Россия — Европа. Возврат билета

До украинско-крымских событий прошлого года никто «европейскость» Российской Федерации сомнению не подвергал — точнее сказать, разговоров на данную тему активно не велось. Типа все было в порядке: да, автократия вместо демократии, проблемы с правами человека… но в плане культуры, менталитета, общей цивилизованности, конечно же, мы, россияне — «белые люди»! А коррупция и прочий бардак — так это не только у нас или в Нигерии, посмотрите на Грецию или Италию, являющихся членами Евросоюза…

Бешеная, сначала возмущенно-издевательская, а впоследствии и конкретно агрессивная реакция российского государства и его граждан на стремление соседней Украины стать частью реальной Европы заставила не то что усомниться в недавно еще само собой разумеющемся, но и с высокой долей вероятности предположить, что у постулата о европейской принадлежности России вышел срок годности. Если перефразировать известное высказывание Александра Зиновьева о моральности, то,

на мой взгляд, европейской можно считать ту страну, которая искренне желает быть европейской. Даже если не все пока сходится. И в этом случае Украина — несомненно, «цэ Европа». А Россия?

За последний год слова «Европа», «европейский» стали у нас не то чтобы ругательными (тут до Америки еще далеко), но отчетливо презрительными и пренебрежительными. Если раньше понятие «европейский» ассоциировалось с комплиментами типа «изысканный», «образованный», «качественный» — то теперь народный словарик синонимов выдаст, скорее, «извращенцы», «слабаки», «развратники», «деграданты»… Кстати, даже на мой проевропейский взгляд, некоторые западные лидеры вполне этим эпитетам соответствуют, однако одно дело — отдельные жалкие личности во властных структурах, а совсем другое — великая европейская цивилизация с ее культурой и системой ценностей. Которые современная Россия с удовольствием отторгает и высмеивает — не брезгуя, впрочем, многими материальными благами европейского производства… Причем, подчеркну,

активный антиевропеизм не столько даже декларируется «сверху» (там пока предпочитают дипломатичные обороты), сколько прет снизу.

Максимально наглядным подтверждением тезиса «Россия — не Европа» стала реакция значительной (если бы проводились замеры, рискну предположить, что большей) части россиян, включая небезкультурную «элиту», на трагедию в Париже.

Прошлогодние массовые проявления агрессивной «укрофобии» шокировали, но их нетрудно было объяснить тотальной телепропагандой, бахвальством «крымнаш», проливанием бальзама на ущемленные постсоветские комплексы и т.п. В драме Charlie Hebdo никакие национальные, политические, исторические или географические интересы России затронуты не были. Более того, особыми симпатиями к исламу и трепетным отношением к Магомету большая часть населения страны отнюдь не отличается. И тем не менее: «Сами виноваты, либералы-кощунники — нечего было над святынями глумиться!» В дистиллированном виде это сформулировали религиозные фундаменталисты, но с косметическими оговорками позицию поддержали политики, депутаты, деятели культуры и журналисты. Исключение составили только топ-чиновники и дипломаты (по понятным причинам), да отщепенцы, цепляющиеся за свой европейский выбор. «Свобода? Какая свобода?»

Фактически российское общественное мнение сыграло так, как если бы мы были мусульманской страной — при том, что государство светское, а население по большей части безбожное (хоть и любит прикидываться православным). Удивительно? Еще как!

Если жестко, то я сформулировал бы это так: отвращение большинства россиян к так называемым европейским ценностям сильнее, чем неприязнь к исламистам и ненависть к террористам. Притом что от последних, в отличие от французских карикатуристов, наш народ страдал, и жестоко.

В определенном смысле это логично — в логике парадигмы 2014/2015. Нынешнее позиционирование России относительно Европы не тождественно, но близко к тому, что существует у стран Ближнего Востока и Северной Африки: с Европой имеется географическая близость, тесные экономические связи, плюс расположившаяся от Финляндии до Испании диаспора. При этом полное отчуждение в области ценностных ориентиров, нравственных приоритетов и прочих объектов гуманитарного характера. Которые, собственно, европейский дух и определяют.

Строго говоря, ничего нового в этой ситуации нет — мы просто возвращаемся в допетровские времена, когда отношения России с Европой были иногда воинственными, иногда прагматичными, но никогда — близкими и родственными. Прорубание известного окна и реформы сделали из России европейскую державу, но зацепили лишь очень тонкий слой ее обитателей: в XVIII веке аристократию, в XIX к ней присоседилась разночинная публика — городские профессионалы и интеллигенция. И все были, как выразился один выходец из этой самой среды, «страшно далеки от народа». (Замечу в скобках, что даже славянофилы, несмотря на их любовь к кушакам и нелюбовь к Петру, были стопроцентными европейцами. Скажем, в краеугольном для России того времени «крестьянском вопросе» они были за сельское общинное самоуправление и против крепостного права, занимая позицию, близкую западникам-социалистам Герцену и Бакунину). Согласно переписи населения 1897 года, грамотных в России был 21%, в деревнях проживало 87% населения. Да и среди хилого городского меньшинства значительную долю составляли мелкие торговцы и ремесленники, более близкие к «черной сотне», нежели к Европе.

Короче, русских «европейцев» 10—15 процентов — что тогда, что сейчас.

Как это ни странно, самая глубокая и успешная попытка европеизировать Россию была предпринята большевиками: марксизм-ленинизм, в отличие от полуазиатских «православия-самодержавия», был стопроцентно европейской идеологией, основанной на идеях и пафосе Просвещения. Отсюда все симпатичные стороны советской власти — сплошная грамотность, интернационализм, передовая наука и образование… Эксперимент, как мы знаем, не вполне удался: равенство и братство стояли на повестке дня, а вот про свободу совсем забыли. Соответственно, грамотность обернулась доносами, интернационализм — периодической «братской помощью», коммунизм — диктатурой номенклатуры и застоем. И тем не менее: СССР для большей части Европы был противником, для меньшей части (включая еврокоммунистов) — союзником, но в любом случае — понятным оппонентом/партнером в общей игре.

Либеральная перестройка и экономические реформы 90-х вроде бы убрали все шероховатости и сделали Россию окончательно своей в умилительном новом «европейском доме». Квартирант экзотичный, конечно, зато какой выгодный! Экспорт-импорт и загадочная душа на закуску. Наши пионеры на Западе тоже прижились, быстро усвоив базовые навыки зарабатывания и проматывания иностранной валюты в особо крупных размерах… Однако под гламурной оболочкой бессмысленного новорусского потреблизма и беспощадного капитализма тяжело переваливалось что-то огромное и темное. Думали, рассосется по мере углубления интеграции, роста благосостояния и прочих терапий. А вышло наоборот: под чутким руководством и направленным воздействием телелучей оно разбухло, забродило и вырвалось наружу.

Россия приподнялась с колен (евроглянец посыпался) и с кайфом кувыркнулась в свой исконный феодальный домен, многажды описанный русофилами и русофобами всех времен и мастей.

Можно считать это триумфом «народности» (из той же уваровской триады): серые-но-мудрые массы отвергли навязанные извне чуждые ценности. Прикольно! Смущает пара вещей:

1) идеология «нового средневековья» крайне мутно прописана (у Сорокина поучились бы, что ли…) и убеждает разве что на эмоциональном уровне;

2) восторжествовавшее мировоззрение — назову его, скажем, добуржуазным и догуманистическим — было актуально в XIV веке, начало быстро устаревать в XVII, а в XXI выглядит дурной карикатурой. Прости, Шарли...

У теперешней России нет ни союзников, как у стран Европы, ни сил, как у Китая, ни железной религии, как у арабов, и сама она — «неведома зверушка». Не очень понятная, согласно Тютчеву, и для самих аборигенов. Отвыкли все от такой за 300 лет, но есть повод заново познакомиться. И нам, слегка деморализованным потомкам Чаадаева, в первую очередь. Если, конечно, товарищи еще верят.

Автор: Артемий Троицкий