Рыцари печального образа.

Шарлемань:
- Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов - это иметь своего собственного. Довольно о нем, прошу вас. Лучше вы расскажите нам что-нибудь интересное.

Есть странная фраза в пьесе Евгения Шварца «Дракон». Она принадлежит коту. Благородный рыцарь Ланцелот очень удивился, что прекрасная девушка, обреченная в жертву дракону и её отец «совершенно спокойны», а она даже «весело улыбается».
И тут следует удивительное объяснение кота такой неестественной реакции отца и девушки.
Кот:
- Самое печальное в этой истории и есть то, что они улыбаются.

Они – это все девушки и все отцы за триста лет правления дракона! Чудовищно! Но так ли уж чудовищно, чтобы не быть правдой?

Жизнь, оказывается, научает людей улыбаться даже в тюремных камерах, под железным когтем дракона. И вот что удивительно – дети, рожденные за тюремной стеной, вспоминают свое детство не с ужасом и содроганием, а, напротив, с любовью и теплотой.

Вот от чего школы, наши школы, являются рассадниками подданных дракона, хотя сам дракон давно сражен благородным рыцарем Ланцелотом.

У нас нет учителей, не зараженных вирусом рабства. Более того, власть делает все возможное, чтобы сохранить такое положение дел, когда учителя ставят в унизительное положение перед учеником.

Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что у подростка-ученика прав куда больше, чем обязанностей, а у учителя все наоборот – обязанностей сверх меры, а прав многократно меньше!

Власти выгодно, чтобы наши школы раз за разом воспроизводили рабов! Тогда и только в таких условиях власть будет иметь свою постоянную ренту с должности в виде взяток.

* * *
Человеку оказывается очень мало чего нужно и меньше всего – свободы. Это только говорят высокие слова о бесценности свободы, а если все разложить по полочкам, то окажутся очень простые вещи: хлеб, зрелища, вино и женщины.
Наиболее интеллектуальные потребуют денег для разнообразия этого непременного меню.

Но ведь не менее печально и поучительно то, что рыцарь Ланцелот, по его признанию: «Три раза был ранен смертельно, и как раз теми, кого насильно спасал».
Это ведь поразительное признание!

До боли известное тем людям, кто профессионально занимается «спасанием» несчастных Элиз, Изольд, Сонечек Мармеладовых. Всех, кого литература зачислила в разряд «униженных и оскорбленных».
Разве горьковский Данко не об этой "благодарности людей" за жертвенный подвиг идеалиста?

Именно первую зуботычину вместо благодарности получаешь от тех, кого взялся спасать. Это еще «дедушка» Крылов в басне о работнике и крестьянине описал: «Чему обрадовался сдуру?! Знай колет! Всю испортил шкуру!»

Это остро ощутили на себе «рыцари» шахтерского бунта 1989 года, в конечном итоге преданные «гражданами города» в угоду очередным драконам и дракончикам власти!

А сейчас возникли целые когорты профессиональных «заступников», а несправедливости меньше не стало! Да и чем бы кормились, прости, Господи, стервятники, если бы не дохли животные?

Рыцарство, в отличие от профессиональных защитников, явление спонтанное, личностное и так похоже на молодость с её иллюзиями насчет того, что «у меня в жизни будет все не так, а иначе».

Вплоть до того, что «меня-то полюбят не так, как других и в этом залог моего особого, не похожего ни на какое иное, счастья».

И даже жертвенность – «уж я-то сделаю из этого головореза-дракона, из этого тирана – душеньку»!

Да, «самое печальное в этой истории и есть то, что они улыбаются». Улыбаются своим тайным надеждам, улыбаются силе своего гения или своей красоте, или мечте.
Так своей мечте улыбался Платон, сходя на пирс города Сиракузы. Так он улыбался, разглядывая порочное лицо тирана Сиракуз Дионисия.

А разве умный Адашев не видел в глазах молодого Ивана тот мятущийся пламень дикого страха за свою жизнь, страха помраченного разума? И тем не менее...
Да, и тем не менее строили планы...
Строили планы и улыбались.
Веревки для виселиц намыливали и улыбались.

Чего же тут удивляться, если самые красивые девушки, как правило, выходят замуж за монстроподобных парней?

Это еще один повод поразмышлять над природой красивого и безобразного. Ведь безобразное – это то, что не обрело образа, или его потеряло. Так может красота, которую древние греки отождествляли с правдой, тоже питает свои иллюзии насчет того, что она может придать образ тому, что не имеет образа или его потеряло? Но скорее всего ответ тут кроется совершенно в иной плоскости. Если красота и правда - одно и то же, то, наверное, логичнее было бы предположить, что правда слепа.

* * *
Все творчество Федора Михайловича Достоевского, все его мысли были заняты развенчиванием добродетельности. Нельзя быть добрым в мире зла. Доброго человека в миг сожрут или опозорят, а уж то, что высмеют – так это непременно!

Князь Мышкин в романе «Идиот» только то и делает, что сеет вокруг себя добро, а в результате пожинает горе и страдание. Сам мучается и других мучает.

Добро не может не мучить людей, потому как требует от них невозможного. А кто требует от человека невозможного, тот совершает над ним насилие. По всем представлениям человеческим насилие - очевидное зло!

Вот почему М. Горький, этот убежденный сторонник «гордого, деятельного человека», дает убийственную характеристику Федору Михайловичу:
«Достоевскому приписывается роль искателя истины. Если он её искал - он нашел в зверином, животном начале человека, и нашел не для того, чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать... Как личность, как «судью мира и людей» его очень легко представить в роли средневекового инквизитора».

Потому всегда Ланцелоты будут восприниматься, как «идиоты», то есть люди, у которых «не все дома».
Если сам Христос приравнен к разбойнику! Куда уж дальше-то?
По здравому размышлению быть сострадательным – уже душевное увечье! И вдвойне увечный человек - страдающий чужой болью, как своей собственной! В глазах здравомыслящих граждан - это дурость несусветная, болезнь.
Потому-то один из героев Достоевского говорит об этом идиотизме так, как будто на божьем суде зачитывает приговор нашей цивилизации:
«Вот я раз в жизни взял да и поступил искренно, и что же, стал для всех вас точно юродивый... в наш век негодяй, опровергающий благородного, всегда сильней, ибо имеет вид достоинства, почерпываемого в здравом смысле, а благородный, походя на идеалиста, имеет вид шута. Что такое смешной человек? Это - образ, живой образ идеала в безыдеальном обществе, образ нравственности в обществе безнравственном, образ совести в обществе бессовестном».

Что тут скажешь еще-то? И мудрый человек тут не исключение. Он полагает, что у него-то все получится.

Уж он-то найдет самые верные и самые точные слова для тирана или диктатора. И он улыбается в предвкушении того, как все ладно да складно у него получится, когда начнет втолковывать деспоту или тирану, что милосердие экономически эффективнее, чем жестокость...
Христос - это совершенное добро в романе «Братья Карамазовы», он подвергается теперь уже сожжению на костре, чтобы и персты в раны невозможно было бы положить сомневающемуся и тем самым уверовать. Во что? Да в то, что церковь Петра, стоящая на троекратном отречении, окончательно предала воскресшего Бога.

Совершенное, без изъяна, добро отторгается даже церковью добра, поскольку церковь живет в мире, а чтобы жить в мире, нужно вместить в себя толику его зла, иначе «соки жизни» не текут в её теле. Вот почему церковь вынуждена «хозяйствовать». И розы требуют для подкормки говна, иначе не благоухают её цветы.
- Зачем же ты пришел нам мешать? - спрашивает инквизитор Христа. - Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде.

Вот так – «не имеешь права»!

А дальше: "Когда инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что Пленник его ему ответит. Ему тяжело Его молчание. Он видел, как Узник все время слушал его, проникновенно и тихо смотря ему в глаза, и видимо не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы Тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста".

Вот и весь ответ. Инквизитор выпускает Пленника, которого только недавно хотел сжечь. Хотя старик остается при прежних идеях, но "поцелуй горит на его сердце".
Какая уж тут борьба добра со злом! А если и борьба, то, как принято нынче говорить – «асимметричная». К этой «борьбе» мы еще вернемся.

А разве герой романа Островского «Как закалялась сталь» Павка Корчагин не желал людям добра? Не только желал, но и сам себя заклал на этом алтаре и что из того, что алтарь был поддельным, крашенным под добро?

Разве в 1989 году шахтеры не хотели добра? Разве не огонь справедливости сжигал их сердца? И что же? Вот то-то же?

В том-то и дело, что людям свойственно обманываться, свойственно видеть миражи и принимать их за ту реальность, которую они вымечтали в своей душе. И когда после гражданской войны эти рыцари революции потребовали от власти соблюдения их идеалов, то им было сказано то же самое, что услышал Христос от Великого инквизитора:
- Вы пришли мешать нам.

Перечитайте Алексея Толстого «Гадюка»! Перечитайте!

Разница с Христом принципиальная - они сами разумели «добро с кулаками» и сами были этими «кулаками», а потому были преданы огню и мечу. Большее зло пожрало зло меньшее и стало от этого сильнее и «толще». Идеалисты не заметили, что вверив себя социальной мечтательности, они стали добиваться реализации этой мечты «драконовскими методами», сами стали драконами и дракончиками!

В России либералы советской, точнее – диссидентской выучки все свои реформы проводили большевистским революционным образом! И вот на месте разрухи выросло «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»
Вот почему «благими намерениями выстлана дорога в ад».

Чтобы жить в мире и созидать - нужно действовать, и порой немедленно. Жизнь редко предоставляет время для раздумий о последствиях, да и возможности человеческого разума ограничены в предвидении результатов. А действовать немедленно может только человек в состоянии аффекта, или же лишенный элементарного соображения о последствиях своих действий.
Поэтому-то к власти приходят люди деятельные, а не прозорливые, тем более не совестливые люди. Никто из людей власти, наделенный совестью, не сможет долго выдерживать её укоры. Иначе говоря, совесть может начисто изгрызть человека власти, попади он по несчастью своему в «драконье логово» с совестью.

* * *
Вернемся к философам – этим «искателям мудрости», ведь мудрость должна же чему-нибудь научить нас? Итак: идеальное, из которого все происходит, вот что занимает философов больше всего, а раздумывая об идеальном, философ обязательно приходит к идее смерти. И получается, что философия есть наука об умирании.
Она как бы соперница вере, а точнее состязательница ей. Ведь и вера, по крайней мере христианская – это наука об умирании. А теперь скажите, на кой нужна такая наука тирану, переполненному не только жизненной энергией, но и тысячами способов её растратить?

Как ни странно, но желания, даже если они не порочны (о порочных желаниях - особая статья), порабощают человека. Но вот парадокс! Человек, размышляя о смерти, на самом деле размышляет о свободе. Как сказал Монтень: «Кто научился умирать, тот разучился быть рабом».

Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. Нет в жизни зла, способного сломить волю человека, который постиг, что потерять жизнь – не зло. Ведь рано или поздно ты все равно её потеряешь, так почему же за неё нужно заплатить ценой, превышающей всяческую меру стоимости?

Неудивительно, что любой тиран, любой деспот, вся власть которого держится на страхе перед ним, на его способности причинить физическое или нравственное страдание видит в философии, и конкретно, в философе своего злейшего врага? Ведь он вырывает из его рук самое древнее и самое эффективное оружие – страх человека перед смертью и страх перед её кузиной – распорядительницей страданиями нравственными и физическими!
Но сказав это о тиранах, следует сказать и о людях, переполненных жизненной энергией. Ведь и им совершенно не нужна эта наука об умирании!

Вот если бы она учила вечной молодости с её птичьими грехами, с её легкой забывчивостью, если бы она, в конце концов давала надежду на здоровое тело! Однако жизнь устроена так: кто больше всего хочет жить, у кого больше всего возможностей наполнить эту жизнь содержанием, тех жизнелюбцев, скорее всего она (жизнь) сдает на руки смерти.

Вот и получается, что философия – наука никому не нужная, хотя следствия, ею изучаемые, не минуют никого на свете.

* * *
Оканчивая этот очерк о трагедии философа у трона, я хотел бы еще раз посмотреть на истоки власти, но уже не со стороны рассудка, вооруженного диалектической логикой. А со стороны чувства, и даже - из глубины «пресветлого мрака, что светит в самой мрачной тьме, превосходя всякую ясность и, оставаясь во всяческой непроницаемости и незримости, преисполняет прекраснейшим блеском умы, плененные очами». (Св. Дионисия Ареопагит.)
Иначе говоря, я хотел бы посмотреть на власть с чувственно-мистической точки зрения, как бы закрыв глаза, чтобы не попасть в плен очарования очевидными истинами.
Хотел бы, но из этого не скроишь словесное полотно!
2004 год. Прокопьевск