Загадка Марко Вовчок

ЗАГАДКА МАРКО ВОВЧОК

http://i008.radikal.ru/0711/36/e8828b761a49.jpg

К имени Марко Вовчок в нашей семье относились с особым пиететом. Моего дядю Марка Вороного назвали в его честь, при этом крестным отцом у него был сам Михаил Коцюбинский.  Мой прадед Николай Андреевич Вербицкий-Антиох (автор слов «Ще не вмерлы Украины ни слава, ни воля») завещал похоронить его рядом с могилой друга на Болдиной горе. В дни своего совершеннолетия, мы с сестрой приносили Присягу Рода http://i001.radikal.ru/0711/f1/53d799a343d7.jpg именно у его могилы. Могилы наших предков были уничтожены в проклятом 1922 году. Тогда, после покушения еврея-студента из эсеров на большого жида из ВЧК в Чернигове, расстреляли десяток заложников, среди которых был и мой дед, участник знаменитого ледового похода Лавра Корнилова, Николай Николаевич Вербицкий-Антиох http://i025.radikal.ru/0711/15/339cdce6b9d9.jpg...

Слова родовой присяги дошли к нам от Кирилло-Мефодиевского братства. Но текст нашей присяги мало чем отличался от присяги молодого строителя коммунизма. Разве тем, что мы клялись служить не властям, а людям. Быть верными не государству, а Родине...

И тот, у чьей могилы мы приносили эту присягу, был одним из авторов ее слов...

 Я расскажу Вам об Афанасии http://i029.radikal.ru/0711/09/ac746c534260.jpg Марковиче,  о том, как он стал Марком Вовчком и как затем Марко Вовчок стал совсем другими писателями...

Афанасий Маркович был столбовым дворянином и происходил из древнего, прославленного Рода Марковичей-Маркевичей, давшего стране знаменитых полководцев, государственных мужей, писателей. Да вот если присмотреться внимательнее к тем знаменитым украинским дворянским родам, то среди их основателей найдутся украинцы разве в родах Вишневских, Галаганов, Киселей да Забил. Среди большинства основателей знаменитых украинских династий, украинцами и не пахло. Были среди них литовцы, поляки, татары и евреи. Вот именно евреем и был основатель рода Марковичей.

Первым вошел в историю Рода — Абрахам. Вот как это было.

В 1656/57 ехал из Швеции к Богдану Хмельницкому посол Готгард Веллинг. Об этом путешествии издал со временем свои записки член этого посольства К.Я.Гильдербрандт (1629-1679).Он пишет: «Нехорошая история произошла с послом из-за мошенничества какого-то жида Абрахама. Он упросил захватить его с собой еще в Сороках, на что посол согласился, так как жид говорил на немецком и русском и в дороге мог быль переводчиком. Этот жид, стоя все время в санях посла, долго и горестно рассказывал ему о большом погроме его народа гербареев на Украине, который допустили казаки. Так жид доехал с послом до самого Чигирина, где устроил послу такой фокус. Он предложил продать сине-зеленую ткань из Молдавии, принадлежащую послу, а вместо нее купить послу прекрасных соболей. Но вместо обещанных прекрасны, принес послу такую дрянь, что тот прогнал его вон. На другой день он вернул послу его ткань назад. Когда ее перемерили, оказалось, что жид отрезал себе половину. За этот фокус посол хорошенько его отругал и прогнал вон». Это же надо, обокрасть самого шведского посла. Сколько же нахальства надо было иметь для этого!

Деньги, вырученные от продажи этих тканей, Абрахам использовал для ростовщичества, притом нещадно драл с несчастных такие проценты, что его прозвали Волком. К его детям — Якову, Абрахаму и Марку, прилипло прозвище Волчата (по-украински «Вовчки»).

Неизвестно, что сталось с теми Яковом и Абрахамом, а вот Марко, благодаря дочери, стал шляхтичем, родоначальником дворянского рода. Было у него пятеро сыновей и семь дочерей от жены, дочери Прилуцкого старосты Григория Корниенко, кстати, тоже еврея, который стал основателем Рода Огановичей (после смены простонародной фамилии).

Красавицей была у Марка жена. Дочери удались в нее красотой. Влюбились в них казацкие сотники. Но сабли есть не только у сотников, а и у их врагов. Полетели вскоре с плеч головы у всех зятьев. Но не долго горевали вдовами Марковы дочки . И года не проплакала за своим генеральным бунчужным Костею Голубом дочь Марка Настя. Потерял из-за нее голову сам гетман Иван Скоропадский. Пал на колени под ее каблучок, да так до конца жизни и не поднялся. Не Иван Скоропадский правил отчаянными казаками, а его жена. Мы, славяне, только доберемся до корыта, сразу же забываем бедных друзей и родственников. У евреев все иначе. Вытащила Настя к богатству всех своих пятерых братьев. И  о сестрах не забыла, устроив  их мужьям хорошие синекуры. Отцу же, от имени гетмана, подарила два прекрасных Прилуцких села — Большие и Малые Девицы. Став родичами гетмана, ни Марко, ни его сыновья времени даром не теряли. Настя назначила брата Андрея походным гетманом в то время, когда казаков погнали строить Петербург и воевать со шведами. Летели под шведскими палашами казацкие головы, тонули казаки в петербургской грязи, а в Андреевы сундуки летели и тонули в них талеры и драгоценности, полученные за казачьи жизни...

Когда «светлейший» Меньшиков стал теснить гетмана Мазепу, да так, что тот сбежал к Карлу ХII, первым кто примчал доложить Меньшикову об этом, был Андрей, сын Марка. Меньшиков крал по крупному, и своим приближенным давал красть, а любимчикам, среди которых был и Андрей, устраивал такие посты, что они могли золото грести лопатой.

У Андрея тоже было вдоволь сыновей и дочерей. Самый младшенький сын Яков рвался в науку. Он был любимчиком самого Феофана Прокоповича. Увы, не захотела тетка, чтобы племянник стал монахом. Молоденьким женила его на дочке самого Полуботка. Да вот только Полуботко ненавидел и Настю, и ее племянника. Когда стал гетманом, вообще и близко не допускал зятя к себе. Зато Меньшикову Яков понравился и, когда Петр I уморил опального гетмана, герб и все его богатство досталось не сыновьям, а Якову. http://i004.radikal.ru/0711/b0/ef4b4f7731ed.jpg

Но ошиблась Настя в племяннике. Если всем ее родичам деньги были нужны для того, чтобы делать из них новые деньги, то Яков использовал наследство для того, чтобы иметь возможность заниматься наукой и писать книги. Вошел он в историю Украины, как один из первейших ее писателей, самый образованный  человек своей эпохи. Он писал стихи и прозу, переводил с латыни и греческого. Дядя Афанасия Марковича — Николай Маркевич — ухитрился опубликовать «Дияруш» (дневник) Якова за 1717-1767 гг. «Дияруш» из 12 томов содержал тысячи страниц уникального материала об истории, экономике, этнографии и народоведении Украины того времени...

Писательская карьера готовилась и Афанасию Васильевичу. Самый старший его брат Александер уже дослужился до генерала, но был более известен как писатель-историк. Второй его брат Иван также прославился своими «Очерками из истории Украины».

Судьбу Афанасия напророчила бабка, принимавшая роды. Когда новорожденный подал голос только после одиннадцатого шлепка, бабка сказала: быть ему писателем и умереть от несчастной любви. Что же, повести Афанасия читала и до сих пор читает вся Украина, только кто знает, что он автор тех «украинских оповидань»? Умер он от туберкулеза, которым наградила его жена. Так что, действительно, несчастная любовь обокрала его судьбу и принесла смерть и забвение...

Рождение 27.01.1822 шестого сына, названного в честь святого Афанасия, начальник канцелярии военного министра Василий Маркович отметил грандиозным банкетом. Да вот недолго оставалось ему властвовать в канцелярии. Внезапно окончилось царствование Александра I, престолонаследник Великий Князь константин Павлович, отмахнулся от престола, ак от мухи и женился на польке-католичке. Получивший нежеланную власть император Николай I со злости решил подобрать собственную команду. Сменились министры, сменились и канцеляристы. В 46 лет выперли Василия Марковича на пенсию. Обиделся он на российского императора и, возвратившись в родные Калюжинцы на Полтавщине, запретил употреблять в своем имении русский язык. Частым гостем его бывал приятель по Министерству Иван http://i033.radikal.ru/0712/22/79c02c521b88.jpg Котляревский. Сочным языком «Энеиды» вскоре заговорило все население имения.

Обстановку, в которой воспитывался Афанасий, описал его племянник, известный русский писатель-криминалист Дмитрий Маркович: «Дед жил, как настоящий помещик, на всю губу: огромный одноэтажный домина имел массу комнат, прислуги держалось неисчислимо, одних поваров было десяток, а возле них хлопцев и учеников около тридцати, девчат и женщин на кухне — страшная сила. И неудивительно, ведь у деда всегда гостили целые орды знакомых и незнакомых панов, подпанков, проезжих. Ежедневно за обеденный стол садилось не менее 40 душ». Василий Иванович принимал всех по украинской поговорке «Гость в доме — Бог в доме!». От гостей он требовал только одного, чтобы каждый рассказал о чем-либо интересном, в крайнем случае, поделился сказкой, пословицей, песней. Да только удирал маленький Афанасий с тех банкетов-обедов к ровесникам крепостным. Не запрещал этого Василий Иванович. Вместо панских горилок-медовух, Афанасий пил-впитывал народные сказки, легенды, поговорки-пословицы. Мать поощряла эти бегства на вечерницы крепостных, считала, что там, а не на панских пьяных банкетах научат сына Правде и Добру.

Вообще-то мы мало знаем о матери Афанасия Елене Леонтьевне Керстен. Не нашел я ее имени ни в Черниговских ни во Львовских библиотеках, ни в Интернете. Так что расскажу семейные предания, тем более, что сестру мою назвали в честь ее Еленой...

Роды Марковичей и Керстенов породнились еще тогда, когда отец Василия Ивановича — Иван Иванович Маркович — умер в 1897 году. На молодой его вдове женился предводитель Золотоношского дворянства Керстен. Василию было тогда 17 лет. Он до смерти влюбился у племянницу отчима пятнадцатилетнюю Елену. Через два года он, преодолев сопротивление отчима и матери, сватавших ему богатую невесту, женился на Елене. Сильна была у них любовь. Чуть ли не через год рожала ему любимая жена сыновей — Александра, Ивана, Аполлона, Модеста. Василия. Но вот под Аустерлицем http://i019.radikal.ru/0712/51/cd523bb59562.jpg Франция дала пощечину России. Царь начал срочное переустройство армии. Как дворянин и патриот, Василий Иванович добровольно поступил на армейскую службу. До 1815 года он пробыл в военных частях действующей армии, затем стал делать карьеру в Министерстве, дойдя к 1821 до начальника канцелярии Военного Министра. Только тогда он смог снять дом в Санкт-Петербурге и привезти в него любимую жену. Тогда и был зачат Афанасий. Уже в Калюжинцах родился младший братец Венедикт, который и стал любимцем родителей. Тот все время был возле них, а Афанасию разрешали идти куда хочет и делать, что хочет. Но это вовсе не означало, что ребенок был без присмотра. Его воспитанием занималась целая орава гувернеров. Были среди них французы, поляки, немцы. Не было только русских. Вообще-то в те времена русских гувернеров не держали не только у оппозиционного к новой власти Марковича. Тогда вообще в России русское было не в моде. Даже русские столбовые дворяне не знали русского языка и чирикали по-французски.

Домашнее воспитание Афанасий получил прекрасное. Уже в детстве была замечена его тяга к музыке. Мать, сама прекрасная музыкантша и поклонница народных песен, поощряла его записывать услышанные на вечерницах песни. Затем она придумывала к ним музыкальное сопровождение, и они с сыном, под аккомпанемент старинного фортепиано, исполняли те песни перед гостями.

Вскоре старший брат Василий, женился на дочери испанского аристократа Франца де Олива. Семейство де Олива было заброшено наполеоновскими войнами в Вену, где он стал преподавать в университете. А затем, победитель французов император Александр I, решил начать возрождение Просвещения в России с лучшего ее лицея в Царском Селе. Туда были приглашены ведущие преподаватели европейских вузов. Среди этих звезд и был приглашен преподавателем иностранных языков и английской, французской и немецкой литератур — Франц де Олива. В то же Царское село, в показательный полк, в котором обучали лучших солдат и офицеров, был направлен и адъютант Кавказского главнокомандующего Василий Васильевич Маркович. Он влюбился в старшую дочь де Олива — Антуанетту. Да так, что бросил службу, женился на ней и увез в родительские Калюжинцы. Старшему Марковичу так понравилась испанская невестка, что он пригласил в имение все семейство — и профессора Франца де Олива, и его жену-немку Елизавету фон Бэр, и их меньшую дочь - красавицу Лизу. После Вены и Царского Села Францу де Олива было страшно скучно в Калюжинцах, он хватался за любое дело. Был у Василия Ивановича крепостной оркестр на 60 инструментов. Де Олива взялся за крепостных музыкантов, и вскоре этот оркестр стал самым известным на Полтавщине, да и во всей Малороссии...

Когда Афанасию исполнилось 11 лет, у Золотоношского предводителя дворянства Керстена внезапно умерла жена, оставив двух младенцев сыновей и восьмилетнюю дочь Катеньку. Сыновей забрала к себе родная сестра Керстена, а Катеньку приютила Елена Леонтьевна. Вскоре она стала души не чаять в приемной дочери. Стала Катенька любимицей и Франца де Оливы, который взялся обучать её, а заодно и Афанасия, языкам, истории, музыке. Шли годы, Афанасий очень привязался к Катеньке, они стали лучшими друзьями, делились самими потаенными мыслями. Афанасий почувствовал себя настоящим старшим братом...

А затем в жизнь мальчика ворвалась первая любовь. На занятиях музыки всегда присутствовала Лизанька де Олива. Была она похожа на яркий южный цветок, на прекрасную Кармен, обжигающую, ждущую неведомой любви. И Афанасий, которому не исполнилось и 15 лет, вспыхнул. Он рано возмужал, был высоким, кряжистым. Выглядел старше своего возраста. И Лизанька не удержалась, тоже влюбилась в него. Хоть и понимала губительность той любви к мальчику, младшему ее на целых три года. Но разве любовь прислушается к доводам рассудка? Они перестали видеть кого-либо, кроме друг друга. Вскоре они стали любовниками. Василию Ивановичу донесли о грешниках. Он приказал Афанасию выбросить из головы Лизаньку, тем более, что она старше него. Афанасий заявил, что он любит ее и их любовь — это их личное дело...

Чего-чего, а непослушания Василий Иванович не терпел. Да и не мог простить сыну-подростку любовь к взрослой женщине. Он тут же выпер семейство де Олива из имения, а Афанасия отправил во 2-ю Киевскую гимназию, подчинявшуюся Киевскому университету св. Владимира, где ректорствовал их  родственник Михаил Максимович. Преподавали в гимназии университетские профессора. Сам Максимович читал историю и словесность. Парнишка стал любимцем профессора русской литературы Ивана Даниловича Красковского, страстного любителя украинского фольклора. Он часами мог слушать Афанасиевы пересказы историй, услышанных парнишкой у крепостных друзей в Калюжинцах. По его поручению Афанасий стал записывать все народные предания, сказки. Пословицы и поговорки, а также песни, что слышал от крестьян. Но больше всего Афанасий боготворил отца Феофана, иеромонаха Богоявленского братского монастыря, которого пригласили преподавать историю православия. Произошло это в 1839/40 годах, когда было разгромлено тайное Краковское общество «Союз польского народа» и раскрыты его филиалы в Дерпте, Варшаве и Киеве. Мало того, в Киеве раскрыли еще несколько тайных кружков— «Вера, Надежда, Любовь», «Полония», «Ойчизна» и другие. Все эти кружки готовили новое восстание и возрождение Великой Польши в границах Речи Посполитой. Николай II страшно разгневался. Руководителей Союза польского народа приказал повесить, а киевских студентов-кружковцев приказал отправить кого в сумасшедший дом, кого в солдаты. Профессоров, преимущественно поляков, переведенных в Киев из Кременца, разогнали. Кого отправили в Казанский университет, кого просто выперли на пенсию. Вместо них пригласили профессоров из Московского, Петербургского и Харьковского университетов. А чтобы окончательно похоронить польский национализм, во всех учебных заведениях ввели предмет «история православия», вести который поручили самым талантливым православным священникам. Именно таким и был отец Феофан, в миру Петр Семенович Авсентьев, когда-то с блеском окончивший Киево-Могилянскую и Санкт-Петербургскую духовные академии. Он знал более 20 иностранных языков, прекрасно владел греческим, арамейским и староеврейским, так что духовные книги мог читать в оригинале. Ни в Киевском, ни в других российских университетах, не было профессоров, которые могли бы сравниться с ним в эрудиции. Мало того, он проводил уроки в манере, которую в наше время только осваивают самые передовые педагоги. У него не было скучных лекций и экзаменов-допросов. Урок превращался в беседу, в которую незаметно включались все ученики класса. Он так умел наладить беседу, что не оставалось ни одного равнодушного. Ребята, как о современниках, говорили о жизни и деятельности Андрея Первозванного, княгини Ольги, Владимира Великого и других святых русской церкви. В этих беседах оживала сама история, в класс входили святые Кирилл и Мефодий и на основе старославянских летописей создавали свою кириллицу, а потом уже на этом славянском языке создавали святые книги. Перед глазами учеников шел добровольно на смерть в Сарай Александр Невский, чтобы дать Великому Новгороду передышку и отвести от него татарскую орду. Уроки отца Феофана захватывали ребят, они уже сами себя чувствовали участниками тех событий...

Любимой темой отца Феофана были братства. Ведь это именно Киевское братство построило Богоявленскую церковь и школу при ней — предвестника Киево-Могилянской коллегии, ставшей впоследствии академией. И вот уже все ребята в классе стали братчиками. Членами первых православных «Братин»,которые смотрели за храмами, опекали и хоронили бедных, создавали и опекали братские школы и госпитали. Ребята поголовно влюблялись в красавицу Гальшу Гулевичевну, которая подарила свое огромное имение на Подоле для устройства там монастыря со школой, госпиталем и странноприимным домом с богадельней. И вот теперь они собираются в этом странноприимном доме при Богоявленском монастыре и слушают истории отца Феофана. И вновь, как саранча, лезут на Украину орды татарвы и шляхты. Отбирают у людей волю, веру, жизнь. Стеной встают перед этими ордами мирные братчики-просветители. Всеми силами стремятся противостоять этим нашествиям, вырвать души из липкой паутины унии. А когда одних слов мало, влетают на правобережье казаки-запорожцы Петра Сагайдачного, те, что брали с боя Москву, работали саблей и на Босфоре и во французских землях...

И видели себя мальчики вольными казаками-запорожцами, которые, прости им это господи, снимали саблей дурную ляшскую голову, возжелавшую окатоличить Украину, гнали обратно в Крым татарву, отбивали христианские души, полоненные турецкими янычарами. А когда отец Феофан стал рассказывать о устройстве братств, ставропигийском уставе, о том как и какой давали обет при вступлении в братство, ребята не выдержали и единодушно решили возродить то древнее Киево-Богоявленское братство имени святых Кирилла и Мефодия. И вот, как и в минувшем столетии, в Богоявленском храме при свечах они дают обет возрожденному Кирилло-Мефодиевскому братству: «Присягаю честно и старательно выполнять все обязанности братства, бороться с его противниками, а если отступлю или похулю, либо стану противиться сим законам братства, то пусть постигнет меня церковное проклятие»... А вскоре, вслед за любимым учеником, принес присягу и Иван Красковский. За ним потянулись преподаватели вначале из 2-й, а затем и из первой Киевских гимназий, гимназисты-старшеклассники обеих гимназий. А затем пришла очередь бывшего лучшего ученика Красковского, теперь адъюнкта университета св. Владимира, Николая Костыря. За ним пришли А.Новицкий, Г.Скворцов, А.Козлов. Не устоял даже лучший юрист университета профессор М.Иванишев. Профессуру привлекали в братстве не романтические религиозные аксессуары, а возможность нести в народ идеи просветительства, почувствовать себя в ролях Кирилла и Мефодия...

Благодаря этому Братству, последние два года в гимназии пролетели, как один день. Даже прекрасная Лизанька выпорхнула из сердца. После окончания гимназии Афанасий по совету Красковского и отца Феофана, который теперь стал преподавателем на кафедре психологии университета св. Владимира, записался на историко-филологический факультет. Здесь он сразу сдружился с такими же бывшими гимназистами-братчиками Сашею Тулубом, Ванею Посядою, Сашею Навроцким. Так и держались вместе, как четыре мушкетера-братчика.

Когда Афанасий стал студентом, отец снял для него уютный домик с садиком и прислугой на пересечении Крещатика и Бессарабки. Как и ныне, тогдашние студенты не терпели одиночества. Афанасий делил тот домик с кем-нибудь из коллег-студентов. Одним из первых совладельцев стал далекий родич Вася Белозерский, http://i009.radikal.ru/0712/f7/8e5e0b93581b.jpg хоть и младший на два года, но уже старшекурсник, так как не нагуливался, как Афанасий, до 15 лет перед гимназией...

Вася познакомил Афанасия с Пантелеймоном Кулишом, которого Маркович не раз встречал у Михаила Максимовича (родители всегда передавали для ректора-родственника что-нибудь вкусненькое). Вскоре Афанасий познакомил Кулиша  с отцом Феофаном, и Кулиш тоже зачастил в Богоявленский храм...

Хотя Кулиш http://i006.radikal.ru/0712/f9/b3aa24db6369.jpg был всего на 4 года старше Афанасия, но он уже был известен как знаток украинского фольклора, автор исторического романа и поэмы «Украина». Афанасий стремился походить на него. Даже под его влиянием и сам напечатал несколько интересных статей в «Киевских губернских ведомостях». Когда в Киев из Ровно приехал Костомаров,  то по совету Кулиша остановился у Марковича. У Марковича были обширные познания в области фольклора, истории родного края. Но все же он был простым студентом, только-только входил в науку, а Костомаров http://i031.radikal.ru/0712/f5/0d52a0667c6b.jpg уже имел опыт преподавания в Ровно. Сейчас он преподавал в 1-й Киевской гимназии, готовился к поступлению в университет. Так что в их дружбе он играл менторскую роль. Афанасий ввел его в Кирилло-Мефодиевское братство, где вскоре Костомаров стал играть одну из главенствующих ролей. А вскоре в Киев приехал сам Тарас Шевченко. http://i050.radikal.ru/0712/6d/c3a8faaad11c.jpg Он тоже стал принимать участие в этих братских вечерах. Но не буду врать. Это было уже не то Братство и не те вечера. Не было уже на них чародея отца Феофана. Тон задавали профессора, привнесшие в братство дух масонских лож. Когда же в братство вступил двоюродный брат Саши Навроцкого, кандидат юриспруденции Николай Гулак, приехавший из Дерпта, где был одним из лидеров масонской ложи, оно вообще стало тайным обществом. Вместо вечеров с рассказами о народном быте и мечтами о украинских книгах и учебниках, начались дискуссии о планах создания славянской конфедераций республик в которой «не останется ни царя, ни царевича, ни царевны, ни князя, ни графа, ни герцога, ни сиятельства, ни превосходительства, ни пана, ни боярина, ни крепостного, ни холопа — ни в Московии, ни в Польше, ни в Украине. Ни в Чехии, ни у словенцев, ни у сербов. Ни у болгар». Из братства мечтателей кружок превратился в тайное общество повстанцев-заговорщиков. Вслед за отцом Феофаном покинули общество профессора. Шевченко побывал-поскучал на нескольких вечерах. Позлословил над заумными высказываниями, и основным правилом «Устанавливаем общество с целью распространения вышеизложенных идей преимущественно посредством воспитания юношества, литературы и умножения числа членов общества». На одном из таких вечеров после того, как Тарас прочитал несколько своих стихов, выскочил со своими стихами и Афанасий. Вообще-то Тарас писал не только на украинском. Первые свои стихи для любимой он писал на польском. По просьбе Варвары Репниной написал несколько поэм по-русски. Поспорив с Эльканом, написал стишок по-французски. Но если украинские стихи земляков он еще терпел, то к написанным на русском языке относился с большим критицизмом. Дернуло же Афанасия, писавшего прекрасные украинские стихи, прочесть свой русский опус, который кончался так:

«Так не проси “На память вечера

Вчерашнего”,— прошел он.

Проси на будущее дни,

И годы все, и вечность»...

Возможно, сегодня в этих стихах и нашли бы и потаенный смысл и новаторство. Но у Тараса в тот вечер было паршивое настроение. Как раз перед заседанием общества он увидел, как перед церковью дерутся нищие за лучшее место на паперти. Горько стало от того, что даже среди уравненных обездоленностью не было чувства единства, братства. И здесь господствовали зависть, нетерпимость, ненависть. Не смог после этого Тарас вынести заумные стихи Афанасия и так их разнес, что тот на всю жизнь зарекся выступать со стихами. Маркович засел за составление учебника по географии Украины. Для души переводил Вергилия и Гомера. И еще одна работа появилась для души. Когда то в Дерпте один из лидеров «польского союза народового» Вещицкий подарил Гулаку «Книгу народа польского и пилигримства» гениального Адама Мицкевича. Пропала она. А теперь братчикам привёз её Яков де Бальмен. И вот Гулак, Костомаров, Кулиш, Маркович, Белозерский, взяв за основу эту книгу Мицкевича, стали создавать собственную «Книгу бытия украинского народа». Писалась она людьми разного таланта, разной экспрессивности, разного стиля. Здесь и блестящий эрудит с сухим, «математическим» изложением материала Гулак (в будущем один из известнейших ученых-математиков России), типичный ученый-гуманитарий с литературными склонностями Николай Костомаров, http://i038.radikal.ru/0711/d2/922652ff69fe.jpg пламенный и экспрессивный http://i041.radikal.ru/0711/48/abf6d52bab15.jpg Николай Кулиш, сдержанный, пишущий прозрачно-четким народным украинским языком Афанасий Маркович...http://i016.radikal.ru/0711/e0/0240a95e429c.jpg

Читаешь эту тоненькую книжечку «Бытия», и так и встают перед глазами ее авторы. Но вот Афанасия не видишь, а слышишь:

«2. Два народы на свити булы дотеперишни : евреи и греки...

20.И став рымськый император царем над народамы и сам себе нарик богом.

52.І вымыслылы одщепенци нового бога, сыльнишого над усих дрибных боженят, а той бог назывався по французькому егоизм, або интерес.

56.І французы короля свого забылы, панив прогнали, а сами почалы ризатысь и доризалысь до того, що пишлы в гиршу неволю.

57.Бо на их Господь хотив показать усим языкам, що нема свободы без Хрестовойи  виры.

70.По многих литах стало в Словьянщыни тры неподлеглых царства: Польща, Лытва и Московщына.

75.И поедналась Україина з Польщею, як сестра з сестрою... як колысь поеднаються уси народи словьянськи помиж собою.

76.И не любила Україина ни царя, ни пана, а закомпанувала соби козацтво, есть то истее братство...

77. И постановило козацтво: виру святую обороняты и вызволяты блыжних своїих з неволи...

85.И козацтво сталы мучыть и нивечыть, бо таке ривне братство хрыстыянське стало панам на перешкоди.

100.Лежыть в могыли Україина, але не вмерла.

106.Бо голос Україины не затых. И встане Україина з своейи могылы, й знову озветься до всих братив своїих словьян»...

Кто знает и любит «Народные повести» Марка Вовчка, тот легко вычленит из «Книги бытия» пункты с характерною звукописью, присущей этим повестям...

К сожалению, это новое тайное Кирилло-Мефодиевское братство просуществовало совсем недолго. Чаще всего его собрания происходили на Подоле, где у священника Завадского снимал квартиру Гулак. А в квартире по соседству жил сирота студент Алексей Петров, вечно в хлопотах, вечно что-то зубрящий и вечно голодный. Гулак, в плену романтических идей о братстве нищих и голодных, захотел вовлечь в общество бедняка-соседа. Он открыл ему душу, рассказал о идеях целях общества, дал прочесть «Книгу бытия» и программные документы братства...

Пришло время Алексею принимать обет общества. Обет, который предусматривал за измену церковное проклятие. Отец, жандармский офицер, воспитал его в почтении к власти предержащей, Закону, Царю. Он любил и своё Государство и Царя-батюшку. И пусть этому Государству и Царю до него не было никакого дела, но он свято хранил верность им. Он, нищий и голодный разночинец — хранил, а кучка развращенных богатеньких дворянчиков, которые даже понятия не имеют, что такое сиротская доля, нищета и голод, покушаются на основы этой власти, на самого Царя-батюшку. Покушаются на единственное, что осталось в убогой жизни Алексея — на Веру!

Пошел Петров с доносом к помощнику Попечителя Киевского учебного округа Михаилу Юзефовичу, в ведении которого находились такие дела. Юзефович был приятелем-покровителем и Костомарова, и Кулиша, которых называл среди активных заговорщиков Петров. Помощник Попечителя потребовал от Петрова написать заявление письменно, надеясь, что тот побоится оставить след на бумаге. Петров не побоялся. Вернулся через неделю и представил письменный донос. Юзефович, демонстративно не читая, брезгливо отбросил исписанные мелким почерком листки и посоветовал Петрову передать их не ему, а самому попечителю, генералу графу Траскину. Зная, как трудно пробиться на прием к генералу, Юзефович надеялся, что теперь, наконец, Петров отстанет со своим доносом. Но настырный доносчик таки пробился к Попечителю. Граф принял Петрова, но разговаривать с плохо одетым, худым просителем не захотел. Величественно рявкнул, чтобы подал ему все, о чем хочет сказать, в письменном виде, как и положено, через канцелярию. Петров передал в канцелярию уже написанный донос. Через неделю (не только у нас бумаги маринуют) донос лёг на стол Травкина. И тут боевой генерал перепугался. В доносе речь шла не о сборище наивных, мучающихся бездельем, романтиков, а о тайном обществе, покушавшемся на государственные устои! И этот донос он сам лично додумался приказать оформить письменно и подать через канцелярию. То есть сам дал делу официальный ход и замять его уже не удастся! Пришлось Попечителю, как и положено, послать докладные начальнику III отделения графу Орлову http://i028.radikal.ru/0712/c4/8030c901b619.jpg и Киевскому генерал-губернатору Бибикову. http://i044.radikal.ru/0712/aa/0cbce32c24d1.jpg Орлов прислал Бибикову нарочного с просьбой немедленно, в присутствии помощника Попечителя Округа, произвести обыски у указанных в доносе лиц...

Глухой ночью подняли Юзефовича с постели и отвезли в приёмную губернатора, где ему прочли приказ об обысках, которые надо будет произвести на рассвете. Прямо от губернатора. Юзефович побежал через утонувший во тьме город к Костомарову. Пока добежал, пока разбудил Костомарова, пока Костомаров привел себя в порядок и они начали жечь и прятать опасные документы, начался рассвет. Юзефович читал бумаги и говорил, что надо сжечь, а что спрятать. Слуга бросал самое опасное в огонь, а Костомаров искал место, куда бы спрятать отложенное. Неожиданно с грохотом разлетелись запертые двери и в комнату ворвался жандармский полковник с двумя жандармами. Юзефович как раз держал в руках рукопись «Книги бытия украинского народа». Костомаров схватился за сердце и стал медленно оседать. Только Юзефович не растерялся и протянув полковнику рукопись «Книги бытия» громко отрапортовал: «Профессор Костомаров только что сознался во всех своих преступлениях и в знак раскаяния добровольно отдел мне сию противоправную рукопись!». Жандармы перерыли все, но кроме пепла в печи, ничего предосудительного не нашли. Все равно забрали все бумаги, что были в квартире и увезли вместе с Костомаровым. Вскоре после обысков взяли всех, указанных в доносе Петрова.

Для Афанасия арест был не началом, а продолжением черной полосы в жизни. Арестовали его, когда он возвращался в Киев после сорокадневной тризны по отцу, внезапно умершем на 67 году жизни. (Тот скончался за трапезой, так и не одолев запеченного, фаршированного черносливом и орехами гуся)...

Взяли Афанасия в Переяславе, куда он заехал к брату Василию, и отвезли в Киевский централ. В его доме на Крещатике произвели обыск и изъяли письма сестры Кати, Кулиша, Белозерского, Гулака а также рукопись «И мертвым и живым»...

Из-за смерти отца и ареста, у Марковича нервная лихорадка перешла в острую дискинезию кишечника. Пришлось его госпитализировать в больнице Централа и, в отличие от других арестованных братчиков, в Петербург на допросы его не этапировали. Допрашивали его здесь, в Киеве. В отличие от Андрузского, Костомарова и Кулиша, которые говорили все, что хотели услышать от них допрашивающие, Афанасий вел себя достойно и никого не оговаривал. Это по допросным листам говорливой троицы сделали вывод, что общество было пропитано идеями Шевченко  о народной воле и свержении самодержавия. Но что характерно, их расспрашивали и они рассказывали только о тайном обществе, в которое превратилось Кирилло-Мефодиевское братство с приходом Гулака. Ни одной записи нет о братстве времен отца Феофана. Видимо потому молчали братчики, что помнили о церковном проклятии за нарушение обета молчания о нем. Да допрашивающие и не очень-то старались — ведь то, чисто просветительское братство, на первый взгляд, не представляло опасности для Российской империи, хотя именно оно подготовило почву для роста самосознания украинцев...

Что касается Афанасия, то следствие имело неопровержимые доказательства его участия в тайном обществе и то, что он был в нем казначеем. При обыске у Пантелеймона Кулиша нашли листок с записью: «Взято у Марковича: для себя               25.08.45— 300 руб. сер.

    Тогда же для Красковского — 400

    18.10. для себя -150

   1.03.46 для Красковского — 300

  16.10.для его же -100

  20.11.для его же -100

9.12.для его же -100

Всего 1450 рублей серебром».

Из этой записи Леонтий Дубельт сделал вывод, что Маркович был казначеем братства. Сам же Маркович письменно показал:

«Вот моя полная искренняя исповедь! Повторяю, что как к этому, так и ни к какому другому тайному обществу я не принадлежал и принадлежать не буду. Кольца для себя не делал, и если виновен в хранении непозволительных стихов и иногда в разговорах, неприличных ни моему званию, ни положению, то умоляю о Всемилостивейшем прощении, твердо надеюсь на милосердие Великого Государя и Богу и ему поверяю мою участь»...

Допросить Марковича с пристрастием, чтобы доказать его причастность к обществу Дубельту не дал... сам царь. Орлов передал Николаю I, находящиеся в бумагах Марковича, письма его сестры Катечки Керстен. Они были пропитаны такой любовью к великой Родине, к Российскому государству, что пораженный император порекомендовал высшим сановникам учиться патриотизму у 16-летней девушки. Он приказал ее малолетних братьев-сирот устроить в Петербургский кадетский корпус на полный пансион, а ей выдать 1000 руб. серебром за патриотизм.

Нам торочили о том, что Николай I поощрял доносительство. А он утвердил предложение Орлова по Кирилло-Мефодиевскому братству о нецелесообразности щедро вознаграждать доносчика Петрова, чтобы не поощрять доносительство. Бедняку Петрову было выдано 500 руб. ассигнациями да еще на 100 рублей увеличили пенсию его матушке, вдове жандармского офицера. Предоставили ему за тот донос должность младшего писаря в III отделении, а через год посадили за какой-то пустяк и сослали в Олонецкую губернию. Умер он в Стародубе на Черниговщине таким же нищим, каким и был до доноса.

Афанасия судили не за участие казначеем в Кирилло-Мефодиевском братстве, а всего лишь за недонесение о тайном обществе. Тем более, что никто из друзей, и даже Кулиш, его не выдали. Все говорили, что кроме изучения народного фольклора он ничем не увлекался и политики чурался. Вася Белозерский показал на допросе: «Кроме необыкновенной любви к своей Родине, он не имел никаких замыслов, заботясь только о том, чтобы в других поддерживать чувство, его занимавшее». Сам Афанасий о друзьях говорил только хорошее. На вопрос, что связывало его с Кулишом, отвечал: «Я более других привязан был к Кулишу, а общий предмет занятий его с моим была народная южнорусская поэзия и южнорусский язык»...

Сослали его секретарем губернской управы в Орел. Кстати, у Марковичей были земли в Орловской губернии, так что он фактически был отправлен к себе домой. Орловский губернатор князь Трубецкой настолько был похож на Василия Ивановича Марковича, и внешне, и характером крикуна-хулигана, добряка в душе, что Афанасий вскоре стал к нему относиться, как к отцу, да и тот отвечал ему взаимностью. Князь вытребовал из Киевского университета документы Марковича и уже через несколько месяцев тот был «произведен в коллежские секретари пол диплому на степень кандидата императорского университета св.Владимира». На следующий год Трубецкой повышает его до старшего помощника управляющего канцелярией, а еще через полгода производит его в титулярные советники. То есть карьерный рост Афанасия происходит так, как будто и не было никакого суда и никакой ссылки. Мало того, слухи о участии его в каком-то тайном обществе, создали над ним нимб романтизма, притягивающий, как мотыльков на огонь, молодежь. Вокруг него очень скоро сформировался кружок преданных друзей. Первыми были молодые коллеги по канцелярии — братья Якушкины, Михаил Стахович, Иван Павлов. Якушкины познакомили его с богачом-славянофилом Петром Киреевским http://i005.radikal.ru/0711/78/93c09dad9285.jpg, ставшим его лучшим другом. А юный гимназист-недоучка, младший писарь канцелярии Коля Лесков, http://i009.radikal.ru/0711/f6/f6faa09af195.jpg ходил за Афанасием, как собачка. Но лучше я предоставлю слово великому русскому писателю, автору бессмертного «Левши»-http://i022.radikal.ru/0712/b0/e3a7dec1baff.jpg «В Орел был прислан под надзор губернатора князя П.И.Трубецкого, студент Киевского университета Афанасий Васильевич Маркович, известный украинский патриот и народолюбец. Находясь под надзором, Маркович служил помощником правителя канцелярии Орловского губернатора, при правителе Порохонцове. Маркович был коротко принят в доме Мордовцевых, где у всех тогда жили сильные малороссийские симпатии, доставлявшие в свое время повод беспокоиться местному жандармскому полковнику из поляков г. N. Афанасий Васильевич попал в Орел в ссылку по так называемой «Костомаровской истории» и был очень интересным лицом, — особенно для любителей малороссийского быта и малороссийской речи. Кроме своего интересного политического положения Афанасий Васильевич сосредотачивал в себе много превосходных душевных качеств, которые влекли к нему сердца чутких к добру людей, приобретали ему любовь и уважение всех, кто узнавал его благороднейшую душу. Литературное образование его было очень обширно и он обладал умением заинтересовать людей литературою. В общем отношении он принес в Орле пользу многим»...

Афанасий помог Коле Лескову окончить гимназию экстерном. Получив аттестат, Коля смог переехать в Киев, о котором мечтал после рассказов Марковича. Выехали из Орла братья Якушкины, в свое имение удалился Киреевский. К Афанасию стало подкрадываться одиночество. Больше всего он скучал о Коле Лескове, к которому прикипел душою. Но вскоре Колино место заняла такая же недоучка Марийка Вилинская, которую выставили из Харьковского пансиона благородных девиц Мортелли не то «за безденежье», не то «за поведение».

Пятнадцатилетняя девочка была представлена Афанасию на одной из званых вечеринок у тетки — крестницы Екатерины Мордвиновой. Вначале Афанасий не выделял ее из кружка щебечущих самовлюбленных девиц, хвастающихся своими нарядами и победами над поклонниками. Но девочка (правда, трудно называть Марию девочкой, ведь в том пансионе она не только успела лишиться невинности, но и постигла искусство обольщения) нашла все же способ выделиться. Тетка не жалела денег на наряды, стремилась, чтобы племянница выглядела изысканнее и богаче других. Марийка же отказалась от пышных нарядов и стала одеваться подчеркнуто скромно. Но эти скромные платья, пошитые у лучших портных, так соблазнительно подчеркивали ее не по возрасту развитые формы, что Афанасий, глядя на неё, невольно вспоминал свою первую Женщину, свою первую Любовь — Лизаньку де Олива.

Марийка тоже положила на него глаз. У нее уже ходил в женихах толстячок Ергольцев, с которым она танцевала на всех балах. Отец Ергольцева имел большое имение с роскошным домом с колонами, прекрасным парком, обширными землями с 2 тысячами крепостных. Все это мог унаследовать сын. Но кто его знает, сколько проживет еще отец и сколько ждать того наследства. Поэтому с Ергольцевым она только танцевала на всех балах (злые языки говорили, что он был ее любовником). А вот с Афанасием она обсуждала литературу, историю родного края, России и Украины. Ей все, рассказываемое им, было так интересно! Она была в таком восторге от его рассказов, так увлеклась народным фольклором, что даже стала сопровождать его в поездках к Петру Киреевскому. Она с показным интересом вслушивалась в их славянофильские баталии и старательно кивала головой, одобряя то одного, то другого. Она очень рано усвоила истину — хочешь показаться умной — молчи! А Афанасий  описывает те поездки в «Воспоминаниях о П.В.Киреевском»:http://i049.radikal.ru/0712/36/ec244e1acde1.jpg «В 1849 г., служа в Орле, я познакомился у одного из товарищей по службе с Петром Васильевичем, приезжавшим к брату его, собирателю народных песен П.И.Якушкину http://i042.radikal.ru/0711/51/72910ff61083.jpg... Я чувствовал, что какой-то чудотворной струей приливает мне к мозгу мысль за мыслью, а к сердцу чувство за чувством. В то время я был болен телом и душой. Простодушно я обратился к нему с пробужденными мыслями и чувствами. Признаюсь, очень обрадовался такому необыкновенному, такому доброму и светлому слушателю! Нечего и говорить, что я уезжал к нему в Слободку (в 7 верстах от Орла) и по целым дням упивался его возвышенной беседой. — Бог мой! Какой греющей и возвышенной беседой!»

Разомлевший от этих бесед. Афанасий перестал смотреть на Марийку, как на ученицу подростка, тем более что и формы у нее были вполне сформировавшейся женщины. И вот как-то осенним днем, когда заморосил противный, холодный дождь, Киреевский предложил им не возвращаться в Орел, а погостить у него несколько дней. Мария, подумала. И согласилась. Афанасий сразу же с большой радостью принял предложение. Киреевский был богачом, в доме его было множество комнат, так что нашлись уютные спальни и гостям. В первую же ночь Марийка прокралась в спальню к Афанасию. Они стали любовниками. Афанасия до слез растрогала ее история о том, что ее пьяный отчим, отставной унтер-офицер Дмитрий Дмитриев, лишил ее невинности, когда ей еще не было и 12 лет. Что именно из-за этого её мать Прасковья Петровна отправила ее с глаз долой в Харьковский пансионат. Отчим приезжал и туда. Именно из-за него её выгнали из пансионата. Именно из-за него матушка и на порог ее не пустила, а отдала тетке Мордовцевой. В отместку отчим, забрав все, что было у Прасковьи, исчез неведомо куда...

Конечно, Афанасий поверил Машенькиной исповеди. Но он давно уже был мужчиной. Как было заведено в те времена, не чурался и публичных домов. То, как Машенька ненасытны была в постели, указывало: не только отчим был повинен в том грехопадении. Смотрел на неё Афанасий только как на юную соблазнительную любовницу. Но эта роль совершенно не устраивала Машеньку. Ей хотелось быть не замарашкой-бесприданницей, а первой дамой в любом обществе. И Афанасий идеально подходил на роль мужа. И богат, и любимец высшего света . Да вот только что-то не спешит делать предложение. При очередной поездке к Киреевскому Машенька постаралась, чтобы они занимались любовью в отведенной ей спальне и так измочалила Афанасия, что он проспал время завтрака и удивленный Петр Васильевич застал его в спальне «невинной девочки». Взгляды у Киреевского были консервативные, домостроевские. Афанасию не оставалось ничего, как заявить другу, что он решил обручиться с Марией. О происшедшем он написал без утайки сестрице Катрин. Сводной сестрице вовсе не понравился такой оборот дел. 22.01.1850 она обращается к графу Орлову с просьбой о хотя бы кратковременном отпуске Афанасия на Родину. 14.05.1850 сам царь написал резолюцию на этом прошении, но не о кратковременном отпуске, а о том, что Афанасию «жить в Малороссии дозволено с тем, что он отдается под личный надзор своей сестры».

После того казуса у Киреевского Маркович не встречался с Марийкой. Получив в мае письмо от сестрицы с радостной весточкой о предстоящей свободе, Афанасий пошел с визитом к Мордовцевой, чтобы как-то уладить отношения с Марийкой. Мордовцева заявила, что знает о грехопадении племянницы и именно потому выгнала ее из дома. Найти ее Афанасий может у другой тетки — Варвары Писаревой. Нанес визит Афанасий и Писаревым. Здесь его ждал грандиозный скандал. Тетка заявила, что весь Орел знает о том, что он обесчестил ее племянницу. Он, как честный человек, как дворянин, в конце концов, должен немедленно покрыть грех женитьбой. Афанасий был человеком мягким, чувствительным. Он представил, как должна чувствовать себя молоденькая девочка, о которой судачит весь город. Да и о его роли в бесчестье ведь тоже судачат. В июне Афанасий обручился с Марийкой, чтобы уже через несколько дней удрать от нее на Черниговщину. Выехал он 1 июля, взяв кратковременный отпуск в канцелярии. По моему представлению, кратковременный отпуск — это пара недель, в крайнем случае месяц. Афанасий же уехал 1.07, а вернулся 17.10.50. Да, он почти ежедневно слал письма Марии, а та исправно отвечала. Только что-то в тех письмах и не пахнет любовью. Он постоянно жалуется на здоровье, отчитывается, где был, что делал, поучает её, как жить. Читаешь её ответные письма и понимаешь, что она даже не вчитывалась в Афанасьевы послания. Полностью игнорируются его жалобы на здоровье и все поучения...

Впоследствии, при подготовке и редактировании переписки, тщательно переделывались его письма, изымались нарушающие образ любящего мужа великой украинской писательницы. Так, он целый день провел на хуторе Михайлова Гора, общаясь с великим Гоголем, о чем сохранились воспоминания Максимовича. А в опубликованных письмах Марковича к Марии осталась только строчка: «Вчера я пробыл целый день с Николаем Васильевичем Гоголем. Он поехал зимовать в Грецию». И все. Неужели бы любимой он ничего не написал о писателе, которого боготворил? Выходит, или любви у них не было, или письмо искромсано издателями.

В сентябре он гостит у Катрин на Гайворонщине. Благодаря царским премиальным она смогла возродить свое родовое поместье. Ей он пишет стих:

«

Пусть стих и слабоват и немного заумен, но в нем чувствуется певучесть и звукопись будущих «украинских рассказов» Марко Вовчок...

В октябре наконец Маркович вернулся в Орел. Только что-то он не спешит со свадьбой. Мария все еще живет у Писаревых в их Тульском имении, а Афанасий шлет ей скучнейшие письма, переполненные жалобами на скудное материальное положение, на отсутствие в Орле для него нормальных вакансий, на нездоровье. В общем явно хочет отвертеться от свадьбы. Родственники Марии в панике: как же, ускользает такой завидный жених! Мария срочно возвращается к Екатерине Мордвиновой, «выгнавшей» ее за бесчестье. (Если бы действительно выгнала, вряд ли бы позволила вернуться). Где бы не появился Афанасий, везде рядом оказывались друзья Мордвиновых, которые начинали укорять его в том, что он обесчестил юную девушку. Под давлением общественного мнения ему пришлось подать губернатору прошение о разрешении на брак. Мгновенно (что значит связи Мордвиновых), получив это разрешение, 26.12.1850 в церквуш

«Билие навколо сниг чыстый и ясный,

Ходимо з тобою, мий друже прекрасный,

Обийдемо дали ту ковбань гнылую

І зийдем на гору, лисами густую.

Хай зостаеться село позаду,

Де сыплять людыни пташыну пыинаду,

Уже одбиглы млыны за намы,

З их перемоламы — магарычамы.

Годи вже йты нам, тут поруч станьмо

В небо блакытнее рядом погляньмо.

Боже превичный! Царю небесный!

Даруй обом нам розум нелесный,

Щоб ми доразу бачылы правду,

Кого цураться й мать на пораду.

Бо потемнило на билим свити —

Доброго й злого не розризныты...»

ке, находящейся в поместье Киреевского, они заключили брак и через неделю поехали в свадебное путешествие на родину Афанасия. Зиму они гостили в Сорочинцах на Остерщине у брата Василия. Его сын, известный в свое время писатель Дмитрий Васильевич Маркович, в своих воспоминаниях о том времени не очень то жалует Марию. Не нашел он в её отношении к мужу и следов любви или хотя бы уважения...

В мае они гостили на Гайворонщине у Керстинов. Отсюда Афанасий послал губернатору прошение об увольнении со службы и 26.06.51 был уволен.

Увы, Мария так и не стала богатой помещицей. Наследство старого Марковича развеялось, как дым. Дело в том, что когда настало время делить наследство, на Полтавщине осталось только два брата — Василик и Модест, с детства враждовавшие друг с другом. Старшие — Александр и Иван, занимали крупные посты в Петербурге, и им не захотелось утруждать себя хлопотами по наследству. Средний, Аполлон, оказался в психушке, самый младший — Венедикт -- дал в морду своему начальнику и за это сел в крепость. Афанасий находился в ссылке. По отцовой воле Василий должен был разобраться с долгами и доходами и, подбив баланс, не допускать раздробления имения. Модест выразил ему недоверие и Василик психанул и гонорово бросив все дела на него, укатил к себе в Сорочинцы. Модест по-быстрому распродал все по дешевке и корда браться спохватились, оказалось что у них уже ни отцовского имения, ни отцовских земель нет, а есть только по 12000 серебром на каждого. Все, что осталось от отцовых миллионов и отцовского дома. Правда, младший Венедикт смог таки за свои и Афанасьевы деньги выкупить отцовский дом, но все остальное разошлось по чужим рукам...

Еще полгода разъезжал Афанасий с женой по родственникам и знакомым, пока полицейские чины не напомнили ему о необходимости государственной службы. Подал он прошение губернатору с просьбой предоставить место преподавателя в какой-либо гимназии. Но подал он это заявление в октябре, в разгар учебного года. Получил он от губернатора ответ, что все вакансии в гимназиях давно заняты и он может претендовать только на должность корректора в губернской газете. Да и то только с декабря месяца, корда корректор выйдет на пенсию. Хоть корректорский оклад и был чисто символический, Афанасий еще не очень-то беспокоился о деньгах. Как-никак Венедикт был ему должен 12000 серебром (около 120000 нынешних гривен. К тому же работа корректора — это постоянное общение с печатным словом, о чем он мечтал в юности! Афанасий согласился.

Перед тем как обосноваться в Чернигове, они съездили в Елец к Марииной матери, которая дала ей приданое — дворовую девку Марусю да братца Дмитрия на воспитание.

В Чернигове Марковичи пробыли меньше года. Не очень-то и радостным для них было это время, хоть Афанасий Васильевич и успел завоевать бешенную популярность у молодежи. Гимназисты-старшеклассники, подражая Марковичу, надели украинские свитки и рубашки-вышиванки (хорошо, хоть он не ввел моду на запорожские шаровары). Стали разговаривать, как он, на певучем украинском языке (Черниговщина еще в 1506 году добровольно вошла в Российскую империю и здесь говорили — дворяне по-французски, мещане по-русски, крестьяне по-украински).

Да, Афанасий Васильевич приказом № 256 от 25.12.1851 г. был назначен всего-навсего корректором газеты. Назначен на самую низкую должность. Но шеф-редактором и одновременно цензором газеты был его друг еще по старому Кирилло-Мефодиевскому братству Александр Тулуб, теперь старший преподаватель местной гимназии. Его тоже арестовывали и допрашивали, но затем выпустили за недоказанностью вины... Газета в то время состояла из двух частей. Официальной, в которой публиковались распоряжения губернатора и документы управы, данные о приезжих и убывших и прочая официальная скучища. Ведал этой частью непосредственно главный редактор кн. Ростовцев (он, кстати, участвовал в подготовке документов реформы Александра II). А вот редактором неофициальной части был замечательный поэт, этнограф, и вообще душка восемнадцатилетний Сашенька Шишацкий-Иллич. Несмотря на такой юный возраст, на Черниговщине именно Шишацкий-Иллич был первопроходцем-зачинателем литературного украинского языка. Именно он, а не Николай Маркевич или Пантелеймон Кулиш, десятилетиями трудившиеся на этой ниве, как чернорабочие. Они так и не сделали больше, чем этот так рано (в 26 лет) умерший гений. Шишацкий-Иллич сразу же привязался к Афанасию. Точно так же, как когда-то привязался Коленька Лесков. Только впереди у того Коленьки была всеевропейская слава, а у Саши только туберкулез и скорая смерть...

Он знал столько обрядовых песен, сказов, что Афанасий готов был слушать его хоть до утра,  забывая о том, что дома его ждет юная беременная жена. Афанасий, как и все Кирилло-Мефодиевцы лишен был права писать и публиковать что-либо. Шишацкий-Иллич нашел, как обойти этот царский запрет. В каждом номере газеты стали появляться маленькие рассказы, статьи по фольклористике и этнографии, народные легенды и песни, подписанные разными псевдонимами. Афанасий и Александр организовали при газете литературно-этнографический кружок в который вовлекли знаменитого Николая Маркевича, историка Александра Лазаревского, фольклориста-этнографа из Нежина Матвея Симонова (Номис), врача-этнографа Степана Носа, учителя Илью Дорошенко. Афанасий Васильевич не просто пересказывал легенды и сказы. Он садился за пианино и, обладая чарующим голосом, доводил слушателей до слез своим исполнением народных песен. Его все возрастающая популярность, сопровождающаяся модой молодежи на национальную украинскую одежду не нравились не только старому, консервативному губернатору Гессе, но и редактору кн. Ростовцеву. Как-то, нагрянув в редакцию во время такой литературной вечеринки, он устроил публичный разнос Марковичу. Вот что об этом пишет Маркович в письме к Киреевскому от 9.09.1852: «В награду за свою безупречную службу я таки дождался награды — публичного разноса и много бесчестья. Я рад, что не болезнь жены будет главной причиной моего отъезда отселе, а они сами — мои озверелые земляки, и нечего кивать на нее!»

Дело в том, что в высшем свете перемывали косточки его жене: мол, она требует от мужа покинуть негостеприимный для нее Чернигов. Действительно, в Чернигове ей жилось очень трудно. Муж до ночи торчал то в своей редакции, то на литературных вечеринках. Племянник Митя вечно капризничал, служанка Маруся действовала на нервы.

В феврале 1852 Мария родила дочку. Крестным отцом был Андрей Вербицкий, крестной матерью — жена Федора Рашевского. Но дочурка прожила совсем недолго. Лишь зазеленела трава, как вырос на Валу холмик ее могилки... Чернигов стал для Марии кладбищем ее ребенка, и она стремилась отсюда куда угодно. Она просила Федора Рашевского, имевшего массу знакомых и в Петербурге и в Киеве, помочь ее мужу найти должность в Киеве. Но сам Маркович не спешил в Киев. Не спешил, вплоть до того скандала с кн. Ростовцевым. Он еще вытерпел целых три месяца. Но вот окончательно слег Шишацкий-Иллич. Афанасий рассчитывал, что на это место назначат его. Все же не годилось столбовому дворянину ходить в корректорах. Увы, Павел Иванович Гессе заявил, что редактором неофициальной части «Губернских ведомостей» будет Николай Белозерский, а не Маркович. Обиженный Афанасий Васильевич взял трехмесячный отпуск и поехал с женой к брату в Сорочинцы, а затем на Орловщину к Киреевскому. Федор Рашевский твердо пообещал ему, что за время отпуска найдет подходящее место в Киеве. Обещания свои он всегда свято исполнял, так что возвращается Афанасий из Орловщины уже в Киев. 29 марта 1853 он - бухгалтер по продовольственной части Киевской палаты госимущества. В сентябре его повысили до стряпчего. А 27 октября они отпраздновали рождение сына Богдана. Его крестной матерью стала сама Варвара Репнина, названная сестра Тараса Шевченко http://i050.radikal.ru/0712/3f/3e5759a77557.jpg...

Увы, пребывание Афанасия в палате Госимуществ оказалось недолгим. Бездарные дипломаты и фактическое отсутствие надежной внешней разведки толкнули Николая I на войну за проливы в Средиземное море. 22 июня 1853 он объявил о вторжении в Молдавию и Валахию.22 октября Турция объявила войну России. Англия и Франция, с которыми Николай I рассчитывал договориться о разделе Турецкой империи, выступили на стороне Турции.

Против Турции была послана 125 тысячная армия под командованием князя Горчакова, http://i046.radikal.ru/0711/d5/34354b856535.jpg растерявшего все свои военные таланты за 22 года службы у фельдмаршала трех европейских армий кн. Паскевича-Эриванскогоhttp://i018.radikal.ru/0711/a7/ab83196557fd.jpg. Паскевич не верил в успех войны, но, будучи единственным человеком, с которым считался царь, ничего не сделал, чтобы предотвратить ее. Мало того, он, прекрасно зная действительное положение дел в армии, ничего не сделал, чтобы царь узнал об этом. А положение было хуже некуда. Армия, считавшаяся сильнейшей в Европе, на деле была уже не армией, а просто толпой.

Алабин, проделавший и Венгерскую, и Дунайскую, и Крымскую кампании, пишет: «Наш солдат не только дурно вооружен и дурно обучен военному ремеслу, но он дурно одет; его головной убор (каска) крайне неудобен; его обувь не выдержит больших походов... он дурно накормлен; его только ленивый не обкрадывает; он навьючен так, что надо иметь нечеловеческие силы и здоровье, чтобы таскать обязательную для него ношу... Ни к чему непригодный мундир... вовсе не греющий, а между тем решительно отнимающий у солдата всякую свободу движения и исключающий всякую возможность фехтования, быстрой и цельной стрельбы и вообще всякого проявления ловкости, столь необходимой солдату, особенно в бою... шинель, не закрывающая ни ушей, ни лица... мешающая ходить... а от недоброкачественности сукна... в продолжение похода делающаяся ажурною, не защищая ни от сырости, ни от холода». Вообще вся амуниция — «верх безобразия и как бы нарочито сделанное изобретение, чтобы стеснить и затруднить все движения человека. Грудь солдата сжата, его тянет назад сухарный запас, ранец, скатанная шинель, патроны; в безобразнейшей сумке, по икрам его бьет ненужный тесак, ему обломило затекшую руку держание «под приклад» ружья!» Солдат живет впроголодь, потому что из его «и без того скудной съестной дачи норовят украсть и каптенармус, и фельдфебель, и почти каждый из высших военных и гражданских чинов, через чьи руки предварительно проходит эта дача! Солдату полагается чуть не 5 фунтов соломы в месяц, да и той едва ли половина достигнет назначения, и вот он целые месяцы спит на голой земле, по горькому выражению солдат, на брюхе, покрывшись спиной.»

И вот, среди тех, кто грел руки на солдатской крови, и должен был  служить Афанасий. Он был воспитан на принципах строгой христианской морали с ее заповедями, среди которых была и «не укради». Его уже назначили чиновником по особым поручениям и поручили подготовить обоз для доставки провианта в действующую армию. С поручением он блестяще справился, за что получил благодарность от царя. Но работа ему все больше и больше не нравилась, хоть жалование он уже получал приличное, такое же как и в последние дни пребывания при Орловском губернаторе — 1000 руб. серебром, что позволило ему рассчитаться со всеми долгами. Коллеги набивали карманы на мошенничествах с поставками и требовали от него того же. Те, кто сегодня живет в Украине, прекрасно знают, что в таких случаях нужно или просто уйти, или тебя уйдут с позором. Вон недавно на Львовской «Галке», молодая рабочая отказалась воровать, так коллеги вначале ее избили, а затем начальство уволило ее «за воровство». Точно так же было и во времена Крымской войны. Чтобы не позорить свое имя казнокрадством. Афанасий обратился к друзьям с просьбой найти ему честную работу. Вновь помог Федор Рашевский. В 1853 году умер старый Григорий Тарновский. Его имение перешло к племяннику — Василию Тарновскому. Ещё Шевченко описывал самодурство Григория Тарновского, его отношение к крепостным. Главной обязанностью его управляющих была поставка симпатичных молодых девушек в помещичий бордель, знаменитый на всю Малороссию. Говорят, что великий Глинка надолго застрял в Качановке именно из-за малолетних крепостных девочек из этого борделя. Василий Васильевич тоже был падок до женщин. Но вот продажной и крепостной любви не признавал. Он сразу ликвидировал бордель, а женщинам дал вольную. К крепостным он относился, как к людям. Недаром же Александр II привлек его к составлению земельной реформы, покончившей с крепостным правом.

При таком положении дел Василию Васильевичу уже не подходили дядины управляющие. Но самому заниматься хозяйством ему, блестящему юристу не хотелось. Значит, нужно было искать новых управляющих. Он стал искать людей, которые были бы Людьми, проникались судьбой крепостных и при этом были специалистами в своем деле. В поисках таких людей Тарновский обратился к приятелю — управляющему Черниговской палатой госимущества Федору Рашевскому, близкому другу Марковича. Именно Рашевский и порекомендовал Тарновскому взять Марковича главным управляющим. Во-первых, Маркович любил крестьян и был любим ими. Во вторых, он был безукоризненно честен. А в третьих, прекрасно разбирался в бухгалтерии. В конце октября Тарновский предложил Марковичу должность управляющего. Тот категорически отказался, мотивируя это тем, что при военном положении бросить порученное ему дело — формирование конного обоза для действующей армии, это дезертирство. Договорились вернуться к этому вопросу, когда Маркович выполнит царское поручение. В январе Тарновский прислал сына, уточнить, когда же Маркович планирует выполнить царское поручение, после чего может подать в отставку. Афанасий Васильевич в это время был в командировке в Черкассах. Сына приняла Мария. Они быстро нашли общий язык, и Мария пообещала сделать все, чтобы уже этим летом муж переехал в Качановку. Уже к концу марта Афанасий Васильевич сформировал в Киевской губернии повозочную полубригаду и конную роту с передвижным магазином для действующей армии, за что ему было объявлено «высочайшее благоволение». Чтобы рассчитаться с многочисленными долгами, которые наделала Марийка, не привыкшая считать деньги, Афанасию пришлось еще целое лето пробыть на этой службе. Но вот уже в конце августа Афанасий Васильевич упросил Чалого взять к себе Марииного брата Митю, а сами с Марией поехали к Тарновским. Инвентаризацию Афанасий провел за считанные дни. Занялся статистическими исследованиями для разработки, говоря современным языком, бизнес-плана. Вечерами он пропадал с крестьянами, записывая их песни и предания. Иногда к нему присоединялась Мария, но большею частью скучала дома. Но вскоре эти скучные ее вечера превратились в веселые вечеринки то со старшим, то с младшим (Тарновский сын был младше ее на 4 года, ему тогда было всего 17 лет) хозяином. Я, конечно, благоговею перед украинским Третьяковым Василием Васильевичем Тарновским. Но о Тарновских говорили, что любят они только три вещи — свою Качановку, картины и женщин. Наибольшим любителем женщин был младший Тарновский. Вот этого 17-летнего парнишку и застал Афанасий в постели своей жены. Большого скандала он не поднимал, но приказал собрать вещи. Обескураженный Тарновский-старший, узнав от Марии о причинах отъезда, пытался вначале отговорить Афанасия, а затем предложил ему около 10000 рублей отступного. Маркович от этих денег отказался, так что вернулись они в Киев без копейки. Чтобы остановиться на первые дни в гостинице, Афанасий вынужден был заложить часы. С большим трудом они сняли на Куреневке халупу. Иван Федорович Рашевский, которого отец в это время привозил в Киев и вместе с ним навещал Марковичей, пишет, что в этой халупе пол был земляной, а вместо двери висело старое одеяло. И в этой убогой обстановке Марковичи прожили с сентября 1854 по август 1855. Афанасий Васильевич подрабатывал репетитором. Мария для экономии сама ходила на базар за продовольствием и записывала все сплетни, что там слышала. Она ведь с детства мечтала стать писательницей. Но увы, Бог таланта не дал. Только начинала писать рассказы, повести, романы, но дальше первой страницы они не продвигались. Но вот эти этнографические записи помогали ей поддерживать хоть видимость отношений с мужем. А Афанасий Васильевич описал ту свою жизнь репетитором в рассказе «Похождения домашнего учителя»...

Они молчали о том, что случилось в Качановке. На расспросы отвечали, что Афанасий Васильевич не захотел получать незаработанные деньги. Да и Тарновский-младший писал: «Афанасий Васильевич занимался в Качановке преимущественно сбором народных песен и поговорок, а не статистикою, проводя целые дни с помольцами возле мельницы». (Интересно, а как, не просиживая днями у мельницы, мог бы Маркович определить выхода и продуктивность той мельницы?)

Конечно, Рашевский при очередном посещении Качановки рассказал Василию Васильевичу старшему о бедственном положении Марковичей. После этого разговора Тарновский старший срочно выехал в Киев к сестре, которая была замужем за Михаилом Юзефовичем. Днем, когда Маркович был на занятиях у какого-то чиновника, Василий Васильевич заехал в их убогую халупу. То, как живет Мария с малолетним ребенком, привело его в ужас. Вернувшись к Юзефовичу, он потребовал, чтобы тот немедленно навестил старого знакомого и сделал что-угодно, но чтобы Мария из этой беды выбралась. На другой же день Юзефович поехал на Куреневку, дождался Марковича и заставил таки Афанасия Васильевича подписать прошение к губернатору кн.Васильчикову, исполнявшему обязанности куратора Киевского учебного округа, о назначении учителем словесности или истории в гимназию округа. Добыв у Афанасия Васильевича подпись, Михаил Юзефович с утра пробился к губернатору и убедил его дать Марковичу место младшего учителя Немировской гимназии.

Весною этого года, по требованию общественности и патрона гимназии графа Потоцкого был уволен директор гимназии Зимовский и большинство учителей, мордовавших гимназистов до такой степени, что в гимназию просто перестали поступать. На место директора Юзефович предложил своего старого знакомого по Археологическому обществу, старшего преподавателя Черниговской гимназии, недавнего цензора «Черниговских губернских ведомостей» Михаила Тулова. Тулов покинул Чернигов из-за конфликта с губернатором, после пропуска им в губернской газете публикации «малорусских пословиц и поговорок», собранных Марковичем. Тулов дал согласие, оговорив, что сам будет набирать учителей. Вот и предложил ему Юзефович кандидатуру общего их приятеля Афанасия Марковича. Ясно, что Тулов принял его с распростертыми объятиями. Увы, должности учителей словесности и истории были заняты. Пришлось удовлетвориться должностью младшего учителя географии. Но на большее Афанасий Васильевич и не имел права претендовать. У него не только не было педагогического стажа, но и послужной список был довольно испорчен — ссылка в Воронеж, ссора с главным редактором, увольнение со службы в палате Госимущества в разгар военной кампании, бегство от Тарновских и последующий год уклонения от государственной службы. Так что Афанасий Васильевич рад был такому обороту дел. Он не тратил много времени на сборы. Ведь и собирать было нечего. 24 августа он получил назначение, 26 получил подъемные и дал расписку отработать за них в гимназии не менее двух лет (мы отрабатывали не менее 3 лет), а 28-го они уже выехали в Немиров, забрав от Чалого и Митю Вилинского. Начался лучший период в жизни Марковича...

Важно ведь не только, кем работаешь, но и с кем работаешь. Афанасий Васильевич был прирожденным педагогом. Теперь ему представилась возможность заняться любимой работой и любимым делом — ведь еще во времена Кирилло-Мефодиевского братства он мечтал заняться составлением учебника географии Украины. Сейчас ему поручили предмет «География». Лучше всего работается в окружении друзей-единомышленников. Именно такое окружение было у Марковича в Немирове. Математику преподавал его старый Черниговский приятель Илья Дорошенко. Историк Автоном Теодорович видел в Афанасии одного из той великой тройки — Костомарова-Кулиша-Марковича, которая воскресила для Украины времена Казатчины. Учитель словесности Петр Барщевский смотрел на Афанасия, как на божество, ведь никто не знал столько, сколько Афанасий, народных пословиц и поговорок, сказок, былин, легенд и песен...

Приехав в Немиров, Марковичи сняли квартиру в большом доме врача гимназии В.Ф.Оппермана. Там же сняли комнаты и друзья-черниговцы. Кроме Марковича женатым был только историк Тодоровский. Зато жена его была искусным поваром. Илья Дорошенко вспоминает: «Все объединились в товарищескую корпорацию и, будучи холостяками, организовали общий стол и общее помещение, называемые аборигенами «Учительской колонией».

Главным распорядителем корпорации избрали Тодоровича, который, взимая с каждого всего по 8 рублей в месяц, обеспечивал общество вкуснейшими обедами с обязательными пирожными на десерт. Достаточно Афанасию Васильевичу было дважды попробовать эту роскошь, как он запросился в корпорацию. Друзья с удовольствием приняли его вместе с семьей— Марией и Митей с Богданчиком. Мария, в компенсацию дополнительных расходов, отдала в распоряжение корпорации свою крепостную служанку Марусю, единственную личную собственность.

Так уж получилось, что Маркович оказался самым старшим в команде Тулова, хоть по рангу и был самым младшим — все они были старшими преподавателями и преподавателями, а он только младшим. И ставка у него, соответственно, была самая низкая — всего 300 руб. Но судьба улыбнулась Афанасию Васильевичу. Из изгоя он стал самым любимым и авторитетным учителем гимназии. А дело было в следующем. Немиров был маленьким польским городишком графа Потоцкого с населением всего пять с половиной тысяч человек. В гимназии на 388 поляков было всего 76 украинцев, 10 немцев и 1 еврей. И при таком абсолютном большинстве поляков гимназия была русской и не только преподавание, но и общение между гимназистами должно было вестись исключительно на русском языке. В «Описании Немирова» Т.М.Пристюк констатирует: «Чиновники гимназии, как представители российского начала, пребывали в постоянной моральной борьбе с родителями учеников — поляками. Из-за этого жизнь учителей гимназии была здесь незавидной: они не пользовались тем уважением и тем доверием, на которые должны были рассчитывать по своему положению».http://i001.radikal.ru/0712/aa/243185eca254.jpg

Поляки традиционно не любили русских «оккупантов». Разрушить эту стену ненависти довелось Афанасию Васильевичу. Инспектор гимназии Александр Дельсаль еженедельно устраивал у себя платные любительские концерты, выручка от которых шла в фонд возрождения Речи Посполитой. Стали ходить на эти концерты и Марковичи. Но Афанасий Васильевич недолго оставался простым слушателем. Скоро он и сам стал выступать с самодеятельными артистами. Он имел прекрасные голос и слух, очень хорошо чувствовал музыку. Никто не мог сравниться с ним в знании народных песен, не только русских и малороссийских, но и польских, собранных им за времена «хождения в народ» членов Кирилло-Мефодиевского братства. Он знал почти все песни на слова Мицкевича, знал мазурку 3 Домбровского— запрещенный гимн Польши. Когда он выходил на сцену с гитарой в руках и мягким баритоном начинал петь песни Мицкевича, завершая выступление мазуркой Домбровского, весь зал вставал со слезами на глазах. За короткое время Маркович стал любимцем не только гимназистов, но и их родителей, переставших видеть в нем «русского оккупанта». Друзья-черниговцы даже стали ревновать его к кружку Дельсаля, побаивались, что он вообще отойдет от корпорации. Чтобы удержать его, решили устраивать подобные вечера и у себя. Вначале без приглашенных гостей, ведь нельзя считать гостями четверых польских гимназистов, снимающих жилье в этом же доме Оппермана. На этих вечерах пели украинские народные песни, читали украинские стихи запрещенного Шевченко и незапрещенного Виктора Забилы, читали вслух украинские повести и рассказы из новых выпусков журналов и газет. Но слишком мало тогда издавалось на украинском языке, поэтому просто требовали, чтобы каждый из присутствующих рассказывал на нем что-либо интересное. Афанасий вначале передавал интересные случаи из своей жизни, а затем, незаметно даже для самого себя, перешел к пересказам историй, собранных им при «хождениях в народ». Как ювелир обрабатывает самородный алмаз, превращая его в прекрасный бриллиант, так и он обрабатывал-перерабатывал эти незамысловатые истории. Возьмем, например, повесть «Выкуп». В народном варианте отец согласен выдать дочь только за свободного, а она на свое горе влюбилась в крепостного. Юноша едет в Киев, заработать 300 рублей, за которые пан согласен дать ему вольную. Но пока заработал те деньги на выкуп, прошли десятилетия. Давно умер старый отец его девушки, да и она уже была старой, сморщенной старухой . Пришел к ней старый, дряхлый дед. Старый, но вольный! Они обвенчались, и такой была сила их любви, что вернулась к ним молодость. Родили они много детей. Свободных детей...

Увы, Афанасий испортил эту прекрасную повесть. Не омолодила у него Любовь жениха и невесту. Жених ухитрился заработать 300 рублей за какой-то год (стандартный заработок крепостного парубка был 10 руб./год), выкупился на волю и обвенчался с суженой. Сюжет прозаично упростился. Остался только сочный язык и спокойная отстраненность, характерная для рассказа-источника. Именно этот язык, эта сочувственная отстраненность и пленили слушателей. А затем был рассказ о парне, который должен был выкрасть собственную невесту, чтобы эконом ее не обесчестил. Парень прячет ее у батюшки, который их и венчает. Слабенькая идеалистическая зарисовка, уступающая нашим черниговским первоисточникам, опубликованным впоследствии моим прадедом гимназистом Колею Вербицким-Антиохом. Но увы, те рассказы Вербицкого-Антиоха, несмотря на трагичный и захватывающе динамичный сюжет, не трогали сердца читателя. Слишком уж искусственным и книжным был их язык...

Афанасий все время менял что-то в рассказах. Не будешь же каждый вечер повторять одно и то же. Именно эти чтения и шлифовали рассказы, превращали их из алмаза в бриллиант...

К сожалению, был у Афанасия один порок. Не умел он держать бумаги в порядке. Валялись его записи в самых невероятных местах, от коробок со шляпами жены до... духовки. Вот и держал он их в голове. И рассказывал не с листа, а как бы вел беседу-рассказ. Даже сегодня, если Вы станете читать те «Украинские оповидання», вы их будете воспринимать не глазами. У вас в ушах как бы звучит тихий, неспешный голос старого мудрого рассказчика. Никто ни в те времена, ни после не умел достигнуть такого эффекта. Разве что, читая роман Квитки-Основьяненко о Конотопской ведьме, вдруг обнаруживаешь, что куда-то исчезли буквы, слова, строчки, страницы текста, а ты слышишь чей-то голос, который затягивает тебя туда, в омут ведьмацких игрищ. Недаром же говорят, что Квитка был колдуном-чародеем!..

Эти вечера с чтением Афанасием его рассказов стали чрезвычайно популярными среди немировчан. Они стали требовать от Афанасия эти рассказы в письменном виде. Но требовать от Афанасия что-то упорядоченно записывать было нереально. Хитрован Дорошенко подкатился к Марии и уговорил ее таки стенографировать рассказы мужа а потом давать списки избранным. Вскоре набралось несколько мелко исписанных тетрадей, за которыми выстроилась годичная очередь. Друзья-черниговцы решили, что настало время напечатать эти рассказы. Они вспомнили о старинном друге Афанасия Пантелеймоне Кулише, который в Петербурге на деньги Галагана и Тарновского основал украинскую типографию. Ребята считали, что Кулиш http://i013.radikal.ru/0711/8f/a532fb3353ba.jpg был и оставался лучшим другом Афанасия. Вот и вынудили они Афанасия выслать те тетрадки Кулишу. Да, Пантелеймон когда-то был одним из лучших друзей Марковича, что даже зафиксировано в материалах III отделения. Увы, одной из характерных наших черт является зависть. Кулиш был абсолютным изгоем в Туле. Его не любило начальство, не принимало Тульское общество. Единственным другом был жандарм Гусев. Пантелеймон прекрасно знал о той популярности, которой пользовался в Орле Афанасий, о том, что сам царь обратил на него свое заботливое внимание. Ему, великому труженику и самоучке, достаются одни только невзгоды, а к его бывшему обожателю-последователю все само собой плывет...

Получив от Афанасия пакет, Пантелеймон, даже не раскрыв его, бросил в угол. Долго провалялся тот пакет среди непрочитанных бумаг Пантелеймона. Но вот как-то в момент дурного настроения Пантелеймон вытащил пакет, чтобы потешиться графоманством старого приятеля. С самого начала он был приятно поражен. Тетради были исписаны не рвущимся, плохо читаемым почерком Афанасия, а искусной вязью, за которой чувствовалась женская рука. Собственно, Афанасий и в письме указывал, что рассказы переписала жена Марийка. Углубился Кулиш в рассказы. Был очарован их языком с прекрасною музыкальною звукописью. На одном дыхании Кулиш прочел-проглотил обе тетради и написал Афанасию письмо с требованием немедленно выслать новые рассказы. Клялся, что немедленно все опубликует. Афанасий растерялся. Он совсем не собирался выносить свои, не обработанные до конца рассказы, на суд общественности. Он только хотел узнать о них мнение своего бывшего наставника и начать публиковаться только тогда, когда достигнет уровня Квитки-Основьяненко или Гоголя (Шевченко тогда был известен исключительно как поэт и художник). А Кулиш все настойчивее требовал новых рассказов. Друзья-черниговцы тоже не отступали. Афанасий сдался. Он повытаскивал свои заметки на листках бумаги, на салфетках, в недописанных тетрадях. Заглядывая в них для памяти, он строил-рассказывал одну повесть за другою. Раскрасневшаяся от восторга, Марийка едва успевала записывать под его размеренную диктовку. Весною и летом 1857 Кулиш получил «Одарку», «Максим Гримач», «Сон», «Чары», «Сестра», «Данило Гурч», «Казачка» и «Горпына». Необычные, поражающие новизной повести. Правда, женские образы в них были какие-то одномерные, упрощенные. Было видно, что автор абсолютно не разбирается в женском характере. Что пожелаешь, об Афанасии не скажешь, что он был знатоком женской души...

Кулиш, на правах старшего друга и наставника Афанасия, не счел нужным известить его о правках и познакомил Афанасия уже с набором. Правда, перед изданием книги он вызвал к себе Афанасия для согласования вопросов сотрудничества. Афанасию было не до поездок — заела производственная текучка. Марийка ехала в Орел к родным, вот и поручил ей Афанасий заехать к Кулишу на хутор и утрясти все вопросы сотрудничества. Мария и Кулиш сразу понравились друг другу.

Да, у Кулиша была красавица-жена Сашенька Белозерская. Но она, хоть и была столбовой дворянкой, http://i017.radikal.ru/0712/d6/db8cc2b66acd.jpg но рядом с роскошной Марией казалась неотесанной крестьянкой-простушкой. К тому же в его отношениях с женой наступил тяжелый период, граничащий с разрывом. Когда-то при аресте Кулиша беременная Саша потеряла ребенка и теперь не могла иметь детей. А Пантелеймон так мечтал о сыне. А тут еще попытки зажить хуторскою жизнью показали, что и как хозяйка-помещица, она не на высоте и не может справиться с крепостными. Стал Пантелеймон заглядываться на молоденьких дворянок. Первою была Маня де Бальмен, очаровавшая Пантелеймона непосредственностью. Лунные вечера с нею в знаменитом Линовицком парке совсем уже настроили его на романтический лад. В каждом письме к жене он описывал это прелестное создание. Каково было Сашеньке. Она чувствовала себя лишней. У нее начались нервные срывы, и Кулиш только теперь и думал, как бы сбежать от нее. Чем-чем, а наукой обольщения Мария владела прекрасно. Да и фигура у нее была воистину украинская. Очаровала она Кулиша. А на прощанье успела шепнуть, что не против провести с ним время тет-а-тет, где-нибудь, когда будет возвращаться из Орла...

Два месяца пролетели для Кулиша, как в угаре. Он до поздней ночи правил повести из заветных тетрадок, с нетерпением ожидая весточки от Марии. Мария же не спешила. Она гостила то у братового Василия в Глухове, то у маменьки в Ельце, и лишь в октябре известила Кулиша, что возвращается на Украину, и указала маршрут. Кулиш срочно выезжает на Москву через Орел. На одной из почтовых станций они встречаются и проводят вместе несколько бурных ночей. Именно эти ночи любви и украли у Афанасия Марковича его родовой псевдоним «Марко Вовчок». Именно этим псевдонимом были подписаны «народные оповидання». Но Кулиш «по секрету всему свету» твердил, что «Марко Вовчок — это женщина,

Афанасий же молчал. Ему было достаточно, что его повести опубликованы. А кого будут считать Марком Вовчком, его не трогало. Ведь под собственным именем он не имел права публиковаться по решению царя по делу о Кирилло-Мефодиевском братстве.

Не молчали друзья — Михаил Чалый, Илья Дорошенко, Коля Лесков. Но читатели не слышали их голосов. Ведь то, что автором считают россиянку, которая не только ранее украинского языка не знала, но литературой никогда не занималась, было так романтически и ново!

Вернулась в Немиров Мария уже не распутной женой популярного преподавателя географии, а знаменитой писательницей. Правда, весь Немиров знал, кто действительно писал, а кто лишь записывал. Марийка и не скрывала, что автором является ее Афанасий, а не она. Но Афанасию запрещено публиковаться, поэтому если немировчане раскроют псевдоним, рассказы больше печататься не будут! К тому же она уже сама активно включилась в творческий процесс. Выбирала из  чемодана Афанасия материал, который ей нравился и уже вместе они его обрабатывали — он диктовал первый, второй, третий вариант, пока ей не понравится. Потом уже выносили написанное на суд вечеринки, опять вносили изменения по замечаниям и пожеланиям коллег, после чего Мария переписывала произведение начисто и слала Кулишу в печать. Действительно, постепенно и она увлекалась творческим процессом. Он все больше и больше захватывал ее. Ведь в провинциальном Немирове ей абсолютно ничего было делать. Муж был постоянно занят подготовкой к урокам, проверкой тетрадей с домашними заданиями, постановкой оперы «Наталка Полтавка», для которой написал либретто. А чем было заняться ей? Ведь стряпать, как жена Теодоровича, она не умела, у нее даже чай подгорал. Вот от скуки и обольщала его друзей, учителей и старшеклассников. О ней сплетничал весь Немиров. Даже до мамочки в Елец дошли те сплетни. Когда Петр Барщевский перебрался в Киев и Афанасий Васильевич занял его место старшего преподавателя русского языка, с Орловщины прикатила к Мароквичам  Параска Вилинская http://i006.radikal.ru/0712/16/0f1c373c5df5.jpg с 16 летней дочерью Верой, чтобы «помогать» Марии по хозяйству.

Но как? Делать она ничего не умела и не хотела. Единственным ее намерением было выдать младшую дочь замуж. Из-за этого стала непременной участницей всех вечеринок, присматриваясь коллегам-учителям Афанасия, пока не нашла подходящего, которого и умудрилась таки женить на Вере. Слава богу, вскоре, когда Дорошенко переедет в Чернигов, она поедет с ним, еще и Маринкиного брата Дмитрия заберет с собой...

В конце 1857 Кулиш таки напечатал первую книжку Марко Вовчок «Народные рассказы» Весь тираж разошелся за считанные дни. В феврале книжку прочитал Шевченко и прислал трогательное письмо. О первом знакомстве с произведениями Марка Вовчка Тарас Шевченко говорил их общему другу Федору Лебеде: «Сыжу я, бачыте, в Нижньому та выглядаю того розришения (выехать в Санкт-Петербург.авт.), як стара баба лита. Коли це прысылає Пантелеймон оти оповидання и так уже йих захваляє та просыть, щоб я йих прочитав и сказав свое слово. Я, звычайно, почынаю спершу з передмови. И двох страничок не перечытав, згорнув та й за лаву. Тьфу, кажу: хиба не выдно Кулишевойи роботы. Лежалы воны там килька недиль. Колы знов пыше до мене Кулиш, нагадує та просыть, щоб скорише прочытав або хоч так завернув. Тоди я розкрыв посередыни и чытаю. Е, кажу соби, це вже не Кулишева мова! Перечытавшы до остатку, благословыв обома рукамы» …

Растроганный Афанасий Васильевич пишет издателю Кулиша Каменецкому: «...Тараса благодарю за милую его память, навеки благодарю... Когда нам придется что еще переслать вам в печать, показывайте это п.Тарасу, пусть он проверит своими глазами, исправит своей рукой...»

Летом в «С-Петербургских ведомостях» напечатали рассказ «Выкуп» в переводе Стороженко. Ещё через месяц в «Русском вестнике» напечатали в авторском переводе «Сон» и «Свекровь». Это уже был общероссийский успех. В ознаменование его в начале сентября Тарас  Шевченко организовал складчину в Петербургской Громаде и на собранные  средства купил золотой браслет, которой и послал Марии Марковичке. Афанасий пишет в ответ: «влюбились вы в простое и искреннее писание жены моей, и уже такую ей ласку показываете, что не нужно и отца родного. Да кто его и знает — который лучше, интереснее дар: или золотой браслет — общественная за поводом вашим дармовщина, большая честь, нет более большой! — или ваш собственный «Сон», что и обществу не нужно лучшего, — когда бы бог дал, исполнился!»…

 Разве же можно сравнить эти строки, преисполненные музыкой «народных рассказов» с теми нудными и официальными строками писем, которые он писал и еще будет писать Марии.

 Осенью 1858, Юзефович  перевёл Тулова старшим  инспектором Киевских гимназий. Собранные им в Немирове учителя  стали разъезжаться. Новый директор Пристюк был похожим на того директора Зимовского, которого выгнали за самодурство, по требованию самого князя Потоцкого. Он взялся железной рукой наводить дисциплину, завел сексотов среди учителей и гимназистов. Скоро знал все о Марииных приключениях с учителями и гимназистами, и об украинских вечерницах Афанасия. Он приказал Марковичу прекратить самодеятельность, а всё внимание уделять подготовке уроков. Афанасию стало неуютно в Немирове. Друзь разъехались, тёща действовала на нервы…

 Он обратился к Кулишу с просьбой найти ему работу в столице. Кулиш просит графа Толстого устроить Афанасия инспектором  типографии Синода, так как «он женат на лице, что пишет морально-религиозные повести под именем Марка Вовчка». Нужно сказать, что это Афанасий Васильевич был глубоко религиозным, Мария же была атеисткой-нигилисткой. Причём она афишировала это и Толстой вряд ли бы принял такой аргумент. Однако,через несколько недель Афанасий получил письмо от Кулиша о том , что работа в типографии ждет его, а если она не понравится, то работу в Петербурге всегда можно найти, да и гонорары Марка Вовчка наивысшие в России и на них можно прожить...

Где-то 15 декабря 1858 Афанасий взял месячный отпуск «в связи с болезнью» и поехал с семьей в столицу. По пути заехал на неделю к брату Василию, потом завезли Параску в Орел и поехали в Москву. Познакомились там с Аксаковыми и Катковым, передали для печати в «Русском вестнике» несколько рассказов. Да вот только обещанное место в типографии его не ждало - было  занято. Ведь Кулиш только пообещал его добиться, а все его действия были ограничены простым разговором с Толстым, который сказал, что не против видеть инспектором Марковича. И только… Пришлось, взяв гонорар из издательств за опубликованные и неопубликованные рассказы, 22 января прибыть в Петербург. Кулиш устроил торжественную встречу с Петербургской «Громадой». Вот только Шевченко не было, он сидел дома с простудой. 23 января Мария пошла к нему сама без мужа. Что там было, то уже их дело. Василий Белозерский пишет: «23 января 1859 г.Шевченко познакомился с М.А.М(аркови)ч. Шевченко от автора «Народных рассказов» был в неописуемом восторге».

С этого времени жизнь Марко Вовчок полетела в безумном темпе. Мария с утра до поздней ночи ходила по званым завтракам, обедам и ужинам. Везде ей предлагали почитать что-то из «Народных рассказов», и она не ломаясь читала и читала. Это был лучший пиар произведениям.

Афанасию Васильевичу на тех вечеринках места не было. Он ходил по издательствам, пробивая новые рассказы, правя принятые к печати. Сказать по правде, это было оптимальное распределение обязанностей. Кто, как не автор, должен править произведение? И кто лучше Марии мог их пропагандировать?. Ее земляк Тургенев в «Воспоминаниях о Шевченко» пишет о Маркович, что она «...служила украшением и средоточием небольшой группы малороссов, съютившейся тогда в Петербурге и восторгавшейся ее произведениями: они приветствовали в них — так же, как и в стихотворениях Шевченко — литературное возрождение своего края... Тарас Григорьевич... прежде чем кого-либо из нас, приветствовал г-жу Маркович: он уже встречался с ею, был искренне к ней привязан и высоко ценил ее талант... При всем самолюбии, в нем была неподдельная скромность. Однажды на мой вопрос: какого автора мне следует читать, чтобы поскорее выучиться малороссийскому языку? — он с живостью отвечал: «Марко Вовчка! Он один владеет нашей речью!»

Кстати, Тургенев http://i011.radikal.ru/0711/37/ab411b0ca2a7.jpg и без Тараса был увлечен Марией. Она была его партнершей в танцах на всех балах. Он убеждал Марию, что она может стать писателем с мировым именем. Вот только в Богом забытой России этого не сделаешь. Нужно побывать за границей. И мир посмотреть, и себя показать. Он весной поедет к своим дочерям, которые живут в имении Виардо под Парижем. (Странные когда-то были отношения. Муж Полины Виардо http://i007.radikal.ru/0712/20/3758f6358f4d.jpg, известный музыкант и композитор Виардо, http://i022.radikal.ru/0712/3b/c30a422faff1.jpg не только воспитывал дочерей любовника жены, но и принимал его в своем имении). Может захватить в Дрезден и Марковичей. Там они смогут остановиться у его друзей Рейхель, а дальше уже странствовать по Европе... Марковичам понравилась его предложение. К тому же в гнилом Петербурге Мария часто болела. Афанасий Васильевич послал в Немиров заявление об увольнении. Директор гимназии Пристюк в ответ написал, что не увольняет по письмам. Маркович должен прибыть лично и на месте решить все дела. Афанасий хорошо знал, чем может обернуться самовольное освобождение, поэтому поехал в Немиров. Почти месяц улаживал и передавал все дела. Потом еще почти месяц гостевал у Черниговских родственников и друзей. Приехал в Петербург лишь 2 мая. В нанятой ими квартире застал лишь голые стены — Мария вместе с сыном, в сопровождении Тургенева, вечером 29 апреля Берлинским почтовым дилижансом выехала за границу...

Афанасий не ринулся догонять жену. Слишком много незаконченных дел она оставила в Петербурге. Нужно было улаживать дела с издательством, править сданные в печать рассказы, а главное, выбивать гонорары для того, чтобы Мария там в зарубежье не чувствовала себя Золушкой.

Вместо него вдогонку за Марией ринулся Пантелеймон Кулиш. http://i034.radikal.ru/0712/ac/e146098d41e0.jpg Правда, вряд ли это можно назвать «вдогонку». Кулиш в это время находился в Германии. Он, чуть ли не больше всех, считал, что Марии нужен и отдых, и творческой рост на Западе. Да и сам он хотел увидеть мир, показать себя. Ему, с его западным мышлением, тесно было в хуторской России. Так вот, захватив несколько бочонков целебных настоек дружбана Забилы, он поехал странствовать Европой. Но вот одна беда. Виктор Забила всю жизнь любил единственную женщину— Любу Белозерскую, сестру Пантелеймоновой жены. Когда та пожаловалась ему на неверность мужа, Виктор пообещал ей отвадить Пантелеймона от женщин. Он приготовил ему такую настойку, которая полностью лишала мужской силы, еще и выдал ее за знаменитую «кохановку». Кулиш, только приехав в Кенигсберг, шлет Марии телеграмму с указаниями, как и куда ей ехать. Прошла неделя — никакого ответа. Он шлет депешу уже своему издателю Каменецкому: «С Кенигсберга послал на Ваше имя телеграфную депешу — нет ответа! Допустим, М.О. была больная или досадно поражена, или как бы то ни было у нее на душе, но Вы должны были немедленно передать ее слова... Вы считаете, что все то шутки, что делается в моем сердце...»

Получив от Кременецкого известие о том, что Мария выехала вместе с красавцем Тургеневым в Берлин, он ужасно вспылил и сам приехал в Берлин. Несмотря на скупость, снял роскошный  номер в лучшей гостинице и стал дожидаться Марию. Приехала она 7 мая. Он таки уломал ее оставить Богданчика Тургеневу, а ночь провести с ним. Бедный Пантелеймон! Он выдул почти полулитру Забилиной «лже-кохановки», чтоб быть на высоте. Забила никогда не ронял слов на ветер. Обещал Саше, что отвадит мужчину от женщин. И — отвадил. Зря провела Мария ночь в номере Кулиша. Ничего у него не вышло. Разгневанная Мария утром вместе с Тургеневым поехала в Дрезден, где остановилась у друзей Тургенева Райхель, а затем Тургенев отправился к своей любовнице Полине Виардо. Кулиш примчал и в Дрезден. Опять они провели ночь вместе, и опять у него ничего не вышло. Мария невероятно обиделась и разорвала с ним все отношения. Кулиш от непонятной мужской слабости едва не сошел с ума и вернулся в Петербург.

Афанасий в это время уже добился в Министерстве народного образования 8-месячного заграничного отпуска и, уладив все дела с издательствами, выехал в Дрезден, куда и прибыл в конце мая. Следовательно, почти месяц Мария была одна в Дрездене. Она пишет Шевченко «Жить в Дрездене хорошо, тихо. Работа идет очень быстро. Более здесь сделаешь за месяц, как где-нибудь в два года... Работой я не хвастаюсь и не спешусь, а «Ледащицу» потому послала, что была уже написана, так пусть не лежит...»

Нужно сказать, что несмотря на всё это хвастовство, за весь май, пока не приехал Афанасий, Мария не написала ни строчки, и никто из российского общества к ней так и не заглянул. С приездом Афанасия вернулся привычный режим. Он занимается рассказами и перепиской с редакциями, она же рекламирует произведения в местном обществе. Друг за другом к ним потянулись россияне. Первым пришел брат поэта Аполлона Майкова, Владимир — журналист, редактор журнала «Подснежник», потом были профессора Константин Кавелин и Александр Станкевич, тогда еще не знаменитый, писатель Иван Гончаров и уже знаменитый юрист Дмитрий Стасов. В «Пражских новостях» напечатан перевод рассказа Марко Вовчка «Одарка». Следовательно, пиар-кампания проходит успешно. Из Лондона пишет Герцен, что прочитал рассказы Марко Вовчок дочке и они той очень понравились. Просит приехать. Как раз в это время ее личный врач Рихтер рекомендует ехать на воды, а затем на морские купания. По его рекомендации они отправляются на лечение в Швальбах, по пути посещая Ротен, Бастей, Тарант... Между тем с Родины пишут, что Шевченко поехал на Украину, Кулиш наконец вернулся к жене и повез ее на вакации по Волге...

Полечившись, попутешествовав Швейцарской Саксонией (это только название большое, а так эта Швейцарская Саксония размером, как наши Турковский и Старо-Самборский районы), выехали  к Герцену и гостили у него с 12 по 15 августа. Вот что пишет гражданская жена Герцена, она же венчанная жена его друга Огарёва http://i003.radikal.ru/0712/1e/1683ba98ceae.jpg: «...госпожа Маркович не замешкалась появиться в Лондон с мужем и малым сыном. Господин Маркович казался нежным, даже сентиментальным, чувствительным малороссом; она же, напротив, была умна, решительна, строга, на вид холодна...

Она рассказывала Герцену, что вышла замуж в 16 лет не любя, а лишь желая независимости. Действительно, Тургенев прав, она была некрасива, но ее серые большие глаза были неплохи, в них светился ум и малорусский юмор, к тому же она была стройна и умела одеваться с вкусом. Марковичи пробыли лишь несколько дней в Лондоне и отправились на континент, где я их впоследствии встретила в Гейдельберге».

И сама Мария, и произведения Марко Вовчок понравились Герцену. И не только ему. Проспер Мериме http://i023.radikal.ru/0712/8c/dbdc9f1aa83c.jpg пишет Жанне Дакен, что «Малорусские рассказы» в переводе Тургенева — шедевр и превосходят роман Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».

Они путешествуют. Она читает и развлекается, Афанасий Васильевич обрабатывает рассказы и повести. Гонорары из России идут все реже, а ни он, ни Мария деньги считать не привыкли. Решили в октябре вернуться в Петербург. Но в середине октября в Дрездене они познакомились с двоюродной сестрой Герцена Татьяной Пассек и ее сыновьями, 23-х-летним Александром и 12-ти-летним Владимиром. Нужно сказать, что Татьяна Пассек уже давно была заочно знакома через Герцена с Марией. Она столько о ней рассказывала сыновьям, что те считали Марию чародейкой и давно уже боготворили ее. С первой же встречи Саша безумно влюбился в Марию. И здесь произошло чудо. Мария, которая привыкла влюблять в себя мужчин и крутить ими, как хочет, сама влюбилась по уши в парня, почти на десятилетие младше ее. Она уже и слышать не хочет об отъезде в Петербург. Для нее уже не существует никого, кроме ее любимого Сашуни! Тургенев, который хотел взять ее с собой в Петербург, уезжает один. 27 октября Саша приглашает ее в Гейдельберг, и уже 13 ноября О. П. Бородин пишет матери из Гейдельберга: «Россиян здесь много, между ними даже две литераторши — Марко Вовчок и еще какая-то пани, что будет пописывать статейки... Чаще всего... собираются у Татьяны Петровны Паcсек...»

Пассеки были и знатны, и богаты. Вот у них и собирался весь цвет российского зарубежья. Знаменитый физиолог Иван Сеченов пишет в своих воспоминаниях: «Т.П.Пассек нередко приглашала Дмитрия Ивановича Менделеева и меня к себе то на чай, то на российский пирог или российские щи, и в ее семье мы всегда встречали Марко Вовчок, уже писательницу, которую отрекомендовали как такую в глаза, а за глаза как бедную женщину, страдающую от сурового нрава мужа».

Хоть Афанасий Васильевич никогда не был суров к жене, она его выставляла таким, готовя разрыв и оправдывая связь с Сашей Пассеком. Вместе с Пассеками в Гейдельберге они прожили до марта 1860, когда Татьяна Павловна застала Марию в постели сына и приказала ей выметаться вон из города. Пришлось Марии переезжать с мужем сначала в Невшатель, а затем в Лозанну. Все бы ничего, но гонорары за рассказы все задерживались. В Гейдельберге они были фактически на иждивении Пассеков, а теперь нужно было срочно искать деньги. Афанасий Васильевич пишет из Лозанны И.С.Аксакову: «Или это обстоятельство безденежья, или горный воздух, то ли и второе, повлияло очень плохо на Машино здоровье. Прошу вас ещё больше, чем денег, напишите ей дружеское, доброе письмо: таким мероприятием Вы прогоните и болезнь ее, и скуку, навеянную 8-дневным общением со Станкевичами...» Разве же суровый муж так напишет о жене?

Гонорары все не присылают, приходится занимать деньги у знакомых. Чтобы сократить расходы, 29 апреля Афанасий Васильевич выезжает к Аксакову в Мюнхен, а через месяц Мария с сыном едут в Париж. Тургенев шлет ей на дорожные расходы 300 франков. Знаменитый французский писатель Проспер Мериме прочитал ее народные рассказы в оригинале и для души взялся за перевод «Казачки». Лишь 7 июня Мария вернулась в Гейдельберг, где уже ожидал ее муж. Но через 10 дней, оставив Богдана мужу, одна едет в Швальбах, а затем странствует по Швейцарии. Маршруты этих странствий удивительным образом совпадают с поездками Саши Пассека. Но его маман сурово контролирует расходы сына, так что в июле приходится проехаться по Рейну с Тургеневым, чтобы получить от него дежурное денежное вливание. Денег хватило до конца августа, после чего Мария опять едет в Париж, где можно чем-то разжиться в издательствах, да и Тургенев живет рядом с Парижем, в имении Виардо.

Афанасий Васильевич в это время живет с сыном затворником в пансионате Гофмана в Гейдельберге. Пишет и шлет повести в Россию, а оттуда гонорары все забывают выслать. Ему уже надоела такая жизнь, надоели сплетни о похождениях жены. Он рвется на Родину. Марии он теперь не нужен. Украинский Марко Вовчок закончился, а российским Афанасий быть не хочет. Саша Пассек, хоть и юрист по специальности, но тоже умеет сочинять и полностью может заменить Афанасия. К тому же она любит Сашу, а любовь и нудную прозу может превратить в прекрасную поэзию. Мария берет деньги у Тургенева и Макарова, рассчитывается с Гофманом за пансион и отправляет Афанасия Васильевича в Петербург. Его это полностью устраивает. В Петербурге он возвращается к привычной жизни. Снимает комнатку у старого друга Штакеншнейдера,  http://i005.radikal.ru/0712/53/edec50074888.jpg рядом с Академией Искусств, где живет Шевченко. В доме Штакеншнейдера живет Яков Полонский, http://i015.radikal.ru/0712/97/01ae981fa614.jpg живут его земляки — студенты Павел Чубинский, Иван Рашевский, его знакомец Николай Вербицкий-Антиох. Днями Маркович бегает по издательствам, пробивая в печать рассказы. Недаром же о Марии пишут их знакомые, что она напряженно работает и уже подготовила 5 малорусских рассказов. Так что пока Афанасий в Петербурге и от ее имени бегает по издательствам, она в Париже «напряженно работает». Как именно, пишет Герцен Тургеневу: «...мать (Пассек) в отчаянии, вроде бы все мы не виновные перед царем и не грешные перед богом. Он поехал за ней в Париж». Тургенев отвечает Герцену: «Ты знаешь, я нахожусь относительно М.М. на положении дяди или наставника и говорю с ней очень откровенно. Я вполне уверен, что между ней и П. нет ничегошеньки. И эта уверенность основывается именно на тех психологических данных, о которых ты вспоминаешь... У нее днями сын чуть не умер от крупа, и она очень испугалась». Но неужели бы женщина одному любовнику рассказывала о другом, младшем? Да и Сашу Паcсека в то время нельзя назвать единственной ее настоящей любовью. Она уже познакомилась с медиком Карлом Бенни и петербургским студентом Володей Чуйко, бывшими моложе Саши. Бенни выдвинул теорию, что для здоровья женщины лучше всего — молодой любовник и она с удовольствием претворяла эту теорию в жизнь. Благодаря усилиям Афанасия, гонорары ей шли регулярно. Но в чем, в чём, а в экономике она была не очень! Тургенев пишет Анненкову: «Мария Алекс. и до сих пор здесь живет, и мила, как и раньше, но сколько тратит эта женщина, сидя на сухом хлебе, в одном платье, без туфлей — это диковина. Это даже превосходит Бакунина! За полтора года профукала 30000 франков совсем неизвестно на что!» Сам Анненков очень метко характеризует Марию в своих «Литературных воспоминаниях»: «Это была удивительная натура, без нужных средств для поддержки своих привычек, но с прекрасным мастерством изобретать средства для добывания денег, что, в сочетании с почтенностью, которую предоставляют человеку труд, умение и горький опыт жизни, добавляло особенного колорита лицу пани Маркович и удерживало возле нее множество умных и талантливых почитателей достаточно длительное время»...

Афанасий Васильевич в это время доводит до блеска последние из украинских рассказов, что обрабатывал за границей. Редактор «Русского вестника» Катков отказывается их печатать по-украински. Зато все большую популярность стал завоевывать украинский журнал «Основа» под редакцией Василия Белозерского совместно с Кулишом. О нем впоследствии напишет друг-ментор Кулиша, украинофоб Михаил Юзефович: «Первый приступ политического украинофильства к формальной пропаганде начался в 1861 г., в журнале «Основа», основанному в Петербурге Белозерским совместно с Кулишом. Белозерский стал тогда чуть ли не самым главным двигателем интриги украинофильства, первым заданием которой было тогда введение в преподавание народных школ малорусского говора»...

Конечно, Афанасий стал одним из активнейших членов «Основы», бывал на всех вечеринках, которые устраивали в редакции, что даже отметил в своих воспоминаниях Логвин Пантелеев: «С января 1861 г. начал выходить в Петербурге новый журнал «Основа» за редакцией В.М.Белозерского при достаточно деятельном участии Костомарова и Кулиша... На вечерах бывало немало выдающихся знаменитых малороссов, напр., Афанасьев-Чужбинский, О.Стороженко, Трутовский (художник) и другие. Вспоминаю, заметив одного достаточно грузного мужчины, я спросил, кто это. «Муж Марка Вовчка» — услышал я ответ таким тоном, как будто больше сказать о нем ничего. А самого Марка Вовчка, в то время чрезвычайно популярного, я ни разу не встречал».

Но чаще Афанасий встречал Шевченко у себя дома. Тарас давно уже перестал на него дуться за то сверхлегкое наказание за участие в Кирилло-Мефодиевском братстве, когда Тарасу досталось десять лет унижения солдатством в диких степях Кос-Арала, а Афанасию — карьерный рост на землях предков в Орле. Жили они почти рядом, так что Тарас зачастил к нему по вечерам на «рюмку чая». Приходили земляки-студенты, пели песни, делились новостями. Иногда заходил прекрасный лирик Яков Полонский, и тогда каждый из них погружался в воспоминания о своей первой, потерянной любви. Но о Марии не вспоминал ни один, ни второй, хоть для одного она была законной женой, а для второго названной дочкой...

Свою последнюю в жизни рюмку Тарас, по-видимому, тоже выпил у Афанасия. Афанасий так и не сказал ни единого слова на его похоронах. Мучили слёзы. За него выступил земляк-студент Павлик Чубинский. Зато в конце апреля Маркович принимает активнейшее участие в организации концерта украинской музыки, весь сбор от которого пошел на приобретение земли для родственников Шевченко. Ведь Тарас, выкупив их из неволи незадолго перед Указом о земельной реформе, оставил их этим без земли. Вот Петербургское Общество и исправило эту несправедливость. Правда, Кулиш, который все еще был зол на Марию, а особенно на коварного Виктора Забилу, песни которого звучали на концерте, набросился на концерт с критикой в своей «Основе». Назвал тот концерт завыванием псевдонародных песен. Афанасий пошел к редактору Василию Белозерскому, и в этом же номере «Основы» был напечатан его ответ «Справедливо замечено... что концерт был далек от совершенства; но можно ли требовать совершенства от чего бы то не было, а тем более от концерта, что образовался наскоро, к тому же на Севере, где так мало знания и понимания нашей народной музыки. Нужно было испробовать возможное, и оно показалось обществу не чужим, не страшным, не бесплодным. Возможное сегодня подает надежды к лучшему в будущем. Кто слышит нашу песню не одним ухом, но и сердцем, тот должен понимать, что она для артистического своего исполнения требует свободы вдохновенья, что создало ее в народе, то есть такого глубокого проникновения словами и звуками песни, вроде бы они родились в минуту самого пения. Так иногда поет знакомый многим украинцам Ченстоховский, но его голос не для концертного зала... Так иногда пел Шевченко. И горлом и стихами... но легко ли на одну ноту стать Шевченко...»

А затем была перевозка праха Шевченко на Украину. Вместе с ближайшими друзьями покойного поехал и Афанасий. Доехал лишь к Борзны, где его сменил побратим Тараса Виктор Забила. Афанасий поехал в Чернигов, встретился там со старыми друзьями Федором Рашевским и Ильей Дорошенко. Федор Рашевский принудил его пойти с визитом к новому губернатору кн. Голицыну. Губернатор предложил ему занять должность представителя правительства при мировых съездах посредников Черниговской губернии. Съезды эти решали спорные вопросы между помещиками и крестьянами, а поскольку мировыми посредниками люди чаще всего избирали помещиков, то именно для того, чтобы уравновесить их влияние, и назначались представители от правительства. Они должны были отстаивать именно те идеи, за которые боролись Кирилло-мефодиевские братчики. Афанасий с радостью согласился . 20 июня он был зачислен постоянным членом посредников мировых съездов . Он пытался принудить помещиков сурово придерживаться «Общего положения о крестьянах, которые вышли из крепостничества».

Князь Голицин, который принимал участие в разработке этого документа и позволил Кулишу опубликовать его по-украински, был заинтересован в том, чтобы его представителями на мировых съездах были честные люди. Люди, которые не гнушаются простыми людьми, а любят их. Он  пригласил  друзей Шевченко — Марковича, Лазаревского, Борчука, Лузанова и других...

Голицин был абсолютно прав в том, что паны будут пытаться обмануть крестьян с передачей им земельных наделов и определением порядка отработки. (Между прочим, точь-в-точь так делают с делением на паи земель паны и местные власть предержащие и в настоящее время). Поэтому и должны были его представители защищать интересы крестьян. Суды заседали раз-два в неделю, поэтому Афанасий Васильевич поселился в живописном месте на Пяти углах в Чернигове.

К сожалению, Афанасий Васильевич, прямо скажем, не оправдал надежд князя. Он должен был бы мотаться по уездам, общаться с крестьянами, изучать обстановку и уже тогда на мировых судах, как компетентный представитель правительства, агрессивно противостоять местным панам. Но чтобы так делать, нужно было иметь деньги, а не те жалкие 175 рублей ассигнациями, которое он имел в суде. К тому же из того мизера он 100 рублей высылал Марии. Вот и не имел возможности ездить по своим уездам и выезжал только на суды. Ему ни разу не пришлось победить основного оппонента — предводителя дворянства Глуховского уезда В.Туманского, который способствовал тому, что крестьян принуждали выходить из крепостничества без пашни, без леса, лишь с лоскутами неродящей земли, которую милостиво выделял им пан.

Из-за этого между ним и Марковичем на судах возникали жаркие споры, которые едва не переходили в драки. Но мировой суд Глуховского уезда решал эти вопросы в интересах своего предводителя дворянства, а не приезжего зайды, который даже с собственной женой не мог справиться. Вот и отходили здесь крестьяне от господ почти без ничего. Из-за этого больше всего крестьянских бунтов в Черниговской губернии было именно в Глуховскому уезде…

 Афанасий Васильевич, вместо того, чтобы ехать в уезды, устраивает вместе с Ильей Дорошенко постановку «Наталки Полтавки», которая имела безумный успех и повторялась несколько раз. Потом долго еще город вспоминал те постановки и партию Наталки Полтавки, которую исполняла Мелания Ходот, «серебряный голос Украины», открытая Афанасием в глухом селе на Глуховщине. В городе, да и в губернии, вошло в моду ходить в национальной одежде. Афанасий вместе с Глебовыми, Вербицкими и братьями Белозерскими учредил кружок «Шановцев родной народности», которые устраивали вечеринки и народные гуляния с пением украинских народных песен. В этот кружок входили все члены Черниговской Громады из куреня Степана Носа, а также их близкие и знакомые. На этом фото нет ни Марковича, ни Глебова. Первый в это время был у Глухове, а второй болел и не захотел сфотографироваться в таком непрезентабельном виде. Зато мы видим братьев Белозерских, семейство Ходот, Николая и Марию Вербицких. На фото над отцом(№5) стоит Мелания Андреевна Ходот-Загорская, которую Николай Лисенко звал «последним украинским соловьем» и «серебряным голосом Украины». Обратите внимание на № 19 — это поручик Герасимовский, по доносу которого впоследствии будут уничтожены и Черниговский курень Громады, и сам кружок «Шановцев своей народности».http://i005.radikal.ru/0711/2c/842e646e5b85.jpg

Для Марии же в это время тоже началась черная полоса. Николай Добролюбов, который в последнее время замещал ей Афанасия, по литературным делам выехал в Петербург. http://i001.radikal.ru/0711/64/015e2e8bfd57.jpg Выехал в Россию Тургенев. Собирается в Петербург Татьяна Пассек с сыновьями. Не с кем стало создавать новые рассказы, ведь она не привыкла работать одна-одинешенька. Поэтому Мария пишет Афанасию Васильевичу, что думает ехать в Петербург, а оттуда к нему в Чернигов, заглянув по пути в Орёл. Афанасий назанимал у знакомых денег и срочно купил квартиру рядом с огромным яблоневым садом возле Красного моста и обставил ее к приезду жены с сыном. Через Глебова познакомился с подполковником Красовским, который преподавал в Киевском кадетском корпусе, куда Афанасий Васильевич намерился отдать на учебу Богдана.

Они так и не приехали. Афанасию стало известно, что вместо Петербурга Саша Пассек повез Марию в Париж. В отместку Афанасий стал ухаживать за Меланией Ходот. Она забеременела. Но Афанасий с Марией были обвенчаны, а в православной России церковные браки были на всю жизнь. Чтобы не ославили дочь, старый Ходот быстренько ее отдал за мелкого помещика Загорского, пьянчугу, к тому же горбуна. Афанасий отдал им квартиру, которая теперь ему была не нужна, ведь жена оставалась за границей с юным любовником...

У Саши Пассека нежданно прорезался талант писателя, и Мария творит уже вместе с ним. В конце марта 1862 Тургенев пишет из Парижа В. Карташевской: «Вы спрашиваете о г-же Маркович. Она еще до сих пор здесь, и, кажется, не бедствует. За труды ее платят очень хорошо...»

Маркович хочет создать в Чернигове украинскую газету «Десна». Но, к сожалению, с 25 апреля 1861 Министром внутренних дел руководил Петр Валуев. Он имел языковую глухоту и через абсолютную неспособность к изучению иностранных языков, едва-едва закончил гимназию. Из-за этой языковой глухоты он считал, что на территории Российской империи должны в совершенстве знать только русский язык, все же другие языки только мешают этому. Вот и придирался к мельчайшим пустякам. Нашел, что у Афанасия Васильевича не отменено запрещение публиковаться, и отказал ему в издании. Так и не вышла «Десна». Черниговское общество смогло через старшего преподавателя гимназии Леонида Глебова протолкнуть двуязычную газету «Черниговский листок»...

В 1862 году начали осуществлять акцизную реформу. Акцизным начальником в Черниговскую губернию был назначен старый друг Афанасия Федор Рашевский. Вот что пишет биограф Шевченко Александр Лазаревский: «Акцизным начальником губернии был назначен Федор Павлович Рашевский, который начал умело подбирать в новое учреждение чиновников. Пошел, соблазнённый высоким жалованьем, и Маркович, которому нужно было часто высылать деньги семье. Перейдя на службу в акциз, Маркович поселился в Новгород-Северском. Там, кроме всего остального, он занимался и музыкой песен. Песенную музыку Афанасий Васильевич блестяще показал любителям при постановке в Чернигове оперетт, выполненных любителями «Наталки Полтавки» в 1862 та «Чар» (по К.Толстому) в 1866. Знатоки говорили, что исполнение музыкальной части в этих опереттах представлялось верхом совершенства. Но нужно же было видеть Афанасия Васильевича на репетициях этих оперетт... Без устали дрался он, ссорился: голосил, пока та или другая партия не была наконец разучена. Особенно многих труда положил Афанасий Васильевич при постановке «Чары» никогда перед тем не играемой. В этой оперетте главную партию пела прекрасная певица Мелания Андреевна Загорская (Ходот), которую Афанасий Васильевич встретил в одном глухом хуторе. Дружеские отношения Мелании Андреевны скрасили последние дни Афанасия Васильевича, что так и не дождался своей семьи»...

Афанасий Васильевич написал обо всем Марии и сообщил, что снял теперь для нее уютную избушку в Новгород-Северском и нетерпеливо ожидает их с Богданом. В ответ Мария негодующе пишет «Я копеечки щербатой не возьму из тех акцизных денег, хоть бы мне было голодно и холодно». Но уже в конце сентября просит у него денег на поездку в Петербург, которые и получает в начале октября.

Поездка в Петербург ей действительно была очень нужна. В России вступили в действие новые цензурные правила, согласно с которыми были закрыты журналы «Современник» и «Русское слово», на чьи гонорары обитала Мария в Париже (не считая Сашиных денег). «Основа» из-за ссор между Кулишом и Белозерским прекратила выплаты. Так что нужно было налаживать новые связи, искать новые журналы. Пришлось на некоторое время бросить любимого Сашка и выехать в Петербург. В Петербурге она таки добилась, чтобы Василий Белозерский выплатил ей 500 рублей серебром за напечатанные материалы. Договорилась с редакторами газет «Северная плела» и «Очерки» о публикации материалов. Она приворожила молодого, но уже известного писателя Василия Слепцова и он взялся вести ее http://i036.radikal.ru/0712/a1/1cfeb0e492ab.jpg издательские дела. После этого вернулась к Саше в Париж, так и не навестив мужа...

О тех временах пребывания Марковича в Н-Северске рассказал известный украинский писатель Дмитрий Маркович (племянник Афанасия): Приезд дяди к Новгород-Северский сделал целую революцию в обществе и гимназии. Пение мужицких песен вошло в моду: идеализация крестьянства в малорусских пьесах принуждала обратить внимание на него, глянуть, как на Человека, раньше — по привычке, теперь сознательно пелись украинские песни и записывались; слушали пение крестьян, от них не поневоле, как раньше, а сознательно заучивались эти песни. Даже альбомы у барышень заполнялись не «Черной шалью», а стихотворениями Шевченко, словами народных песен. Мужикофильство, как говорили помещики, сразу внесло живую струю в общество.

Во время прогулок дяди Афанасия он всегда был окружен несколькими гимназистами старших классов...ему, считаю, многие из них обязаны первыми проявлениями национального самосознания... Безусловно знаю, что в классах в свободное от уроков время, читались Шевченко и другие поэты, даже Мицкевич по- польски; пелись песни — украинские, российские, сербские. Знаю, что директор гимназии Кулжинский сурово запретил бывать у дяди и поддерживать с ним знакомство»...

Как видим, Афанасий Васильевич никогда не был тем забитым и никчемным мужчиной, каким его выставляет в своих описаниях старый любовник Марии Иван Тургенев. Да и своё литературное молчание Афанасий Васильевич таки прорвал в это время. Через Илью Дорошенко он передал в Нежин Матвею Симонову (Номису) собрание из 30 000 народных поговорок и пословиц (и Илья Дорошенко, и Матвей Симонов, и Николай Вербицкий-Антиох были женаты на дочерях Федора Рашевского). Их Номис издает на средства Г.П.Галагана. К сожалению, в книжке было всего 15 000 поговорок, пословиц и песен. 15 000 не пропустила цензура, в том числе и все срамные песни.

Летом в Чернигове произошел страшный скандал. В тюрьму едва не попал сам Федор Павлович Рашевский. В Чернигов приехал эмиссар «Земли и воли» красавец-землемер Андрущенко, любовник Параски Глебовой. На квартире братьев Белозерских, снимаемой ими вместе с поручиком Герасимовским, он устроил тайную встречу, на которой, кроме братьев Белозерских, были врач и куренной Степан Нос, Глебов, землемер Иван Маслоковец, студенты Гавриил Коваленко и Федор Ретечко. Как всегда на Руси, эта встреча была не без водки. Разгоряченные водкой, они уже не шептались между собой, а орали. А в соседней комнате отдыхал после утренней попойки поручик Герасимовский. Те крики разбудили его. Он стал прислушиваться, чтобы распознать гостей. Даже попробовал выдвинуть морду в двери, чтобы присоединиться к обществу, но Нос запустил у него сапогом. Так что поручик оскорбленно застыл на своей постели, прислушиваясь к происходящему в соседней комнате. Но там уже всё заканчивалось. Черниговчане единогласно отказались организовывать у себя тайное отделение «Земли и воли» С них достаточно было «Громады». Все разошлись. Ранним утром Белозерский выехал в командировку. Когда Герасимовский утром зашел в комнату, он уже никого не застал. Зато на столе лежал надорванный грубый пакет. Герасимовский заглянул к нему и увидел кучу открыток и воззваний «Народной воли». Головную боль как рукой сняло. Он схватил несколько листовок и воззваний и побежал с ними к жандармскому полковнику Шульговскому, который жил неподалеку. Полковник как раз поднес к усам кружку рассолу, которым лечилась от похмелья, когда в комнату ворвался поручик Герасимовский. Пренебрегая субординацией, поручик выхватил у полковника кружку и, выдув её, лихорадочно стал рассказывать о вчерашней вечеринке, после чего ткнул под нос полковнику те листовки. Полковник срочно вызвал жандармов, и все они побежали к квартире Белозерских, где и нашли тот пакет, а в нём 110 экземпляров брошюры Огарёва «Что нужно народу», 5 экземпляров воззвания «Свобода №1», печати «Земли и воля», 30 экземпляров воззвания к крестьянам, что начиналось словами «Долго притесняли Вас братья», 214 экземпляров «Колокола», 31 экземпляр воззвания «Под суд!» и книгу Герцена «С того берега», а также рукописные воззвания «К молодому поколению» и отдельные номера революционного «Великоросса». Шульговский обо всем сейчас же сообщил губернатору и в III отделение, откуда отправили для прекращения «малорусской пропаганды» флигель-адъютанта, жандармского полковника Мезенцова. Все, кто был на той вечеринке, были арестованы и отправлены в Петербург. Афанасия не зацепили, потому что он всё это время был в Н-Северском и в Чернигов не выезжал. А вот Федора Рашевского даже арестовали, но через несколько дней по ходатайству губернатора отпустили. На вечеринке он не был, просто был в тесных отношениях с Глебовыми и Белозерскими...

Друзей из Чернигова вычистили. Афанасий Васильевич теперь туда почти не выезжал. Полностью окунулся в работу. Напряжение и стресс от потери друзей отразились на здоровье. Мария еще в Швейцарии подцепила от кого-то из любовников туберкулез и награждала им всех своих партнеров, в том числе и мужа. Уже скончался от туберкулеза Добролюбов, заболел Саша Пассек. Обострился туберкулез и у Афанасия Васильевича. Из-за этого Федор Рашевский в начале 1865 года перевел его из Новгород-Северска в Сосницу, где и сейчас одни из самых известных на Черниговщине туберкулезные диспансеры. Рассказать о жизни его в Соснице опять позволяю его племяннику Дмитрию Марковичу:

«Дядю я застал в убогой обстановке: в его распоряжении были две комнаты, в других содержалось акцизное управление. Эти две комнаты заполнены были столами, а на них — масса книг, тетрадей и исписанных листов, все это в беспорядке. Здесь лежала куча листков с народными пословицами, там ноты, между ними рукописи и опять лоскутки с записанной где-нибудь песней, стихотворением, стаканы недопитого чая — обстановка, такая знакомая студентам. Афанасий... рассказывал о Марии Александровне и Богдасе, что они бедствуют в Париже, что, несмотря на поиски денег, они никак не могут переехать и он ужасно грустит...

Какая его обстановка, такая и вся его жизнь была. Бессребреник поразительный, он ни одного момента не задумывался, дать ли ему денег первому встречному, что заявил о своей потребности; он никогда не имел ни шеляга, потому что в день получения все раздаст и разошлет...»

Так, имея огромную по тем временам зарплату в 1000 рублей в месяц, Афанасий Васильевич жил, как бедолага. Зато Мария сняла имение в Нельи под Парижем. И мужчина деньги приходили исправно, и гонорары шли, и в парижском «журнале воспитания и развлечений» она была штатным сотрудником, и у Сашка еще оставались деньги. Во всяком случае, когда в семье ее друзей Якоби произошла беда, она смогла заложить три золотых браслета, чтобы помочь им деньгами. Не были скаредами  ни Афанасий, ни Мария ...

Афанасий, будучи акцизным начальником, для подчиненных был отцом-наставником. Вот как он устроил акцизный присмотр на винокурнях. Старшими надзирателями там стали юноши, которых исключили из гимназий и семинарий из-за недостатка средств на учебу. Все они под руководством Афанасия Васильевича готовились к поступлению в университеты. Он привозил им книжки, ежегодно поддерживал наградными по 100-200 рублей серебром. Все эти его подопечные поступили таки в университеты. Кто в Киеве, кто в Петербурге. Стали зажиточными. Но вот выдающимися деятелями, писателями, так и не стали. Не оставили воспоминаний ни о своей жизни, ни об Афанасии Васильевиче.

После разгона «Кружка шановцев своей народности» Афанасий Васильевич почти ничего не пишет. Он уже чувствует, что жить ему осталось недолго, и умоляет Марию приехать с Богданом попрощаться с ним. Она только обещает. Еще и ехидно отвечает не в Сосницу, где он живет, а в адрес той Черниговской квартиры, которую он когда-то купил для нее, а затем подарил Мелании Ходот, и где теперь та живет с мужем. Письма читает Загорский. Каково ему было читать приветы от Марии к Мелании и к сыну Афанасия, отцом которого Загорский считает себя...

В начале июня 1867 Афанасий по делам приехал в Чернигов и остановился в доме, который подарил Загорским. Загорский в очередной раз напился и, ссылаясь на то Марийкино письмо, стал бить жену. Афанасий Васильевич вмешался. Загорский рядом с ним был, как кот рядом с медведем. Но  у Афанасия Васильевича начался припадок. Он упал и не мог уже ходить. В Сосницу  уже не вернулся. Врачи нашли у него последнюю стадию туберкулеза кишечника. Жить у Загорских было нестерпимо. Хотя в Чернигове у Марковича были десятки друзей, но он никого не хотел подвергать опасности заражения. Принял предложение смотрителя местной больницы, писателя, биографа Шевченко, Александра Конисского, и был госпитализирован. Чтобы присматривать за ним в больнице, в Чернигов приехали племянник Дмитрий, и племянница (дочь Аполлона) Манефа, медсестра, жена известного писателя Писемского...

Наступили последние дни его жизни. Дорошенко, Лазаревский, даже родная крестная Данилова, слезно просят Марию привезти к отцу Богдана, попрощаться перед смертью  Но ей не до этого. Недавно похоронив Сашу, который также умер от туберкулёза, она теперь лечила горе в объятиях двоюродного брата Дмитрия Писарева. http://i030.radikal.ru/0711/7c/41aa0749a3da.jpg

Афанасий Васильевич умер утром 1 сентября 1867. До последней минуты он ждал жену с сыном, чтобы попрощаться. Но она так и не приехала. Зато попросила у Федора  Рашевского материальной помощи, в связи со смертью мужа...

За эту жестокость ее наказали и Бог, и люди. Утопился на мелководье в Балтийском море Дмитрий Писарев. У нее были еще сотни любовников, постоянными из которых были те, с кем вместе она могла писать. Но с 70-х годов она перестала быть писательницей. Так ее наказала за брата Катрин Керстен. Вот как это было.

Мария имела способности к языкам. Россиянка, она хорошо владела украинским, польским, французским. Ее любовник Етцель предложил  переводить  Жюля Верна. Был ли Жюль Верн ее любовником, неизвестно. Но со своей системой обработки материалов, которые ему поставляли сотни писателей-чернорабочих, он ее познакомил. Она ведь и так самостоятельно никогда ничего не писала. Всегда у нее были соавторы. Знаменитые, такие как Тургенев, Добролюбов, Писарев. И совсем неизвестные. Но это всегда был кто-то один, который был неизвестным соавтором, пока длился их роман. Здесь же был другой принцип. Один использовал труд десятков и имел от этого и славу, и прибыль. Что касается Дюма и Жюля Верна, то эту славу они заслужили. Писатели-негры подбирали для них материал, сюжет, образы. А они уже из этого лепили захватывающие романы.

В 70-е годы Марийке http://i016.radikal.ru/0711/68/c48ce77eb0db.jpg уже было далеко за 40. Бальзаковский возраст миновал. Теперь тяжело стало выбирать любовников. Да и неизвестных талантливых писателей вокруг не было. Мария решила заняться переводчеством. 24 мая 1870 она подписала соглашение с издателем Звонаревым на издание месячника «Переводы лучших иностранных писателей», по которому Звонарёв должен был платить ей по 2000 рублей серебром на год, и по 25 рублей серебром за печатный лист. Мария передавала ему право собственности на опубликованные им переводы. К переводам Мария привлекла известных и неизвестных писательниц, которые хорошо владели французским, английским и немецким языками. В круг этих переводчиц попала и двоюродная сестра Афанасия Васильевича — Катрин Керстен. Первыми её переводами были переводы Пьера Жюля де Сталя (псевдоним Етцеля). Переводы так понравились Марии, что она поручила Катрин перевод сказок Андерсена, на перевод полного собрания произведений которого она заключила договор. С Катрин, как и с другими своими батрачками-переводчицами, она никаких письменных договоров не заключала.

Катрин решила воспользоваться случаем и отомстить Марии за пропащую жизнь брата, за украденное у него имя. Она взяла перевод Сказок Андерсена, сделанный М.В.Трубниковой и сестрой знаменитого критика Владимира Стасова, опубликованный в 1868 году, и почти дословно списала его. Мария, даже не прочитав, поставила свою подпись и отдала Звонарёву. Когда перевод первого тома был напечатан, Катрин анонимно переслала по экземпляру Трубниковой и Стасовой. Надежда Васильевна читает первый том Сказок Андерсена в переводе Марко Вовчок и не может глазам своим поверить. Текст полностью повторяет ее же текст. Но Мария в это время была знаменитой революционно-демократической писательницей и Надежда Васильевна решила не порочить единомышленницу. Промолчала. Но вот 3 декабря выходит второй том Сказок Андерсена в переводе Марко Вовчок. И опять текст идентичен. Катрин знала, что делала. Семья Стасовых в те времена владела умами интеллигенции всей Российской империи, да и Европы. Владимир Васильевич — известный публицист, критик, писатель. Дмитрий Васильевич — известный юрист. Надежда Васильевна — известная писательница, переводчица. И вот это трио восстало против Марии. 11 декабря Стасов публикует в газете «Санкт-Петербургские ведомости» статью «Что-то очень некрасивое», в которой обвиняет Марию в плагиате. Мария еще пытается отбиться, пишет, что ее перевод имеет высший художественный уровень, требует третейского суда. Но куда ей было тягаться с  Дмитрием Стасовым. К тому же она и правды о том, что была не автором, а редактором, сказать не могла. Ведь, она «забыла» заплатить Катрусе за перевод, то есть даже не имела морального права перевести стрелки на нее! Третейский суд, состоящий из 19 писателей и юристов подтвердил утверждение Стасова, что перевод Марко Вовчок является плагиатом перевода Стасовой-Трубниковой. В результате этого решения Мария потеряла и журнал, и лицо. Её произведения снимались из печати. Её перестали принимать в высшем свете

От  позора Мария решила спрятаться в глухомани и в 1872 году переезжает в имение Львовых возле Торжка в Тверской губернии. Живёт затворницей . Ничего не пишет, никуда не выезжает…

Летом в гости к ней приезжает сын Богдан, который учится на физико-механическом факультете Петербургского университета.  С собою он захватил  компанию ближайших друзей — студентов-медиков Анатолия Ген и Павла Нилова, выпускников Морского училища Ваню Лебедева и Мишу Лобач-Жученко. Как-то Миша показал Марии свой перевод «Истории неба»,  П.Ж.Сталя (Этцеля). Мария предложила ему перевести сатирическую «Историю осла» того же автора. Он не только перевёл эту повесть, но и  по собственной инициативе перевел еще и научно-популярные «Беседы по химии» Селезня и Риша. Марие показалось, что она открыла талантливейшего писателя. С этого момента Судьба Миши была решена. Она таки влюбляет его в себя и делает верным рабом, как умела делать это со многими любовниками. Друг — одногодок ее сына становится ее вторым мужем! Они  будут неразлучными  до последнего дня ее жизни. Но вот писать они так и не стали. Никакого писательского дара у Михаила Любач-Жученко не было. Те переводы сообща , по его просьбе, сделали друзья. Так ему хотелось понравиться Марии! И он дествительно понравился. Но из-за этого  на долгих 20 лет Мария исчезла из литературы. Лишь когда у сына Богдана в конце 90-х проявился яркий писательский дар и они стали жить вместе, опять выплыл из мрака писатель Марко Вовчок. Но и стиль рассказов был уже совсем другой, и язык не тот, да и время не то. Понадобился Сталин, читобы имя Марко Вовчок вынырнуло из бездны забвения…

Украинский писатель Марко Вовчок умер в 1867 году. Мария Вилинская умерла в Нальчике 28 июля 1907 года. На ее похоронах не было даже сыновей, которые в июле приехали попрощаться с матерью — Богдан выехал в Петербург 23 июля, Борис — 25 июля. Дела оказались важнее, чем последний долг. Да и помнил Богдан, как она не захотела поехать с ним отдать последний долг его отцу…

Кто такой Марко Вовчок? Скажу словами прапрадеда Пантелеймона Кулиша об Афанасии и Марии: «Он, имея в сердце Божью искру. повествовал живым словом. Красиво проповедовал он Христову правду, и как красиво проповедовал, так и делал, между тем как Мария писала так, а делала инак. Сколько в Марковичке было ожесточенного эгоизма, столько в Афанасии самопожертвования и любовной искренности...

Когда умер Маркович (1867) то и Мария умерла для литературы украинской»...

       Несомненно, Мария Вилинская была замечательным редактором и обработчиком чужих повестей и романов.

    Несомненно, она умела покорять как самых отчаянных холостяков так и самых благоверных мужей. Покорять и использовать их талант.

       Несомненно, у неё была замечательная способность к языкам, позволившая ей с лёгкостью овладеть французским, польским и украинским языками.

       Но не она была автором украинских «народных оповидань».

       Не она была основоположником украинской литературной речи.

       Автором и зачинателем  этого был её муж – Афанасий Васильевич Маркович.

Кирилло-Мефодиевец, друг Тараса Шевченко и Пантелеймона Кулиша.

     Нет над его могилой больше того кирпичного надгробия, у которого мы с сестрой приносили Присягу Роду. Вместо него стоит простой железный крест, обнесённый такой же простой металлической оградкой. Стоит могилка над оврагом, пролегшем на месте захоронения моих предков. Протоптали по тому оврагу тропинку с Болдиной горы   в урочище «Святое». Святое дело начинал и Афанасий Васильевич. И пусть язык, это только внешность нации, но благодаря таким, как он, эта внешность стала  достойной и песенной!

И его в семье великой, семье вольной, новой. Не забудьде – помяните, незлым,тихим словом…

 К.т.н.Владимир Сиротенко(Вербицкий)