Не выходя из зоны

На модерации Отложенный

Катерина Андреева. Фото: EPA-EFE

«Я словно разблокировала последний уровень в сложной игре. Только это не игра. И мы не имеем права на всякие «нет сил», «больше не могу» и т.д. Поэтому ничего не остается, кроме того, что и так умеем: собрать всю волю, терпение, выдержку, хладнокровие и со спокойным достоинством смотреть вперед», — написала журналистка Катерина Андреева своему мужу Игорю Ильяшу в марте.

До освобождения ей оставалось чуть меньше полугода, думали родные, друзья и коллеги. Ждали ее в сентябре. Но это мартовское письмо Катя писала уже не из гомельской женской колонии, а из СИЗО, куда ее перевезли в феврале для «новых процессуальных действий». Процессуальными действиями оказалось новое обвинение — в измене государству. 13 июля Гомельский областной суд признал Андрееву виновной и приговорил к 8 годам и 3 месяцам лишения свободы.

А первый приговор журналистка телеканала «Белсат» Катерина Андреева получила за прямой эфир. 15 ноября 2020 года в Минске прошла акция памяти убитого 12 ноября силовиками Романа Бондаренко. Минчане собрались прямо во дворе его дома (этот квартал стал знаменитым во время августовских протестов и получил название Площадь перемен — там рисовали муралы с изображениями лидеров сопротивления, там собирались жители окрестных домов и развешивали красно-белые ленточки, туда по вечерам приезжали музыканты и играли концерты, там пили чай и говорили о переменах и близкой свободе, там и убили Романа, вышедшего во двор, чтобы остановить срывающих ленточки силовиков). Катерина Андреева и ее коллега Дарья Чульцова вместе с аппаратурой заранее разместились на балконе одной из квартир, выходящих прямо на «Площадь перемен», и вели прямой репортаж. Потом начался жесткий разгон акции, и в квартиру, хозяева которой впустили на свой балкон двух журналисток польского телеканала, вещающего на Беларусь, тоже ворвались люди в форме и шлемах. Сначала Катю и Дашу отправили на 7 суток в ИВС по административной статье — якобы за участие в несанкционированном мероприятии, — но через неделю они оттуда не вышли. Девушек этапировали в СИЗО города Жодино и предъявили обвинение по статье 342 УК Беларуси — «организация действий, грубо нарушающих общественный порядок».

Суд прошел в феврале 2021 года. Незадолго до него журналисток перевели из Жодино в Минск, в СИЗО №1. Тогда еще суды над политзаключенными в Беларуси большей частью были открытыми. Катя и Даша в клетке выглядели, будто на фотосессии для Vogue. И улыбались.

Тогда еще все верили, что перемены — вот они, уже на пороге, и нужно еще всего лишь чуточку потерпеть, а потом свобода примет радостно у входа и все, что думают в таких случаях.

Все — и обвиняемые, и присутствующие — на том суде смеялись, слыша доводы обвинения. Оно строилось на том, что поскольку репортаж Андреевой и Чульцовой шел в прямом эфире, это стало организующим и координирующим моментом для радикально настроенной части общества, и эта самая часть благодаря трансляции могла видеть, где собираются силовики, а где — протестующие. Кроме того, говорил прокурор, Андреева и Чульцова своим стримом остановили 19 городских автобусных маршрутов. Приговор — два года лишения свободы для каждой.

Даже тогда, когда вместо освобождения девушек увезли назад в СИЗО, даже когда обе были этапированы в женскую колонию в Гомеле и, пройдя карантин, начали ходить в швейный цех на работу, даже когда Катю объявили склонной к экстремизму и повесили на ее казенную форму желтую бирку, казалось, что все это совсем скоро закончится. Тем более что арифметика работала в пользу журналисток. День в СИЗО по белорусскому законодательству засчитывается за полтора дня колонии, так что выйти они должны были не в ноябре, а в начале сентября. Оставалось всего несколько месяцев. Катя Андреева из тюрьмы умудрялась поддерживать близких. Рассказывала в письмах и редких звонках домой, что ей часто снится редакция, по которой она ходит, включает компьютер, проверяет диктофон, готовится к чьей-то пресс-конференции. Говорила, что ее жизнелюбие не перебить никакой тюрьмой. Тюрьма решила с этим поспорить. Режим ненавидит жизнелюбивых, сильных, несломленных. А еще — молодых и красивых. Таких, как Катя. Режим, впрочем, и в принципе белорусов ненавидит, но тех, что не сдались, — в особенности.

В феврале от Кати на некоторое время перестали приходить письма. Вскоре ее муж Игорь узнал от адвоката, что его жена снова в СИЗО — на этот раз гомельском — и что ей предъявили обвинение в измене государству. Больше никаких подробностей никто так и не узнал. Адвокатов связывает подписка о неразглашении, а чистки в адвокатском сообществе, лишение лицензий сотен профессиональных защитников с безупречной репутацией куда более надежно, чем любые подписки, заставляют оставшихся молчать. Так что точное обвинение до сих пор никто не знает. Можно лишь процитировать статью 356 УК Беларуси: «Выдача иностранному государству, иностранной организации или их представителю государственных секретов Республики Беларусь, а равно сведений, составляющих государственные секреты других государств, переданных Республике Беларусь в соответствии с законодательством Республики Беларусь, либо шпионаж, либо агентурная деятельность, либо переход на сторону врага во время войны или вооруженного конфликта, либо иное оказание помощи иностранному государству, иностранной организации или их представителю в проведении деятельности в ущерб национальной безопасности Республики Беларусь, умышленно совершенные гражданином Республики Беларусь (измена государству), — наказываются лишением свободы на срок от семи до пятнадцати лет со штрафом или без штрафа».

Поскольку Катерина Андреева на госслужбе никогда не состояла и государственными секретами не владела, а войну Беларусь не вела, то остается «иное оказание помощи иностранному государству в ущерб национальной безопасности». Под эту бессмысленную на первый взгляд формулировку можно подвести все — от Катиной работы на «вражеском» телеканале, финансируемом польским правительством, до книги «Белорусский Донбасс», которую они написали вместе с мужем. Эта книга, над которой Катерина и Игорь начали работать почти сразу после начала войны на востоке Украины, — о белорусах, воюющих с обеих сторон. Если белорусы, которые воюют на стороне Украины, не скрывают ни лиц, ни имен, ни позывных, то те, кто с обратной стороны, скрывают и то, и другое, и третье. Несколько лет Катя и Игорь их разыскивали, находили, спрашивали. Летом 2020 года их книга-исследование вышла в Украине. На ее презентацию в Беларуси Катерина не попала — к тому времени она ждала своего первого приговора в СИЗО. А в марте прошлого года, вскоре после приговора, суд Октябрьского района Минска признал книгу «Белорусский Донбасс» экстремистской. Может, тогда и началась подготовка к новому уголовному делу, закончившемуся новым приговором в восемь лет?

Вот что вспоминала сокамерница Кати Андреевой Алла Шарко. Алла — программный директор белорусского «Пресс-клуба», оказавшаяся в СИЗО в декабре 2020 года. За решеткой она провела восемь месяцев, часть из этого времени — в одной камере с Катей Андреевой. На своей странице в Фейсбуке она вспоминала: «Вечером к нам в камеру забросили Катю. После ночных этапов люди очень измотаны: без сна, холод, тяжеленные сумки, не хочется жаргона, но это были кешеры, потому что слово «сумка» из нормальной жизни, где не хочется тюремных ассоциаций. Тяжелее всего у политзеков кешеры с письмами. Ведь какое-то время часть писем отдавали, а шли они Кате сотнями. Мы показывали друг другу рисунки от незнакомых, детские письма, открыточки. Некоторые она подарила мне, чтобы я рисовала «с натуры», храню их.

В ту встречу в камере мы стояли и обнимались, радовались знакомым лицам и смеялись, как девчонки. До этого мы с Катей виделись пару раз. 

Так она «поселилась» на шконке надо мной, днем мы грели ноги друг другу, постоянно было холодно. Я заплетала ей волосы по утрам, и ее красивые волны на первом суде мы сделали мелкими косичками на ночь.

У Кати были свои книги (роскошь из СИЗО в Жодино) — поэзия Серебряного века. Кстати, она замечательно декламировала стихи наизусть. А еще у нее была своя домашняя наволочка, которую она утром снимала и меняла на казенную. Мы знали, как это важно — иметь кусочек нормальной жизни там.

Одно из хороших занятий — пить кофе-чай. Катя пила зеленый чай из пластиковой плошки из-под жодинского салата из «отоварки», а я пила из алюминиевой, играя в игру «успей, пока не обожжет и не остынет». Мы с девочками в камере часто дурачились, юмор нас просто спасал. Зеленый лук проращивали и давали имена луковой «семейке», наблюдали, как мыши грызут наши груши и яблоки, играли в «мафию» перед сном.

На прогулках танцевали: было дико холодно, а танцы согревали и делали настрой бодрым. Какие-то парные танцы мы танцевали с Катей, она быстро научилась и стала частью нашего «камерного ансамбля». Громко пели смешные частушки про «Сямёнаўну», переделывая слова под нашу реальность. К суду Катя заказала из дома всё белое. Мы страшно надеялись, что ее выпустят. Пели ей песни «Домой» и «Демобилизация», когда ее выводили из камеры на заседания. А чуда не произошло. Мы потом долго не могли петь, не было настроения».

Белорусы вообще с некоторых пор не поют. У них нет не только настроения, но и времени: нужно стоять в очередях с передачами, писать письма, отправлять телеграммы, встречаться с адвокатами, высиживать в очередях во время приемных часов у начальства Департамента исполнения наказаний, отправлять денежные переводы на «отоварку». И ждать, ждать, бесконечно ждать из тюрем. А потом не дожидаться, потому что новое дело, новые «процессуальные действия» и новый приговор, как у Кати Андреевой — одной из лучших журналисток Беларуси.

В гомельской колонии Катя шила форму для курсантов МЧС. Теперь, после второго приговора, ее могут отправить в другую колонию, под Речицей, уже как рецидивистку. Там — торфобрикет и пилорама. Иногда, впрочем, кажется, что вся Беларусь — это сплошной торфобрикет и пилорама. И желтые бирки экстремистов на тюремных робах.