Ель моя ель

Папа всегда хотел назвать дочку по-своему. Когда она только родилась,  ему предстояло смириться с тем, что родилась дочь, а не сын, и он явно мечтал о том, чтобы она, когда вырастет, стала властной и сильной. Иначе – зачем бы ему требовать, чтобы дочку назвали Марфой? И не просто Марфой – Марфой-посадницей. Он произносил, слегка цокая языком – «Паассааадницца» - и со значением замолкал. И приподнимал брови, будто хотел сказать: «О как».

Мама никак не соглашалась на Марфу: «Марф`ушка! – восклицала мама, - да ты с ума сошел!». Она  даже «Настю» отвергала и тем более «Варвару» – категорически и с ужасом. Хотя бабушка стала даже ласковой, пытаясь маме объяснить, как хорошо будет кликать внучку Варенькой. Но мама стояла как скала – и дочь назвали Еленой.  «Ну почему же Елена?» – вопрошали папа и бабушка. «Да потому, что Алексеевна, - отвечала мама.

И  убедить ее, обычно кроткую и покорную, было невозможно.

Все самое лучшее, что было в жизни Елены, случилось с ней, пока они жили в первом ее и единственном настоящем доме – всего в 20 минутах быстрой ходьбы от Кремля, в Подколокольном переулке. Они жили вчетвером, а временами и впятером, и вшестером в маленькой 14-метровой квартирке, в которой зато был туалет и умещалась прямо в крошечной прихожей газовая плита и рукомойник.

Высоченный седьмой этаж возносился над городом и без всякого трепета смотрел окнами единственной комнаты прямо на красно-белый Кремль, который сверкал нарядными башнями в линию и белой с золотом колонной Ивана Великого. И на отблески реки смотрел окнами дом, и на силуэты высотных домов – и еще на редкие, часто ажурные, лишенные кровли купола церквей, паривших над серебристыми, сияющими на солнце или блестящими под дождем крышами домов.

Но теперь – о елке. Елку всегда приносил папа – и однажды он - в поучение! взял и ее  на охоту за елкой. А чтобы знала, как все эти новогодние радости доставались папе. Они встали затемно, и всех, конечно, разбудили – потому что невозможно встать в 14ти метрах и никого не разбудить. Они вышли в ранний-ранний час, наполненный легким искрящимся снегом, похожим на пузырьки в нарзане, и прямо через эти снежные сияющие пузырьки отправились по совершенно безлюдному переулку к близкой улице Солянке.

Люди мерзли за чугунной узорной оградой, скрипели снегом, переминаясь, и жадно приглядывались к огороженным сеткой припорошенным инеем елочкам, которые вповалку сиротливо притулялись друг к другу, смотрели на людей и ожидали:  ну когда же людям разрешат их купить?

И вот пришли продавцы в черных полушубках – и открыли воротца. Люди рванули внутрь - и папа рванул, и Елена рванула, и все старались поскорее схватить какую-нибудь елочку за стволик – и приподнять ее над асфальтом. И папа схватил елочку – и Елена схватила. Обе елочки были, наверное, сестрицами – почти без веточек, зато с иголками на тоненьком стволе. Купили обе…

Но все это было много позже. А в прежние годы папа каждый год приносил заиндевевшую елку и долго не мог согреться, и ругался хриплым голосом – тоже совершенно заиндевевший, мерз, несмотря на горячий чай, сердился и обижался.

Елка казалась страшной -  длинный сверток, закутанный в серое. Ее вывешивали за окно ,и  все боялись, что елка упадет вниз. Когда по радио пели: «Срубили нашу елочку под самый корешок», Елена всегда поеживалась и жалела елку.

Она хорошо помнила, как впервые, почти еще младенцем, увидела преображение елки.

Поздним вечером всё было не уснуть, и сквозь дрему она слышала шепот, и шорохи, и ворчание, и смешки, и изредка что-то мелодично звякало, тоненько, как ледок под валенком – и голос мамы или папы шипел и огорчался…помнила, как постепенно распространялся аромат – душистый и смолистый, почти так же потом пахла сосна летом на даче детсада в жаркий день… когда ласточки чертили круги на синем небе… как в спектакле «Синяя птица» … откуда ее трехлетку выводили с позором – так она закричала, перепугавшись призраков…

Вдруг наступило утро – и прямо перед глазами, через сетку кроватки она увидела сверкание шаров и картонажей, и лучистую звезду на верхушке, и благодатную душистую сень-зелень-хвою первой в ее жизни елочки.

Это было словно утоление смертельной, бесконечной жажды. Словно обретение особого смысла – сияющее дерево, которое возвышается над головой и светит разноцветными бликами звонких игрушек с каждой ветки – а гирлянды спиралями поднимаются к вершине. Сразу стал ясен внезапно обретенный смысл – стремление туда, ввысь, к сиянию звезды и еще выше. Растворение в красоте и сверкании, вдыхание  – вслушивание, точно разноцветье ели могло зазвучать.

Младенец Елена тут же захотела взобраться на ель, или обнять ее и слиться с ней.

И постепенно научилась растворяться – только взглядом и слухом и легким касанием.

Это чудо стараниями родителей повторялось каждый год, и хотя папа ругался все более сердито и резко, да и мама огорчалась на первых порах, пока ель добывали и наряжали – но потом все любовались, и сияние ели умиротворяло замученную теснотой и отсутствием возможности уединиться  родню.

Комнатушка преображалась – одна-единственная ель превращала духоту и тесноту в хвойный лес. Для Елены это чудо было главной причиной всегда радоваться Новому году – и всем связанным с ним меньшими чудесами, вроде карнавальных нарядов для детского сада, сшитых из марли, расшитой блестками или сделанных из старых вещей, которые хранились в сундучке у бабушки. Если не Снежинка – так Украинка… Мама соорудила плахту, фартучек, веночек из бумажных цветов – и прикрепила к нему ворох разноцветных лент. И даже показала, как танцуют Украинки – и она станцевала на утреннике… Это плохо запомнилось – а вот блестки, веночек, монисто из елочных бус  и блестящие атласные ленты роднили с елочкой, и потому были особенно милы.

Так нужно ей  было, чтобы никто не мешал побыть рядом с главным чудом года – возноситься к верхушке, вдыхать хвойный аромат, слушать себя – и ель. 

И вот однажды, когда Елена стала большая и училась во втором классе, случилось чудо – им с елкой дали побыть вдвоем на самый Новый год. И бабушка, и мама с папой – все разошлись по гостям. Видно было, что родители завиноватились – как это, дочку совсем одну оставить на самый Новый год …

Но Елена лишь повторяла про себя: только бы сбылось!

Ей так не хватало тишины и свободы, и чтобы можно было не улыбаться, если тебе не весело.

И еще чего-то не хватало –  она и сама не знала, чего.

Только одно было ясно, что это можно найти лишь наедине – найти под елкой, в ее присутствии, в ее сени.

Наконец-то щелкнул замок на двери, и умоляющий мамин голос успел воскликнуть, чтоб никому не открывала – и вот они с елкой наконец одни.

Что там – под елкой? И вот она входит – пусть только головой и руками - под елку, в самую глубину, и чувствует такой особенный смолистый аромат… его словно пьешь и никак не напьешься… И теперь медленно – как глотаешь прохладную воду – она начинает перебирать то, что лежит под елкой – как будто точно зная, что это для нее…

А там столько всего! Вот большая книжка, и на ней написано: Новый год. И нарисован осанистый Дед Мороз с юным спортивного вида пареньком – на груди лыжного костюма у него надпись – 1960. И в этой книге – рассказы обо всем на свете! А еще маленькая книжечка – с картинками про семью смешных мишек – на незнакомом языке … А еще – довольно большой ярко-красный автомобиль – из сахара! И – в ярком пакете сладости.

Она не устояла – и чуть-чуть попробовала, откусила крохотный кусочек от шикарной красной машины – и тут же поморщилась, потому что сочетание краски и сахара было убойно-химическим. Елена поняла это и запомнила навсегда – как первый елкин урок …

А еще она съела что-то из «подарка» в пакетике – потому что после сахарной машины вдруг очень проголодалась. А  потом  Елена стала медленно перелистывать страницы большой книги, опять и опять возвращаясь к обложке с двумя годами – старым и новым,  поглядывая на шарики и игрушки, сверкающие на яркой хвое …

Так ей сладко выдыхалось и вдыхалось … Она чувствовала движение времени, как будто вошла в прохладную речку… Течение каждой частицы, каждой секунды осязалось и кожей, и всем сердцем   как глубокое прозрачное спокойствие и как щемящая печаль. Так много поняла душа за это время: и то, что каждый миг утекает и не вернется, и что Старый год уйдет навсегда, и никто уже не будет прежним… Елена впервые в жизни подумала о том, сколько ей лет скорее с беспокойством, чем с радостью. И расстроилась, почти испугалась, посчитав мамины годы, и даже всплакнула…

Но тут щелкнул замок –  и она едва успела вынырнуть из-под елки, и положить все как было – ей же никто не разрешал трогать подарки.

Это родители пришли за ней – их друзья, соседи по дому, отругали за то, что оставили дочку одну. Тут же и подарки дочке подарили, и обнимали ее и целовали …

А папа опять попробовал новое имя – Ёлочкой назвал Елену.

Елена смотрела на них – и видела, как они изменились, ее совсем молодые родители. Она впервые увидела их на самом деле, а не так, как привыкла видеть с рождения.

Но конечно, она улыбалась и подаркам порадовалась, и в гости с ними пошла, играть с соседским капризулей Димкой – ведь они могли  подумать, что она обиделась …

Ей было тревожно и жалко уходить от ели.

Потому что теперь, переживая каждое мгновение, она провожала его навсегда.