На пароходах вниз по Оби

                                         На пароходах вниз по Оби  

  Летом я часто слышала, как со стороны реки доносились звуки идущего парохода.  Самого парохода я ещё не видела, только слышала, как взрослые говорили: «Пароход идёт». Его короткие и длинные гудки  щемящей тоской отдавались в моём маленьком детском сердечке. Река была рядом, и эхо гудка разносилось по всей округе. Моя звезда Альдебаран подавала мне знак. Альдебаран -  звезда моряков и путешественников. Мой папа был моряк, он передал мне в наследство свою любовь к путешествиям. В то время не знала я, что путешествие расширяет кругозор и делает внутренний мир человека богаче и краше, так как была маленькая и только начала познавать мир.                      

             Прошёл первый мирный послевоенный год. Война в корне изменила нашу жизнь. Весной 1946 года мы получили письмо от бабушки из села Тунгусово Томской области. Моя бабушка, Мария Акимовна Ткачук, была мамой моего отца, Иванова Павла Степановича. Она жила в своём доме, в Тунгусово. У неё был ещё сын – Алексей, который после войны уже тоже вернулся домой. И вот в письме она звала папу вместе с семьёй ехать в Тунгусово. Сборы были недолгими. Вещей много не было. Мы жили в Быстром Истоке на квартире у маминых родственников, которые в день отъезда проводили нас до причала, где уже стоял большой белоснежный пароход «ДРОКИН». С родными прощались на берегу, осторожно и медленно ступали по трапу.

            Река Обь была уже мне знакома. Однажды моя крестная, Зинаида Ивановна Черепанова, возила меня к себе в гости в Акутиху. Мы плыли через реку в большой лодке, где сидело много женщин и лодочник с веслами в руках. Я увидела воду, сунула в неё руку, и мне тут же сказали, чтобы я сидела тихо, не крутилась, а то лодка перевернётся. Сидеть в лодке было жестко и тесно. Меня усадили на дно лодки. От скуки, однообразия и скрипа вёсел, я скоро уснула. Проснулась, когда лодка причалила к другому берегу. Обратно возвращалась в Быстрый Исток через три дня уже с мамой в этой же лодке.

            А теперь мы плыли на большом пароходе, заняв место на всю семью на полу недалеко от камбуза. Сидели на узлах, прислоненных к стенке машинного отделения. Пахло горелым машинным маслом. Слышен был шум двигателя. Мама тихо переговаривалась с отцом, а я начала исследовать нижнюю палубу парохода.

             – Будь осторожна, не свались за борт! – сказала мама, разрешив мне немного погулять.  Я шла между людьми, сидящими на узлах на полу, рассматривала их лица, искала себе подружку, с кем можно было бы поиграть. Детей не было среди них. Постояв у борта парохода, смотрела на мутную воду реки, открыла дверь и  заглянула в дырку гальюна. Отверстие было большое, тянуло холодом от реки, и вода внизу неслась так быстро и она была так близко. Я закрыла дверь и пошла к родителям. Время было вечернее, меня уложили спать на теплом полу палубы.

            Утром встали рано. Мама принесла кипяток, замочила сухари. Позавтракали. Пароход шёл от Быстрого Истока вниз по течению Оби. Монотонное гудение двигателя навевало скуку: играть было не с кем, игрушек не было. Мое внимание привлекла железная лестница, что вела вверх на палубу. Я услышала детские голоса, подошла к лестнице, подняла голову и увидела, что на скамейке сидели мальчик и девочка моего возраста, а рядом сидела за столом их мама. Дети и мама были нарядно одеты. Они наблюдали за тем, как чайки носятся за кармой.

 – Мама, пойдем вверх на палубу, поиграем с девочкой! – попросила я свою маму.

   – Нам туда нельзя, там могут находиться только пассажиры первого класса, а мы плывем третьим классом, – ответила мама. – Играй здесь!

            Пароход подходил к пристани речного порта города Барнаула. Здесь он должен был стоять долгое время, так как для топки должны были на пароход загрузить дрова. Матросы начали носить расколотые дрова, лежавшие на высоком берегу рядом с причалом, а пассажиры отправились в город в поисках еды. Папа тоже вместе с другими людьми сошел на берег, чтобы купить что-нибудь из еды в магазине или на базаре. Я стояла у борта парохода, рассматривала вновь прибывших пассажиров и с ожиданием поглядывала на высокий берег туда, где скрылся папа за углом речного вокзала. Он долго не возвращался. Пароход пыхтел, давал уже долгие гудки, готовился отчалить от причала. Группа людей быстро спускалась с горы по лестнице, направляясь к трапу.

            Наконец-то, я увидела папу. В руках он держал три светлых стаканчика, наполненных белоснежной массой. - Ничего нигде нет, ничего не купил, кроме мороженого, – сказал он маме, подал мне вафельный стаканчик.  Взяв стаканчик с мороженым в руку, я откусила кусочек, ледяная масса обожгла своим холодом язык и горло. Медленно пережёвывала мороженое, не понимая его вкуса, так как от холода было неприятно. Да и от реки несло холодным ветерком. Разочарованно я отдала стаканчик маме и пошла к нашим узлам. Рядом сидели уже другие пассажиры со скучными и озабоченными лицами. Никто ничего не ел и меня не угощал. Хотелось есть.

            Напротив, в  камбузе загремели железными чашками и ложками. Вкусные запахи оттуда не доносились. Я подошла к двери, приоткрыла её, заглянула вовнутрь комнаты. Молодой кок сидел на стуле и чистил картошку.

   – Иди отсюда! – сказал он сердито. – Закрой дверь!

            Я закрыла дверь и  отправилась прочь от неё.  Долго стояла на палубе у борта, смотрела, как за кормой бурлила вода. Мелкие белые барашки волн бежали вслед за пароходом. Чайки кричали за бортом. По обеим сторонам реки на берегу Оби росли высокие тёмно-зелёные деревья, встречались заросшие острова. Я была ещё маленькая и всё это видела впервые.  Мама прервала мои наблюдения, так как уже размочила в кружке  с кипятком сухари и звала меня обедать. Потом из камбуза вышел кок. В руках он нёс ложку и тарелку с лапшой. Подойдя к нам, он сказал: – Вот сварил лапшу, покормите девочку!

            Большую тарелку лапши поделили на троих. Сначала поела я, потом ел папа, досталось и маме немного. Мама вернула коку пустую тарелку, отнесла её в камбуз, хотела заплатить ему за суп-лапшу, но он деньги не взял. Поблагодарив кока, она вернулась к нам.

            Прошло какое-то время, и мы начали готовиться к выходу, так как впереди показался большой город.  «ДРОКИН» заходил в речной порт города Новосибирска. В Новосибирске была пересадка на другой пароход. На речном вокзале мы ночевали две ночи, ждали прибытия уже другого парохода. Папа купил билеты в кассе. – Денег осталось мало, – сказал он, отправившись в магазин, в поисках еды. Его долго не было, потом папа сказал маме, что осматривал город. Он принёс пару брикетов прессованной каши.   В то время на каждом вокзале был бесплатный кипяток. Мама заливала эту сухую прессованную крупу кипятком, получалась каша, которую нужно было долго жевать, чтобы проглотить.

            Ожидание парохода было утомительным. Речной вокзал был заполнен людьми. Они сидели на лавках и на своих узлах, которые лежали  на полу. Днём дети бегали вокруг лавок, а ночью они спали на полу. Потом кто-то из пассажиров известил о том, что причалил пароход, и люди зашевелились, собрав узлы и чемоданы, вывалили на берег. Уже издали я обратила внимание на огромные буквы, написанные на боку парохода. Читать я ещё в то время не умела, не знала букв, но эти буквы мне понравились, я приняла их душой. Моя память сохранила эти пять букв. Наконец, сияющий белизной пароход «МИНИН», взяв пассажиров на борт, дал отправной гудок и отчалил от берега. Мы заняли места на скамейке, в кормовой части парохода.

            В июне, после разлива, река несла этот белоснежный пароход своим мощным и мутным потоком вниз по течению. Пароход, большой и красивый, шёл вниз по реке. Обь в этом месте была широкая, ещё и оттого, что весной река разливалась, заполняла водой все протоки. Плыли долго. У причалов разных населенных пунктов пароход пришвартовывался к берегу, матросы подавали трап. Выходили на берег пассажиры и делали посадку другие люди.

            Приближаясь к месту, где Обь сливается со своим притоком рекой Томь, пароход завернул к причалу города Томска, чтобы забрать пассажиров.

Подали трап, люди столпились у выхода, но высадку и посадку не производили. Мы с мамой тоже подошли к толпе и остановились в конце очереди на выход. Из-за впереди стоящих людей ничего не было видно. Только слышно было, как люди произносили шепотом слова: «Политические, политические». – А кто это такие? – спрашивали неосведомлённые люди.       – По пятьдесят восьмой, – послышалось из толпы. Мы отошли к борту, так как сходить на берег нам было не нужно. Стоя в стороне, мы видели всё, что там происходило. Я подошла поближе и посмотрела на берег, туда, куда были устремлены все взоры. На берегу стояли несколько мужчин. Одеты они были в полосатую одежду: фуфайки, брюки, шапки, через плечо перекинуты простёганные наплечники. Они были тоже полосатыми. Мужчины переговаривались тихо между собой. От речного деревянного вокзала вела дорога к реке. По обеим сторонам дороги стояли солдаты с ружьями. Возле некоторых солдат сидели рядом большие собаки.

            Политические носили брёвна к реке. У реки лежала уже большая хорошо сложенная куча бревен. Те, что стояли на берегу, поджидали последнюю пару с бревном. Позади которых шёл солдат с ружьем. Спускаясь с косогора к реке, заключённый, шедший впереди, поднял голову в сторону парохода и негромко, но радостно сказал: «Владимир, брат, здравствуй!» Ответа не последовало. – «Здравствуй, братишка!» – поприветствовал заключённый ещё раз, глядя в сторону верхней палубы, где одиноко стоял молодой пассажир.

            – Вы обознались, у меня нет брата, – послышалось сверху.

Политические прошли дальше к реке, опустили бревно на землю, положили его в кучу бревен и, отряхиваясь, направились к остальным заключённым, стоящим и сидящим на берегу. Политический встал напротив Владимира и продолжил разговор. – Как там, брат, родители поживают? Владимир молчал. Некоторые пассажиры, столпившиеся у трапа на выход, закричали Владимиру: «Что ты молчишь, ответь брату!»

   – У меня нет брата, Вы ошиблись, у меня нет брата, – повторил  Владимир несколько раз.

            Заключенный стоял на берегу, смотрел, молча на Владимира и взволнованно мял в руках свою полосатую шапочку. Я подняла голову и увидела стоявшего на верхней палубе молодого человека. Ветер развевал его чёрные волнистые волосы. Он был одет в черный костюм и белую рубашку, чем очень отличался от всех других пассажиров. Парень стоял, облокотившись о борт верхней палубы, на которой могли находиться пассажиры, плывшие на пароходе первым классом.  Владимир стоял, смотрел на заключённого и молчал.

 – Передай родителям привет, скажи, что я здесь! – сказал тихо заключенный.  В это время к нему подходил уже солдат с ружьём  в руках и огромной собакой на поводке. Он приказал заключённому выйти на дорогу, подтолкнул его ружьем в спину, и они вдвоём зашагали в сторону вокзала.

             Я посмотрела на Владимира. Он стоял на верхней палубе и смотрел вслед политического заключённого, которого уводил солдат с ружьём. Остальные «политические» построились в шеренгу по пять человек и пошли вслед впереди идущим, сопровождаемые со всех сторон солдатами и собаками. Последний солдат с ружьём и собакой замыкал колонну.

            После того, как все скрылись из виду, прибывшие пассажиры сошли на берег, затем разрешили посадку на пароход. Мама ушла к отцу, чтобы рассказать ему о том, что увидела на берегу. Пароход отчалил. Все разошлись по своим местам.

            Я отошла от бортика и пошла к родителям, остановилась у железной лестницы, ведущей на верхнюю палубу, посмотрела вверх и встретилась взглядом с Владимиром, который спускался по ступенькам вниз по лестнице. По его щекам текли крупные слезы. Владимир плакал. Он глянул на меня, сверкнув глазами сердито,  свернул в коридор, в ту сторону, где находились каюты для пассажиров с билетами первого класса, скрылся за дверью одной  из кают. «Он плачет, потому что люди его поругали», – подумала я, подходя к родителям. – Мама, а дяденькам очень тяжело было нести бревно? – спросила я, вспоминая их  полусогнутые ноги в коленях. – Да нет. У них же были простёганные наплечники, – успокоила меня мама.

            От города Томска до села Молчаново водный путь длился несколько часов. Кушать было нечего. Хотелось, есть, а мама укладывала меня спать и сердилась на меня за то, что я просила у неё кушать. – Видишь, все люди сидят и не едят, и кушать  не просят?  – Ложись вот здесь, спи! Спать не хотелось. Мне было пять лет, а последний раз мы кушали в Новосибирске. В Молчаново на пристани нас встретил брат папы, Алексей Александрович Ткачук. Дальше мы ехали в Тунгусово  в кузове грузовой машины вместе с другими людьми. Вдоль дороги по обеим сторонам росли большие деревья, а на полянах росли и цвели синие и оранжевые цветы. Они были такие красивые, и их было столько много у дороги. Я впервые видела эти цветы. Машина ехала быстро и долго, а цветы все не кончались. У меня созрел хитрый план. Я попросила маму остановить машину. Мама постучала по кабине, и машина остановилась. Мне помогли выбраться из кузова. Почувствовав под ногами землю, я быстро побежала в сторону цветов. Мама строго крикнула: «Вернись, тебя не будем ждать, останешься здесь одна!»

   – Давай сорвем цветочек! – попросила я.

   – Пусть растет, садись, поедем! – ответила мама.

   Вскоре мы приехали к дому, где жила бабушка. У калитки нас ждали сестра папы Настя и ее трое детей. Поздоровались. Познакомились. Я первая вошла в дом.

 Первое, что я увидела – в большой комнате стоял длинный стол, по бокам стола стояли две длинные лавки и одна табуретка впереди стола. На столе стояли большие тарелки с коричневым густым овсяным киселем, лежали ложки. Хлеба не было. Шёл первый послевоенный, 1946-ой,  год. Я быстро подбежала к столу и уселась на табуретку. Ложка в моей руке уже была над тарелкой, когда я услышала строгий мамин голос: - Ты куда, без разрешения? Сейчас же вылезь из-за стола! Марш за дверь! – скомандовала мама, – без приглашения, бессовестная!

   – Пусть  ест, проголодалась же за дорогу! – сказала бабушка. Мама настояла на том, чтобы  я вылезла из-за стола.

            Я медленно поднималась с табуретки, поглядывая на папу, надеялась на то, что папа заступится, но папа молчал. Выйдя за дверь, я направилась во двор, свернула за угол сарая, села на завалинку и начала громко плакать, поглядывая за угол. Никто меня не позвал обратно.   Моё внимание привлекла берёзовая веточка, лежавшая под ногами. Я подняла её, очистила от прошлогодней травы кусочек земли и начала рисовать, водя острым концом ветки по земле: черточки, треугольники, кружочки. Я рисовала, неосознанно водила палкой по земле, с силой нажимая на нее. Раньше я таких рисунков не видела, рисовала спонтанно, самопроизвольно. Я рисовала и рисовала впервые. Сам процесс так увлек меня, что я  обо всем забыла, уже и есть не хотела и плакала, вернее, тихо всхлипывала по инерции, продолжала рисовать и освобождаться в душе от обиды и чувства голода.

            Ко мне подошли дети тети Насти: Галя, Леня и Вова. – Пойдем в лес, мы тебя саранками покормим, – сказал Леня, старший двоюродный брат. – Все равно тебе ничего не оставили, – добавила Галя. Мы пошли по тропинке за бабушкин огород, сразу же за огородом начинался лес. Посмотришь внутрь – не видно света, так густо друг к другу растут деревья. Дети нашли цветы – саранки. Леня выкопал луковицу, обтер её об свою штанину, разделил на дольки  и протянул мне: – Ешь, они вкусные!  Я съела их и насытилась. Потом Галя сорвала медунку, очистила стебель, все его пожевали. – Это тоже есть можно, – сказала Галя. Сорвав несколько огоньков, мы пошли домой. Огоньки я оставила в доме тёти Насти, так как мы сначала зашли  в их дом. Вечером за ужином никто не вспомнил о моём плохом поведении. За эти пять дней путешествия я познала мир больше, чем за свои пять прожитых лет.  

            В селе Тунгусово я окончила три класса. Здоровье папы шло на ухудшение, фронтовые раны подорвали его. После его смерти, мы с мамой и младшей сестрой, которой исполнилось всего-то один год, вернулись в Быстрый Исток, но домик купили в рабочем посёлке Акутиха.