На исходе осени исполнилось ровно полгода со дня первого — каннского — показа последнего фильма Андрея Звягинцева. 13 ноября, он должен был выйти в российский прокат. Но буквально накануне прокатчики передумали и передвинули релиз на февраль 2015 года, мотивируя это тем, что именно в это время стартует гонка за премию «Оскар», на которую «Левиафан» был выдвинут Россией. Таким образом, картина доберётся до нашего зрителя — в лучшем случае — ровно через 9 месяцев после мировой премьеры, в течение которых можно было успеть выносить и родить ребёнка.
Мы живем в интересное время, когда в роли главного из искусств окончательно утвердилась еда, кино же встроили во вторичный контекст — распределения наград, а не того главного, для чего (и кого) оно существует — насущной потребности зрителя. Поэтому и не удивительно, что самый главный фильм этого года никто не спешит показывать. Поэтому также не удивительно, что прокатывать его в России собирается подразделение компании «Двадцатый Век Фокс», решившее пристроить его в оскаровскую обойму и, сэкономив изрядно на рекламе, еще и заставить работать на реноме этой давно и сильно переоцененной премии, призванной главным образом пиарить голливудскую продукцию, которую данная компания как раз и продвигает на наш рынок.
В общем, с позиций маркетинга всё сделано правильно. А сегодня именно он и определяет правила игры на рынке, где кино выступает всего лишь товаром. Даже такое значимое для нас сегодня, как «Левиафан». Продемонстрировав уже давно утраченную в нашем кино способность трагического осмысления действительности, Звягинцев бросает в нём вызов власти, и, по сути, встаёт с этой работой в один ряд с Эйзенштейном и Тарковским. Оба они немало натерпелись в своё время с «Иваном Грозным» и «Андреем Рублевым», которые, в свою очередь, были также на несколько лет отлучены от зрителя из-за сомнительного идейного содержания. Отодвигая сроки выпуска «Левиафана» на экраны, все причастные к этому люди невольно «шьют» замечательную биографию её создателю, при упоминании имени которого всё чаще хочется говорить уже не просто «режиссёр», а «художник».
В смысле — творец, само присутствие которого должно уже вызывать серьёзное беспокойство у власть имущих. В том смысле, что теперь они с повышенным волнением должны ожидать каждого его нового опуса. В «Левиафане» Звягинцев вроде бы не говорит ничего принципиально нового из того, чего бы мы ни знали про нашу жизнь. За исключением разве что неожиданного финала, в котором, впрочем, кто-то увидит всего лишь злобный анекдот. Однако из всех «шаблонных» представлений он выстраивает такую угнетающую, если не сказать — душераздирающую историю, что и спустя несколько месяцев не знаешь, куда бы от неё деться.
Этот фильм до сих пор преследует меня с того самого «закрытого просмотра», который был устроен в Новосибирске 30 июня (как раз накануне принятия закона о запрете мата), и, по сути своей, оказался своеобразной тайной вечерей для местной интеллигенции.
Три сотни приглашенных на неё стали не просто свидетелями главного экранного события года, но, может быть, и единственными в Сибири, кому повезло увидеть подлинник. Ведь, кто знает, в каком оскоплённом виде, предстанет февральский «Левиафан» на экранах. Не исключено, что аналогичным тому, что представил собой в телевизоре премированный в Венеции последний фильм Кончаловского, не только запиканный (из-за присутствия матерщинных выражений), но ещё и «обклеенный со всех сторон» предупреждениями о том, что курение опасно для нашего здоровья. Звягинцев напомнил «Левиафаном» о том кино, которое мы потеряли. О кино сильных, обезоруживающих своей мощью художественных образов. Именно они и были всегда главной силой советского кино, его тяжелой артиллерией, которой власть боялась, как чёрт ладана.
Казалось, такое кино у нас уже окончательно разучились снимать. Те немногие, кто умел когда-то, стали теперь придворными художниками, а новое поколение, воспитанное на кооперативных поделках и клипах, мыслит уже в принципиально других масштабах, думая не столько о зле, сколько о бабле. И в этом смысле «Левиафан» может стать своеобразной путеводной звездой для тех, кто всё ещё «по старинке» готов всерьёз относиться к кинематографу, как к искусству. А власти, которые много чего сейчас делают для того, чтобы вернулись «старые добрые времена», невольно способствуют возрождению забытых традиций. Когда для того, чтобы обойти цензуру, творцам приходилось прибегать к иносказаниям — аллегориям, метафорам и символам, то есть — говорить эзоповым языком.
Надеюсь, что за оставшиеся два месяца до премьеры «Левиафана» (полагаю, она всё-таки состоится) российский зритель вряд ли успеет к нему охладеть, мы ведь ждали последнюю работу Германа почти 15 лет. Тем более, как мне представляется, это кино будет первым — откровенно диссидентским — фильмом нового «нью-советского» времени. Став своего рода точкой отсчёта, оно даст понять, что из всех прошлых культурных ценностей, реставрируемых теперешней властью, едва ли не самой неоспоримой был и остаётся авторский кинематограф больших мастеров. А то, что Звягинцев уже стал таковым, как раз и свидетельствует «Левиафан».
Комментарии