О бесплатной совейской медецине

Сейчас в это сложно поверить, но в раннем детстве я был крайне болезненным и тщедушным ребёнком. Я даже пару раз чуть было не отправился досрочно в ад, но, как потом выяснилось, у ада на меня были совершенно иные, далеко идущие планы, так что я выжил.

И в силу таких неприятных особенностей маленького организма, я, всё в том же раннем детстве, достаточно плотно контактировал с советской медициной, с самой лучшей, потому что бесплатной, медициной, если уж быть совсем точным. Контактировал как амбулаторно, так и стационарно. 

Тут сразу оговорюсь по поводу терминологии. Любители советской власти в последнее время почему-то считают, что господа черненко-андропов-горбачёв – это уже не советское. Мол, при горбачёве разрешили показывать голых баб в кино и рисовать карикатурки на брежнева – какой же тут социализм? Развалил! Продал! Агент ЦРУ! 
Ребята, всё, что было до 91 года – это советское. Была коммунистическая партия до 91 года, были миллионы коммунистов на местах, каждый из которых давал клятву гореть на пределе возможностей, и не задумываясь, отдать всю свою кровь, равно как и ливер с толчёными в муку костями за дело ленина, и никакие голые бабы по телевизору ничего не могли там развалить. А если вы считаете, что один человек мог так всё резко перевернуть, то это уже монархия, а не социализм, вы уж определитесь.
Так что в угрюмых восьмидесятых годах прошлого века медицина была самая что ни на есть советская, исключительно бесплатная, и стало быть – самая лучшая.

И вот про её советскость и бесплатность хотелось бы пару слов. У меня всегда были так называемые «влиятельные» родственники. Влиятельность в то время, как впрочем и сейчас, передавалась по партийной линии.
И поэтому, когда меня клали в очередную больницу, всё развивалось по следующей схеме: сначала меня определяли в большую общую палату с кучей сопливых, вонючих детей. Кто-то из них постоянно гундосо рыдал, кто-то всё время какал. Остальные пели, дрались, бегали или орали. Три раза в день, по грубому окрику медсестры нужно было идти в процедурную, где другая медсестра делала болючий укол и давала горсть таблеток, равнодушно повелевая всё это выпить после еды. Таблетки я пил избирательно, по большей части скармливая их чудовищно грязному унитазу, сесть на который было просто немыслимо, жопа моя неприятно болела от уколов, настроение моё было никудышнее. За окнами была осень, смерть, тлен, кладбище, ад, сатана, безысходность.
Потом в больнице начинали раздаваться звонки от тех самых «влиятельных» партийных работников. Узнавалось, что я не однофамилец, а совершенно даже наоборот – родственник того самого, да-да, именно его. Племянник! А вот этого – внук! Представляете!?

Приходил бодрый главврач, по-отечески гладил меня по голове, справлялся о здоровье, подшучивал про свадьбу, до которой у меня всё, конечно же заживёт, и с наигранной строгостью спрашивал у застывших в истовой готовности медсестёр «девочки, а нет ли у нас в двухместной палате мест?».

Девочки, естественно, находили место, и я переезжал в тихую уютную палату, в которой кроме меня никого уже не было. 

Потом приезжал дед из деревни, щедро одаривая медперсонал продуктовыми наборами. В домах докторов появлялось свежее мясо и прочие деликатесы. Меня переставали звать по фамилии, и начинали называть исключительно Яшенькой. 
В процедурную ходить было уже не обязательно, ибо медсестра приходила ко мне сама, так как оказывается мне «лучше лежать и не бегать». Таблеток, выдаваемых мне становилось меньше, и они становились немного другого вида что ли. И медсестра внимательно следила за тем, чтобы они попадали в чистый унитаз исключительно после того, как пройдут весь цикл переработки в моём организме, а не напрямую, как раньше. Мне улыбались уборщицы, а однажды какой-то дядька, толи санитар, толи ещё кто, подарил чёртика, ловко сплетенного из пластиковых трубочек одноразовой «системы».

Я немного стеснялся такого повышенного внимания, и даже не прочь был бы вернуться в общую палату и стать « как все», но было одно но. Не всегда родственники были на месте, да и средства связи тогда были не столь кошерные, как нынче, и поэтому иногда я достаточно надолго задерживался в статусе «обычного мальчика с улицы». И была прямая связь – чем дольше в больницу не звонили и не приезжали с пакетами мяса-колбасы-фруктов-коньяков, тем дольше меня «лечили». И, наоборот – из двухместной палаты я выходил абсолютно здоровым за три-четыре дня. Лежать же в больнице я не любил, и поэтому своим детским мозгом уже тогда понял – лучше три дня персонального позора в статусе «родственника того самого», чем три недели равноправия и братства в общей палате, воняющей переполненными горшками и несвежими детскими вещами. 

А сейчас, по прошествии лет, у меня есть все основания полагать, что и в ад досрочно я не поехал исключительно благодаря моему партийному деду и прочей номенклатурной родне.

Поэтому сказка про бесплатное и самое лучшее хоть и красива, но всё же не особенно достоверна. Бесплатно там можно было умереть на белой простыне с сизым штампом в углу или получить пенициллин в ягодицу. Неплохо конечно, особенно в сравнении с 18 веком например, но всё же не очень. 

А в остальном – все искали нужных знакомых, да и до сих пор ищут знакомых докторов, к которым надо подойти, сказать от кого ты, сунуть пресловутые конфетки-коньячишко, пообещать посодействовать в доставании югославских сапог или чехословацкого джемпера, похлопотать за сына-студента, решить вопрос с гаражом, дать конвертик с наличностью, помочь с путёвкой в Анапу, привезти полсвиньи из деревни, чего то там ещё – и дело пойдёт. Появится интерес в глазах, станут улыбчивыми и приветливыми, начнут называть Яшенькой и давать совершенно другие таблетки. Поставят на ноги и с прибаутками про свадьбу и плетёным чёртиком в руках выпустят на свободу. Как нового. 

Средневековые связи, натуральный обмен, использование общественного положения, вассал моего вассала — не мой вассал – вот и весь секрет самой лучшей, потому что бесплатной. 

Доклад окончен.