«Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти...»

«Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти...»

 

На минувшей неделе СМИ вновь обратились к судьбе рукописи романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». На сей раз в связи с рассекречиванием в США документов, из которых явствует, что приключения «Доктора Живаго» за железным занавесом – это всего лишь акция ЦРУ против СССР в многолетней холодной войне.



Вскрыв пакеты ЦРУ...
15 января, накануне мероприятия «План Маршалла для ума», посвященного участию Центрального разведывательного управления США в поддержке изданий книг известных писателей на русском языке в период холодной войны, на официальной странице ЦРУ в Twitter были опубликованы слова Бориса Пастернака: «Я писал роман для того, чтобы он был издан и прочитан, и это остается единственным моим желанием».
Таким образом представители ЦРУ еще раз напомнили о том, что более полувека назад содействовали изданию романа Пастернака «Доктор Живаго», отмечает NEWS.ru Israel.
Конференция «План Маршалла для ума» проводится в Центре Вудро Вильсона в Вашингтоне.
Еще в апреле прошлого года американское издание The Washington Post опубликовало рассекреченный меморандум ЦРУ от 1958 года, согласно которому ЦРУ тайно принимало участие в первой публикации романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» на русском языке в связи с «огромной пропагандистской ценностью книги».
О рассекреченном меморандуме ЦРУ напоминает также на своем сайте.
Впервые «Доктор Живаго» увидел свет в итальянском переводе, когда миланский издатель получил копию рукописи от итальянского литературного агента, работающего в Москве. В июне 1956 года Пастернак подписал контракт на издание романа с миланским издателем Жанжиакомо Фелтринелли, который в 1957 году издал книгу, несмотря на требования Москвы «вернуть рукопись для проверки». В Советском Союзе роман Пастернака запретили к публикации.
В январе 1958 года в штаб-квартиру ЦРУ пришел пакет от британской разведки с пленкой, на которую была сфотографирована рукопись романа. Британские коллеги предложили руководству ЦРУ передать копии романа за железный занавес.
В меморандуме от июля 1958 года директор Советского отдела Центрального разведывательного управления Джон Маури пишет, что «книга имеет огромную пропагандистскую ценность не только из-за ее смысла, но и из-за обстоятельств ее публикации». «У нас есть возможность заставить советских граждан задуматься, что не так с их правительством, если прекрасное литературное произведение автора, признанного одним из величайших ныне живущих русских писателей, не может быть опубликовано в его стране на его языке для его собственного народа», – подчеркивается в меморандуме.
Директором ЦРУ Алленом Даллесом было принято решение, санкционированное президентом США Дуайтом Эйзенхауэром, о публикации романа на русском языке. Как указывают рассекреченные документы, участие американских властей в публикации книги тщательно скрывалось.
После первой попытки опубликовать роман в мелком нью-йоркском издательстве руководство ЦРУ связалось со своими голландскими коллегами и предложило предоставить рукопись «Доктора Живаго» для публикации в издательском доме Гааги.
В начале сентября 1958 года из гаагской типографии вышло первое издание романа на русском языке. 
 
Письмо Б.Л. Пастернака Н.С. Хрущёву
 
Уважаемый Никита Сергеевич,
Я обращаюсь к Вам лично, ЦК КПСС и Советскому Правительству. Из доклада т. Семичастного мне стало известно о том, что правительство «не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР».
Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее. Каковы бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе.
Осознав это, я поставил в известность Шведскую Академию о своем добровольном отказе от Нобелевской премии. Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры. Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу еще быть ей полезен.
Б. Пастернак
Ноябрь, 1958 г.
 
Возвращаем Вам рукопись
Из письма членов редколлегии журнала «Новый мир» Б. Пастернаку
 
Мы, пишущие сейчас Вам это письмо, прочли предложенную Вами «Новому миру» рукопись Вашего романа «Доктор Живаго» и хотим откровенно высказать Вам все те мысли, что возникли у нас после чтения. Мысли эти и тревожные, и тяжелые. 
Если бы речь шла просто о «понравилось-не понравилось», о вкусовых оценках или пусть резких, но чисто творческих разногласиях, то мы отдаем себе отчет, что Вас могут не интересовать эстетические препирательства. «Да-да!» «Нет-нет!» – могли бы сказать Вы. Журнал отвергает рукопись – тем хуже для журнала; а художник остается при своем мнении о ее эстетических достоинствах. 
Однако в данном случае дело обстоит сложней. Нас взволновало в Вашем романе другое, то, что ни редакция, ни автор не в состоянии переменить при помощи частных изъятий или исправлений: речь идет о самом духе романа, о его пафосе, об авторском взгляде на жизнь, действительном или, во всяком случае, складывающемся в представлении читателя. Об этом мы и считаем своим прямым долгом поговорить с Вами, как люди, с которыми Вы можете посчитаться и можете не посчитаться, но чье коллективное мнение Вы не имеете оснований считать предубежденным, и, значит, есть смысл по крайней мере выслушать его. 
Дух Вашего романа – дух неприятия социалистической революции.
Пафос Вашего романа – пафос утверждения, что Октябрьская революция, гражданская война и связанные с ними последующие социальные перемены не принесли народу ничего, кроме страданий, а русскую интеллигенцию уничтожили или физически, или морально. 
...Для людей, читавших в былые времена Ваш «Девятьсот пятый год», «Лейтенанта Шмидта», «Второе рождение», «Волны», «На ранних поездах» – стихи, в которых, как нам, по крайней мере, казалось, был иной дух и иной пафос, чем у Вашего романа, прочесть его было тяжкой неожиданностью...
(Далее  на десятках страниц следует писательский разбор романа «Доктор Живаго».)
Как это ни тяжело, нам пришлось назвать в своем письме к Вам все вещи своими именами. Нам кажется, что Ваш роман глубоко несправедлив, исторически необъективен в изображении революции, гражданской войны и послереволюционных лет, что он глубоко антидемократичен и чужд какого бы то ни было понимания интересов народа. Все это, вместе взятое, проистекает из Вашей позиции человека, который в своем  романе стремится доказать, что Октябрьская социалистическая революция не только не имела положительного значения в истории нашего народа и человечества, но, наоборот, не принесла ничего, кроме зла и несчастия. 
Как люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей, мы, естественно, считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала «Новый мир» не может быть и речи. 
Возвращаем Вам рукопись романа «Доктор Живаго». 
Б. Агапов, 
Б. Лавренев, 
К. Федин, 
К. Симонов, 
А. Кривицкий  
Сентябрь, 1956 г.
Дача Пастернака в подмосковном Переделкине
 
Владимир СЕМИЧАСТНЫЙ
(Из воспоминаний)
 
Расскажу, как это было
 
Некоторые спрашивают меня сегодня: испытываю ли я угрызения совести в связи со сказанным мною в адрес Пастернака на комсомольском форуме, не подставили ли меня?
Что ответить на вопрос, заданный спустя полстолетия после события и в совсем другой стране?..
Расскажу, как это было.
Предстояло празднование 40-летия комсомола. Готовились к проведению торжественного пленума ЦК ВЛКСМ, на котором должны были присутствовать Хрущёв и другие члены Политбюро.
Неожиданно за день до заседания зазвонил телефон, я услышал голос Никиты Сергеевича:
– Приезжайте в Кремль и Аджубея захватите.
По дороге я спросил Алексея, не знает ли он, в чем дело.
Тот ничего не знал.
В кабинете у Хрущёва уже сидел Суслов.
Никита Сергеевич, обращаясь ко мне, спрашивает:
– Завтра ты с докладом на пленуме комсомола выступаешь?
– Да, я.
– А не мог бы ты в докладе «выдать» Пастернаку, как надо?
– Что вы имеете в виду? – ответил я вопросом на вопрос, так как был застигнут врасплох.
– Да вот с присуждением ему Нобелевской премии.
– Это в доклад не очень вписывается, так как он посвящен 40-й годовщине комсомола.
– Найдите для этого место в своем докладе. Вот мы надиктуем сейчас с Михаилом Александровичем странички две-три, потом вы с Алёшей посмотрите, с Сусловым согласуете, и действуй.
Хрущёв вызвал стенографистку и начал диктовать. Тут были любимые им словечки: и «паршивая овца», и «свинья, которая не гадит там, где ест или спит», и пр. Типично хрущёвский, нарочито грубый, бесцеремонный окрик, выпирающий из текста доклада, нарушающий общий его тон.
Когда он продиктовал слова о том, что, мол, «те, кто воздухом Запада хотят подышать, пусть убираются, правительство возражать не будет», я взмолился:
– Никита Сергеевич, я же не правительство!
– Не беспокойся! Мы будем сидеть в президиуме и в этом месте тебе поаплодируем. Люди поймут.
В целом Хрущёв наговорил примерно три страницы. В конце концов мы их превратили в одну. Непросто было включить такой текст в доклад, где с пафосом отмечались подвиги комсомола. В результате пришлось кое-что изменить в уже готовом тексте, чтобы была хоть какая-то связь между отдельными его частями.
Когда на следующий день я с задором произносил свою речь с трибуны во Дворце спорта, место в докладе о Пастернаке было встречено бурными аплодисментами.
Надо сказать, что книгу Бориса Пастернака «Доктор Живаго» я, как и все присутствовавшие в зале, тогда еще не читал. Была она издана в Италии, и в нашей стране ее прочесть было нельзя. Поэтому судить о содержании книги я не мог и осуждал Пастернака за факт незаконного, тайного издания книги за границей.
Вопрос о Пастернаке не был очередным капризом Хрущёва. К этому его вынудили обстоятельства: «оттепель» разморозила либеральных критиков устоев советской власти и политики КПСС в области идеологии. Их надо было одернуть. И расчет Хрущёва оправдался.
Пастернак – не Маяковский. Что мог знать о Пастернаке молодой строитель, шахтер, тракторист, комбайнер? Молодым работягам, да и не только им, было непонятно, за что враждующий с нами Запад платит огромные деньги поэту Пастернаку. Им объяснили: книгу свою он переправил за границу тайно. В ней он отрицательно относится к Октябрьской революции, за что и получил Нобелевскую премию. Следовательно, вся история вокруг Пастернака – это политическая акция против нас. Так оно, в сущности, и было.
Мы имели дело с попыткой западных служб раскрутить у нас одного из первых диссидентов.
Правда, ставка на Пастернака оказалась у них не вполне удачной: на следующий день он обратился с письмом в редакцию «Правды» и, сославшись на мою речь, заявил о том, что не намерен покидать свою родину и отказывается от Нобелевской премии. Однако семя проросло. Прошло несколько лет, и «эстафету» подхватили такие лауреаты Нобелевской премии, как Александр Солженицын, Андрей Сахаров, Иосиф Бродский…

 [22/01/2015]