Хроники одной тоски. Паша.

То, что откладываешь «на потом» как несущественное, имеет подлое свойство обижаться и требовать внимания в самый неподходящий момент.

В этот раз сподличала моя отдалённая, законсервированная на зиму, недвижимость на самом западном берегу Крыма. Голосом председателя поселкового совета она строго призвала меня приехать и поучаствовать во всяких формальностях, связанных с переходом всего и вся на российское законодательство.

 

Я вздохнула, залила горячего чаю в термос и отправилась в дальнюю дорогу.

*****

Мысль об одинокой ночёвке в остывшем и полупустом доме по своей пессимистичности примерно равнялась грязно-серым тучам, нависшим над горизонтом. На Донузлавском перешейке я остановилась размяться, снова упала в пропасть печали и от отчаяния SMS-нула Пашке:

«Побудьте, пожалуйста, со мною полчаса этим вечером, Павел!»

И ни секунды не колебалась, нажимая «отправить», потому что заранее знала, что это не более чем бессильный вопль в пустоту.

Там, за две тысячи километров отсюда, адресат, уставший быть терпеливым донором любви и дружбы, недоуменно прочтёт эти буквы на экране айфона, чуть пожмёт плечами и проведёт уютный вечер, не отвлекаясь на чужие и чуждые проблемы и радости.

Вечер, ставший привычным за девяносто шесть дней с того момента, как всякие там «полчаса» на мою личность перестали быть обязательными и желанными….

«Я скучаю по Вам, Павел!» - я позволила себе произнести это вслух, и слова покатились перекати-полем по сухой траве и булькнулись в серую воду залива….

 *******

Ну вот и дом со слепыми окнами, простуженный и одинокий. И гроздья засохших виноградинок, которые никому не пригодились. И скрип двери - как упрёк, и лужица талого снега на веранде – как слезы.

Я его погладила по стене, как плечо родного человека: «Я вернусь весной. Я всё покрашу и поправлю. Ты снова наполнишься весёлыми, звонкими голосами, загорелыми телами и запахами шашлыка и клубники.»

*******

Визит к председателю и тщетные попытки раздобыть обогреватель меня немного развлекли, но возвращение в холодное одиночество дома было неизбежным. Я свернула уже было к воротам, но тут же вырулила и поехала к морю мимо чёрных квадратов полей и облысевших виноградников.

Вот тут в августе золотая пшеница была по грудь моей дочери, я обочины алели маками…

Вот тут наливались соком мускатные гроздья в оправе из резных листьев…

Между ними серебрилась миндальная рощица.


Я  три года фотографировала всё, что видела и отсылала Пашке.

И ало-золотые поля, и степной чабрец, и лодки рыбаков, и любимую «квартирантку» ежиху в пенопластовом домике.

Мне жизненно важно было делиться с ним хоть этим, раз ничего другого я дать не могу. Потому что он появился в моей жизни одновременно с этим домишкой и они всегда были одинаковыми по значению: этот дом не основная крыша над головой, его можно считать и балластом и бонусом, но знание того, что он мой, он есть, он меня ждёт - давало труднообъяснимое словами ощущение тепла, надёжности, уверенности и силы.

В этом доме за три года «нагостили» сотни людей – близких и совсем чужих. Менялись лица и имена, но только Паша был всегда в этом доме со мною. Географически далеко, а на самом деле – ближе некуда…

 *****


********

… Море билось в ритме сердца в глиняных рёбрах берегов. Холодное, серое и сонное.

Я привычно потянулась сделать снимок и разозлилась на саму себя.

«Я скучаю по Вам, Павел!» - пальцем вывела на песке у самой кромки волны. На тебе, море, кушай, слизывай до крайней точки в восклицательном знаке. И не надо мне, море, шуршать водою о песок слова упрёка – я сама их уже себе сказала с миллиард.

Море укоризненно смотрело на меня, окрасившись в серый цвет – цвет Пашиных глаз.

 

Невыносимо хотелось наконец-то расплакаться.

Нет.

Не расплакаться даже, а  повыть – истошным бабским таким рёвом, который вымывает из груди все эти раскалённые гвозди и острые ржавые железяки.

К ним привыкаешь, к этим гвоздям внутри, сживаешься. И со временем они напоминают о себе болью только при неловких движениях.

Или раскаляются добела от всяких незапланированных поездок…

Хотелось, но не получалось. Наверное, гордость блокировала  слёзы напрочь.

****

…. Семь лет назад, рассмотрев картинку УЗИ на мониторе, одна врач бросила другой: «срочно вызывайте мужа и готовьте кесарево». А я, обхватив руками огромный живот, теряя сознание от волнения за ребёнка, безуспешно пыталась выяснить: что именно они там, в мониторе увидели? И, как все истерички, за час приготовилась к самому худшему.

Меня оперировали под эпидуральной анестезией. Я не знаю, как там всё действует на нашу нервную систему, но когда мне протянули мою пищащую – ЖИВУЮ – дочь, я не смогла плакать.

Т.е. я плакала мысленно от облегчения и восторга, а слёз – не было. Я никогда не могла себя представить, что плакать без слёз - такая мука. Это будто что-то изнутри разрывает тебя, и ищет выхода, а ты только хрипишь, мычишь нечленораздельно, скрежещешь, как металл по стеклу и не можешь выпустить…

 

Вот сейчас я чувствовала то же самое.

«Я скучаю по Вам, Паша!».

Нет, не всегда – так скучаю.

Чаще – тупой и ноющей болью. Сейчас - острой и захлёстывающей. Потому что здесь я ещё никогда не была совсем без него.

 

 ****

Я даже не заглядывала ни в конвертик эмейла, ни в улитку аськи, ни чат СМСок.

Я точно знала, что не будет ни полчаса, ни пяти минут. Я понимала, что из этой степи, из песка, из солёного моря я должна вырезать, иссечь Пашино имя, чтобы радости летнего отдыха не горчили воспоминаниями о том, кто никогда здесь не был и всё-таки был всегда – одновременно.

Взгляд зацепился за слово «Куплю участок» в объявлении у местного магазинчика.

«Может, и вправду, продать всё это хозяйство?» - мысль мелькнула и скальпелем резанула по швам. Стало почти физически больно.

 ******

…. Можно было как-то пережить ночь под тремя одеялами, но я всё-таки надумала топить печь.

Я ломала старые ящики и сухие ветки голыми руками с каким-то особым остервенением, занозы саднили, царапины кровоточили, а я думала: «Поделом тебе! Так тебе и надо!».

Чайник я куда-то спрятала  ещё в начале осени, и воду пришлось греть в больной кастрюле на печи. Я смотрела на пляшущие отблески, на подзвякивающую крышкой кастрюлю,  и  в памяти оживала картинка из августа.

Я, зажав телефон между плечом и ухом, слушаю, как Павел по моей просьбе просвещает меня насчёт истории местных раскопок, чтобы я не ударила в грязь лицом перед своими гостями.

Я пытаюсь запомнить, переспрашиваю даты и названия. «Пифосы, Царь Евпатор, Майдат…» бормочу я эхом, и пытаюсь запихнуть в эту вот самую кастрюлю разбегающихся крабов, не желающих умирать в компании лаврового листа. Иногда познавательная беседа прерывается моим воплем: «АААААА! Он меня укусил, подлец!».

« Негодяй! У этого краба совершенно отсутствует чувство прекрасного! Прибейте его сковородой, Наталья!» - возмущается мой собеседник…

 

И я зажмуриваюсь и улыбаюсь невольно.

И даже решаюсь проглядеть список пропущенных звонков.

Их семь. Семь бесполезных и бессмысленных здесь и сейчас звонков от людей, с которыми я провожу годы. И ни одного от Паши, с которым мне бы хоть полчаса… Ох.

«Я скучаю по Вам, Пашка!»

 ******

Во дворе мне почудились торопливые шаги, что-то грохнулось, и в окошко постучали. Я выключила свет и вгляделась в сливочные сумерки. У крыльца, переминаясь с ноги на ногу, чернела детская фигурка.

 

- Здравствуйте, Вам папка ветродуйчик прислал, - затарахтел звонкий голосок, - тут кнопочка западает, я Вам включу и покажу, что сделать.

Мальчишка снял курточку, издал восторженное: «Ухтышка!», увидев гудящую печь, кинулся греть озябшие ладошки и умоляюще спросил:

- А можно я у Вас тут побуду, пока отец машину отгоняет? Всего полчасика?

- Конечно, - ответила я и спросила, как его зовут.

 

Он взглянул на меня серыми, с искорками, глазами и ответил:

 - Паша.

.............