Немота (о "Левиафане")


Эпиграф из Галича: "...Проступает пятном немота"

Знаете, что самое страшное в фильме "Левиафан"? Сам фильм. Если рассматривать его как художественное произведение.

Фильм исключительно правдив. Он точно пальпирует самые больные зоны общества – бандитизм во власти, бездуховность церкви, духовный кризис народа в целом, уродливость государства и беззащитность человека... Казалось бы – чего же больше?

Есть "чего больше". Художественность. Такое полотно должно потрясать, сотрясать душу. Не сотрясает. Автор хочет пробудить нас, докричаться до нашей души. Не получается. Не кричится. Голос сел.

Пять минут в начале и десять в конце. Или наоборот – в начале десять, а в конце пять. Вот и всё время, когда фильм смотрится как художественное произведение. Остальные два часа – скучно. Смотришь на часы. Ждешь, когда кончится...

Правда политическая и социальная есть, вот она – ее искать не надо. А художественной правды – нет. Схематичные, мало живые персонажи с неживой логикой поведения. Надуманная ситуация. Неуклюжие попытки оживить неживых обсценной лексикой, которые если чего и добавляют картине, то фотографичности, но никак не художественности.

Казалось, при таком замысле зритель должен отождествлять себя с главным героем и два часа жить мучаясь, раздавливаемым Левиафаном. Не получается. С таким героем невозможно отождествиться – слишком уж он схематичен. Другое возможное решение – отстранение зрителя от происходящего в позицию стороннего наблюдателя бесчинств Левиафана. Но и это не получается – непонятно ни что делает Левиафан, ни зачем.

Да и кто он такой, этот Левиафан – тоже непонятно. У этого образа в истории культуры есть два прочтения: библейское из книги Иова – страшная судьба, "Гнев Божий", и более современное, Гоббса – чудовище-государство, враждебное человеку. Вообще говоря, эти прочтения разные: библейское намного более широкое и требующее совсем иных средств осмысления по сравнению с конкретно-политическим анализом Левиафана-государства. Этот второй, гоббсовский Левиафан лишь одно из голов многоголового библейского чудовища. А может – и не голова даже, а так – просто одна из щупалиц. Похоже, что автор так и не определился с тем, о каком же Левиафане он говорит. А без такой ясной мысли невозможно и ясное изложение.

Кто они, наши мэры-митрополиты – гнев Господень, наказание нам за грехи наши? Или – просто результат нашей недоработки, ротозейства, беспечности и мечтательности, ставших причиной "косяков" в постсоветском строительстве общества или государства?

Впрочем, подробный разбор фильма в мою задачу не входит. При таком его идейном пафосе и без меня хватит искусствоведов в штатском, которые по косточкам разберут этого "Левиафана" и каждую косточку перемоют. Я же хочу сказать о другом – о том, что делает не звягинцевский, а вполне реальный Левиафан-Гнев Божий с душой народа. Не простонародья, а народа. Как это чудище перемалывает талант, творческий потенциал народа.

Когда вы смотрели в кино что-то по-настоящему талантливое? Ну, хотя бы уровня "Урги" того же Михалкова?

А ведь Михалков жив. И очень неплохо себя чувствует. А как чувствует себя его талант?

Ну, ладно, Михалков для интеллигентов (и не без причины, ох как не без причины) – как красная тряпка для быка. Но возьмем других наших классиков кино. Ведь многие еще живы. А что насчет их талантов?

Ну, ладно, они люди немолодые (хотя и немолодыми Феллини, Антониони или Бергман снимали вполне состоявшиеся фильмы). Возьмем молодых. Где они – новые тарковские? Тот же Андрей Звягинцев. Сравните (если можете, конечно) художественную сторону "Возвращения" и "Левиафана". И вам станет грустно.

Впрочем, точно так же можно назвать и другие громкие имена с таким же грустным направлением творческой эволюции.

А театр? Вы видели в последние годы что-то уровня любимовских "Зорь" или "Истории лошади" Розовского-Товстоногова?

А литература? Что-то уровня хотя бы "Путешествия дилетантов" или "Живи и помни"?

Вот в том-то все и дело. Мы, мы как народ становимся бесплодными. Творчески бесплодными. Дар божий, талант уходит от нас.

Мы не просто живем уродливыми жизнями внизу, в провинции. Наша элитно-столичная жизнь уродлива хотя и по другому, но не меньше. А Левиафан – он такая животина, которой уродство только покажи – вмиг приползает и принимается за свое: за высасывание из нас наших жизненных соков.

Он уже в этом деле преуспел немало. Но отнюдь не наелся. И вовсе не собирается нас оставлять. Да, и понятно. Ведь мы так охотно его кормим. Собой.