Метод Мурзика

Сегодня ночевка удалась на славу! Мурзик шагал по отсыревшему от ночного снега тротуару почти бодро. Мурзик – сорокадвухлетний бомж с десятилетним стажем, потерявший жильё ещё во времена союза нерушимого республик свободных из-за пьяной ссоры с женой. Ушел, да так и никуда не пришел. Жена и дочка пять лет живут с другим человеком на Кропоткинской. Квартира что надо и, наверное, у них все хорошо. Ну да Бог с ними, живут и живут Шел Мурзик медленно, вспоминая, как хорошо он сегодня переночевал на чердаке старой пятиэтажки. Это был один из его запасных «аэродромов» - шикарный теплый ночлег, про который знают пока только он да коты, живущие в округе. По чердаку проходит отопительная магистраль, обмотанная технической тканью, так что во сне не обожжешься, если нечаянно приложишься. Звукоизоляция отличная, поэтому жильцы пятого этажа не слышат, когда он во сне скрипит раскладушкой и, частенько придя ночевать пьяным, разговаривает сам с собой. Старая раскладушка – это отдельная история. Однажды, Мурзик нашел её в мусорном ящике, недалеко от этого квартала и притащил поближе к своему дому, но это было днем, и поднять её на чердак по узкой пожарной лестнице было почти невозможно, из-за опасности быть замеченным, поэтому пришлось спрятать трофей в кустах и дожидаться вечера. Пока Мурзик ходил сдавать бутылки, раскладушку, еще почти исправную, заметил дворник и затащил ее в свою подвальную коморку. Пришлось, потом, своровать раскладушку у дворника и перепрятать в другом месте. На этом история не кончилась. Нужна была длинная веревка, так как по лестнице надо было передвигаться тихо и без шума. На счастье в помойке, около телефонной станции, валялся моток старого провода, как нельзя лучше подходящего для этой цели. И вот, наступила темнота. Раскладушку Мурзик втащил быстро, но потом долго вслушивался в сырую темноту города и его звуки – не заметил ли, кто ни будь, столь нахального маневра. Так он обзавелся мебелью, а значит и хорошим ночлегом. Но приходить сюда часто было нельзя, могли заметить жильцы или подростки, а они пострашнее, чем милиция собаки и даже болезни. Мурзик, задумавшись, поскользнулся, но не потерял равновесия, потому что шел, как и всегда медленно. Вы спросите: « Почему так медленно ходят бомжи?». По трем причинам. Торопиться им просто некуда – жизнь их имеет свое иное течение, нежели для других граждан. Они работают на удачу, а за ней, Матушкой, торопиться не надо. Если Бог даст, она сама найдет бродягу. Вторая причина – недосыпание. Не позволительно расслабляться и вволю отдыхать при такой жизни. Уснешь зимой у костра – можешь обжечься, без костра - очень вероятно замерзнуть. Уснешь крепко – можешь не заметить шайки подростков; а уж те не преминут поиздеваться или избить, а может, и такое случается, на тот свет вовсе отправят. А бродяге остаться без движения одно - верная смерть. Ведь люди подумают: «Что с ним, грязным возиться? Лежит и лежит себе пьяный. А что морда битая – дак это с дружками по пьянке подрался». А третья причина медлительности – это болезни, и самая нехорошая из них – алкоголизм. Пить приходиться все время. И не верьте, вы, этим сказкам о бомжах-трезвенниках! Не знаю, от чего это происходит. Может быть, от униженного состояния жизни изгоя, может быть по зимней привычке, когда холод, сырая погода или просто ненастье преследуют тебя без конца, влезая своей промозглостью во все тело.
*** Ноги сами привели к старой, давно знакомой помойке у большого универсама. Вереницы машин в переулке стояли, зарывшись грязными носами в, еще не стаявший, почти черный зимний снег. Баки для отходов дня два не вывозили. Сверху, из них, среди прочего мусора густо торчали бутылки. День явно начинался удачей! Николая Федоровича Самохина, бывшего инженера, бывшего НИИ, Мурзиком прозвали местные бомжи за его кошачье выражение лица и за поразительное чутьё по части «где, чем можно поживиться». Он всегда оказывался там, в том единственном, на всю округу, месте где: выбрасывали еще пригодную еду или бутылки; временно нуждались в рабочих руках и готовы были хорошо заплатить. Однажды, на прошлой неделе, они, со своим другом Мишкой Ёжиком, разгрузили за полдня трейлер с ящиками, получив за это по целых 250 рублей и литр водки на двоих. Дай-то Бог, здоровья этим коммерсантам. Мурзик быстро набивал в припасенные по карманам мешки, выбранные из баков бутылки. При этом, нежно обтирая каждую тряпочкой, непонятного цвета. Загрузившись до основания и припрятав остальной «товар», двинулся, прихрамывая на давно уже болевшую, от проступившей еще осенью язвы, ногу к ближайшему тарному пункту. Желудок уже требовал пищи. Принося резкие боли, он отвлекал душу от состояния удачи. Да еще и эта нога сегодня что-то не на шутку разошлась.
*** Как-то осенью, он нашел Мишку без сознания около хоздвора ТЭЦ, что на улице Прохорова, тот попался в руки пацанам. Да вот, из-за возраста, Мишка говорил что, ему уже за 60 перевалило, не смог отбиться… Здорово его тогда поколотили! Мурзик решил пренебречь безопасностью. Когда друг, все-таки, пришел в сознание, повел его в свой лучший ночлег, в котором он сегодня и ночевал. Пока они вдвоем переползали со ступеньки на ступеньку по запасной лестнице, что вела своими ржавыми железными пролетами на чердак, Мурзик зацепился за торчащий, острый кусок арматуры и немного поцарапал ногу. С тех пор она не заживала, превратившись в вечно сырую кровоточащую язву. Мишка болел тогда долго.… Но, на счастье, в ближайшей столовке сменилась шеф-повар. Она позволяла брать бродяге остатки горячего супа; и Мурзик частенько приносил его Ежику в консервной банке из-под селедки. Горячая еда давала себя знать при поправке больного, ускоряя ее и вливая, в ослабшее от долгих скитаний тело старика, силу и бодрость. Длинными, темными, ноябрьскими ночами они часто, в полголоса, разговаривали «за жизнь», рассматривая в чердачную продушину квадратик звездного неба. Михаил много рассказывал о себе, о своей жизни, о шаловливом детстве своих двух, уже взрослых дочерей. Почему он стал бродягой? Эта тема для него была запретной. Ёжик, насупившись, замолкал и часто потирал узловатой рукой щетину на старческой, уже начинающей основательно лысеть, голове. Однажды Мишка спросил Мурзика о его поразительном чутье, которое никогда не подводило хозяина ни при каких обстоятельствах. И тогда, видимо, желая поддержать больного товарища, Николай рассказал о его, якобы самим изобретенном, методе. -Понимаешь, Миш! Выхожу я утром на улицу, не важно как я спал и как мое здоровье; голодный я или сытый. Просто встаю, три раза глубоко вдыхаю, прогоняю все мысли из головы. Главное ни о чем не думать. И иду медленно. Иду, куда ноги ведут. И тут они сами меня выводят куда надо. - А меня, тогда у ТЭЦ, ты тоже этим методом нашел? - спросил Ёжик, улыбаясь в темноту. - Ну,… Скорее всего да. Ведь меня к Тебе тогда сами ноги и привели. - задумчиво ответил Николай. Через две недели Мишка поправился. Но на лбу у него так и сталась большая шишка, наверное, уже навсегда. Однажды он собрал свои сумки и ушел, когда Мурзика еще не было. Осторожно выбравшись из ночлежки, что бы не заметил никто. Вздохнув глубоко три раза, Ёжик растворился не оставив никакого следа, поглощенный вечерним туманом серого города.
***
Мурзик сдал бутылки, Получив деньги, он, было, опять направился за тарой, что бы не оставлять ее в помойке. А то, вдруг приедет мусоровоз и увезет остатки; или какой-нибудь залетный бродяга дочистит все до конца.   Но холод брал свое. Полученных денег могло хватить только на то, что бы сытно покушать или на поллитровку с небольшим остатком. После недолгих душевных борений, зеленый змий одержал сокрушительную победу. И вот, через некоторое время, в одном кармане его старенького осеннего пальто приятно-тяжело побулькивала бутылка «Русской», а в другом - аппетитно похрустывал пакет жареной картошки. Найдя за гаражами место, где уже стояли, оставленные местными выпивохами ящики, Мурзик присел на один из них. Откупорив бутылку и пакет, отхлебнув грамм сто прямо из горлышка, принялся жадно закусывать. Спиртное, попав внутрь пустого желудка, произвело впечатление мгновенно включившейся грелки, разливающей приятное тепло по всему телу. Голова быстро затуманилась; мир в глазах с каждой минутой хорошел, приобретая все новые, ранее не заметные краски. Тяжкий доселе, городской воздух казался свежее и свежее. После второй, такой же порции, мозг отгородился от внешнего мира, тепло внутри стало дурманящим, порождая почти осязаемые воспоминания былой, оседлой жизни. Перед глазами играя, бегала дочка, забавляясь большим зеленым воздушным шаром. Светило солнце, и в сквере слышались детские голоса. Пальто на нем было новым; на голове красиво сидела шляпа, такая модная в те годы; блеск начищенных ботинок бросался в глаза. Не известно, сколько длились эти видения. Но, только возвратившись в реальный мир, Мурзик увидел ржавую изгородь стальных гаражей да черную собаку, облизывающую рядом пустой пакет из-под картошки. Николай встал и, пошатываясь, побрел к, расположенному радом с гаражами, крытому рынку. Желудок опять подавал голодные сигналы. Оставалось еще грамм триста водки и денег на пакет картошки. Можно было что-нибудь стянуть на рынке или, встать около входа, прося милостыню, но эти две вещи были для него глубоко противными. Сказывалось воспитание, полученное в давнишнем, уже укрытым густым туманом памяти, детстве.
*** Впрочем, однажды, когда он бродил по Калининскому, рассматривая витрины шикарных магазинов; к нему подошла красивая, роскошно одетая, ярко накрашенная, молодая женщина и сунула в руку десятидолларовую бумажку. По ее внешнему виду, богатому ресторану из которого она вышла, закурив длинную сигарету, без труда угадывалась ее профессия. После всего этого, женщина резко развернулась и быстро зашагала прочь. Почему эти деньги достались именно ему? Кругом было полно нищих старушек и цыганок с малыми детьми, которые сидели прямо в мокрой жиже на асфальте, подстелив под себя лишь куски упаковочного картона. Может быть, ее мучило предчувствие такой же жизни в недалеком будущем? А может просто потому, что перед ней находился мужчина, который был совершенно безобиден и унижен. Мурзик долго раздумывал, ошалело, вертя в руках зеленую купюру и, в конце концов, решил оставить ее на «черный день», коих в жизни бомжа так много, что теперь и не припомнить, где и как она была потрачена.
***
Тем временем, все вокруг говорило о приближающейся темноте. Зажглись уличные фонари; машины стали смотреть на мир желтыми глазами габаритных огней. Промозглый воздух разгонял людей по теплым квартирам. Дул холодный ветер, от которого деревья дрожали хлыстами голых веток. Решение идти на тот же ночлег, созрело в нетрезвой голове само собой. И Мурзик, купив на оставшиеся деньги пакет картошки в придорожном киоске, двинулся к, уже знакомому нам, месту на чердаке пятиэтажки. Привычно проскользнув по лестнице, он безошибочно нашел в темноте «раскладушку». Сел и, поставив бутылку на рядом стоящий, игравший роль стола и тумбочки, ящик, стал открывать пакет.
*** Все произошло очень быстро! Яркий луч фонаря ударил в глаза, заставив закрыть лицо ладонью. - А! Вот он где! Долби его, пацаны! – послышался злобный вскрик подростка. В мозгу проскочило: «Вот они – гиены!» Откуда-то из темноты метнулась нога в тяжелом черном ботинке. Удар хрястко отозвался в ушах и голове. Сознание померкло, словно лампочка от резко упавшего напряжения. Каждый следующий удар уже не приносил такой сильной боли, а порождал белую вспышку в мозгу. Через несколько секунд, внутри, наступила сырая темнота, принесенная полным бесчувствием.
***
Внизу, у подъезда, стояла милицейская машина с открытой водительской дверцей. Внутри нее, развалившись за рулем, закинув руки за голову, сидел молодой, крепкий сержант, слегка притопывая в такт громкой эстрадной музыке, несущейся из магнитолы. Он не слышал шума исходящего с чердака, да и вряд ли мог слышать, занятый другими, благополучными мыслями.
*** Мурзик очнулся на засыпанном керамзитом полу чердака, от страшной боли в голове и всем остальном теле. Луч солнца из квадратной отдушины светил прямо в лицо. Николай дернулся, вспомнив фонарь, и подумав, что вчерашний кошмар продолжается. Возникло ощущение, что рядом кто-то находится, но повернуться не было возможности. Кое-как, разлепив склеенные запекшейся кровью глаза, он увидел сидящего рядом Мишку. В глазах его читалось сочувствие, доходящее почти до собственной боли. - Ну что, дружек, и тебе досталось? Ты как, встать-то сможешь? А то, я тебя не сниму отсюда? Сознание вернулось полностью. Надо было подниматься. - Ну, вот так! Давай! Давай! – подбадривал Мишка, осторожно помогая встать стонущему товарищу - Как ты догадался ко мне зайти? – с трудом ворочая разбитыми губами, на одной из которых присох выбитый зуб, спросил Мурзик. -Да вот метод твой, наверное, помог. Хм… Ноги сами привели. Пойдем отсюда. Здесь уже нельзя оставаться. Ух, как эти скоты тебя отделали! А зуб-то выплюнь. Он тебе больше не понадобится. Ну, пошли. Сейчас нагрянем к дружку моему. В бойлерной работает. По такому делу помыть тебя надо… А потом – домой. Я себе такое место на теплотрассе нашел – дворец! И диванчик есть, и одежонки натащил, а главное спокойно. Лежи сколько душе угодно. Миновали с трудом поддавшуюся лестницу. И, выйдя на пустырь, поковыляли, обнявшись, по, нападавшему за ночь, снегу, сиявшему на полуденном мартовском солнце яркой белизной первозданности.