какая история! Он поведал нам свою хрустальную мечту ещё со времён Гражданской войны: обладать графиней или княгиней. Забиякин нашёл своё в Восточной Пруссии. Однажды мимо нашей части по дороге проходила старуха-беженка. Солдаты сообщили подвыпившему Забиякину: «Смотри скорей! Вон пошла немецкая графиня!» Забиякин принял это всерьёз, догнал старуху, имел её на обочине дороги, осуществив тем самым цель своей жизни и утвердившись в этом мире. Он вообще был неравнодушен к женскому полу. Как-то, забежав на кухню, я нашёл там пьяненького Забиякина, чистившего картошку к обеду вместе с мобилизованной для этой цели немкой. Это была дама лет сорока пяти, элегантно одетая, хорошо причёсанная, сидевшая прямо, как на светском приёме. Забиякин, с раскрасневшейся от денатурата рожей, с горящими глазами и торчащими усами, клеился к ней, делая это в меру своих понятий и возможностей, то есть как у себя дома на скотном дворе: ты хватаешь её за мякоть, а она от восторга визжит… В глазах немки был ужас, руки её дрожали. Я заорал на Забиякина, предложил немке идти домой. После моего ухода, он, по-видимому, опять привёл свою помощницу на кухню.

    Зимин, из-за своей хозяйственности, иногда попадал в затруднительные положения. На одной станции наши захватили дом, в бетонированном подвале которого стояла цистерна со спиртом. Добираться до люка сверху было лень, дали очередь из автомата, и спирт струйками потёк на пол. Я пришёл в подвал, когда на бетонном полу была лужа по колено, воздух, заполненный парами спирта, пьянил. Кое где в жидкости виднелись ватные штаны и ушанки захлебнувшихся любителей выпить. Посредине с котелком в руках ходил обалделый Зимин, натыкался на стены и не находил выхода. Ещё немного, и он захлебнулся бы, упав в лужу. Я успел вытащить его на воздух, сам балдея и задыхаясь. Дело было серьёзное. Достаточно одной искры, чтобы всё взлетело к чёрту, а жаждущих с котелками приходило всё больше и больше. Словно какой-то беспроволочный телеграф или телепатический импульс оповестил всех о наличии спиртного. Славяне, как мухи на мясо, слетались со всех сторон. Пришлось с автоматами в руках оборонять опасное место, пока начальство не поставило оцепление вокруг рокового дома.

    Стояла последняя военная весна. В воздухе летали амуры, вероятно, не с луками, а с пулемётами, как подобало в военное время: мириады их стрел поражали солдатские сердца. Солдаты ухаживали за немками, относившимися к вниманию завоевателей более чем благосклонно: их мужья пропадали где-то уже много лет. Среди немок выделялась Эльза – рыжая красотка царственной толщины. Её прелести трепыхались и переливались при ходьбе, как желе. Ямочки на щеках не исчезали от постоянной улыбки. Мы сворачивали шеи, оглядываясь а неё. Оказалось, ничто человеческое не чуждо было и гвардии капитану Цикалу. Стрела Амура сразила и его…. Проконсультировавшись со знающими немецкий язык, он атаковал Эльзу: -  Их (показывает пальцем на себя), бите тебе (пальцем на Эльзу) дам дизе тир – корову (пальцем на бурёнку из нашего стада, дававшую молоко раненым). Тогда либен ду цузаммен.

    - Хи – хи! – сказала Эльза, сделала умопомрачительный поворот задом и убежала. Цикал был великий психолог. Он понял, на какую кнопку надо нажать. Эльзе было за тридцать, она приняла решение: рожа у капитана, конечно, рябая, но корова в хозяйстве – великая вещь!. … Медовый месяц гвардии капитана длился дней десять, затем мы получили предписание переезжать в другой город. Садясь в машину, Цикал, ухмыляясь, распорядился, чтобы Зимин и Забиякин вывели корову со двора Эльзы и присоединили её к нашему стаду. Так завершилась советско-немецкая любовь. Но, говорят, справедливость в этом мире всё же существует: вскоре гвардии капитан Цикал попал в венерическое отделение нашего госпиталя.