Единственный в Донецке киевский репортер рассказал, как побывал в плену у Нацгвардии

Журналисты еженедельника «Красная звезда» встретились с единственным работающим в Донецке киевским журналистом Романом Гнатюком. Он рассказал им о том, как был в плену у Нацгвардии и о редакционной политике украинского телеканала «112».

 Роман увлекается исторической реконструкцией и японской анимацией. Пишет стихи. Недавно окончил факультет журналистики Института международных отношений Киевского национального авиационного университета. И, словно что-то предчувствуя, прошел курсы Академии экстремальной журналистики.

 Работать тут  не популярно 

 - Я начал работать по событиям в Донецке, когда сюда из Славянска вышел Стрелков. В тот день как раз и приехал, - вспоминает Роман. 

- Сам просился или отправили по разнарядке?
- Сам. Желающих поехать в Донецк крайне мало. Сегодня я тут единственный украинский телевизионщик.

 - Коллеги опасаются за свою безопасность? 

- И безопасность, и репутацию. Сейчас не популярно работать с этой стороны. Есть политика телеканалов, политика государства по отношению к телеканалам.
- В чем она заключается? 
- Как сказал мне один знакомый, работавший на телеканале «Интер», сейчас цензура, какой за все годы независимости не было.

 - Твой канал выделяется попыткой быть объективным. С чем это связано? 

 - Честно - не знаю. Я когда сюда ехал, мне говорили: «Снимай все, как есть. Говори правду». У 112-го такая позиция - показывать обе стороны. Я в принципе знал, что увижу. У меня  родственники здесь, девушка, куча знакомых. Но по новостям показывали совсем другое. Вот я и решил маленько разбавить этот поток. 

 -  Как отнеслись к этому коллеги по цеху? 

- По-разному. Мой коллега из газеты «2000» работал тут недолго. Но его семье стали угрожать. Меня это миновало. 

 Профессиональная «солидарность»

 - Расскажи про свое пленение. Много было дурацких слухов. 

- Я поехал снимать лагерь беженцев под Ростовом вместе с коллегами Сергеем Бойко и Сергеем Белоусом. Передал материал и отправился назад. Остановили на украинском блокпосту в Амвросиевке, увидели бронежилеты. Начали проверять технику, на моем планшете нашли пресс-конференцию Стрелкова.

 А у ребят обнаружили записи интервью с российскими добровольцами. И задержали - «до выяснения». Это был 40-й батальон территориальной обороны «Кривбасс».

 Перевезли нас в Старобешево, привязали к дереву. Но командир у них добрый попался. Приказал отвязать нас, накормил, напоил чаем. Запомнился один боец оттуда, бывший «афганец». Он сказал совершенно нетипичную для этой публики вещь: «Я уважаю патриотов ДНР и ЛНР. Но ненавижу приезжих, которые мутят воду».

 - Долго в штабе держали?

- На следующий день подходят трое, кидают нам камуфляж: «У нас большие потери, в батальоне людей не хватает, одевайтесь, будете с нами Родину защищать». Мы, естественно, отказались. Один начал гранатой играться, угрожал немножко. Тут приехали на джипе трое ребят в песчаном камуфляже.

 Пулеметчик и водитель - в масках.

И мужик мордатый, лет 35 - 40. Сказал завязать своими вещами глаза. Привезли куда-то, там заставляли поговорить на украинском, спеть гимн. Шутили так… Допрашивали: «На кого работаете, кто вас послал?» Все это время не давали связаться с редакцией.  Мы позже узнали, что там был журналист с Первого криворожского канала по фамилии Кущ. Он нам тоже вопросы задавал, профессиональные: мол, в солнечную погоду какую диафрагму будешь выставлять на камере? Нас разыскивали, он знал, где мы находимся, но не сообщил никому.

 - Профессиональная «солидарность»... 

- Ну да. Выводили нас по одному, кричали: «На кол!» Потом опять рассадили по машинам и привезли в какой-то лагерь. Снова завязывают рубашками глаза, отбирают пояса, шнурки и носки и бросают на бетонный пол. Через полчаса принесли солому, бросили, чтобы не совсем холодно было.

 Было очень странно. Они словно ждали, что появится кто-то, кто разберется. Пришел этот кто-то аж на четвертый день. Все это время редакция ничего о нас не знала. Нас искала куча разных структур. И ОБСЕ подняли, и европарламент. Все это время мы просили связаться с редакцией, хоть с кем-то из официальных лиц... Пришел еще один дознаватель, опять вопросы по кругу. У одного из нас донецкая прописка: «Вы понимаете, что этим только усугубляете свое положение? К вечеру с вами разберутся.

 Смастерил юбку  из листьев 

 - Неопределенность мучительна… 

- Не то слово. Но в итоге мы все-таки заснули, а ночью нас подняли криками и пинками. Завязали руки, глаза, покидали друг на друга в кузов машины, и минут 40 мы ехали. Тормознули, выкинули нас на землю. «Жить хочешь?» - спросили меня. «Конечно», - говорю. «Снимай штаны и трусы, ползи». Я пополз. Раздались два выстрела в воздух, и машина резко уехала. Штаны и трусы забрали с собой. Непонятно, зачем они им?

 Развязал руки, поле, звездное небо, где-то лают собаки, где я - вообще непонятно. В неглиже. Часа через три вышел на трассу. Веревку, которой были перетянуты руки, повязал на пояс, сделал юбку из веток с листьями, чтобы выглядеть поприличней. Тряпкой, что на глазах была, обмотал ноги, больно идти было. Еще часа через два вышел к Шульговке. Это уже Днепропетровская область. Коровы, стога сена, женщина. «Дайте позвонить». Она в дом. Муж выходит с мобильным, посмотрел на меня: «На, звони». Связался с родными, и за мной приехал брат. Позже узнал, что двух коллег тоже отпустили. Примерно в таком же облачении. 

 - Расследование проводилось?  

- Было открыто несколько дел. Но, думаю, вряд ли им дали ход. 

 Свой среди чужих, чужой среди своих?

 - Твоя жизнь изменилась после этого случая?

- Я все так же готов работать, снимать. Если цель была запугать, то не получилось. 

- По сути, ты был в плену у своих.  
- Получается так. Украинский журналист в плену у украинского территориального батальона. Как и ребята, которые со мной были.  
- В Донецке ты, выходит, свой среди чужих. А в Киеве - чужой среди своих
- Не знаю. Я скорее не считаю людей Донбасса чужими. 
- Что думаешь о войне?
- Инициированная кем-то бессмысленная бойня. Знаете, что для меня главная тайна этой войны? Самая расхожая фраза здесь: «Я пришел защищать свою землю». Я слышу ее с обеих сторон, и это поражает больше всего.