Пьер Гольбах МУЧЕНИКИ. ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРИЧИНЫ ИХ МУЖЕСТВА.

Отрывок из книги

МУЧЕНИКИ. ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРИЧИНЫ ИХ МУЖЕСТВА. ХАРАКТЕР И ПОЛИТИКА ПЕРВЫХ
ПАСТЫРЕЙ ЦЕРКВИ. РАЗБОР ВОПРОСА, СЛУЖИТ ЛИ МУЧЕНИЧЕСТВО ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ
ИСТИНЫ.
Книги, рассматриваемые христианами как боговдохновенные, сообщают о
жизни и проповеди апостолов только то, что содержится в четырех евангелиях и
в Деяниях. По какому-то роковому стечению обстоятельств все основоположники
христианской религии странным образом внезапно исчезают с мировой арены, не
оставив никакого подлинного памятника о подробностях своего апостольского
служения и смерти. Правда, Деяния апостолов говорят нам о кое-каких деяниях
и чудесах святого Петра. Но Лука, особенно близко стоявший к святому Павлу,
вскоре забывает о всех прочих проповедниках и рассказывает только о своем
Павле, притом он рассказывает о путешествии Павла в Рим, не сообщая, что с
ним сталось впоследствии. Мученичество святого Иакова-единственное, о
котором мы находим сообщение в Деяниях апостолов.
Нам приходится, таким образом, довольствоваться тем, что нам сообщают о
судьбе этих великих святых предания, весьма подверженные ошибкам, и
совершенно сказочные легенды. И вот легенды и предания уверяют, что святой
Петр претерпел мученичество в Риме в правление Нерона. Но, как мы уже
вскользь заметили, многие солидные критики сомневаются в историчности
путешествия святого Петра в Рим, а это делает весьма недостоверной и смерть
его в этом городе. Да и, кроме того, многие сказочные подробности заставляют
сомневаться в правдивости авторов легенд, которые сохранили историю
мученичества Петра. В самом деле, там рассказывается, что Нерон,
покровительствовавший Симону-волхву, приказал однажды, чтобы он и Петр
явились на публичное состязание. Оба проявили свое искусство. В конце концов
Петр одержал верх и посредством молитвы достиг того, что маг, поднявшийся
при помощи чар на воздух, был низринут с высоты. Император, разгневанный
победой святого, вместо того чтобы признать его святость, подкрепленную
чудом, осудил его на смерть. Петр, рассказывается далее, из смирения
попросил, чтоб его распяли вниз головой. И вот на основании таких сказок
христиане убеждены, что святой Петр принял мученичество.
Что касается святого Павла, то такое же "верное" предание сообщает, что
ему отрезали голову в правление того же Нерона. Но критики не знают,
произошло ли это в то же время, когда был распят Петр, или некоторое время
спустя. Святой Климент говорит, что время смерти обоих апостолов точно не
установлено.
Святой Ириней и святой Юстин утверждают, что святой Павел умер лишь
через пять лет после святого Петра. Тем не менее собор, состоявшийся в Риме
при папе Геласии, постановил, что только еретики признают, будто святой Петр
и святой Павел приняли мученический венец в разное время.
Легенды о смерти этих двух апостолов в Риме общеприняты в римской
церкви, но она оказалась менее снисходительной к некоторым другим легендам,
рассказывающим о смерти остальных членов коллегии апостолов, хотя они не
менее достоверны. Так, о святом Андрее мы узнаем, что он отправился
проповедовать евангелие в Скифии и мученически погиб в Ахайе. Святой Фома,
согласно преданиям, распространял веру в Индии и там принял мученический
венец. Словом, они сообщают нам об участи глашатаев христианства, но
рассказы их до такой степени полны диковинных сказок, что пришлось пощадить
верующих, боясь слишком перегрузить их веру. Но все эти Деяния, дошедшие до
нас, могут нам дать представление о чудовищной наглости тех, кто их выдумал,
и об удивительном легковерии древних христиан, которым преподносили подобные
бредни. Все эти Деяния на латинском языке собраны в любопытном труде,
изданном Жаном Альбертом Фабрициусом пол заглавием.
Итак, мы не знаем ничего положительного о смерти апостолов; а ведь они
единственные люди, которые могли быть настоящими мучениками или свидетелями
Иисуса Христа, ибо они видели его собственными глазами и получали поучения
непосредственно от него. Прочие мученики, которыми хвалится христианство, не
могут быть законными свидетелями чудес Христа, которого они никогда не
видели. Умирая за веру, они ничего этим не доказывали, разве только то, что
они были проникнуты доверием к учителям, от которых они восприняли свою
религию, и что они были глубоко убеждены, будто их духовные вожди не
способны на самообман и обман. Мученики, жившие после апостолов и учеников
Иисуса, ничего не засвидетельствовали всему миру, разве только то, что они
крепко верили на слово всему, что им говорили и обещали пастыри, которым они
оказывали слепое доверие.
Но если даже предположить, вслед за легендами, что все апостолы
действительно были казнены за свои проповеди, то это не доказывает ни их
искренности, ни правоты их учения. Все реформаторы, все провозвестники новых
идей, особенно по вопросам религии, обычно подвергаются гонениям со стороны
сторонников старой религии, старающихся подавить и уничтожить их. Будут ли
эти проповедники обманщиками, будут ли они энтузиастами и простодушными
фанатиками-их ремесло опасно. Их обычно наказывают как мятежников.
Священники их опорочивают. Они терпят унижения от народа, большая часть
которого довольно упорно держится старых обычаев. Все новаторы подвергаются
большому риску, если только они не имеют на своей стороне государей или
большинства. Опасности тесно связаны с профессией людей, которые высказывают
мнения, неугодные правящим группам. Зороастр, восстановивший или
преобразовавший религию персов, стал, говорят, мучеником нового учения
вместе с восьмьюдесятью сторонниками. Словом, все обманщики, если власть не
у них в руках, как у Моисея или Мухаммеда, должны рассчитывать на дурной
прием со стороны тех, кого они хотят привести к своим взглядам. Когда эти
новые взгляды постепенно упрочиваются, то лиц, погибших ради их утверждения,
объявляют мучениками и почитают как героев и святых.
Иисусу не надо было быть большим пророком, чтобы предсказать, как
сообщает евангелие, своим апостолам гонения, какие им пришлось претерпеть,
проповедуя его учение. Принимаясь за это ремесло, они должны были мириться с
теми неудобствами, которые, естественно, с ним связаны. Если верно, что они
претерпели пытки и казнь, то этим они дали свершиться судьбе, которой они не
могли не предвидеть.
Но, скажут нам, без сверхъестественного мужества нельзя идти с веселым
сердцем на смерть, и нельзя из одного только жульничества заниматься
ремеслом, которое заведомо должно привести к трагическому и мучительному
концу.
На это можно ответить ссылками на факты. Повседневный опыт показывает,
что преступники-воры, разбойники, контрабандисты - занимаются своим
ремеслом, зная, какой риск с ним связан. Они знают, что против них вооружено
правосудие, и, однако, они не бросают своего занятия, поскольку они находят
его прибыльным и удобным и поскольку оно дает им средства к жизни. Они не
задумываются об ожидающем их конце или надеются, что им удастся уклониться
от своей судьбы благодаря ловкости.
Воры-мученики безделья или алчности. Завоеватели, воители и солдаты -
мученики лени, славы и ложной чести. Проповедники новой религии - мученики
запрещенного учения, которое дает возможность властвовать над умами и жить
за счет легковерия. Их мужество ничего не доказывает, разве лишь то, что они
готовы умереть, занимаясь ремеслом, прелести которого они вкусили, познав
вместе с тем и его опасности. Когда опасный момент настает, на помощь
приходит тщеславие; они, что называется, покоряются необходимости, и вот мы
видим, что они мужественно умирают.
Чтобы составить себе представление о древних проповедниках и мучениках,
достаточно бросить взгляд на современных мучеников и проповедников.
Известно, что мерзкие, кровавые законы Людовика четырнадцатого (поскольку
они не отменены, надо заключить, что нынешний монарх их одобряет)
устанавливают смертную казнь для протестантских проповедников, проповедующих
свое учение во Франции, и осуждают на галеры тех, кто собирается, чтобы их
послушать. Несмотря на эти жестокости, гугеноты не имеют недостатка в
проповедниках, которые наставляют их, рискуя быть повешенными. А между тем
эти столь мужественные люди часто являются весьма мало добродетельными.
Иногда это экзальтированные фанатики, но чаще всего хитрецы, которые ввиду
выгод, доставляемых их рискованной профессией, закрывают глаза на окружающие
ее опасности. И в самом деле, эти контрабандные проповедники извлекают из
своего ремесла и честь, и выгоду. Какой-нибудь крестьянин-протестант
смотрит, как на бога, на такого миссионера, достаточно отважного, чтоб
украдкой указывать ему путь ко спасению и предохранить его от козней римской
церкви. Чтоб выразить ему свою признательность, крестьянин целует ему руки и
ноги. Он обожает его, внушает обожание к нему своей жене и детям, отдает ему
все, что имеет, лишается всего ради него. Таким образом, человек божий
обменивает свое учение, часто непонятное тому, кто его слушает, на почет и
подарки. Он властвует. Он является богом-хранителем для всякого, кого он
удостаивает своих забот. И в расчете на такие выгоды он охотно готов идти на
некоторый риск. А беспристрастные люди уверяют, что многие из этих смелых
проповедников в частной жизни отнюдь не достойные уважения люди. Для того
чтобы создать мучеников, достаточно честолюбия и жадности на одной стороне,
легковерия и фанатизма-на другой.
Итак, смерть и страдания за дело не доказывают ни правоты дела, ни
истинности учения, ни искренности того, кто страдает или умирает за это
учение. Преступление также имеет своих мучеников, как и добродетель.
Всякая сильная страсть, всякий могучий интерес заставляют нас закрывать
глаза на непосредственные последствия наших действий. Какова была страсть
основоположников христианской религии? То была страсть, свойственная всякому
главарю секты,- желание властвовать над умами людей и прилично жить за их
счет.
Не надо все же думать, что все пострадавшие или умершие за христианскую
веру были обманщиками. По всем данным, большинство мучеников были легковерны
ми добросовестными фанатиками, одурманенными своими духовными вождями,
которые внушали им необходимый пыл, чтобы упорно поддерживать дело, полезное
личным интересам вождей. Последователями религиозных обманщиков являются
глупцы, а когда эти глупцы преисполнены воодушевления, внушенного им
наставниками, они готовы презреть мучения и смерть.
Было бы, может быть, неправильно думать, что все первые проповедники
религии были обманщиками. Даже среди них могли находиться люди простые,
легковерные, простодушные, которые под руководством своих более хитрых
собратьев стали в их руках полезным орудием для осуществления их целей
Мухаммед был обманщиком. Ему посчастливилось найти добросовестных фанатиков
в лице большинства своих первых последователей. Иисус, согласно евангелию,
имел, по-видимому, трех главных доверенных лиц-Петра, Иакова и Иоанна. Они
могли быть хранителями тайн своего учителя. Все прочие апостолы, возможно,
чистосердечно верили, что их учитель - мессия, предсказанный пророками, или
восстановитель Израильского царства. После смерти Христа ловкий и сильный
Павел присоединился к комитету апостолов и создал зарождающейся секте успех,
превзошедший, несомненно, ожидания прежних главарей. Во всех сектах
несколько ловких людей всегда становятся господами над прочими.
Мало того, часто бывает, что человек, бывший вначале обманщиком, в
конце концов становится добросовестным энтузиастом. Заинтересованность
создает ему иллюзии, и с течением времени он убеждается в реальности той
лжи, которую он сам раньше выдумал. Мы часто видим, что лжецы в конце концов
сами начинают верить в небылицы, которые они обычно распространяют. Таким
образом, часто в одном и том же лице соединяются обманщик и фанатик.
Итак, надо различать два вида мучеников. Одни из них были обманщиками,
ставшими жертвой своей опасной профессии. Они могли проявить то же мужество,
как и другие. Ведь, попав в руки судей, они понимали, что отступление
невозможно, что им придется понести наказание либо как нарушителям указов и
законов, либо как соблазнителям и мошенникам. Не имея возможности избежать
смерти, обманщики тоже решали умереть мужественно. Этим они по крайней мере
спасали свою честь в глазах своих приверженцев. Другой вид мучеников
представляли фанатики, у которых фантазия была сильно возбуждена
пастырями-обманщиками или опять-таки фанатиками.
Исходя из этого, посмотрим-на основании истории церкви и сохранившихся
памятников,-каковы были методы, которыми пользовались первые христианские
пастыри, чтобы подавить рассудок, вызвать доверие к себе и разжечь
воображение последователей. Прежде всего, они настаивали на необходимости
веры, то есть слепой покорности, необходимой для целей церкви. Апостол,
пастырь или епископ, обеспечив себе покорность паствы, беседовали с нею о
своем собственном величии, о возвышенности своей миссии, выставляли себя в
качестве посредников между богом и людьми и даже как богов земных.
Чтобы убедиться в том, какое высокое мнение о себе внушают пастве
главари и пастыри церкви, достаточно привести одно место из Постановлений
апостольских (книга 2, гл. 26). Эта книга хоть и не принадлежит апостолам,
которым ее приписывают, но, во всяком случае, восходит к глубокой древности.
И вот что там пишется:
"Кто стал епископом, тот является служителем Слова, хранителем веры,
посредником между богом и вами посредством почитания, которое он воздает
богу. Он учитель благочестия. После бога он отец ваш, возродивший вас кровью
и духом, чтобы вы были приняты богом. Он ваш управитель и руководитель. Он
ваш царь и государь. После бога он ваш земной бог, которого вы должны
почитать". В другом месте той же книги (книга 2, гл. 2) сказано, что
епископа следует рассматривать как представителя бога среди людей, поскольку
он распоряжается всеми людьми, священниками, царями, должностными лицами.
Хотя Постановления апостольские, откуда взяты эти цитаты, считаются
апокрифическим произведением, нетрудно видеть, что христианская церковь
отнюдь не отказалась от возвещаемых здесь принципов величия епископата. В
частности, их целиком усвоил римский первосвященник, особенно в те времена,
когда он, как мы вскоре увидим, распоряжался тронами. Современные льстецы не
постеснялись дать ему титул наместника бога. В дальнейшем мы увидим, что
многие государи были низложены епископами, которые согласно Постановлениям
апостольским распоряжаются всеми людьми, царями, должностными лицами.
У некоторых современных христиан хватало духу несколько снизить то
возвышенное представление, которое старались создать о себе епископы в
древности. Но первые христиане, несомненно, были самого высокого мнения о
своих пастырях. Они смотрели на них как на людей боговдохновенных, на
которых при "возложении рук" сошел дух божий. Им приписывали дар
пророчества, власть изгонять бесов, способность творить чудеса. В глазах
верующих епископы и священники казались существами, одаренными милостью неба
более совершенным образом, чем прочие смертные. Епископы свободно избирались
народом, но ему внушали, что его выбор - результат божественного внушения.
Епископов, говорил святой Киприан, назначает бог, а не люди. Смотри главу
седьмую настоящей книги.
Упрочив выгодное мнение о себе в глазах своих последователей, главари
церкви приобрели право диктовать их разуму те или иные убеждения, выносить
решения по вопросам их веры, разжигать их фанатизм, внушать им настроения,
соответствующие интересам епископов.
Независимо от тех преимуществ, которые делали пастырей властителями
своей паствы, у них были и другие средства, чтобы сильно волновать сердца
своих последователей. Они были распределителями милостыни, приносимой
верующими. Это, естественно, дало им абсолютную власть над бедняками, то
есть над самой многочисленной группой верующих. Поэтому-то мы видим, что
пастыри постоянно настаивают на пользе милостыни. Святой Киприан говорит о
ней как о верном средстве искупить грехи, совершенные после крещения. Тот же
епископ упрекает богатых женщин, забывавших приносить пожертвования в места
собрания верующих, что у них слишком низкая душа, чтоб иметь право
участвовать в жертвоприношениях общины, ничего не внося за это. Вообще Иисус
и его апостолы усиленно рекомендовали благотворительность. Есть основания
считать, что они жили за счет милостыни. Первые пастыри церкви настаивали на
этом пункте из тех же соображений: епископ получал треть всех приношений, а
две трети раздавал духовенству и нищим. Отсюда понятно, что милостыня давала
ему средства к жизни и делала его хозяином над конгрегацией. К тому же
епископ никому не давал отчета о находившихся в его распоряжении денежных
суммах. Святой Киприан в послании к Нумидику сообщает, что на собраниях
верующих читали вслух список лиц, вносивших наиболее крупные пожертвования.
Это было очень подходящим средством для подстегивания соревнования в
щедрости.
Мудрая политика епископов не лишала и язычников вспомоществований со
стороны церкви. Такой образ действий привлекал их к новой вере и увеличивал
число верующих, то есть подданных епископа. Кроме того, такая политика
ослабляла ненависть язычников к секте, которая часто вызывала гнев народа,
как мы скоро увидим.
Этих соображений достаточно, чтобы вскрыть истинные мотивы необычайного
рвения первых проповедников евангелия и той поразительной страстности, с
которой они провозглашали свою веру и расширяли свои завоевания и свою
власть над душами и кошельками людей. По мере возрастания численности
христиан возрастали и церковные доходы, так как увеличивалась сумма
милостынь, приношений и даяний, из коих две трети становились собственностью
духовенства.
Таким образом, несмотря на риск, связанный во времена язычества с
профессией епископа, уже в первое время существования церкви этот опасный
сан был особенно желанным. Из-за него возникали интриги, расколы и яростные
споры, нередко сопровождавшиеся побоищами. Здесь нет ничего удивительного:
честолюбие и жадность всегда определяли поведение самых святых людей.
Естественно, что многие священники домогались поста, дававшего им
возможность властвовать над стадом, которое они могли беспрепятственно
стричь и даже повести на бойню в интересах пастуха.
Известно, далее, что в первое время существования церкви ее духовные
вожди присвоили себе судейские функции по всем гражданским тяжбам и
процессам христиан. Сам Павел вменял в обязанность верующим не обращаться к
языческому суду. Он требовал, чтобы тяжбы разбирались собранием верующих под
председательством епископа. Он принимал также доносы и жалобы по обвинению в
нехристианском образе жизни. Правда, епископ судил не один, ему
ассистировали священники, но они всегда под страхом отлучения или лишения
доли в раздачах соглашались с его мнением. Павел. 1 Кор. Чтобы упрочить свою
власть, пастыри церкви заключили нечто вроде молчаливого соглашения о
взаимной поддержке. Неугодного епископу христианина или священника отлучали
от церкви. После этого его не принимали ни в одну христианскую общину, хотя
бы подчиненную другому епископу. Для этой цели пастыри церкви информировали
друг друга о наиболее важных событиях, то есть о таких, которые имели
значение для утверждения власти епископов. Мы видим поэтому, что уже в
первые века существования церкви отлучение влекло за собой мирские
последствия: отлученный лишался преимуществ пребывания в общине, общения с
верующими и доли в милостыне. Святой Киприан, епископ карфагенский, ставший
впоследствии мучеником, выработал, кажется, наиболее полезные для епископата
правила. Говоря об отлучении от церкви, он доказывал, что "подобно тому, как
во времена Ветхого завета бог приказал умертвить материальным мечом тех, кто
оказал неповиновение священникам, точно так же при Новом завете надо убивать
духовным мечом гордецов и упрямцев, изгоняя их из церкви". Но, как мы
видели, "духовный меч" убивал и телесно тех, кто имел несчастье
воспротивиться епископу, ибо, отрывая их от тела церкви, он лишал их средств
к жизни.
Отсюда можно себе представить, какой деспотизм проявляли первые
христианские пастыри, которых нам рисуют как святых и многие из которых
стали мучениками. Эти знаменитости присвоили себе роль распорядителей
посмертным спасением своих овец и в ожидании их смерти лишали их-путем
отлучений-средств к жизни.
Короче, с самого начала существования церкви епископы пользовались
огромной властью над христианами. Последние почитали их как богов, покорно и
смиренно принимали все их указания, не смели ни на миг усомниться в
правильности их учения, боялись их как судей и вершителей судьбы в этом мире
и на том свете. При таком положении дел божественным пастырям очень легко
было разжигать фанатизм людей, слепо покорившихся им в силу своего глубокого
невежества и безоглядной веры.
Среди христиан в первые века церкви существовало всеобщее убеждение в
скором пришествии антихриста, который будет жестоко преследовать христиан, и
в конец света, который будет уничтожен огнем. Верили, что сам Христос вскоре
явится в облаках, чтобы судить людей по делам их; что все будут поглощены
всепожирающим пламенем, кроме тех, кто пролил свою кровь за веру.
В те времена верили, что за исключением мучеников, вступавших
немедленно во владение раем, никто не может удостоиться вечного блаженства
до всеобщего воскресения мертвых. Такое представление мы находим, например,
у Григория Назианского.
Кроме того, набожные христиане большей частью влачили такое жалкое
существование, что у них возникало отвращение к этому миру и они воздыхали
об обещанном им будущем блаженстве. Они вечно сокрушались и питали в своих
сердцах самую мрачную меланхолию. Помимо того, они упражнялись в постах и
умерщвлении плоти, и это расстраивало их мозг. Столь мрачные настроения и
действия легко могли отвлечь от преходящих благ земных и возбудить щедрость
христиан, а пастыри умели очень хорошо использовать такие настроения.
Так как, далее, главари были в высшей степени заинтересованы в том,
чтобы сохранить свою паству и укрепить ее веру, они считали важным придать
своим сторонникам стойкость против гонений и пыток, грозивших им каждый миг.
Поэтому христианские богословы постоянно внушали слушателям отвращение к
мирским наслаждениям, полное презрение к земным делам и мужество, которое
позволило бы им презирать страдание и даже пренебречь смертью. Преходящие
мучения и смерть богословы рисовали как верный путь к обретению радостей
рая, которые рисовали в великолепных красках, способных воспламенить
воображение верующих. В первые века христианства святые богословы обещали
наступление материального, земного царства Христа, который должен был, по их
словам, тысячу лет царствовать на земле. Тогда богословы, как видно по их
произведениям, не успели еще придать спиритуалистический, метафизический
смысл неведомому блаженству в ином мире, как это впоследствии сделали их
преемники.
С набожными христианами вели беседы о радостях, уготованных богом для
святых. Им трубили о "неувядаемых венках", которые они получат. Им рисовали
Христа, сидящего одесную отца и протягивающего пальму тем, кто смело
исповедал его имя и пролил свою кровь за него.
К этим мотивам, которые уже сами по себе могли возбудить энтузиазм
первых христиан, присоединялись и чисто земные мотивы. Христиане видели,
какую помощь, какие заботы, почти божественные почести расточались лицам,
терпевшим за веру. Верующие наперебой стремились утешать их в заключении,
приносили им обильные даяния, пускали в ход все средства, чтобы помочь им
мужественно переносить страдания. Уверенные, что исповедники в большой чести
у бога, грешники молили их о покровительстве. Исповедники на самом деле
пользовались правом приостановить и отменить епитимьи, наложенные церковью
на грешников. Достаточно было выданного исповедником удостоверения, чтобы
вернуть грешника в лоно церкви.
Святой Киприан часто горько жалуется на ту легкость, с какой
исповедники раздавали такие удостоверения. Это в действительности означало
присвоение прав епископа, который в обычных условиях был единственным лицом,
правомочным восстанавливать отлученных и смягчать наложенные церковью
наказания. Верующие целовали цепи и раны мучеников, обмакивали в их кровь
тряпочки, которые потом бережно хранили. Всякий старался выразить мученикам
свое преклонение, чтобы таким образом утешить их за суровое обращение,
которому их подвергали язычники. А после смерти их борьба за веру
становилась темой для благочестивых писаний. Церкви в циркулярных письмах
обменивались донесениями о великих подвигах своих героев. Память их
праздновалась. На их могилах молились. Их реликвиям поклонялись. Их имена
помещали в мартирологи и диптихи, или церковные реестры. Словом, им
воздавали культ, устраивали им некий апофеоз. Вскоре начинали распространять
о них легенды, полные чудес и удивительных сказок; а вера заставляла
верующих легко усвоить повествования, сфабрикованные главарями, которые
постоянно старались питать благочестивым обманом фанатизм своих
последователей. На основе таких выдумок и возникло столько подложных житий
мучеников, столько нелепых подчас легенд, из коих некоторые дожили до нашего
времени.
С другой стороны, лица, поддавшиеся слабости, проявившие под пыткой
недостаток веры и отрекшиеся от религии, томились под бременем бесчестья и
презрения. Духовные вожди заставляли их влачить жалкое и позорное
существование на глазах собратьев. Их подвергали унизительным епитимьям,
которые часто длились всю жизнь. Они служили предметом отвращения для
остальных, которым наложенное на отступников наказание внушало страх.
Соединение всех этих мотивов должно было оказывать могучее действие на
ранних христиан. Не удивительно поэтому, что жажда мученичества приняла у
них эпидемический характер. Они толпами являлись к магистратам, изумляя их
своим безумием, истинные причины которого были им непонятны. Невероятные
примеры стойкости и твердости являли даже представительницы слабого пола,
которые тоже не в малой степени были подвержены религиозной экзальтации и
упорному фанатизму.
Жестокость судей должна была раздражать зрителей и вызвать в них
сочувствие к жертвам бесчеловечной ярости. Стойкость этих жертв должна была
казаться толпе сверхъестественной. Она внушала мысль о том, что мученики
должны быть уж очень уверены в истинности тех взглядов, которых они
придерживаются, если они ради них готовы претерпеть такие тяжелые мучения и
даже смерть. Вот почему, надо полагать, преследования со стороны язычников
содействовали росту численности христиан.

Насилие всегда содействует
распространению тех взглядов, которые оно хочет задушить.
Каковы же были причины, по которым так часто, согласно церковным
летописям, разгорались кровавые гонения против приверженцев христианской
религии? Как это случилось, что римляне, проявлявшие вообще терпимость ко
всем культам, с такой яростью преследовали сторонников культа Иисуса Христа?
Этот образ действий их вызывался несколькими довольно простыми и вполне
естественными причинами.
1. Римляне почти всегда смешивали христиан с евреями, из среды которых
действительно вышло христианство. Они не делали между ними никакой разницы.
Утомленные и раздраженные частыми восстаниями населения Иудеи, они были
убеждены, что христиане не могут быть более верными подданными, чем евреи.
По всей вероятности, Траян велел умертвить Симеона, родственника Иисуса
Христа, епископа иерусалимского, только потому, что тот происходил из дома
Давида, и на этом основании его подозревали в намерении поднять восстание в
стране.
2. Христианская секта должна была казаться римлянам очень опасным
сообществом. Крепко спаянные между собой, христиане жили почти совершенно
изолированно от остального общества. Они подчинялись только власти
епископов, которые, как мы указали, были единственными судьями в их
гражданских тяжбах, единственными признаваемыми должностными лицами,
единственными их господами. Христианское сообщество, распространившееся к
тому же по всей империи, должно было поэтому сильно тревожить представителей
власти, видевших в этой секте тайную организацию заговорщиков против
государства.
3. Так как епископы были главарями христианской общины, осуществлявшими
в ней судейские функции, они должны были внушать особое недоверие римским
императорам, несомненно знавшим, какую власть епископы имеют над умами своих
последователей. Эта власть должна была казаться им опасной. Поразительный
пример такого настроения императоров мы имеем в деле мученика-римского
епископа Фабиана, погибшего вначале правлевия Деция. По этому поводу святой
Киприан замечает, что Деций предпочел бы иметь соперника в лице претендента
на императорский титул, чем видеть в Риме епископа соперником его власти
(Киприан, послание 52). Вообще гонители понимали, что, поражая пастыря, они
уменьшают опасность со стороны стада.
4. Христиане благодаря своему поведению должны были казаться римлянам
ненадежными подданными. Они отказывались молиться богам и приносить им
жертвы за благополучие императоров. Они никак не соглашались воздавать
императорским статуям почести, выработанные обычаем и угодливостью. Святой
Поликарп, ученик святого Иоанна, по примеру зелотов, о которых мы говорили
выше, предпочел умереть, чем согласиться именовать императора титулом
"господин". Евсевий. История церкви, 4, 15. Понятно, что такого рода
упорство должно было вызвать тревогу у государей и внушить им сильные
подозрения против христиан.
5. Под влиянием агитации языческих жрецов народ считал христиан
нечестивцами, врагами богов и поэтому видел в них виновников всех бедствий,
какие постигали империю. Часто даже кроткие императоры и мягкие
представители магистратуры невольно вовлекались в гонения из-за ярости
народа, который видел в христианах причину всех зол и очень часто в цирке
криками требовал "смерти нечестивцам". С другой стороны, суд обычно был
склонен осуждать людей, отказывавшихся передавать на его суд свои тяжбы, не
признавая, согласно принципам своей секты, никаких судей, кроме епископов, и
рассматривая языческую магистратуру как нечестивое учреждение, недостойное
судитъ их.
6. Так как христиане устраивали собрания по ночам и совершали свои
таинства скрытно, то их поведение казалось язычникам подозрительным. Их
обвиняли в том, что они пользуются темнотой не только для заговоров против
государства, но и для совершения ужасных преступлений. Так, по материалам,
которые мы находим у христианских апологетов, мы видим, что идолопоклонники
обвиняли христиан в том, будто они едят детей и воскрешают ужасное
пиршество, которое Атрей предложил Тиесту. Далее, на христиан возводили
обвинение в том, что на своих ночных собраниях они оскверняются
отвратительным распутством. Это обвинение отчасти было обосновано в
отношении некоторых христианских сект, которых язычники не умели отличать от
так называемых "правоверных".
7. Представления о загробной жизни и о близком конце света, о котором
христиане постоянно воздыхали, внушали римлянам представление, что эти
мизантропы радуются бедствиям общества. На них поэтому смотрели как на
противообщественный элемент. Тацит, говоря о гонении на христиан, указывает,
что причиной послужила "их ненависть к роду человеческому". Тацит. Анналы,
15, 44.
8. В своем фанатизме и бешеном рвении христиане часто умышленно
навлекали на себя гонения. Они дерзко выражали свое презрение к богам в
самих храмах, опрокидывая алтари, разбивая статуи. Жажда мученичества часто
толкала их на то, чтобы безрассудно и дерзко нарушать общественное
спокойствие. Понятно, что язычники боялись этих безумцев, ни перед чем не
останавливающихся в своем неистовстве, и старались уменьшать их численность.
9. Христиане очень часто оскорбляли судей в трибунале, раздражали и
сердили их своим упорством и дерзостью. Вследствие этого судьи удваивали
свою жестокость, чтобы сломить сопротивление этих неистовых фанатиков и их
вызывающую дерзость. Разгоралось как бы соревнование между тщеславием
гонителей и гонимых, кончавшееся обычно длительными пытками и жестокой
казнью.
10. Христиане, естественно, возбуждали ненависть к себе не только со
стороны языческих жрецов, поскольку опорочивали их культ, но и со стороны
гаруспиков, прорицателей и магов, дискредитируя их ремесло и разоблачая их
плутни. Все эти обманщики со своей стороны использовали свое влияние, чтобы
возбуждать народ против христиан и побуждать его требовать казни их. С
другой стороны, писания первых христианских апологетов полны желчи против
язычества, оскорблений и жестоких насмешек над богами. Это, конечно, отнюдь
не содействовало смягчению гнева и ослаблению рвения жрецов и набожных
язычников.
Таким образом, ярость, с какой язычники преследовали христиан, имела
такие же реальные основания, как и неистовство, с каким христиане шли на
смерть. Они страдали и умирали ради химер, основанных только на словах
пастырей, которые были заинтересованы в сохранении своей власти над рабами,
жертвами своего легковерия. Проще сказать, христиане думали или внушали
себе, что они страдают и умирают за веру, в действительности же их карали
как государственных преступников, так как их действия внушали тревогу и
подозрение, что они злоумышляют против империи.
Современные богословы, вместо того чтобы краснеть за те глупости,
которые несчастные жертвы фанатизма натворили по наущению их
предшественников, сочли за благо преувеличить число мучеников. Но Генри
Додуэль, известный английский критик, в ученой диссертации доказывает, что
число христианских мучеников гораздо меньше, чем утверждают древние
фальсификаторы, фабриковавшие легенды о мучениках с целью, очевидно, поднять
престиж церкви. Ориген, живший в третьем веке, соглашается, что до его
времени число мучеников было незначительно и "их легко сосчитать" (Ориген,
с. Celsum, 1. 3). Лишь в века невежества монахи и набожные подделыватели
документов стали фабриковать мучеников тысячами.
Но много ли, мало ли было христианских мучеников, они делают мало чести
как церкви, служители которой свели их с пути, так и христианскому богу,
который в течение трех веков расставлял своим преданным почитателям столь
опасные ловушки.
В самом деле, если предположить, что бог добр и желает счастья своим
творениям, то каким нужно быть безнадежным глупцом, чтобы вообразить, будто
он способен был наслаждаться зрелищем мучительной смерти своих самых
ревностных служителей? Думать, что он, не довольствуясь смертью собственного
сына, требовал еще принесения в жертву тысяч христиан,-значит поклоняться
жестокому, кровавому богу. Неужели для утоления своей жажды мести ему мало
было смерти сына?
Воистину, только религия дикарей может приписывать богу такой свирепый
нрав. А ведь надо сознаться, что именно такое понятие о боге вытекает из
принципов христианства. Раз бог мог быть настолько несправедливым, что
потребовал смерти невинного сына, то почему бы ему не находить удовольствия
в человеческих гекатомбах? А как расценивать Тертуллиана, писавшего, что
"смерть святых драгоценна в глазах господа"?
Большое число людей, которых церковь возвела в ранг мучеников и память
которых она чтит, были явными самоубийцами, то есть добровольно шли на
смерть, которой они согласно правилам собственной религии должны были
избегать и отгонять от себя. Во всяком случае, такие действия противоречат
принципам современного христианства, воспрещающего лишать себя жизни и
добровольно идти на смерть. Но как же согласовать эти принципы с указаниями
большинства святых учителей первоначальной церкви и с поведением многих
мучеников? Разве самого Иисуса, который предписывал уклоняться от
преследований, не следует рассматривать как настоящего самоубийцу? Ведь он
так легко мог бы избежать
смерти.
Действительно, святой Киприан говорит, что Иисус
предупредил работу палача и добровольно испустил дух. Его примеру
последовал святой Игнатий, епископ антиохийский и ученик евангелиста Иоанна.
Когда этого святого осудили на то, чтобы отдать его на растерзание зверям в
цирке, он писал христианам в Рим, что умирает добровольно, и просил не
вступаться за него. Евсевий рассказывает про одного мученика, по имени
Герман, что он раздражал зверей, чтобы они его скорей растерзали. Он
прибавляет, что в этом случае мученик вел себя как истинный философ. Святой
Климент Александрийский, призывая христиан к мученичеству, ссылается на
пример язычников, добровольно причинявших себе смерть.
Мученики так далеко заходили в своем безумстве, что один африканский
проконсул, которому надоела бессмысленная резня христиан на основании
императорского эдикта, приказал спросить через глашатая, "есть ли еще
христиане, желающие умереть". А услышав, что все в один голос просят смерти,
он предложил им, чтоб они сами повесились или утопились и избавили бы суд от
труда. Короче, первые христиане были влюблены в смерть, и язычники часто,
чтобы досадить им, лишали их удовольствия быть гонимыми и чести стать
мучениками.
Евфемиты, которые хоть и были еретиками, но так же жаждали смерти, как
и ортодоксы, дали себе прозвище мартириан. Доказывая истинность своего
учения, они кичились тем, что у них гораздо больше мучеников, чем у других.
Монтанисты, тоже еретики, утверждали, что нельзя спасаться от гонений
бегством. Тогда-то соборы попытались установить различие между "истинными" и
"мнимыми" мучениками. Согласно решениям Лаодикейского, Карфагенского и
Эльвирского соборов добровольное мученичество стали считать грехом. Да, в
действиях и учении церкви никогда не было ничего прочно установленного.
Если спросить наших богословов, по какому признаку можно распознать
истинного и мнимого мученика, они скажут, что causa facit martyrem, то есть
что тот истинный мученик, чье дело правое. Но как определить правоту дела?
Разве не всякий человек, умирающий за веру, убежден, что его дело - самое
справедливое? Разве мусульмане, погибающие в боях против неверных, не
воображают себя мучениками за единственно истинную религию? А разве
протестанты, которых столь жестоко преследовало свирепое благочестие
Людовика четырнадцатого, не смотрели на себя как на истинных мучеников?
Нам могут возразить, что ни еретики, ни неверные не могут иметь
истинных мучеников, что эта важная привилегия принадлежит только
ортодоксальной церкви. Но что такое ортодоксальная церковь? Когда она
преследует или вырезывает людей, упорствующих в своих верованиях, она
утверждает, что не создает мучеников, а лишь справедливо наказывает
мятежников, выступающих против церкви. А вот если бунтовщики, принадлежащие
к ортодоксальной церкви, понесли наказание за преступление, этих
преступников причисляют к исповедникам или мученикам. Мартиролог римской
церкви наполнен именами многих полезных для нее фанатиков, которые были
вполне справедливо наказаны за свои безумные действия. Мы находим там,
например, имя святого Фомы Кентерберийского, погибшего во время открытого
восстания против законов своей страны. Иезуиты включили в число мучеников
всех своих собратьев-смутьянов, убитых в Японии, в Индии или казненных в
Европе за ужасные преступления.
Несколько мучеников этого рода мы находим и в древних мартирологах. Мы
встречали там среди прочих имя святого Федора, солдата, который сжег в
Амасии храм Кибелы и немедленно донес судьям о своем подвиге, не дожидаясь
даже, чтоб его стали допрашивать. Несмотря на вышеупомянутые постановления
соборов, церковь еще и теперь считает мучениками и отмечает в своем
календаре таких людей, которые лишили себя жизни, чтобы уклониться от
жестокого обращения гонителей. К их числу относятся святая Пелагея и ее
мать, которые бросились обе с крыши дома. Святая Аполлония сама бросилась в
огонь. Святая Евлалия, двенадцати лет от роду, вопреки увещаниям матери,
покинула дом свой и стала порицать судью за идолопоклонство. В его
присутствии она бросила на землю его идолов. Судья из жалости к ее молодости
пытался образумить ее. Но она своими дерзкими выходками вынудила его осудить
ее на смерть. Знаменитый Бароний очень смущен такого рода фактами и не
знает, что сказать на это (quid ad haec dicamus noil habemus), но он ловко
вывертывается, приводя цитату из святого Амвросия, указавшего, что бога не
может оскорбить наша смерть, если мы к ней прибегаем как к целебному
средству De Virginitate. Такой сентенцией можно оправдать любое
самоубийство.
Впрочем, даже по признанию самих христианских богословов, мученики
проявляли рвение отнюдь не сознательно. Святой Киприан порицает многих
исповедников и мучеников за гордость, чванство, дурной нрав и, особенно, за
невежество в писании. В 27-м послании он, говоря об исповеднике по имени
Лукиан, пишет: "Наш брат Лукиан, тоже числящийся в исповедниках,
обнаруживший воистину пламенную веру и бестрепетное мужество, но весьма
нетвердый в писании" и так далее. В том же послании Киприан сообщает, что
многие исповедники были до такой степени невежественны, что не в состоянии
были сами писать "удостоверения о воссоединении", которые они выдавали
отступникам. Им приходилось обращаться к более грамотным, чтобы за них
написали. Кстати сказать, обычай выдавать такие удостоверения очень не
нравился нашему святому епископу, так как от этого страдал его авторитет.
Далее, по всем данным, среди умерших за веру было много таких, которые
не могли иметь никакого представления о религии, за которую умирали. Какие,
в самом деле, могли быть понятия о христианстве у двенадцатилетних детей, у
молодых девушек или у всех тех, кто при виде стойкости христиан под пыткой
сразу обращался в христианство, восклицал: "Я христианин" и немедленно
подвергался казни? Нам, пожалуй, укажут, что благодать чудесным образом
осеняла этих людей, и они вмиг оказывались просвещенными. Но тогда мы
спросим, почему же бог, вместо того чтобы допустить жестокие убийства
стольких верных служителей, не ниспосылал лучше достаточное количество
благодати, чтобы обратить и гонителей, и судей, и народ, видевший все эти
ужасные казни и столько чудес, о которых повествуют жития мучеников?
Чудеса, которых полны жития мучеников, покажутся довольно нелепыми
тому, кто захочет над ними пораздумать. Если верить дошедшему до нас
рассказу смирнской, церкви о смерти святого Поликарпа, епископа смирнского,
его приговорили к сожжению, но благодаря великому чуду пламя не коснулось
его, а образовало вокруг него как бы свод, под которым мученик оставался
нетронутым. Однако удар меча умертвил святого. Бог, оградивший его от огня,
не захотел оградить его от меча. С другой стороны, зрители-язычники,
присутствуя при смерти мучеников и сопровождавших ее чудесах, вопреки
склонности всех народов на земле поддаваться всему необычайному, нисколько
не бывали тронуты всем этим. Напротив, их жестокость возрастала, и они не
обращались в новую веру. Отсюда приходится заключить, что чудеса видели
только христиане, которые и засвидетельствовали их. Очевидно, что самым
невыполнимым чудом для христианского бога было суметь убедить народы в
достоверности тех чудес, которые он совершал ради своих посланцев и святых.
Нам на это, по всей вероятности, возразят, что самым поразительным
чудом, в котором проявляется могущество божие, является самый факт
утверждения христианской религии, здание которой, скрепленное кровью
мучеников, воздвигнуто среди бушующего моря гонений. Нам будут в напыщенных
фразах твердить, что христианская вера вышла победительницей из всех боев с
врагами. Мы на это ответим, что многовековой опыт, в частности утверждение
христианства и безумства мучеников, показывает не силу справедливого,
всемогущего и благодетельного бога, а силу обольщения, фанатизма и
убеждения. В умелых руках эти средства могут довести людей до такого
безумия, что они сами идут на смерть.
Исступление, в котором человек готов презреть пытки и смерть, отнюдь не
доказывает, что данная религия проистекает от истинного бога.
Обманщики-друиды при помощи своего учения и тех похвал, которые они
расточали храбро сражавшимся воинам, внушили многим народам презрение и даже
стремление к смерти, так что люди даже боялись умереть у себя в постели. Эти
кельтские жрецы, которых наши попы объявляют обманщиками, убеждали своих
последователей, что посмертное блаженство уготовано только для того, кто
умирает с оружием в руках. Один, завоеватель, законодатель и бог северных
народов, до такой степени опьянил их воинственным пылом, что они умирали с
радостью, в надежде обрести вечное блаженство в обители бога. А разве мы не
видим, как одна только сила убеждения закаляет дикарей, позволяет им
презирать самые ужасные пытки, какие способна изобрести человеческая злоба?
Наконец, разве убеждение не гонит ежедневно тысячи солдат на явные
опасности, не заглушает ли в них боязнь позора страх перед болью и смертью?
Средства, используемые языческими жрецами я честолюбивыми
законодателями дли внушения мужества своим подданным, те же, что применяли и
христианские богословы, чтоб одурманить несчастных, всецело на них
положившихся. Таким образом, мужество мучеников, являющееся, по словам
богословов, доказательством истинности их учения, в сущности, показывает
только, к каким печальным результатам приводит исступление, когда оно
целиком захватывает человека, и на какие низости способны плуты, живущие
обманом.
Умирая за какое-нибудь дело, фанатик отнюдь не доказывает этим ни
правоты дела, ни истинности своих убеждений. Он доказывает только, что он
упорно отстаивает правоту своего дела или что он сильно заинтересован в его
поддержке. Другими словами, он крепко держится своих убеждений, поскольку
они полезны ему самому или другим. Да и, наконец, независимо от того, что
мученик думает обо всем этом, он может просто ошибаться, когда соглашается
идти на жестокую смерть.
Однако в силу предрассудка люди воображают, будто истина на стороне
того, кто имел мужество отстаивать свои убеждения ценою жизни. Люди обычно
склонны придавать большое значение силе духа и мужеству и уважение, которое
питают к мужественным людям, переносят на их убеждения. А ведь достаточно
слегка поразмыслить, чтобы понять, что мужество отнюдь не доказывает
правоты. Трус может как раз возвещать очень полезные объективно или
субъективно истины но страх смерти заставляет его отказаться от них.
Напротив обманщик может оказаться мужественным человеком тщеславие которого
заставит упорно, до смерти отстаивать свои мнения, ложность коих он сознает.
Фанатик находящийся во власти химер, радостно встретит пытки и смерть,
которым он из-за этих химер подвергается.
Нам могут сказать, что, во всяком случае, похвально умереть за правду,
поскольку это является средством создавать ей сторонников. Но истина не
нуждается в мучениках. Сначала ее оспаривают, против нее борются, но в конце
концов она рано или поздно утверждается в умах людей. Другое дело-ложь. Для
того чтобы удержаться, она нуждается во всяческих иллюзиях, в чудесах, во
всевозможных предрассудках, без которых она не могла бы узурпировать власть,
принадлежащую истине. Только ложь нуждается в фокусах, знамениях мучениках,
чудесах. Истине вся эта бутафория совершенно не нужна. Всякая пылкая страсть
порождает неистовство, и только неистовство внушает презрение к мучениям и
смерти. Сильная страсть к истине, несомненно, похвальная страсть, поскольку
истина весьма полезна для рода человеческого. Но сам по себе энтузиазм еще
не доказывает, что мы имеем дело с истиной. Напротив, открытие истины обычно
является плодом мирного, спокойного размышления, не способного увлечься
воображением. А неистовство может сделать даже истину подозрительной в
глазах здравомыслящих людей.
Это не значит, что искренняя любовь к истине не сопровождается довольно
часто сильным энтузиазмом, весьма похвальным, поскольку он служит для блага
людей. Несомненно, большой энергией должны были обладать те, кто
осмеливались прорвать густую завесу предрассудков, постоянно защищаемых
могущественными негодяями. Вследствие козней обманщиков самые полезные
истины всегда создавали величайшие опасности для тех, кто имел мужество их
провозглашать. Мы должны поэтому чтить память и не умалять заслуг великих
людей, смело защищавших дело человечества. Мы должны оплакивать
многочисленные жертвы ханжества. Но не в мужестве апостолов истины мы должны
видеть доказательство того, что они открыли истину. Мы должны исследовать их
принципы хладнокровно, не считаясь с тем, какие они имели последствия для
авторов. Совершенно очевидно, что очень мужественный человек часто может
рассуждать очень плохо, а человек трусливый может рассуждать очень
правильно. Истины, провозглашенные Евклидом, Декартом, Галилеем или
Ньютоном, не перестали бы быть истинами, даже если бы эти великие люди не
имели мужества запечатлеть их своей кровью. Если бы они ради спасения своей
жизни отреклись от них, их открытия не стали бы от этого менее достоверными
или менее полезными.
Число людей, умерших за полезную истину, невелико, число умерших ради
заблуждений и безумств огромно. На каждого философа, подвергшегося гибели
или преследованиям за истины, выгодные роду человеческому, приходятся тысячи
людей, павших жертвой за ложь.
Христианские богословы скажут, конечно, что их мученики погибли именно
за полезную истину. Но мы спросим их: разве эти набожные фанатики обладали
знаниями и разумом, необходимыми для тщательного исследования учения, за
которое они умирали? Разве разум не был первой жертвой, которой требовали от
них главари и наставники? Разве мы не видим, что писания первых христиан,
столь стремившихся к смерти за веру, проникнуты грубейшим невежеством? Были
ли они свидетелями тех мнимых истин, которые они утверждали на земле? Не
были ли их верования основаны на слепом доверии к вождям? Взвесили ли они
все основания для доверия к главарям, объявлявшим себя боговдохновенными?
Видели ли они чудеса, какие те совершали в доказательство божественности
своей миссии, и удостоверились ли в них? Убедились ли они, что вожаки
совершенно бескорыстно проповедовали учение, явно выгодное для их честолюбия
и необходимое для их существования? Удостоверились ли они, что учители сами
были убеждены в истинах, которые они проповедовали другим?
А если даже допустить, что вожаки были людьми добросовестными, то были
ли их сторонники, готовые умереть за их учение, способны судить, в какой
мере их вожаки были людьми просвещенными, бесстрастными, далекими от
фанатизма, не способными обманываться насчет вещей, в которых замешаны их
кровные интересы?
Не похоже, чтобы мученики обладали хладнокровием, знаниями и
проницательностью, необходимыми для такого рода проверки. Преисполненные
веры, они не могли и не хотели путем размышлений или рассуждений проверить
то учение, которое им подносили главари. -
Остается еще решить вопрос о том, было ли это учение истинным или
ложным. Об этом можно судить по пользе и выгоде, которую оно доставило роду
человеческому, по тому, в какой мере оно согласуется с представлениями о
божестве, со здравой моралью и интересами общества. Боимся, что если с этой
меркой подойти к учению, ради которого множество мучеников пошло на смерть,
мы найдем, что оно не согласуется с обычным понятием о мудром, справедливом
и благом боге, противно природе человека, стремящейся к самосохранению,
решительно противоречит общественному благу, которое оно с самого начала
своего существования нарушает, враждебно благополучию отдельных людей,
которых это учение заставляет порывать самые приятные узы и идти на смерть.
Наконец, мы увидим, что христианская религия, сумевшая до такой степени
ослепить людей, что они становились мучениками, была полезна только для
нескольких попов, заинтересованных в том, чтобы создавать себе пламенных
сторонников, но не для общества, которое требует от граждан активности,
трудолюбия, рассудительности. Фанатик не может быть полезным и спокойным
гражданином. Человек, вменяющий себе в заслугу презрение к страданиям и
смерти за свои убеждения, начинает считать себя по совести обязанным
заставлять других примкнуть к тем взглядам, за которые он сам готов умереть.
Дайте мученику власть, он станет палачом. У кого хватает слепого рвения,
чтобы жертвовать собой, когда он слаб, тот не задумается принести в жертву
других, когда сила будет на его стороне.
Так оно и случилось с христианством. Как только его вожди получили
власть, они начали преследовать друг друга и с величайшей жестокостью
отстаивать свои богословские взгляды. Религиозное рвение послужило, как мы
увидим вскоре, поводом для всех преступлений христианских епископов и
священников. Оно помогало им убивать своих братьев. Благодаря стараниям
богословов мы постоянно видим в христианской среде гонителей и мучеников,
показывающих лишь, до чего доходит злоба людей, если ей предоставить волю, и
какое безумие внушает фанатизм своим жертвам. Христианство во все времена
выдвигало лишь палачей, обагренных кровью своих братьев, и глупые жертвы,
готовые пролить свою кровь, поскольку им не дано было возможности проливать
чужую кровь.