СВЯТОСТЬ ЕПИСКОПОВ И СОБОРОВ. КАРТИНА СВЯЩЕННОЙ ХРИСТИАНСКОЙ ИЕРАРХИИ

Пьер Гольбах. Галерея святых или исследование образа мыслей

Нам не пришлось обнаружить что-либо назидательное в поведении, нравах и
учености отцов церкви, которых она почитает как оракулов и предлагает своим
служителям в качестве образцов.
История церкви нас ознакомит с поведением рядовых епископов первых
веков и с соборами, или собраниями, на которых прелаты устанавливали,
переделывали и изменяли христианские верования. Гроциус говорит, и вполне
правильно, что, кто читает историю церкви, не находит в ней ничего, кроме
пороков епископов. В самом деле, поведение этих христианских пастырей
представляет собой, даже в первые века существования церкви, сплошной ряд
ужасных пороков.
Мы видели уже выше (часть 2, глава 3), что христианские епископы отнюдь
не были людьми смиренными, бескорыстными, свободными от алчности и
честолюбия. Все данные свидетельствуют о том, что они пускали в ход
всевозможные происки для достижения своих целей. Всюду мы видим, что
избрание главарей церкви было результатом заговоров, интриг, склок и
плутовства. Выборы часто превращались в сцены ужаса, вызывая кровопролития и
убийства. Лица, домогавшиеся сана епископа, пускали в ход все средства,
чтобы добиться поста, обеспечивавшего им неограниченную власть и неизмеримые
богатства.
Если кто думает, что нарисованная нами картина преувеличена, пусть он
обратится к церковным историкам которые обычно и сами были епископами или
священниками. Неправда обычно сама обращается против себя и помогает себя
разоблачить. Святой Григорий Назианский, имевший основания быть недовольным
тем жалким постом, который он занимал в винограднике господа,-а это, как мы
уже мимоходом упомянули, послужило основанием для его ссоры со святым
Василием-рисует нам епископов своего времени (четвертый век) такими чертами,
которые делают мало чести этим главарям церкви.
"Они смотрят,-говорит он,-на этот сан не как на пост, на котором надо
быть образцом добродетели, а как на средство обогащения; не как на службу, о
которой надлежит давать отчет, а как на магистратуру, не подлежащую
контролю. Их (епископов) почти больше, чем тех, которыми они руководят... и
я думаю, что, поскольку зло увеличивается с каждым днем, им скоро некем
будет руководить, все станут учителями, и Саул окажется среди пророков". Тот
же святой сообщает, что на пост епископа назначали невежд и детей; что
церковники не лучше, чем книжники и фарисеи; что в них не было ни капли
любви, а лишь озлобленность и страстность;
что их благочестие состояло в том, что они осуждали нечестивость
других, шпионя за их поведением не для того, чтобы исправить, а чтобы
опозорить их; что они порицали или хвалили людей не за тот или иной образ
жизни, а лишь в зависимости от интересов партии, к которой принадлежали; что
они восхваляли друг в друге то, что резко порицали в сторонниках противного
лагеря;
что их споры между собой напоминали ночные побоища, где не разбирают
друга и недруга; что они придирались к пустякам под прекрасным предлогом
защиты веры; наконец, что они были предметом отвращения для язычников и
презрения для порядочных христиан. Вот как великий святой рисует нравы
епископов и церковников своего времени. Эти нравы были точно такими же и до,
и после него.
Так как честолюбие и жадность были во все времена истинными мотивами
деятельности попов, особенно, как мы видели, первых провозвестников
евангелия, мы должны предположить, что пороки первых епископов были те же,
что у епископов позднейших веков. Если мы видим, что даже среди епископов
царит дух заговоров, козней и интриг, то мы должны прийти к убеждению, что
такие настроения составляют неотъемлемое свойство главарей христианской
религии. При императорах-язычниках эти пороки приходилось маскировать, но
они проявились в полном блеске, когда епископы, осмелевшие под
покровительством императоров, получили полную свободу разнуздать все свои
страсти.
Но еще задолго до этой благоприятной для духовенства эпохи епископы
обнаруживают в своем поведении заносчивость и чванство, отнюдь не
свидетельствующие о смирении, о котором христианство столь гордо трезвонит.
Чтобы убедиться в этой истине, достаточно рассмотреть поведение знаменитого
епископа Павла Самосатского, которое подверглось осуждению на Антиохийском
соборе в 264 г. Собор низложил Павла за взгляды, которые были отвергнуты
епископами, входившими в состав собора. Надо полагать, что, если бы не эти
взгляды, не согласующиеся со взглядами других епископов, участникам собора
не пришло бы в голову ставить Павлу в вину его пороки,-их покрыли бы
"покровом милосердия". Но так как он был еретиком, то возгорелось рвение,
вспыхнула зависть и ревность, и Павел подвергся поношениям и был лишен
своими собратьями прихода. Несмотря на его бедность, его обвинили в том, что
он приобрел огромные богатства святотатством и взятками. Он смотрел на
религию как на средство обогащения, говорили его противники; он предпочитал
титул дуценария, то есть финансового чиновника, званию епископа; он ходил
всегда в окружении отряда людей, составлявших его свиту. Он воздвиг себе
трибуну, или возвышенный трон, как светские магистраты. Он сердился на тех,
кто не аплодировал его речам, как в театре. Он изымал церковные песнопения и
заменял их песнями, восхвалявшими его самого. Он всюду таскал за собой
молодых женщин приятной наружности.
Неизвестно, были ли обвинения против Павла Самосатского хорошо или
плохо обоснованы, но, во всяком случае не подлежит сомнению, что если бы
этих обвинений было достаточно для низложения епископа, то в наше время мало
нашлось бы таких, которым не надо
было бояться этой же участи.
Что касается выборов епископов, то нельзя сомневаться в том, что они
сопровождались ужаснейшими заговорами. Выборы происходили в церкви и
чрезвычайно беспорядочно, так как пастырей выбирала христианская масса.
Глупая чернь становилась игрушкой честолюбивых претендентов на должность
епископа. Многочисленные постановления соборов против симонии доказывают,
что сан епископа обычно получал тот, кто имел чем подкупить голоса.
Чтобы обморочить простонародье, претенденты на епископскую кафедру
часто прибегали к обману. Пускали в ход поддельные чудеса, видения,
специальные откровения. Эти фокусы вызывали у верующих решение выбрать
человека, которого, казалось, отметило само провидение. Бенедиктинец отец
Мартен в своем трактате "De antiquis ecclesiae ritibus" сообщает, что в
лионской церкви был обычай всегда дожидаться какого-нибудь откровения, чтобы
определить выбор епископа. Когда святой Евхерий был возведен в этот сан,
ангел явился в видении ребенку и заявил ему, что небо требует избрания этого
святого человека. Отсюда видно, что видения и откровения были слабым пунктом
верующих. Лепет ребенка был для них несомненным знамением божественной воли.
То было блаженное время, когда совершалось столько чудес и всякий считал или
выдавал себя за боговдохновенного.
В выборах епископа в древние времена часто играла роль политика весьма
предосудительная, с точки зрения добрых христиан. Поразительный пример этому
мы имеем в деле знаменитого философа-платоника Синезия, который, будучи
язычником, был возведен в епископы Птолемаиды в Ливии и посвящен Феофилом
Александрийским вопреки достаточно сильным доводам, которыми тот мотивировал
свой отказ от этой чести.
В самом деле, из его 105-го письма мы узнаем, во-первых, что он не
хотел расстаться с женой или быть вынужденным сохранять с ней тайную,
прелюбодейную связь. Во-вторых, он заявляет, что исповедует взгляды
платоников и считает невозможным верить в различные догматы христианского
богословия, которые находит противоречащими его принципам; что он верит в
предсуществование душ, в вечность мира, в воскресение в понимании Платона, а
отнюдь не в понимании христиан. Он призывает бога и людей в свидетели своих
утверждений и говорит, что его взгляды всем известны. Однако епископы не
посчитались с этими возражениями. Им нужно было во что бы то ни стало
привлечь человека ученого и пользовавшегося большим весом в округе.
Надеялись, что, став епископом, он с течением времени переменит свои
взгляды. Говорят, что так оно и случилось. Испытав прелести епископата,
Синезий обрел благодать веры и стал таким же ортодоксальным прелатом, как и
его собратья.
Всех этих фактов достаточно, чтобы разоблачить нравы, характер и
политику древних прелатов, из коих многие возведены в ранг святых. Не похоже
даже, чтобы гонения со стороны язычников содействовали святости всех
пастырей церкви. В 305 году человек двенадцать их собралось в Цирте. На этом
соборе епископы занимались тем, что обвиняли друг друга в самых чудовищных
преступлениях. Большинство из них оказались повинны в том, что выдали
"священные" книги язычникам, чтобы избежать преследования, тогда как простые
миряне предпочли пойти на смерть, чем выдать книги. Пурпурий Лиматский был
обвинен в том, что умертвил двоих детей своей сестры. Вместо того чтобы
отрицать это или оправдываться, он ответил без колебаний: "Что касается
меня, я убивал и убиваю всех, кто против меня; не заставляйте меня говорить
больше, вы знаете, что я никого не
боюсь".
А ведь из такого сорта прелатов и состояли соборы. Во все времена
христианской верой распоряжались люди, лишенные нравственности и знаний.
Через эти грязные каналы дошло до нас апостольское предание. И собрания
таких людей считаются орудием святого духа!
Нам, конечно, возразят, что многие епископы, правда, вели весьма
скандальный образ жизни и были лишены образования, но бог во все века
воздвигал людей святых, безупречной нравственности, одаренных глубокими
знаниями. Благодаря божественной помощи они не давали церкви потерпеть
крушение, боролись против ересей, сохраняли чистоту учения и предания.
Прошедшая перед нами галерея портретов отцов церкви дала нам правильное
представление об этих великих людях, о святости их поведения и об их
просвещенном учении. Мы видели среди них сплошь вожаков партий людей
достаточно мужественных либо достаточно ловких интриганов, чтобы суметь
внушить уважение к своим взглядам и навязать их другим на соборах или
собраниях, призванных разрешать вопросы веры. Эти соборы всегда состояли из
большого количества невежд или добросовестных фанатиков, шедших на поводу у
своих собратьев, которых они считали искуснее себя и на сторону которых они
становились, не зная часто сути вопроса.
Подписи на протоколах очень многих соборов показывают, что многие
епископы, являвшиеся на собор для разрешения самых тонких, самых
абстрактных, самых непостижимых вопросов богословия, не умели даже
подписываться и бывали вынуждены обратиться к своим более грамотным
собратьям, которые расписывались за них на протоколах собрания.
Нельзя ли предположить, что под покровом такого невежества часто
находились благочестивые подделыватели, готовые удостоверить фальшивой
подписью решения, которые им хотелось поддержать в интересах своей группы и
которые они выдавали за догмы, необходимые для вечного спасения? Могли ли
епископы, до того тупоумные, что писать не научились, иметь какое-нибудь
мнение о вещах, которые и теперь еще непонятны даже богословам, наиболее
искушенным в жаргоне и увертках своего ремесла, все более изощряющегося в
процессе споров в течение такого большого количества веков?
Вся история церкви свидетельствует о глубоком невежестве большинства
прелатов. Мало того, мы видим, что невежество это вменяется им в
обязанность. По словам Флери, некоторые соборы запрещали епископам читать
книги язычников, то есть единственные произведения, которые могли
формировать их ум и вкус. Святой Григорий строго выговаривал Дидье, епископу
вьеннскому, за то, что он брался преподавать грамматику. Можно себе
представить, какое образование могли иметь при наличии таких правил люди,
которым принадлежало право не только выносить решения об учении и традиции
церкви, но и решать судьбу империй.
Мы должны, таким образом, прийти к заключению, что пастыри были в такой
же мере лишены знаний, как и их овцы, и в такой же степени предрасположены
были принимать на веру все сказки, чудеса и подложные писания, какие им
преподносили.
Не будет поэтому дерзостью предположить, что на соборах вожаки
отдельных партий, то есть наиболее хитрые епископы, наиболее красноречивые
пастыри, наиболее влиятельные при дворе интриганы, продвигали свои мнения,
определяли, что считать ортодоксией, собирали голоса бараньеголовых тупиц и
тупоумных святош, насилиями и угрозами запугивали противников, вызывая
согласие у трусов и яростно преследуя тех, кто пытался противиться им.
Такова правдивая история всех церковных соборов, от апостолов до наших дней.
Впрочем, интересы вожаков групп часто менялись. Часто случалось, что
какая-нибудь группа, к которой государь прислушивался, сменялась при дворе
интригами противной стороны. В таких случаях приходилось менять и
непогрешимые постановления церкви, собравшейся на собор и вдохновленной
святым духом. Епископы имевшие государя на своей стороне, имели за себя и
дух святой. В церкви, как и на войне, бог дарует победу тому, у кого самая
многочисленная армия. Епископы могли бы всегда говорить по примеру Фаворина:
"Разве я не вынужден думать, что человек, владеющий тридцатью легионами,
искуснейший в мире человек?"
Таким образом, государи и солдаты всегда служили решающим средством,
заставляющим святой дух заговорить и принуждающим принять его пророчества.
При Константине церковь раскололась по вопросу о божественности Иисуса
Христа. Константин, не искушенный в богословских тонкостях, вначале смотрел
на этот вопрос как на пустяк. Он думал, что одного письма, обращенного к
епископу александрийскому, достаточно будет чтобы примирить его с Арием.
Император не был знаком с воинственным духом духовенства, всегда жаждущего
войны. Он не знал, что богослов никогда не может ни уступить, ни замолчать.
Несмотря на могущество императора, вся церковь оказалась в огне. Чтобы
утишить пламя, он созывает, ценой больших затрат, собор в Никее, в котором
участвовали триста восемнадцать епископов. На соборе отцы, вдохновленные
духом святым и поддержанные государем, определяют, что Иисус-бог,
единосущный отцу, и провозглашают анафему Арию и его приверженцам, криками,
угрозами и побоями затыкают рот всем пытающимся возражать против
постановления ортодоксов. Наконец, епископов, отстаивавших противоположное
мнение, отправляют в ссылку.
Но это решение тем не менее отнюдь не было окончательным. Ариане и
ортодоксы еще в течение веков раздирали церковь, обе стороны попеременно
одерживали верх: при царях-арианах ариане оказывались ортодоксами, а
ортодоксы превращались в еретиков. Победители неизменно подавляли и жестоко
преследовали партию, потерпевшую поражение. Символ веры, установленный
тремястами восемнадцатью епископами в Никее, был изменен шестьюстами
епископами на соборе в Римини. От 332 до 383 г. насчитывают тринадцать
вселенских и местных соборов против взглядов Ария. С 323 до 368 г.
насчитывают пятнадцать соборов - вселенских и местных-в пользу того же Ария.
Казалось, весь мир склоняется к арианству. Это учение в самом деле многим
должно было казаться более осмысленным, чем догма, явно вводившая в
христианскую религию нового бога. Однако никейская доктрина в конце концов
одержала верх. После нескольких веков яростных споров большинство епископов
и христианских священников поняло, что интересы и слава церкви требуют,
чтобы основатель церкви был богом.
Вообще при ближайшем рассмотрении сути всех богословских споров всегда
оказывается, что то мнение в конце концов одерживает верх над прочими,
которое полезнее всего для духовенства и больше всех удовлетворяет его спесь
и жадность. Епископы нисколько не заботились о том, чтобы мнение, казавшееся
им наиболее выгодным, было наиболее правдоподобным или разумным. Чтобы
превратить какое-либо мнение, как бы оно ни было нелепо, в догмат,
достаточно было, чтобы оно доставило им славу или прибыль. Если догмат
оказывается уж очень нелепым, отделываются заявлением, что это "тайна, в
которую надо смиренно верить", не пытаясь в ней что-либо понять. Таким путем
церковь постепенно провела в качестве догматов веры понятия не только
нелепые, но и совершенно неизвестные ни апостолам, ни отцам церкви.
Несомненно, таким способом последовательно были введены догматы
пресуществления, о чистилище и пр., ставшие столь полезными для церкви.
Соборы бывают различных видов. Всеобщими, или вселенскими, называются
такие, на которых собираются представители всего христианского мира.
Христиане не согласны между собой насчет количества таких соборов. Некоторые
группировки отвергают соборы, признаваемые другими. Впрочем, нет ни одного
собора, который можно было бы считать действительно представляющим все
христианство. Всеобщими, или вселенскими, соборами приходится считать
поэтому те, о которых сложилось такое представление в умах их сторонников.
Национальными называют те соборы, в которых участвуют епископы отдельной
страны. Поместными называют соборы, созываемые архиепископом из епископов
его округа. Соборы первого вида считаются непогрешимыми, и их решения по
вопросам веры принимаются столь же безоговорочно, как пророчества святого
духа. Вопреки, однако, особому почтению, которое ортодоксальные богословы
питают к вселенским соборам, позднейшие соборы часто изменяли официальные
постановления предшествующих всеобщих соборов. Во всяком случае, можно по
этому поводу сослаться на святого Августина, который вполне определенно
говорит, что "даже прежние всеобщие соборы были исправлены позднейшими
соборами".
Что касается поместных соборов, то у них мы находим решения, прямо
противоположные современному учению церкви. Так, например, на Эльвирском
соборе собравшиеся отцы запретили верующим зажигать свечи на кладбищах,
"чтобы не испугать души святых" (кан. 34). Это, очевидно, свидетельствует о
языческих представлениях насчет привидений и манов.
Но такого рода постановления не смущают наших богословов. Они берут из
постановлений соборов, как и из писаний отцов церкви, то, что им подходит, и
просто отбрасывают все, что не согласуется с тем течением, к которому они
примкнули. Они вынуждены так поступать, ибо вся история церкви показывает,
как один собор выступает против другого, одни отцы церкви - против других,
согласное мнение учителей одного века противоречит учению другого века.
Словом, церковь решительно меняет свои взгляды, даже по важнейшим пунктам.
Таким образом, несмотря на такое большое число соборов, от которых
имеются огромные собрания деяний, вероучение все время остается
неопределенным и колеблющимся, и мы не знаем, не будут ли впоследствии
всеобщие соборы вносить исправления во все принятые до сих пор решения
предшествующих соборов. Христианская религия представляется настоящим трудом
Пенелопы. Ее служители вечно заняты установлением ее верований, но никогда
не могут дойти до конца. Ни бог, ни его святой дух, ни боговдохновенные
апостолы не сумели выражаться достаточно ясно, чтобы предупредить споры и
кривотолки, которые могли возникнуть в будущем по поводу их богооткровенного
учения. Впрочем, святой Павел предвидел эти споры. Он говорит, что
необходимо, чтобы в церкви были ереси. Как бы то ни было, нельзя отрицать,
что эти споры почти всегда оказывались на пользу духовенству. А это и есть
видимая цель, которую поставило себе провидение, заповедав проповедь
евангелия роду человеческому. Ереси и споры вызвали необходимость в писаниях
и соборах, которые всегда приносили попам богатство и славу, вносили
смятение в ряды врагов их, заставляли уважать церковь, делали народы
невежественными, держали их в рабстве и, наконец, заставляли их проливать
свою кровь, чтобы установить на некоторое время чистую веру, подлежащую,
однако, изменениям.
Чтобы выйти из затруднения, неизбежно создаваемого разноречивыми часто
решениями церкви, добрые христиане должны руководствоваться ответом, который
кардинал Кузанский дал еретикам-гуситам, цитировавшим тексты писания,
подтверждающие их взгляды. "Надо,-сказал он,-понимать писание в соответствии
с намерениями церкви, которая, изменяя его смысл, обязывает нас верить, что
и бог его изменяет".
Еще короче приговор кардинала Палавичини. Он уверяет, что вера основана
на единственном догмате- на непогрешимом авторитете церкви (см. его "Историю
Тридентского собора"). Как бы то ни было, здравый смысл возмущается при виде
непостижимых или пустяковых споров, которые вот уж почти пятнадцать веков
волнуют церковь. Темные места в Библии, которых никто никогда не поймет,
видения, бред, сказки, пустые церемонии постоянно занимали важных учителей
христианства. Глупейшие пустяки стали пунктами, имеющими величайшие
последствия. Христианская церковь, которая в эпоху язычества отличалась
простотой своего культа, как только язычество было уничтожено, не замедлила
усвоить часть его суеверных обрядов, на которые первые христиане смотрели с
отвращением.

Попы и епископы поняли, что надо импонировать народу
облачениями, обрядами и обычаями, которые всегда составляют для него
сущность религии. Поэтому церковь уделяла очень большое внимание такого рода
вещам, и отсюда возникали весьма оживленные споры.
Такое жалкое времяпрепровождение было бы, может быть, простительно,
если бы оно создавало только праздношатающихся мыслителей, абсолютно
бесполезных для общества. Но их "важные" пустяки, принимавшие в глазах
верующих преувеличенное значение, постоянно нарушали покой народов,
потрясали троны, вызывали убийства, преследования и преступления, о которых
читаешь с содроганием.
Нет ни одного догмата божественной религии, возвещенной Иисусом
Христом, который не вызывал бы в течение веков потоков крови и слез
несчастных христиан. То оказывается необходимым утвердить божественность
сына божьего и его единосущность отцу-целые века споров, пыток и ужасов не
могут заставить принять этот догмат, слишком туманно изложенный в
"священном" писании. То к отцу и сыну надо присоединить дух святой и решить,
исходит ли он от отца через сына или же от них обоих одновременно. То спор
идет о том, обладают ли отец и сын одной природой или двумя, одной волей или
двумя. А то для спасения христиан необходимо созвать собор и решить, имеет
ли один епископ право старшинства над другими. То вся церковь в волнении по
поводу установления дня празднования пасхи. То проводят соборы, чтобы
выяснить, можно ли иметь иконы или нет. В то время как императрица
Ирина, прославившаяся своими преступлениями, созывает в Константинополе
собор, чтобы предать анафеме иконоборцев, противников икон, Карл Великий со
своей стороны, созывает такой же многолюдный собор во Франкфурте, чтобы
осудить иконы и их поборников.
Мы никогда не кончили бы, если бы стали перечислять все бедствия и
несчастья христианских народов, вызванные пустыми спорами церковников. Веря
своим пастырям на слово, верующие думали, что эти великие люди заняты всегда
исключительно высокими материями, чрезвычайно важными для спасения, тогда
как в действительности пастыри всегда думали только о своих личных
интересах, о своем тщеславии, своей мстительности, своей алчности, и они
никогда не могли прийти к соглашению насчет того, какими способами отнять у
верующих их имущество и способность владеть разумом.
Пусть не думают, что только неверие заставляет смотреть с презрением на
споры церковников и их соборов. Святой Григорий Назианский, епископ,
богослов и святой, который, несмотря на это, все же больше, чем его
собратья, по-видимому, любил мир, собственными глазами видел эти смешные
сборища. Будучи приглашен в 337 г. на собор, происходивший в
Константинополе, он отвечает пригласившим его следующим образом:
"Если надо писать вам правду, я скажу вам, что всегда буду избегать
всякого собрания епископов, ибо я никогда не видел собора, который привел бы
к успешному концу или который не увеличил бы зла вместо того, чтобы его
уменьшить. Дух раздора и честолюбия там, без преувеличения, настолько велик,
что его описать нельзя". Таким же образом наш святой высказывается во многих
письмах. А так как он был поэтом, то он и в стихах изложил свое
презрительное отношение к соборам. "Нет,- говорит он,-я никогда не буду
участвовать в соборах;
там слышно только, как гуси или журавли дерутся, не понимая друг друга.
Там можно видеть лишь раздоры, распри и постыдные вещи, остававшиеся раньше
скрытыми. Все это собрано воедино в одном месте, где находятся злые и
жестокие люди".
Несмотря на трудности, связанные с созывом соборов, и на их
бесплодность, церковь прибегала к этому средству, чтобы покончить со
спорами, возникавшими каждую минуту между ее служителями. Как только
какой-нибудь богослов высказывал мнение, к которому ухо его собратьев не
привыкло, его обвиняли в ереси, созывали собор, учение подвергалось
обсуждению. Если оно оказывалось соответствующим взглядам большинства
епископов или наиболее влиятельных, его принимали; если нет, новатора
наказывали и преследовали. Епископы часто проводили соборы также для того,
чтобы регламентировать важные церемонии, обряды, дисциплину и, особенно,
чтобы сочинять себе привилегии и создавать права против мирян и светской
власти. Законы, или каноны, которые эти прелаты составляли, чтобы упрочить
узурпированные права и собственные выгоды, не могли встретить
противодействие со стороны народов, у которых большей частью не было никого,
кто мог бы защищать их интересы, а цари-варвары и полудикари и
цари-святители никогда не понимали ни собственных своих интересов, ни
интересов народов, которыми они правили. Поэтому государи, то ли по
невежеству, то ли из набожности, то ли из-за неправильной политики,
предоставляли полный простор поповским страстям и оставляли своих подданных
на поток и разграбление духовенству; а этот грабеж вскоре освящался
постановлениями соборов и превращался в непререкаемое божественное право.
Мы видим, что уже в четвертом веке франкский король Хильперик горько
сетует, что его финансы вконец расстроены и все богатства его страны перешли
в руки духовенства. Независимо от богатых подарков, которые короли делали
церкви, у нее были огромные побочные доходы от приношений, завещаний,
вкладов за обряды, церемонии и полезные догмы, которые церковнослужители
изобретали каждый день. В те тиранические времена всякое завещание
объявлялось не имеющим силы, если завещатель забыл отказать часть своего
имущества церкви. В таких случаях церковь кассировала завещание или сама
восполняла упущенное покойником. Особенно строго она взыскивала "десятину"
со всех доходов народа. Кроме того, церковь претендовала, по примеру
еврейских священников, на свободу от общественных повинностей Она признавала
светскую власть, лишь поскольку пользовалась ее благодеяниями. Личность и
имущество духовенства считались подведомственными только богу, и члены
духовного сословия имели право безнаказанно грабить общество, сняв с него
предварительно шкуру.
Королям приходилось сносить наглость и предприимчивость этих святых
бандитов, и своей неправильной политикой они еще сами увеличивали их власть
за счет своих прав, за счет свободы своей и своих подданных. "Меч духовный"
стал сильнее, чем "меч светский". Народы, ослепленные невежеством и
суеверием, всегда готовы были стать на сторону своих духовных тиранов,
против законных государей. Служитель церкви, наказанный за свои эксцессы,
заставлял налагать интердикт на целое королевство. Королю приходилось
уступать, иначе он рисковал, что собор низложит его или папа, ставший
абсолютным монархом церкви, распорядится его короной, отдаст ее первому
встречному, запретит его подданным повиноваться ему и освободит их от
присяги в верности.
Мы не будем здесь говорить о последнем из "вселенских", или якобы
всеобщих, соборов, который был созван по инициативе европейских государей в
Триенте с целью положить конец ересям, расколовшим христиан после
реформации. Всем известно, что этот знаменитый собор не дал желанных
результатов. Это сборище стало ареной интриг и плутней римской курии,
которая ловко сумела удержать все узурпированные ею права и принудить к
молчанию всех, кто пытался протестовать против злоупотреблений духовенства.
Заметим только, что благодаря прогрессу просвещения короли поймут в конце
концов, что в их интересах никогда не созывать и не разрешать собраний
людей, которые объявляют себя непогрешимыми и на этом основании могут
утвердить догмы, от которых может зависеть спокойствие народов и самих
королей. Пусть они помнят по крайней мере, что служители церкви были и будут
всегда врагами и соперниками светской власти.
В самом деле, история сообщает нам о многих епископах, которых церковь
причислила к святым и мученикам единственно за тяжелые препоны, которые они
ставили своим государям, и за неодолимое упрямство, с которым они отстаивали
присвоенные духовенством права. Мы бы никогда не кончили, если бы захотели
остановиться на разборе поведения и жизни всех этих знаменитых борцов за
поповскую власть, которых церковь обычно вознаграждала апофеозом за их
мужество бунтовщиков. Остановимся только на двух из них, на поведении
которых лучше всего можно постигнуть дух поповщины.
История Англии дает нам имена двух героев, обессмертивших себя в рядах
церкви дерзким сопротивлением, которое они оказали государям и законам
страны, "пророческой" наглостью в обращении со своими господами и смутами,
которые они возбудили среди своих сограждан. Первый из них-святой Дунстан. В
молодости он своей распущенностью и низостью вызвал неудовольствие короля
Ательстана. Видя, что его честолюбивые мечты разбиты, Дунстан ударился в
ханжество, совсем ушел от света, заключил себя в келье, вел строгий образ
жизни и даже творил чудеса. Одним словом, он пустил в ход все средства,
чтобы создать себе репутацию святого. Достигнув этого, он снова появился в
полном блеске при дворе короля Эдреда. Государь этот, всецело доверившись
добродетели Дунстана, назначил его своим главным казначеем. Но преемник
Эдреда, Эдви, отнюдь не был одурачен его ханжеством и потребовал от него
отчета в управлении казной. Человек божий наотрез отказался повиноваться.
Король обвинил его во взяточничестве и изгнал его из королевства. Во время
его отсутствия заговор, охвативший всех монахов в королевстве, не заглох.
Одон, архиепископ кентерберийский, всецело преданный Дунстану, стал во
главе клики и начал с того, что нанес королю весьма чувствительное и
жестокое оскорбление. Король был женат, вопреки законам церкви, на своей
родственнице Эльдживе, принцессе редкой красоты, которую монарх страстно
любил. Брак этот пришелся не по душе Дунстану и святошам. Поэтому
архиепископ Одон собственной властью распорядился схватить королеву во
дворце. Затем, чтобы уничтожить ее красоту, которую он считал преступной, он
велел обжечь ей лицо каленым железом. В таком состоянии ее отправили в
Ирландию. Король чувствовал себя слишком слабым чтобы сопротивляться наглому
прелату и его заговору душой которого был Дунстан, который пользовался
поддержкой народа, порабощенного монахами. Ему пришлось согласиться на
развод. Тем временем несчастная Эльджива, совершенно оправившаяся от ран, от
которых у нее на лице не осталось следов, вернулась в Англию и стремилась
скорее броситься в объятия того, кто продолжал считать ее своей законной
супругой. Но по дороге она попала в засаду, устроенную ей архиепископом. Так
как после всех этих покушений смерть ее стала абсолютно необходимой прелату
и его партии, то королева была по его приказанию искалечена столь
непристойным и варварским образом, что через несколько дней умерла от этого
в неслыханных мучениях. Не довольствуясь этими ужасами, святые и их монахи
подняли народ против короля. На его место был посажен его малолетний
брат-Эдгар. Святой Дунстан вернулся и от его имени взял в свои руки бразды
правления и стал во главе партии переворота.
У низложенного монарха осталось всего несколько провинций на юге
Англии. Что касается Дунстана, то в награду за свои "высокие подвиги" он был
назначен последовательно епископом ворчестерским, затем лондонским и,
наконец, по протекции Эдгара он стал архиепископом кентерберийским в ущерб
некоему Бритгельму, законно избранному на этот пост.
Папа, целям которого наш святой тогда содействовал, ревностно трудясь
над введением в Англии безбрачия духовенства, не чинил ему никаких
затруднений в замятии этого выдающегося поста. Тогда Дунстан, сам бывший
монахом, опираясь на авторитет папы, сделавшего его своим легатом, и
пользуясь поддержкой короля, обязанного ему короной, стал усиленно хлопотать
о том, чтобы лишить светских священников их бенефиций и обогатить за этот
счет монахов. Одним словом, он стал полновластным господином королевства,
которым он управлял тираническим образом. Хотя он проявил такую строгость в
вопросе о браке Эдви, он, однако, простил брак Эдгара, подло убившего одного
придворного сеньора, чтобы жениться на его жене. Святые часто имеют, таким
образом, два веса и две меры.
После смерти Эдгара Дунстан самовольно короновал Эдуарда третьего.
Знать королевства высказалась в пользу Этельреда, но на стороне прелата были
монахи и чернь. Когда впоследствии Этельред тем не менее стал королем,
могущество нашего святого померкло и он умер от огорчения в 990 г.
Второй из этих "героев"-знаменитый Фома Бекет, более известный в церкви
под именем святого Фомы Кентерберийского, архиепископа и мученика. Этот
святой, вознесенный Генрихом вторым на пост канцлера Англии, долго жил при
дворе короля, питавшего к нему большую дружбу. В то время у нашего святого
были все манеры царедворца, и он даже выделялся весьма скандальной роскошью.
Но, добившись путем интриг избрания на должность архиепископа и примаса
Англии, он решительно переменил свой образ жизни. Он начал с того, что
отказался от поста канцлера. Он сократил свои экипажи, охотничьих собак и
свиту. Наконец, чтобы завоевать уважение народа, он стал демонстрировать
величайшую строгость поведения. Но под внешним умерщвлением плоти он скрывал
чрезвычайное честолюбие и несноснейшее высокомерие.
В эпоху Генриха второго церковники, огородив себя против гражданских
законов иммунитетами, предались без всякого стыда самому необузданному
распутству; гражданские власти не смели наказывать их преступные действия. В
течение царствования этого короля насчитывали больше ста убийств,
безнаказанно совершенных членами духовного сословия. Когда Генрих захотел
положить предел этим эксцессам, он натолкнулся на сопротивление нашего
святого прелата, заявившего, что совесть ему не позволяет согласиться на то,
чтобы гражданская юстиция разбирала поведение священников и чтобы их можно
было приговаривать к смертной казни, как прочих людей. Ничто не могло
сломить упорства святого. Раздраженный его несправедливостью и наглым
упрямством, король предложил ему дать отчет в делах управления. Но Фома, по
примеру Дунстана, отказался повиноваться. В конце концов, обвиненный в
клятвопреступлении, неповиновении и оскорблении величества, он бежал во
Францию, где король, рассчитывая повредить этим Генриху, в своей неразумной
политике предоставил убежище мятежнику, действия которого затрагивали
интересы всех государей. Однако все эти недоразумения уладились. Фома
вернулся в свою страну, но лишь затем, чтобы вызвать новые смуты. Гордый
покровительством папы помогавшего его недостойным мероприятиям, наш герои не
переставал давать чувствовать королю и его сторонникам силу своего
высокомерного и мятежного характера. Раздраженный и доведенный почти до
отчаяния наглостью неблагодарного, издевавшегося над верховной властью,
Генрих в порыве несдержанности проговорился, до какой степени этот фанатик
казался ему несносным. Некоторым офицерам короля только того и надо было.
Думая, что они угадали намерение своего господина, они отправились в
Кентербери и убили ненавистного архиепископа, который на этом посту поставил
себе задачей создавать смуты в государстве и причинять огорчения королю.
Духовенство не преминуло увидеть в Фоме мученика, мужественно отстаивавшего
свое дело. Через три года после смерти папа его канонизировал, основываясь
на слухах о поразительных чудесах, совершавшихся на его могиле. Но всякий
здравомыслящий человек будет рассматривать этого недостойного попа как
бунтовщика, заслужившего свою участь и ставшего жертвой вопиющей
несправедливости, с какой он поддерживал права, которые узурпировало
развращенное духовенство и которые этот честолюбивый обманщик имел
бесстыдство выдавать за права самого бога.
Как бы то ни было, королю пришлось искупить тяжелым и унизительным
покаянием убийство этого бунтовщика, совершенное без его распоряжения.
Римский епископ, который в эту эпоху невежества пользовался с позволения
государей и их подданных ужаснейшей деспотической властью над всем
христианским миром, вменил убийство Фомы в вину Генриху и заставил его
подвергнуться публично бичеванию розгами и принести публичное покаяние на
могиле святого, который при жизни столь жестоко его оскорбил.
Случай из более древней истории Англии может нам дать представление о
наглости попов и низости королей. Когда Вильгельм Завоеватель завладел
престолом, он был коронован Атольдом, архиепископом йоркским, ввиду отказа
архиепископа кентерберийского, желавшего остаться верным своему прежнему
господину. Угодливость йоркского прелата дала ему большую силу при дворе
нового монарха; но, когда последний однажды в чем-то ему отказал,
архиепископ повернулся к нему спиной и проклял его. Вильгельм ужаснулся,
бросился к ногам прелата и со слезами стал просить прощения за свой отказ,
обещая исполнить его желание. Но гордый Атольд не был тронут, и, когда
придворные обратили его, внимание на унизительную позу короля, он ответил:
"Оставьте, оставьте его распростертым у ног Петра".
Этих примеров достаточно, чтобы разоблачить дух поповщины в эпоху
невежества, когда народы и короли, погруженные в величайшее варварство,
одинаково трепетали под скипетром служителей господа. Таковы - по крайней
мере, в большинстве своем-те прелаты, которых церковь возвела в ранг святых.
Обычно она измышляла чудеса, якобы совершенные этими великими людьми, и,
создавая им культ, вознаграждала их за то, что они часто смущали покой
общества и противились законам самых справедливых государей. Она превратила
в мучеников людей, которые пали жертвой собственного безумия и честолюбивой
наглости. Если эти мученики церковных иммунитетов часто были честолюбивыми
обманщиками, то многие из них были, по-видимому, невежественными фанатиками
или глупцами, введенными в заблуждение возвышенными принципами духовенства.
В своем ослеплении они не могли вскрыть истинные мотивы собственного своего
поведения, они были убеждены, что интересы их честолюбия или гордости их
сословия действительно являются интересами бога. Таким образом, высокомерные
невежды часто могли добросовестно считать, что станут угодны богу, если
внесут беспорядок и расстройство в государство, чтобы потворствовать
гордости сословия, к которому они принадлежали.
В течение многих веков епископы и попы были почти единственными
организаторами всех крупных переворотов. Куда бы мы ни направили свой взор,
мы видим, как эти зазнавшиеся подданные, уверенные в своей безнаказанности,
предаются самым позорным эксцессам, замышляют заговоры, становятся во главе
бунтовщиков. Более того, мы видим, что римский епископ наказывает королей,
когда они, желая осуществлять у себя королевскую власть, имеют
неосторожность наказать беспокойных подданных, ставших гораздо сильнее чем
они, благодаря той власти над умами, которую давало им невежество и суеверие
народов.
Особенно отличилась епископская братия своей нетерпимостью и духом
гонений. Во все века мы видим, как епископы преследуют своих врагов с
беспримерным остервенением, свойственным церкви. В качестве прирожденных
судей в делах веры епископы защищали ее с жаром и часто с жестокостью, никак
не совместимой с христианской любовью, которую мы находим лишь в писаниях
христианских.
Вся история церкви дает нам только один пример епископа, проявившего
терпимость к лицам, разошедшимся с официальной религией. Святой Мартин,
епископ турский, является этим фениксом епископского сословия. Когда после
смерти Грациана Галлилей завладел тиран Максим, наш добрый епископ
отправился к нему в Трев и приложил все усилия, чтобы помешать осуждению
присциллианистов, казни которых яростно требовали два испанских епископа,
сами виновные в ужаснейших преступлениях. Гуманный прелат не добился успеха
у тирана. Но, не сумев добиться помилования несчастных, он не захотел больше
иметь что-нибудь общее с теми двумя епископами, жестокость которых наложила,
по его мнению, на церковь неизгладимое пятно.
Но по всей видимости, не этот акт человеколюбия послужил основанием для
возведения доброго епископа в ранг святого. Кротость и снисходительность
никогда не были добродетелями духовенства. В его глазах веротерпимость
всегда была признаком нечестия или по крайней мере безразличия к религии. В
самом деле, предпочитать законы разума, справедливости, человечности
интересам попов, для которых, очевидно, специально выдумана христианская
религия,-значит не иметь веры. Сословие епископов, которому государство
поручало заботу об интересах церкви, особенно должно было считаться всегда с
опасностями веротерпимости. Поэтому в лице представителей этого сословия мы
видим только гордых тиранов, постоянно занятых гонением и безжалостным
преследованием тех, кто смел противиться их власти. Мы видим, как они
пресмыкаются перед римским первосвященником, чтобы приобрести право топтать
ногами народы, королей и даже подчиненных им священников.