Дневник лейтенанта Горелова. Часть 1. Глава 12.

«11 августа. 21.00. Почти весь день лежали в дрейфе, производится покраска корабля перед заходом в Луанду. Море ярко синего цвета – 1 балл, лёгкая океанская зыбь. Облачность – 4 балла. Температура воздуха - 28°. Тепло. В южном полушарии – зима.

Рядом, в десяти кабельтовых, дрейфует «Гремящий».

Сегодня ровно два месяца и два дня с момента выхода из Балтийска. Пройдено 11697 миль.

Предыдущие два дня было всё как обычно.

В группе всё в порядке. Провели очередное еженедельное подведение итогов. Мы на первом месте.

На вахте – без изменений. Сегодня ночью очень хотелось порисовать, но нельзя было. Связисты не передали вовремя какое-то важное донесение, и командир у меня в рубке всю ночь беседовал с ними по одному и вместе, разбирался и воспитывал.

«Шлюз» молчит. Сегодня какая-то особенная радиопроводимость в атмосфере. Наблюдаются очень далёкие радиомаяки. Пытался определиться по ним, но ничего не вышло. Слишком далеко до берега, поэтому погрешность измерений великовата. Я в наушниках (чтобы не мешать командиру) лазил по частотам, слушал музыку (передавали «Смоков», «Модерн Токинг» и Барбару Стрейзанд, даже «Маяк» слышал) и наткнулся на одно радиочудо. Запеленговал радиомаяк, расположенный не со стороны Африки, на суше, а совсем в противоположной стороне - в океане. Там до самой Америки ничего нет! Взял я каталог со сведениями по всем радиомаякам, порылся и обнаружил, что такой сигнал передаёт Скелдон, расположенный в Гайане, то есть на побережье Южной Америки! Причём его мощность – всего 80 вт, а дальность действия – 80 миль. А ведь до него – тысячи километров! Фантастика.

Днём штурману и мне опять пришлось определяться по солнцу (поэтому командир оставил меня на вахте даже в дрейфе). У штурмана получается гораздо лучше. Тут уж ничего не поделаешь, у меня руки не из того места растут.

Ещё одно интересное событие. Часов в 15 с копейками Шура в качестве командира шлюпки возил Старчака на «Гремящий», проверять ход работ по подготовке к заходу в Луанду. Я наблюдал их переход сверху, с сигнального мостика (в штурманской делать было нечего). Шлюпка прошла половину пути, когда мы увидели огроменную, метров 5 длиной акулу, сделавшую круг вокруг нас, а затем двинувшуюся прямо за шлюпкой. Такая туша могла запросто перевернуть шлюпку при желании! Радиостанцию Шура, разумеется, не взял, из-за малости расстояния до «Гремящего». Мы, то есть находившиеся на мостике и ходовом, я, вахтенный офицер Дун и сигнальщик, пытались как-то предупредить шлюпку, орали, махали руками и флагами – бесполезно. Нас не замечали. Вахтенный офицер побежал за сигнальной ракетой на ходовой. В этот момент появились дельфины, стая штук восемь. Они неслись точно наперерез курсу акулы, догонявшей шлюпку. Я раньше, конечно, слышал всякие рассказы о подвигах дельфинов во имя человечества, но это видел своими глазами. Дельфины пересекли курс акулы и пошли к ней! Она замедлила скорость, потом подвернула в сторону и скоро погрузилась в глубину. Всё это действие продолжалось не более десяти-пятнадцати секунд.

Потом я рассказал всё Шуре. Он не поверил. Пришлось прибегнуть к помощи свидетельских показаний сигнальщика (Дун не видел, открывал сейф с ракетами). В моём дневнике есть разные фотографии, но такой цены не было бы! Жаль, не случилось никого с фотоаппаратом поблизости.

Кстати, Шура сообщил, что Старчак на «Гремящем» произвёл маленькую экзекуцию, поскольку там ни фига не делают. Полная спячка. Хотя, у них есть некоторое оправдание. Они чуть меньше ржавеют. Сталь, из которой сделан «Гремящий», лучшего качества. Сталинские стандарты.

Теперь самое главное. Я сижу в каюте под домашним арестом. Около 17 часов чёрт дёрнул меня пойти проверить ход работ по покраске на моих заведованиях. Застал там Мину и старпома, проверявшего ход работ. Старпом пилил моих бойцов за медленный темп работ. Мина поддакивал. Между тем мои ребята точно выполняли все мои указания и не вышли из намеченного графика. Должны успеть. Я сам установил им график работы и отдыха с учётом вахт, жары и трудоёмкости. Начальство застало их во время перерыва, а тут и я пришёл. Повздорил со старпомом. Мы наорали друг на друга. Последний раз я так расходился перед рапортом на увольнение. Нервы, должно быть, сдают. Старпом отправил меня в каюту с глаз долой. Приказал «до особого распоряжения из каюты не выходить, кроме как по нужде и для приёма пищи». Хорошо ещё, что не вспомнил, что я на вахте должен был быть!

Часик поспал. Потом немного порисовал под оперу «Князь Игорь» («О дайте, дайте мне свободу!..») из магнитофона. Потом ко мне собрались штук шесть старших лейтенантов с акцией поддержки, как посетители в камеру. Мы рассуждали на тему несовершенства военной организации и о долготерпимости советского матроса. Матрос стоит на вахте, ухаживает за техникой, содержит корабль, выслушивает хамство начальников, спит не более 6 часов в сутки (урывками!), а что за это получает? И это наше общество, где «человек человеку друг, товарищ и брат»? Мы воюем со ржавчиной, начиная с первого прохода Гибралтара. Авралы для каких-нибудь срочных работ бывают каждую неделю. Отменяются обеденные перерывы и выходные, демонстрации кинофильмов. Сначала за хорошую работу им сулили отдых и кино, потом заход в Конакри. Ничего толком не выполнили. Теперь уже матросам ничего не обещают, а они ничему не верят, но всё равно работают, и работают хорошо! А ведь со всех трибун орут, что «к людям сейчас надо помякше, а на вопросы смотреть поширше!»

Поговорили, вроде полегчало. Чувствую, что меня понимают.

За ужином стало ясно, что старпом, кажется, об инциденте забыл.

В 20 часов дали ход.

Ещё важное. Стал забывать? Позавчера было ровно десять лет с того дня, когда ОНА уехала из нашего города.

12 августа. 05.00. Юг Гвинейского залива. Пройдено 12600 миль. Завтра по расчётам приходим в Луанду. Море – 1 балл. Облачность – 10 баллов. Температура воздуха - +26°.

На ночной вахте никто о вчерашнем конфликте не вспомнил.

Стало легче определяться. Радиомаяки ближе. Иногда срабатывают спутники. Штурман на вечерней зорьке очень качественно снял звёзды. А я на своей вахте могу только полюбоваться на это небо. Горизонта нет.[1] Чёрное южное незнакомое небо. Как огромна Земля! И как она мала.

Как-то у нас в военном городке перед домом рыли очередную канаву, глубокую и широкую. Дело было зимой. Накануне в канаву намело глубокие сугробы. Погода стояла ясная. Мы играли в этой канаве во что-то с девчонками. Потом они разбежались по домам. А мы с Андрюшей Водневым остались. Улеглись в сугробы на дне этой самой канавы и долго рассматривали небо с такими же яркими звёздами, и рассуждали о вечности... Но сейчас это совсем другие звёзды.

Получили карту погоды из Претории. Южнее мыса Доброй Надежды – четыре циклона, из которых два – ураганной силы. После Анголы нам туда идти.

По сведениям замполита в Анголе пробудем месяц. Что же мы там так долго делать будем?

Странные дела стали происходить. Раньше, в Балтийске, начальство меня иногда даже попрекало моим рисованием, а сегодня ночью Старчак, посмотрев ход работы над «Крестоносцем», намекнул, что пора бы его портрет написать. Тут же замполит захотел «пейзажик». Ну, пейзажами я не занимаюсь, а до портрета ещё не дорос. У меня только кое-какие навыки письма есть, а рисунок очень слабый. Федотов в мои годы запросто писал с натуры.

Перечитываю «Швейка». На месте начальства я бы эту книгу запретил: уж больно на нашу военную жизнь смахивает.

Заканчиваем с Шурой записывать новую физзарядку. Получается неплохо.

Ночной разговор в кают-компании: опять женатики торопят финиш боевой службы. Фраза Гора о том, что «есть три состояния человека: жив, мёртв, и в море» (цитата из какого-то древнего грека), стала популярной. Прошло всего чуть больше двух месяцев, впереди – ещё четыре. Что они дальше запоют? Вообще не понятно, чего им беспокоиться. Это у меня в личной жизни – тупик (сбежала Мальвина – невеста моя!). Их романы завершились успешно, женщины уже окольцованы и воспитывают их детей. Надо всего-то – ждать. А чем интереснее плавание, тем быстрее идёт время. Или они серьёзно похожи на моего «Крестоносца»?

Офицеры и джентльмены

В каюте командиров групп БЧ-3 стоял картон 40´50 см с начатой масляной миниатюрой – «Крестоносец». На картине была изображена комната древнего замка – спальня рыцаря. Посередине комнаты на небольшом табурете сидел погружённый в глубокое мрачное раздумье мужчина - облачённый в доспехи крестоносца Шура Петров. В тёмном углу стояло супружеское ложе. На нём, потягиваясь, сидела полуобнажённая сонная молодая женщина - жена рыцаря. В узкое окно-бойницу врывался свет утренней зари, виднелась убегающая к горизонту дорога, по которой уходил отряд воинов.

Аналогия с боевой службой очевидна.

Понятно, что, оставшись в одиночестве, не каждая молодая жена способна сохранить супружескую верность, хотя, справедливости ради надо заметить, что мужчины в подобных обстоятельствах гораздо менее надёжны, чем женщины. Тем более моряки, заброшенные службой далеко от родных жён и подруг. Тем более офицеры, сплошь гусары. Не в иностранном порту, конечно! «Руссо туристо – облико морале!» Хотя...

Но превентивная ревность не главная причина психологических сложностей, испытываемых мужчинами в долгом морском плавании. Дело не только в естественном зове мужской природы, который влияет и на женатых, и на холостых. Одно дело, когда нет женщины вообще, другое – когда нет конкретной женщины, с её такими памятными романтическими и совсем повседневными свойствами. Холостой лейтенант Горелов не мог почувствовать этого. Он не представлял, что со свадьбой роман мужчины и женщины не заканчивается, а продолжается, но совершенно по новым законам. Этот роман иногда становится более драматичным, чем в досвадебный период.

Семьи морских офицеров – специфическое социальное явление. По статистике около половины офицеров женились ещё в училище. Это подтверждается и перечнем народных девизов, присвоенных каждому году курсантского обучения:

-                       1 курс – «без вины виноватые»;

-                       2 курс – «приказано выжить»;

-                       3 курс – «весёлые ребята»;

-                       4 курс – «женихи»;

-                       5 курс – «папа двойку получил».

Курсантские семьи жили обычно у родителей одного из супругов или снимали где-нибудь комнату. Или вообще жили в разных городах. Муж приходил домой «в увольнение» или приезжал в каникулярный отпуск. Жена, как правило, тоже училась в каком-нибудь институте или училище. Ему – не больше 22-х, ей и того меньше. Курсант получал в месяц от 15 до 50 рублей. Появление ребёнка в таких условиях – отчаянный героизм. Хорошо, если могут помочь родители.

Ну вот, наконец-то училище закончено! Теперь он – офицер, уважаемый человек! Получает минимум 206 рублей (без морских)[2].

Своя квартира лейтенанту сразу – большая редкость. А город чужой, комнату снять трудно. А мама с папой уже далеко. Вот тут-то с грустью вспоминали беззаботные курсантские годы!

Вы помните, как жилось юным лейтенантам Петрову и Горелову на «Разумном»? Не везде, конечно, было так тяжко, да и женатых офицеров не держали на кораблях так долго без сходов. Однако, всего один-два схода в неделю к любимой жене для молодого лейтенанта – обычная норма на любом флоте и почти на любом корабле. Выходных у офицера, как говорили, было два. В год. Домой муж приходил уставший и нервный.

Классический военно-морской анекдот по этому поводу.

Приходит молодой лейтенант домой после дежурства. Двенадцатый час ночи. Жена его покормила. Он едва разделся и рухнул в постель, мгновенно захрапел. Жена тоже разделась, легла рядом. Через некоторое время легонько толкает его.

Он, открывая глаза и, вскакивая: «А?.. Что?.. Барказ принимать?..»

Она: «Да нет, Вань…»

Он: «Тогда я сплю».

Проходит ещё какое-то время. Жена снова толкает мужа.

Он: «А?.. Что?.. Увольняемые прибыли?..»

Она: «Да нет, Вань…»

Он: «А… Тогда я сплю».

Снова проходит время. Жена опять будит мужа.

Он: «А?.. Что?.. Старпом вызывает?..»

Она: «Да нет, Вань… Ты уже отдохнул? Мне же, в конце концов, мужчина нужен».

Он задумался, взглянул на часы: «Ты что, час ночи! Где я тебе мужчину найду?»

А ещё офицеры имели обыкновение уходить в море на своих кораблях. На сутки, на трое, на неделю. На восемь месяцев!

Этим мужикам в море сходить, что в футбол поиграть – одно удовольствие! Ещё и письма пишут: «У меня всё хорошо. Нахожусь в тропической зоне. Купаемся в океане». А ты – переживай. А ты сиди тут с ребёнком. Или одна...

Вот так. Муж и жена в семье морского офицера долго оставались молодожёнами. А через три-четыре года разваливалась четверть офицерских семей.

В кают-компании «Ревностного» считалось дурным тоном излагать детали своих отношений с женщинами, но часто и без деталей друзья-сослуживцы могли понять, что товарищу тяжко. Ныли женатики. Неужели мужчина так зависим от женщины?

В дневниках не всегда пишут всю правду. Вряд ли и сам Горелов так уж легко переносил свои личные сложности во взаимоотношениях с женщинами. Точнее, их отсутствие.

Мы уже знаем, что в военно-морское училище он поступил будучи безнадёжно влюблённым в тринадцатилетнюю девочку Галю, проживавшую неподалёку от Севастополя. Андрей немедленно письменно сообщил даме сердца о том, что стал курсантом и учится сравнительно рядом от её города. Ответа не было. Но он упорно поздравлял её с каждым праздником до Нового года. Только после своего возвращения из первого каникулярного отпуска он, наконец, получил долгожданное письмо. Она поздравила его с 23 февраля. Впрочем, такой ход событий был закономерен. Они не виделись больше двух лет, и Горелов считал необходимым найти возможность для личной встречи. Он же теперь не школьник. На нём же теперь морская форма! «Хочешь стать красивым – поступай в гусары!»

Но выбраться из Севастополя курсанту-первогодку практически невозможно.

Пришлось ждать до летней практики после первого курса, в ходе которой учебный корабль заходил и в тот порт, который в сказках Грина назывался Лис’сом. Долгожданная встреча состоялась. Четырнадцатилетняя Галя встретила Андрея приветливо, но без явной радости. Времени для общения было мало (Горелова и так отпустили полулегально). Они погуляли около часа. Андрей рассказывал о своей училищной жизни. Галя слушала и молчала. Его рассказы не вызвали у неё заметного интереса. Попытка напомнить что-нибудь из совместного прошлого беседу тоже не оживила. Похоже, его внезапное появление оторвало её от какого-то важного дела. Он ей не интересен... По сравнению с их школьным временем это был явный регресс. В первом походном дневнике Андрея появилась запись: «Время всё убило. Она совсем другая».

В Севастополе, несмотря на суровый режим закрытого гарнизона, было много возможностей хорошо провести свободное время: кино, театры, дискотеки, уютные кафешки, просто прогулки по красивому зелёному городу-парку, в котором более трёхсот исторических памятников. Курсанты традиционно пользовались успехом у севастопольских девушек, и скоро многие одноклассники Андрея обзавелись подружками. Горелов же избегал дамского общества, проводя свой досуг в компаниях друзей, которые уже имели жён или невест вне Севастополя. Никого, подобного девочкам из родного военного городка, казалось, и встретить невозможно. Но от действия закона Шара так просто не избавишься.

Надежда почти умерла. Но прошло несколько месяцев, и от Гали пришло небольшое письмо. Воодушевлённый этим событием, Горелов снова начал писать любимой девушке, вкладывая в письма все свои литературные способности. Ответы приходили приблизительно в прежней пропорции: он – три-четыре письма, она – одно, причём сухое и короткое. Андрей, как ему казалось, представлял себе процесс возникновения этих писем. Он с детства был знаком с родителями Гали и её старшей сестрой Ирой, все они очень хорошо к нему относились. Горелов с отвращением представлял, как родители и сестра пилят Галю после каждого его письма за то, что она не отвечает, как учат уму-разуму, дескать, не упусти такого парня, он же тебя так любит, да и вообще, такой положительный, перспективный и из хорошей семьи. В конце концов ей надоедает, и появляется на свет очередная отписка, которая всё же так его радует.

Это было тем более обидно, что после отъезда Андрея из родного города ему с завидной регулярностью писали сразу три девочки из их дворовой компании. Правда, уже через год эта переписка почти прекратилась.

Влюблённые эгоистичны. Разве думал Горелов тогда, когда пытался завоевать сердце Гали, о том, какое впечатление он производит на других девчонок?

Андрей продолжал писать только Наташе. Обаятельная умница, красавица! Лучшей представить трудно. Андрей восхищался ею! И побаивался, чувствуя её превосходство.

Наташа отвечала регулярно, и какие это были замечательные письма! Горелов не был совершенно слеп из-за любви к Гале, и понимал, что Наташа, возможно, превосходит его даму сердца во многом, что делает девушку привлекательной. Закон Шара неумолим?

Вспоминая свои встречи с Галей, Андрей с огорчением отмечал, что она почти ничего не помнила из их общего детства. Почти ничего! А ведь именно эти два года существования их дворовой компании являлись для него самого важнейшими в жизни, основой для всего того, что происходило в дальнейшем! На этом фоне строки из Наташиного письма звучали для Андрея гимном:

«Перечитала твои последние письма… Не знаю, как начать. Ты был такой умный, смелый, умел сплотить всех нас. Вообще, мы считали тебя идеалом. Все наши девчонки были влюблены в тебя. После твоего отъезда не стало уже никакой крепости, игр за домом (помнишь, как раньше? здорово!). У всех стали меняться интересы, всё стало иначе. Наверное, так и должно было быть. Просто мы взрослели. Не знаю. А как бы мне сейчас хотелось вернуть те времена, хотя бы на чуть-чуть…»

Вскоре после поступления Андрея в училище его родители переехали в другой город в связи с переводом отца к новому месту службы. Институт, куда в свой срок поступила Наташа, находился тоже в другом городе. Их каникулы по времени не совпадали, поэтому встретиться было сложно. Судьба упорно гнула свою линию.

Самолюбие несколько раз заставляло Горелова обещать самому себе прекратить отношения с Галей как очевидно для него унизительные. Он больше не искал встреч с ней. Но хотя бы раз в год происходило нечто такое, что заставляло его возобновлять напрасные попытки. То каникулярная поездка в гости к училищному другу в Керчь, то очередная корабельная практика, то подсказанная старшиной класса беспроигрышная самоволка приводили Андрея к калитке Галиного дома. И никакого потепления отношений. После каждой такой встречи Горелов надеялся, что вот теперь-то, увидев её равнодушие, он сможет преодолеть эту почти мистическую силу. Казалось, так и случалось. Но всё начиналось заново.

Подходил к концу первый семестр учёбы на последнем пятом курсе. Зимние каникулы Андрея и Наташи наконец-то должны были совпасть. Горелов решил на этот раз обязательно съездить в свой родной город, чтобы встретиться с Наташей. Он совершенно сознательно рассчитывал, что эта встреча поможет ему избавиться от Закона Шара! Но этому не дано было свершиться. Началась война Китая с Вьетнамом. Тихоокеанский флот подтянули к району боевых действий в полной готовности к участию в них. Обстановка на восточных границах обострилась настолько, что по училищу пронёсся слух о передислокации части выпускных рот во Владивосток и досрочном выпуске там лейтенантов прямо на действующие корабли. Даже дату называли! Андрей поверил этому слуху до наивности легко, вероятно, именно из-за готовности к развитию событий в собственной судьбе по другому, на этот раз вполне математическому закону: «наименее желаемое – наиболее вероятно»[3]. Будущий офицер Горелов был всегда уверен, что, когда потребуется, он без колебаний пожертвует своими личными делами ради профессионального долга. Но почему же это придётся сделать именно сейчас, в такой неподходящий момент?! Андрей первый и последний раз за свою службу отчаялся и написал Наташе паническое письмо, в котором представил возможные события свершившимися. На самом же деле произошло нечто противоположное. Предстоявшие пятикурсникам стажировки на ТОФе отменили, а именно туда должен был ехать Горелов после зимнего отпуска. Чтобы выиграть время для перепланировки стажировки, изменили и время зимних каникул. Для Андрея это всё равно означало срыв намеченной им встречи. Он не представлял, как теперь можно оправдаться перед Наташей. Стыд жёг при одной мысли о том, что Наташа подумает об этой недостойной мужчины истерике!

Наташа перестала писать. Было это следствием того злополучного письма, или же, что вполне естественно, в её жизни существовали более важные интересы, Андрею уже не суждено было узнать.

В те юношеские годы Горелов начал замечать странное явление в своей натуре. В нём как будто сосуществовали два разных человека. Первый был романтиком, эмоциональным художником, восторженным оптимистом, деятельным, энергичным до авантюризма, добрым до всепрощения, самоотверженным коллективистом. Он мог решиться на неоправданный риск, который вдруг заканчивался внезапной победой, а мог и влипнуть в глупую историю.

Второй – холодный математик, реалист до пессимизма, основанного на неуверенности в себе, рассчитывающий перспективы жизни по наихудшему варианту. Оттого и циничный, оттого и пассивный. С ним почти не случалось неприятностей. Второй тоже не был злым, но старался оправдать рациональными причинами недостаток мужества в решительные моменты.

Эти «двое» то спорили друг с другом, то мирно беседовали. А результатом становились поступок или бездействие, складывавшие жизнь. На этот раз Андрей решил: «Будет, что будет».

Вместо стажировки на Тихоокеанском флоте Горелов оказался на сторожевом корабле «Беззаветный» Черноморского флота. Вместо загадочной Камчатки – привычный Севастополь.

Но скр «Беззаветный» был кораблём, на котором испытывался один из первых ракетных комплексов «Горн» - оружие, которым впоследствии управляли на «Ревностном» Петров и Горелов. Только первая неделя стажировки прошла в знакомой Северной бухте. «Беззаветный» направили на испытания. А испытания советского ракетного противолодочного оружия, начиная с самых первых его образцов, производились на полигоне в окрестностях и в порту того самого крымского города, в котором жила Галя, молчавшая уже полгода. Увидев в иллюминатор кубрика «Беззаветного» очертания знакомого места и уже зная, что стоять им тут почти месяц, Андрей подумал: «Гримаса судьбы!» Он вовсе не собирался встречаться очередной раз с Галей! Но новой встречи не могло не случиться. Закон Шара действовал как гипноз.

Горелов сопротивлялся, как мог. Подумав, он решил дать на этот раз возможность выбора самой Гале. Прихватив с собой товарища по стажировке, Андрей привёл его к Галиному дому и отправил на задание. Саша Готовчик был хорошим товарищем и выполнил задание отлично, а Горелов наблюдал за этим действием издали, скрываясь в вечерней тьме. На пороге Галиного дома совершенно для неё неожиданно появился рослый симпатичный курсант пятого курса, который передал ей информацию о том, что известный ей Андрей Горелов находится в местном порту на борту военного корабля. Сегодня у него, Горелова, нет возможности зайти к Гале. Но завтра он будет находиться в таком-то месте города в такое-то время. Всё!

«Она не придёт!», - со страхом и надеждой одновременно думал Андрей.

Но она пришла.

Из хрупкой девочки Галя превратилась в очаровательную девушку. Ей шёл восемнадцатый год. На этот раз Галя оказалась более коммуникабельной и более внимательной к своему давнему кавалеру, ставшему похожим на взрослого мужчину. Времени, казалось, было много. Можно было встречаться хоть каждый день. Они гуляли по городу, посидели в кафе, сходили в кино. С каждой встречей как будто постепенно возрождалась прежняя Галя, та, что была в их родном военном городке.

Эти встречи воскресили надежду и посеяли новые сомнения.

Раньше Андрею казалось, что Галя знает, как именно он к ней относится. Слишком всё было очевидно. Но теперь не было уверенности, что она по юности лет его понимала. Сейчас он вновь был полон надежд и решил повторить попытку заново: на ближайшей встрече предложить ей выйти за него замуж. И тогда всё станет ясно.

Но и на этот раз судьба как будто специально уводила свой сюжет от быстрого решения. «Беззаветный» внезапно отправили на поиск турецкой субмарины, засветившейся в районе Сочи, а оттуда вернули в Севастополь, и до конца стажировки Андрея корабль уже не возвращался к месту испытаний «Горна».

На письмо Галя опять не ответила. Ей не захотелось продолжить прерванные беседы. Всё по-прежнему.

Учёба в училище заканчивалась. Севастопольская пора неумолимо подходила к концу. Горелов чувствовал и готовил себя к тому, что с отъездом на Камчатку, куда он получил назначение, заканчивается значительная часть его жизни, а с ней безвозвратно уйдут из его судьбы и многие дорогие ему люди. Камчатка ужасно далеко. Другая галактика. Оттуда на попутном автобусе в гости не заедешь. И зимних каникул не будет.

И вдруг, на приглашение приехать в Севастополь на училищный выпускной ритуал, которое Андрей послал уже для очистки совести, Галя ответила согласием. До выпуска оставалось всего три дня. Горелов потерял сон.

Её приезд оказался лучшим подарком к выпускным торжествам, вручению красного диплома[4], офицерских погон и кортика. Когда официальные мероприятия закончились, и уже лейтенант Горелов оказался наедине с Галей, он смог задать тот вопрос-предложение, к которому так долго готовился. Она спокойно согласилась, как будто речь шла о походе в кино.

Следующие два дня пронеслись как во сне: прогулки по Севастополю, выпускной банкет в ресторане с ночной вылазкой к тёплому морю новоиспечённых лейтенантов вместе со своими жёнами и подругами, сопровождение Гали домой к её родителям и официальное сообщение им о предстоящей свадьбе, принятое, как и ожидалось, с удовлетворением. Сосредоточиться не было ни времени, ни желания.

Гале нужно было готовиться к вступительным экзаменам в Симферопольский медицинский институт. Лейтенанту Горелову предстояла дорога на Камчатку. Решили пожениться через год. Казалось, что всё это происходит не с ним.

Только тогда, когда самолёт нёс Андрея домой, в первый офицерский отпуск, он смог проанализировать происшедшее. Вот и прошли те самые восемь лет, которые казались ему когда-то огромным сроком для ожидания. Эта грустная история совершенно внезапно завершилась счастливо. ОНА стала ЕГО невестой. Свершилось то, о чём он мечтал все эти годы.

Нет, не то! Он вспоминал её спокойные глаза, маленькую ручку на его предплечье, свои протокольные поцелуи, которые она терпела. Вот какое ощущение сдерживало и не давало ему чувствовать себя счастливым - её смирение, даже обречённость! За эти два дня они совсем не говорили о любви. Если бы он почувствовал взаимность, они наверняка провели бы ту ночь после выпускного банкета в одной постели, а не в одной комнате. Может быть, она просто жалела его? Этого только не хватало.

Мало хорошего: либо жениться на любимой девушке, которая его не любит, либо произойдёт что-то, что разрушит розовый воздушный мираж, возникший в его жизни в два последних севастопольских дня.

Отпуск кончился. Началась служба. Времени на размышления о личных делах стало очень мало.

Природа Камчатки яркая! Военный городок в бухте Завойко располагался у подножия большой зелёной сопки, отделяющей бухту от океана, и представлял из себя пару десятков панельных пятиэтажек. Клуб, школа, детский сад, магазины – всё, что надо для жизни. И всего два километра до Петропавловска-Камчатского. Как-то раз, рассматривая строительную площадку очередного новостроящегося в посёлке дома, Шура Петров с надеждой в голосе сказал товарищу: «А вот здесь нам с Леной дадут квартиру!» У него тоже была невеста. А Горелов поймал себя на мысли, что подобной перспективы в своей жизни всерьёз не рассматривает.

В первые два месяца в Петропавловске Горелов получил два письма от невесты. Это были последние письма. Больше ни строчки. Его сомнения подтвердились с математической точностью.

У истинной любви есть один недостаточный, но совершенно необходимый признак: желание добра и счастья любимому человеку, даже если для осуществления этого желания приходится жертвовать своими собственными интересами. Чем сильнее любовь, тем шире границы этого желания. Часто этот принцип в конечном итоге вредит самой любви, но не перестаёт действовать.

Андрей писал ещё три месяца.

Да, можно было бы быть настойчивее, напомнить ей о данном слове. Но какое ещё может быть объяснение этому молчанию, кроме равнодушия?

Её нужно было отпускать.

К моменту, когда они с Шурой сочиняли рапорта о переходе на «Ревностный», Горелов окончательно убедился, что невесты у него нет, и посчитал её и себя свободными.

Он сделал всё, что смог в этой борьбе. Никакой обиды на Галю не было: сердцу не прикажешь. Без тяжелых сомнений стало легче. Бурная корабельная жизнь помогала переносить банальный исход его романтической истории. Уж теперь-то ОН никогда не напишет ЕЙ, и никогда ЕЁ не увидит!

Но, как известно, Человек предполагает, а располагает Господь.

Любовь не подчиняется правилам формальной логики.