О памяти, стихах и не только (Лит. среда)

О памяти, стихах и не только

      Я, как всякий нормальный человек моего возраста, всё еще не жалуюсь на память (см. «Абсолютно чистый лист», написанный 8 лет назад).Вернее, могу это сделать, если только в том возникает нужда. А так — нет.

     Говорят, в раннем детстве я цитировал по несколько страниц «Почемучки» и «Тома Сойера», но, честно говоря, то время не помню.
     Но хорошо помню, что в школе не любил учить наизусть стихи и те отрывки прозы, которые, как считали в министерстве просвещения, каждый учащийся должен знать и уметь писать правильно (например, пространное описание дуба из «Войны и мира»).
     Пожалуй, до 10-го класса я дошел так, что помнил наизусть полностью только горьковского «Буревестника».
     Правда, в старших классах, когда оказался в руках Виолетты Ильиничны Гаспаришвили, мне пришлось выучить всего Маяковского. Именно она познакомила нас с поэтами «Серебряного века», о которых мы кое-что слышали, но не читали, — в начале 60-х только-только начали печатать, например, С.Есенина и достать его книгу без знакомства было невозможно. Впрочем, как и вообще, — хорошие книги или журналы.

     Надо сказать, что тогда у меня и возник интерес к поэзии.
     Мне повезло еще и в том, что в Туапсе у нас была очень хорошая и интересная знакомая — Нина Валериановна — заведующая библиотекой Дворца моряков. Кроме того, что она была чрезвычайно начитанным человеком с прекрасной памятью, она выделялась еще знанием множества языков, что было чрезвычайно важно в приморском городе, куда заходили иностранные суда. Я помню, как ее вызывали в больницу (где мой папа работал хирургом), когда туда привозили больных моряков.

     Так вот, можно сказать, что я пользовался этим блатом, так как имел свободный доступ ко всем книгам, мог взять их столько, сколько хотел, и не должен был волноваться о том, что их надо вернуть не позже чем через 10 дней. Сознайтесь, что это дорогого стоит!

     Я, в период увлечения морскими приключениями, брал книги не только с рассказами, но и специальную литературу, откуда перерисовывал схемы парусных кораблей, их оснастку; знал наизусть расположение и название всех рей, парусов, шкотов, виды морских узлов и тому подобное.

     Потом, когда увлекся шахматами, переписывал партии, варианты дебютов, комбинаций, окончаний и перерисовывал схемы, таблицы.

      В общем, у меня уже выработалась привычка записывать то, что хотел запомнить. Даже пытался освоить стенографию, но не одолел. Правда, использовал ее обозначения и даже придумал кое-какие сокращения наиболее часто встречающихся слов. В общем, научился так быстро писать, что потом успевал записывать лекции практически слово в слово.

Но вернемся в библиотеку Дворца моряков.
     Как-то я добрался до полок со стихами, где почему-то сразу выделил томик А.Апухтина. Не знаю почему, т. к., уверен, что до этого я о нем не слышал. В предисловии я прочел, что он был автором слов романсов, которые я знал («Ночи безумные...», «Пара гнедых», «Осенние листья»), и что в юности его выделяли многие, в т.ч. Л. Толстой, а И. Тургенев даже пророчил такую же известность в будущем, как Пушкину и Лермонтову.
     В общем, я начал читать и, как-то само собой, переписывать его стихи. В итоге, я заполнил ими толстую, 96-ти страничную, тетрадь!
     Я мог бы сейчас перечислить кое-что — «Ниобея». «Гаданье»… но, начав, не смог остановиться, так что лучше этого не делать.

      Однако, одно стихотворение произвело на меня настолько сильное впечатление, что мне захотелось его не только выучить, но и сыграть. 

     К тому описываемому мной времени, я, под влиянием и даже давлением Виолетты Ильиничны во время репетиций устраиваемых ею в школе литературных вечеров (Есенина, Лермонтова, Блока), уже усвоил, что нельзя просто механически «читать» стихи, бубня ритм и рифму, а надо их «рассказывать», эмоционально окрашивать.
     Надо сказать, что над произношением нами текста (не только стихотворного), она билась упорно. Когда мы репетировали постановку «Предложения» А.Чехова, где я играл жениха, она никак не могла добиться, чтобы я говорил громче. Мне (с моим небольшим голосом) это никак не удавалось. Наверное, я пошел в отца, который (по словам его друзей-одноклассников), признаваясь по ходу школьного спектакля героине в любви (к слову, ее играла моя будущая мама), «вбубнил весь текст в пол».

      Но, как видно, чудо все же произошло, раз я смог сыграть так, что наша постановка получила Грамоту на смотре школьных театральных коллективов Тбилиси!

      Короче говоря, я был так вдохновлен «Сумасшедшим» Апухтина, что даже выучил наизусть и репетировал его самостоятельно дома, когда был один, чтобы потом показать В.И.
     Я старался передать особенности состояния героя в каждой из трех (резко отличающихся друг от друга) частей стихотворения. Пытался показать смену его чувств, интонациями выразить высокомерие и снисходительность, узнавание, неподдельный интерес, протест против несправедливости судьбы ...

просветление памяти, воспоминание о былом счастье, резкий переход к новому приступу безумия с выраженной агрессией, раздражением, открытой злобой… И опять — высокомерие, снисходительность...
     Там, где мне казалось это необходимым, я даже произносил текст громко, в голос! Бедные соседи, если они меня слышали!
     Репетировал… Репетировал… Но показать В.И. так и не решился…

     Вчера, просматривая что-то в интернете, я наткнулся на сообщение о том, что в прошлом году проводился конкурс чтецов, на котором одна девушка, читавшая это стихотворение, стала победительницей, заняв третье место. Даже была ссылка на видеозапись.
     Я, конечно, заинтересовался и посмотрел. Девушка читала, а я, как ни странно, произносил текст наизусть. Так, как я это делал 60 лет назад!
     С интонациями. Значит, запомнил-таки! И память не подвела!

     Скажу честно, девушка, конечно, не бубнила, но, на мой (уже несколько искушенный) вкус, все же «читала», а не «рассказывала».
    Думаю, Виолетта Ильинична согласилась бы со мной.

 А сейчас — привожу текст стихотворения, который (по аналогии с «Евгением Онегиным»), исходя из его размера, я бы назвал «повестью в стихах»»

Апухтин Алексей Николаевич (1840-1893)

Сумасшедший

Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх

И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны…
Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно…
Ах, Маша, это ты?
О милая, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
И Коля… здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?
Как ты осунулась… страдаешь всё глазами?
Садись ко мне поближе, говори,
Что наша Оля? Всё растет? Здорова?
О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди…
Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!
Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз… А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
Я стал совсем, и доктор уверяет,
Что это легкий рецидив,
Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье.
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но всё-таки… за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства,-
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось…
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Да, васильки, васильки…
Много мелькало их в поле…
Помнишь, до самой реки
Мы их сбирали для Оли.

Олечка бросит цветок
В реку, головку наклонит…
«Папа,- кричит,- василек
Мой поплывет, не утонет?!»

Я ее на руки брал,
В глазки смотрел голубые,
Ножки ее целовал,
Бледные ножки, худые.

Как эти дни далеки…
Долго ль томиться я буду?
Всё васильки, васильки,
Красные, желтые всюду…

Видишь, торчат на стене,
Слышишь, сбегают по крыше,
Вот подползают ко мне,
Лезут всё выше и выше…

Слышишь, смеются они…
Боже, за что эти муки?
Маша, спаси, отгони,
Крепче сожми мои руки!

Поздно! Вошли, ворвались,
Стали стеной между нами,
В голову так и впились,
Колют ее лепестками.

Рвется вся грудь от тоски…
Боже! куда мне деваться?
Всё васильки, васильки…
Как они смеют смеяться?
. . . . . . . . . . . .

Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали…
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты — ты брат ее… Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни — вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю… не знаю…
Эй, стража, люди, кто-нибудь!
Гони их в шею всех, мне надо
Быть одному… Вперед же не забудь:
Сюда никто не входит без доклада.

(1890 г.)