Смерть поэта

11 февраля (30 января) 1829 года в Тегеране разгромлено русское посольство. В числе жертв – поэт и дипломат Александр Сергеевич Грибоедов.

Людей уже перестают удивлять и потрясать сцены с территорий посольств на Ближнем Востоке (а в последнее время – и не только!) после нападения разъяренных толп. Но у человека, знакомого с русской литературой, эти события вызывают в памяти дела иных, давних времен, когда подстрекаемая муллами исступленная толпа убила другого посла и его подчиненных.

На склоне холма возле столицы Грузии Тбилиси находится могила великого поэта Александра Грибоедова, чью комическую стихотворную пьесу «Горе от ума» до сих пор преподают в российских школах. Но Грибоедов был не только поэтом и драматургом, он был царским посланником в Персии, где его и весь персонал посольства в 1829 году зверски убила толпа местных жителей, разъяренных пренебрежением, как им казалось, к их обычаям и религии.

Приведем слова человека, пожалуй, наиболее подробно разобравшегося в обстоятельствах этой трагедии.  Барон К. К. Боде после смерти Грибоедова состоял при Симониче первым секретарем русского посольства в Персии. С его братом был знаком автор «Горя от ума» еще с середины 20-х годов. «Я ночевал у барона Боде , публициста из «Духа журналов», — писал Грибоедов 12 сентября 1825 года о его брате А. К. Боде Бегичеву из Феодосии. Об А. К. Боде, несомненно, говорит А. Муравьев (см. ниже), живший осенью 1825 года в Симферополе: «Мне говорили, что он (Грибоедов) недоступен для всех, исключая какого-то немецкого барона, давнего его приятеля». Ср. С. Елпатьевский. «Крымские очерки». Изд. второе, Москва, 1915 г., стр. 120 — К. К. Боде был также литератором; о нем см. С. А. Венгеров: «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых», т. V, стр. 15. Его перу принадлежат «Путевые записки», опубликованные в «Библиотеке для чтения» 1854 г., т. 123, а также ряд сочинений на немецком и английском языках о Персии и о соседних странах. Его статья «Смерть Грибоедова» была опубликована в журнале «Живописное Обозрение» 1879 г., № 4.

К. К. БОДЕ

СМЕРТЬ ГРИБОЕДОВА

«Постараюсь в этих немногих строках передать те сведения, насколько они сохранились в моей памяти, которые я почерпнул из личных расспросов во время моего пребывания в Персии о смерти Грибоедова в Тегеране 30 января 1829 года.

Не стану здесь разбирать всех причин непопулярности Грибоедова как русского посланника при шахском дворе, приведшей к роковой катастрофе; ограничусь тем, что главная причина состояла в неудовольствии шаха и его сановников против Александра Сергеевича за настойчивость, с которой он требовал выдачи наших русских пленных, укрываемых в гаремах персидских вельмож и во дворце самого шаха, равно как и за открытое покровительство, которое он оказывал тем русским подданным, которые прибегали к его защите.

Наконец враждебно расположенные к Грибоедову люди подстрекнули народ осадить дом посольства и силою вырвать из наших рук укрывающихся в стенах его русских пришельцев. Когда толпа теснилась около ворот, дерзко требуя выдачи дезертиров своих, как она выражалась, один из конвойных казаков, защищая вход во двор, выстрелом из пистолета убил, как говорят, персиянина. Ожесточенный народ поднял и отнес бездыханный труп на шахский майдан (или дворцовую площадь), куда собралось многочисленное духовенство, разжигая страсти черни на мщение за пролитую мусульманскую кровь. От слов перешло скоро к делу. Народ снова явился еще в большем количестве к дому посланника. Тогда Грибоедов и остальные чины миссии, видя, что дело плохо, приготовились к осаде и заделали все окна и двери; вооруженные и в полной форме, они решились защищаться до последней капли крови. Должно заметить, что близ самого дома русского посольства помещались заложники персидского правительства, бахтиарцы, племени лур, одного из самых буйных и диких племен, населяющих горные местности к югу и западу от Исфагана. Для них этот случай представлял завидную поживу. Как кошки, они перелезли через стены и забрались на плоскую (как всегда в Персии) крышу, просверлили широкие отверстия в потолке и начали стрелять в наших сверху вниз. Между тем толпа ворвалась в ворота и, положив наповал всех казаков, вломилась в дверь. Говорят, что Грибоедов одним из первых был убит пулей из ружья бахтиарца; второй секретарь миссии Аделунг и, в особенности, молодой доктор (имя которого, к сожалению, ускользает из моей памяти) {1} дрались как львы; но бой был слишком неравен, и вскоре все пространство представило взору одну массу убитых, изрубленных, обезглавленных трупов. Александра Сергеевича, вероятно, отличили но его мундиру и внешним украшениям, потому что разъяренная толпа, упившись кровью несчастных русских, повлекла труп нашего посланника по улицам и базарам города, с дикими криками торжества {В мое время еще красовался один персидский серхепг (полковник) в воротнике и обшлагах, черных бархатных с густым серебряным шитьем, снятых, должно быть, с мундира Грибоедова. (Примеч. К. К. Боде.)}.

Когда все было кончено и наступила мертвая тишина, явилась на сцену городская стража и военный отряд, присланные будто бы по повелению шаха, для усмирения народа. Это была горькая ирония вслед за ужасной трагедией. Узнав, что труп находится в руках черни, шах приказал отобрать его и уведомить первого секретаря Мальцева, который один из русских спасся каким-то чудом, потому что жил не в посольском доме, а на квартире мехмандаря (т. е. персидского сановника, прикомандированного к миссии), что блюстители порядка успели вырвать тело российского посланника из рук разъяренной черни и шах желает знать, какое распоряжение сделает Мальцев по этому случаю. Мальцев просил препроводить бренные останки посланника в Тавриз, куда и сам отправился.

Пока эти печальные события происходили в Тегеране, молодая супруга Грибоедова, Нина Александровна, урожденная княжна Чавчавадзе, осталась в Тавризе в полном неведении, ожидая с нетерпением возвращения мужа. Даже когда тревожные известия проникли до Тавриза, никто не решался сообщить о них несчастной женщине, еще в то время беременной. Наконец было поручено одной француженке при дворе Наиб-султана, г-же де ла Мариньер (бывшей лектрисе неаполитанской королевы, младшей сестры Наполеона I), сообщить со всевозможною осторожностию г-же Грибоедовой, что будто бы супруг ее, озабоченный важными делами, не может писать ей; но просит ее выехать в Тифлис, куда и сам за нею немедленно последует. Г-жа Мариньер, исполнив поручение, вызвалась в то же время сопутствовать несчастной. Нина Александровна смиренно покорилась мнимой воле мужа и с стесненным сердцем выехала из Тавриза, но во время пути сердце предвещало ей нечто недоброе, ее смущало странное и таинственное обращение с нею окружающей прислуги. Добравшись до Эривани, она приступила к своей спутнице, умоляя со слезами вывести ее из тяжкого положения и не скрывать от нее всей правды, присовокупляя, что самое тяжелое горе было бы для нее легче переносить, чем мучительную неизвестность {2}. Однако ж весть об ужасной смерти мужа так сильно потрясла ее, что несчастная, одним ударом лишившись обожаемого друга, потеряла и драгоценный залог их любви. Безутешная вдова вернулась обратно под кров своих родителей.

Приведенные здесь сведения были мне переданы самой г-жой Мариньер. Я же имел счастье познакомиться впервые с Ниной Александровной в конце 1837 года в доме графини Симонич, супруги бывшего посланника нашего в Персии, а в 1838 году на обратном пути из России в Персию я опять посетил Тифлис, где имел случай короче оценить всю прелесть души этой редкой женщины. Узнав о желании моем взглянуть на могилу покойного ее супруга, Нина Александровна сама вызвалась быть моим путеводителем. По крутым тропинкам вместе мы добрались пешком до вершины горы, на которой стоит обитель св. Давида. Тут, в пещере, высеченной в дикой скале, поставлен ее заботливой рукой памятник, под которым покоится прах высокоталантливого человека. Мы преклонили колена в безмолвии.

Грибоедов при жизни трудился для славы и вполне достиг ее. Но что в моих глазах ставит Грибоедова даже выше всех его литературных заслуг, как велики они ни были, это та настойчивость и неустрашимость, с которою он умел поддерживать достоинство русского имени на Востоке. Эти качества повсюду уместны в государственном человеке; но на Западе они могут проявляться без особого опасения, совсем иное на Востоке. Там проявление их часто сопряжено с опасностью для жизни и требует особенного мужества и нравственной силы. Таково было положение нашего посланника в Персии.

Имея перед собою для руководства статьи Туркманчайского трактата, в силу которых персидское правительство обязывалось выдавать нам беспрекословно, по востребованию нашему, всех русских подданных, взятых в плен не только в продолжение последней войны, но и прежде, когда персияне делали набеги в наши пределы и уводили в рабство наших кавказских жителей, - Александр Сергеевич не давал потачки ни сановникам персидского двора, ни мусульманским духовным лицам, ни самому шаху, когда одни или другие старались укрывать и разными уловками не выдавать требуемых нашею миссиею русских невольников. Таким образом, он восстановил против себя почти всех влиятельных лиц, окружающих двор "Центра мира" - Кебле-элем, как величают падишаха Ирана, и только нужна была одна искра, чтобы воспламенить все те горючие вещества, которые окружали нашего посланника.

Из приведенного нами рассказа видно, что выстрел казака, защищавшего доступ в жилище посланника, был той искрой, которую так жадно ожидали убийцы Грибоедова.

Отказать в убежище бедным русским подданным на чужбине, искавшим пашей защиты, было бы крайне неполитично, не говоря уже о беззаконности и бесчеловечии такого поступка, следовательно, это было и невозможно для русского представителя в Персии; выдать же их обратно персиянам, когда они поступили уже под наше покровительство, значило обречь их на верную смерть и в то же время покрыть себя вечным позором. Грибоедову не оставалось иного исхода, как отразить силу силою и лечь на месте, защищая святое дело права и человечества. Разбирая роковое событие с этой точки зрения, - а нельзя смотреть на него иначе, - мы приходим к заключению, что заслуги Грибоедова перед лицом всей России истинно велики и достойны всякого уважения; жаль только, что они не были достаточно признаны его современниками. Пусть же беспристрастное, но вместе с тем признательное потомство оценит их как следует.

Нельзя окончить повествование о смерти Грибоедова, не упомянув также об участи его товарищей, которые вместе с ним пали жертвой злобы персидской черни. я упомянул выше, что тело Александра Сергеевича было вывезено в Тавриз и оттуда на родину; но остальные убитые, члены миссии и служители, были, по распоряжению персидского начальства, отнесены армянскими жителями Тегерана за город, на гласисе коего за контрэскарпом была вырыта глубокая канава, куда тела их были брошены и потом зарыты землею. В таком положении оставались они, когда несколько лет спустя посольство графа Симонича явилось ко двору Фетх-Али-шаха; но так как посещение наше в Тегеране было только временное, то невозможно было предпринять ничего серьезного для перенесения тел наших погибших соотечественников в более приличное место; так дело оставалось до кончины старого шаха. Когда же Могамед-шах принял бразды правления и русская миссия из Тавриза была переведена в Тегеран, в нас возникла задушевная мысль воздать злополучным товарищам последнюю честь и доставить христианское погребение. Исполнение этого желания последовало, однако ж, не ранее 1836 года, в то время, когда шах выехал со своим двором на летнее кочевье в Эльбурских горах, а миссия наша в урочище Аргованье, у подножия тех же гор. На мою долю выпало завидное, но вместе с тем печальное поручение заняться перенесением бренных останков наших соотечественников в приготовленную для них общую могилу в ограде армянской церкви, внутри города, в шах-абдул-азимском квартале.»

Памятник Грибоедову в Санкт-Петербурге

ПРИМИРЕНИЕ СТОРОН

Вице-канцлера Нессельроде волновали прерванные сношения с Персией в тот самый неподходящий момент, когда мир с такой крупной южной державой особенно был необходим. В конце марта 1829 года в Петербурге решили отправить в Персию генерал-майора Долгорукова. В инструкции от 5 апреля, составленной в МИДе России для нового посланника, отмечалось, что "бедственная смерть нашего министра в Тегеране причинила вредную обстановку в приязненных сношениях наших с сею Державою, между тем как ныне дружба сея особенно нужна для нас по военным обстоятельствам с Оттоманской Портою".

Петербург остановил свой выбор на личности князя Долгорукова потому, что в последнюю Персидскую кампанию генерал-майор лично познакомился с наследником престола Аббас-Мирзой и в некоторой степени приобрел его благосклонность.

В первых же донесениях Долгоруков сообщал вице-канцлеру в Петербург  о тех действиях, которые предпринял старший сын шаха Рюхне Довлет. "Давно обещанное наказание виновников катастрофы, постигшей посольство в Тегеране, наконец, состоялось, - писал он графу Нессельроде. - ...Шах приложил все свое старание к поимке тех, кто участвовал в избиении чиновников нашего посольства.

Более 1500 из них понесли, наконец, должное за их преступление кару: одних казнили смертью, другим рубили руки или резали носы и уши, около тысячи семейств прогнаны из Тегерана; кроме того, приняты строжайшие меры к поимке виновных, которые искали спасения в бегстве из столицы..."

Главный же подстрекатель персидской черни городской духовник аятолла Мирза-Масих -Муджтехид, несмотря на протесты мусульманского духовенства, в том числе и просителей из Исфагана, был с позором изгнан из страны и нашел приют в Карбеле - священном городе мусульман-шиитов в Азиатской Турции.

После завершения переговоров Хозров-Мирза со своей многочисленной свитой направился в Петербург с извинительными письмами к российскому императору от Фетх-Али-шаха и наследного принца Аббас-Мирзы и с подарками царскому двору.

Одно из шахских напутствий внуку перед его отъездом - навестить в Москве по пути следования в российскую столицу мать убиенного посланника Настасью Филипповну Грибоедову и просить у нее извинения.

В знак примирения Хозров-Мирза преподнес Николаю I загадочной формы и невиданных размеров алмаз "Шах", на гранях которого имелись превосходно выполненные арабской вязью надписи, первая из них датирована 1591 годом от Рождества Христова.

Лишь в середине октября 1829 года Хозров-Мирза со свитой покинул Петербург и отправился обратно в Персию, увозя надежду на долгий мир.

Та помпезность, с которой Хозров-Мирзу встретили в российской столице, нужна была России, чтобы еще более заручиться дружбой с недавно поверженным противником и обеспечить тем самым его нейтралитет в русско-турецкой войне. Смерть русского посланника оказалась лишь разменной монетой в политической игре. В ответном письме императора Николая I к наследному принцу Аббас-Мирзе сообщалось: "Мы надеемся, что принятие принца Хозров-Мирзы в Государстве Российском и почести, кои Ему были оказаны во время его пребывания здесь, Монаршее Наше доброжелательство к Государю Персидскому... Между тем, как для восстановления доверия и для водворения взаимной дружбы, для Нашего Государства необходимо соединиться с Нами узами приязни.

Мы со вниманием прочли извинения, изъявленные в полученном письме Вашем, и желая доказать наше расположение, Мы согласились на то, чтобы платеж двух курур, кои вы по Трактату обязались заплатить нам, был отсрочен еще на пять лет..."

Запоздалая просьба полномочного министра-посланника Александра Грибоедова смягчить, отсрочить уплату оставшихся двух куруров наконец была удовлетворена, а затем долг и вовсе простили.

Получив через князя Долгорукова высочайшую грамоту императора российского, предающую забвению трагический инцидент и примиряющую две соседствующие на юге державы, наследник престола Аббас-Мирза поспешил с ответом: "...Я до такой степени обрадован и утешен щедротами Вашего Величества и благосклонностью Вашею, столь осчастливлен и возвышен при Дворе Персидского Государства и других стран света, что не в силах описать и объяснить... В Высочайшей Грамоте Вашего Величества подтверждено, что Правительство Персидское не участвовало в несчастии, случившемся с прежним посланником, то я считаю долгом воздать хвалу Богу за то, что истина открыта взорам Вашего Величества".

Памятник Грибоедову в Москве

Алмаз " Шах " массой 90 карат (или 18 г) - желтого цвета, но очень прозрачный, длиной 3 см - был найден в Центральной Индии, вероятно, в 1450 г. Алмаз был доставлен шахскому двору в г. Ахмаднагаре. В 1591 г. шах Низам повелел вырезать на одной из граней алмаза надпись на фарси: "Бурхан-Низам-шах второй. 1000 год". 
В этом же 1591 г. властитель Северной Индии Великий Могол Акбар захватил Ахмаднагар и завладел алмазом. Когда на престол династии Моголов взошел внук Акбара шах Джехан ( "Властитель мира"), то он приказал на другой грани алмаза вырезать еще одну надпись: "Сын Дехангир-шаха Джехан-шах. 1051 год". По нашему летосчислению шел 1641 г. Сын шаха Джехана Ауренг-Зеб подвесил алмаз над своим троном и окружил его изумрудами и рубинами. 
До 1738 г. алмаз "Шах" хранился в г. Дели. В 1738 г. на Индию напал шах Надир, захватил алмаз и увез его в Персию. В 1824 г. на третьей грани алмаза появилась надпись "Владыка Каджар-Фатх али-шах Султан. 1242 год".

Этот алмаз и сегодня можно увидеть в кремлевском Алмазном фонде. Он входит в семерку исторических драгоценных камней из этой коллекции. Многочисленные грани алмаза отражают его печальную историю, рассказывающую о гибели одного из многих дипломатов вдали от дома от рук разъяренной толпы.