ПИСЬМО ШЕСТОЕ.

                               Дорогой друг!
Вчера я прочитал тебе свои  ответы на твои вопросы – «Зачем»?
Ты сказал, чтобы я не финтил и не занимался словоблудием, чтобы слез с высот и опустился на землю. И еще много чего наговорил мне, полагаю искренне.
Однако все дело в том, что мы с тобой люди совершенно разных типов – ты прагматик, а я романтик. 

Для тебя все происходящее в природе имеет смысл, и поэтому ты смело спрашиваешь всё и вся – зачем?

Для меня мало что в природе имеет смысл, если быть точным то смысл привносит в природу человек, а для пчелы собирать нектар и вырабатывать мед, а для змеи продуцировать яд смысла не имеет. Это человек глядя на то, как устроена жизнь пчелы и змеи видит смысл в деланье меда и яда.

Ты  очень удивляешься, когда кто-либо не отвечает на  вопрос зачем! Ты совершенно искренне подозреваешь, что этот человек не отвечает на твой вопрос исходя из каких-то своих и как правило не очень чистых соображений. Скажем из желания показаться лучше, чем он есть на самом деле, или что-то утаить, опять-таки из прагматичных соображений.

Конечно, ни кто не хочет выглядеть в незавидном свете и даже не всякий перед Господом Богом исповедуется в совершенных грехах, что  уж говорить о широко распахнутой душе перед человеком! 

Поэтому требовать от кого-либо, а здесь конкретно от меня, чтобы я вывернул себя наизнанку перед тобой, или кем-то иным  - это уже граничит с бестактностью. А если бы я это все-таки сделал, то такое моё поведение граничило бы с юродством, или того хуже с тихим помешательством. И был бы, безусловно осужден и в первую очередь тобой, потому как такая бездна грязи и подлости вывалилась бы на читателей, что ты первый и сказал бы: - Ну и дурак!

И вот еще в чем дело, если бы я исповедовался перед тобой или еще кем-либо, то все равно эта исповедь была бы не полной. Ни кто не способен с предельной искренностью выразить всё, что есть в душе. Выразить словом! Даже Петру Абеляру в его «Исповеди» это не удалось!

Моя книга «Записки забастовщика» и моё письмо к тебе о котором ты сказал, что я там кручу-финтю, есть тот максимум искренности и правдивости на который я был способен, когда это писал!

Истоки твоей подозрительности понятны, ты, будучи прагматиком, всегда знаешь, зачем ты то, или иное делаешь. Ты думаешь – подчеркиваю это, совершенно искренне, что и все остальные люди знают, «зачем»  так, или иначе, поступают?
Я здесь оставляю вопрос о том, насколько  верно ты отвечаешь перед собой и за себя на этот вопрос. Допускаю что верно. 
 
Но для многих других это конечно не так! И дело не в том, что романтики совершенно и всегда не знают, зачем они делают то, или иное, а дело в другом, что романтики, если они еще и имеют холерический тип нервной системы, могут действовать без ясно осознанной цели.

В одной из своих работ, посвященной эстетики зла я ссылался на  литературный персонаж -  Пашку Колокольникова из рассказа Шукшина «Живет такой парень».
Обрати внимание на эту заключительную сцену, прекрасно выписанную Василием Макаровичем!

-- Я волнуюсь, -- сказал Пашка (ему не хотелось гово-рить, что он окончил только пять классов). -- Мне трудно го-ворить.
-- Вот уж никогда бы не думала! -- воскликнула девуш-ка. -- Неужели вести горящую машину легче?
-- Видите ли... -- опять напыщенно заговорил Пашка, потом вдруг поманил к себе девушку и негромко, так, чтобы другие не слышали, доверчиво спросил: -- Вообще-то, в чем дело? Вы только это не пишите. Я что, на самом деле подвиг совершил? Я боюсь, вы напишете, а мне стыдно будет перед людями. "Вон, -- скажут, -- герой пошел!" Народ же знаете какой... Или -- ничего, можно?
Девушка тоже засмеялась... А когда перестала смеяться, некоторое время с интересом смотрела на Пашку.
-- Нет, это ничего, можно.
Пашка приободрился.
-- Вы замужем? -- спросил он.
Девушка растерялась.
-- Нет... А, собственно, зачем вам это?
-- Можно я вам письменно все опишу? А вы еще раз за-втра придете, и я вам отдам. Я не могу, когда рядом икают.
-- Что я, виноват, что ли? -- сказал белобрысый и опять икнул.
Девушку Пашкино предложение поставило в тупик.
-- Понимаете... я должна этот материал дать сегодня. А завтра я уезжаю. Просто не знаю, как нам быть. А вы ко-ротко расскажите. Значит, вы из Суртайки. Так?
-- Так. -- Пашка скис.
-- Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я ведь тоже на работе.
-- Я понимаю.
-- Где вы учились?
-- В школе.
-- Где, в Суртайке же?
-- Так точно.
-- Сколько классов кончили?
Пашка строго посмотрел на девушку.
-- Пять. Неженатый. Не судился еще. Все?
-- Что вас заставило броситься к горящей машине?
-- Дурость.
Девушка посмотрела на Пашку.
Девушка задумалась.
-- Хорошо, я завтра приду к вам, -- сказала она. -- Толь-ко я не знаю... завтра приемный день?
-- Приемный день в пятницу, -- подсказал "ходячий".
-- А мы сделаем! -- напористо заговорил Пашка. -- Тут доктор добрый такой старик, я его попрошу, он сделает. А? Скажем, что ты захворала, бюллетень выпишет.
-- Приду. -- Девушка улыбнулась. -- Обязательно приду. Принести чего-нибудь?
-- Ничего не надо! Меня профсоюз будет кормить.
-- Тут хорошо кормят, -- вставил белобрысый. -- Я уж на что -- вон какой, и то мне хватает.
-- Я какую-нибудь книжку интересную принесу.
-- Книжку -- это да, это можно. Желательно про любовь.
-- Хорошо. Итак, что же вас заставило броситься к ма-шине?
Пашка мучительно задумался.
-- Не знаю, -- сказал он. И виновато посмотрел на де-вушку. -- Вы сами напишите что-нибудь, вы же умеете. Что-нибудь такое...
Пашка покрутил растопыренными пальцами.
-- Вы, очевидно, подумали, что если бочки взорвутся, то пожар распространится дальше -- на цистерны. Да?
-- Конечно!
Девушка записала.
-- А ты же сказала, что уезжаешь завтра. Как же ты при-едешь? -спросил вдруг Пашка.
-- Я как-нибудь сделаю.
В палату вошел доктор.
-- Девушка, милая, сколько вы обещали пробыть? -- спро-сил он.
-- Все, доктор, ухожу. Еще два вопроса... Вас зовут Павлом?
-- Колокольников Павел Егорыч. -- Пашка взял руку де-вушки, посмотрел ей прямо в глаза. -- Приди, а?
-- Приду. -- Девушка ободряюще улыбнулась. Огляну-лась на доктора, нагнулась к Пашке и шепнула: -- Только бюллетень у доктора не надо просить. Хорошо?
-- Хорошо. -- Пашка ласково, благодарно смотрел на де-вушку.
-- До свиданья. Поправляйтесь. До свиданья, товарищи!
Девушку все проводили добрыми глазами».

Вот тебе и ответ на твой вопрос «зачем»? Поди,  разберись, зачем? Формально затем, чтобы спасти нефтебазу, а по-человечески «с дури» и видя недоуменный взгляд журналистки, которая, конечно же, хорошо, как и ты, знала, что всё в мире делается зачем-то, Колокольников идет ей навстречу и  вполне прагматично поясняет, – «конечно я же мог подорваться!»

Подыграл этой симпатичной девушке. Ну, раз хочет пусть будет так. Геройство еще ни кому не помешало, и жажда известности сидит во всех, есть она и во мне. 
Тогда в 1989 году этой жажды было больше. И об этом ни в ответе на твои «зачем», ни тем более в «Записках забастовщика» я не утаил. Читай внимательно.

Скажем я написал бы, что я затем вошел в забастовочный комитет, чтобы больше было справедливости в этом мире и наверное не соврал бы, но и всей правды не сказал. 

В сущности, получилось бы то же самое, что подсказала Пашке журналистка – «нефтебазу спасти» и у тебя не было бы вопросов ко мне. 

А еще лучше если бы я сказал, что хотел из этого бунта скроить себе «шубку», или еще чего столь же материальное, то и вовсе был бы для тебя понятен, в плане своей искренности. А я  написал не понятное, про  романтический порыв, да еще берущий своё основание из каких-то  темных глубин моего литературного творчества! Из каких-то идеалов? 

Значит, рассудил ты и рассудил по своему искренне, я  что-то скрываю, Лгу  и от того прячусь за глубокомысленными фразами, да и тут вряд ли своими.
То есть я получаюсь в твоих глазах дважды лжец! Скрываю, зачем вошел в забастовочный комитет, да и пишу не «своим языком», а чужим, дабы покрасоваться, дабы выглядеть умным в глазах читателей.

Отсюда и твоё ироническое, что «за эту статью нужно тебе нобелевскую премию дать» и прочее.

И спрашиваешь меня: «не обиделся ли»? Приятного мало, но обиды нет потому, как я понимаю, или мне кажется, что я понимаю тебя, ведь ты по-другому и не можешь мыслить! По другому у тебя не получается.  Твоё внутренне «зачем» закрывает процесс понимание тех, кто действует по импульсу чувств. Ты не в состоянии понять  тех, у которых «зачем» стоит, если не на последнем, то на втором месте. 
У таких людей как я, рассудочность - эта область, где обитают все «зачем», подчинена эмоциям. 
Об этом я и писал тебе в предыдущем письме.
Удивительно, что ты читаешь мои письма и не понимаешь о чем написано в них! Видимо, настолько укоренено в тебе прагматическое мировосприятие, что оно застилает глаза и не позволяет видеть всю многоцветную пестроту и неоднозначность мира.

Как же я могу на тебя обижаться? Ты другой и этим мне интересен. 
Более того я благодарен тебе, что твоё неприятие моих ответов на твои зачем, для меня подобно шпорам, вонзенным в бочину старой клячи.

Иначе бы не написались эти два письма, думается мне, они полезны будут и для других моих  читателей. Сдается мне они шире, и надеюсь глубже наших с тобой отношений. Литературное чутьё подсказывает мне, что это так, да и ты, в некотором смысле здесь уже просто собирательный литературный образ.

Ты – реальный в плоти и крови, та точка, от которой я оттолкнулся, чтобы  сделать еще один шаг к постижению себя.

Закончу сентенцией, что все  литературные формы есть способ постижения себя в реалиях мира. Так что писатель использует и себя и всех кто его окружает как инструменты. Они пища для него. 

«Нет, государи мои, настоящий писатель - не корова, которая пережевывает травяную жвачку повседневности, а тигр, пожирающий и корову и то, что она проглотила!» (Ф.М.Достоевский.)
                                             Прокопьевск декабрь 2014