Репортаж с другой стороны фронта: война на Донбассе глазами одесского журналиста

Курахово. У контрразведчиков

Первый день в Зоне. Мы в Курахово. Война становится видимой: на улицах много БТРов, к базарчику подходят люди с оружием — покупают чай и самсу. Мы ждём машину, которая должна нас сопровождать на встречу с заместителем командира батальона Донбасс, позывной «Жак».

Джип с военными номерами, едем без остановок. Я думала, что едем в штаб. Надеялась увидеть офис, блиндаж — всё что угодно, но мы выезжаем за город в лесопосадку. Останавливаемся на полянке. Из машины ловко выскочили три вооружённых до зубов человека, вытащили парня лет 20 с шапкой на глазах. Руки у парня связаны, его поставили на колени. Начался допрос.

Парень перепугано мямлил, но, когда один из контрразведчиков выстрелил в воздух, заговорил чётко и громко. Он был напуган до смерти. Сливал адреса, телефоны. Постоянно клялся мамой, что говорит правду. Весь разговор записывают на диктофон. Его не били.

Парня бросают в джип, и мы едем опять в Курахово. Начинается операция по захвату «жирного чиновника», отца парня, которого потом планируют обменять на своих пленных. «Жирный чиновник» имеется в виду не фигура, а его статус в городке — важная птица. Стоим около часа, наблюдаем за домом. «Когда начнётся стрельба, ложись на сиденье машины и не поднимай голову», — говорит мне один из контрразведчиков, позывной «Лев».

В Зоне активно работает разведка и контрразведка — причём с обеих сторон. Поимка шпионов — не кадры фильма, а их повседневная работа: обе стороны активно используют разведывательно-диверсионные группы.

После преследования машины с «Жирным», наблюдения за ним в парке, где он встречался с двумя неизвестными, потом погони, операция завершается неудачей: «Жирный» ушёл дворами. Разведчики расстроены. «Жак» рассказывает: по их данным, «Жирный» уже выходил на связь с высокими чинами в Киеве и за 50 тысяч долларов договорился о том, что его «положение в обществе» будет сохранено. Была крыша «регионов» — стала крыша «Свободы». Власть просто переходит в другие руки, и эти «другие руки» успешно торгуют своим покровительством.

У меня нет оснований не верить «Жаку»: тут, на фронте, он пользуется безупречным авторитетом. Именно такие, как «Жак», а вовсе не раскрученные комбаты, реально командуют на этой войне. К «героям из телевизора» солдаты относятся с антипатией, именуя их «мыльными пузырями», «картонными дурилками» и другими эпитетами, которые мы здесь приводить не будем.

Стоим за городом у реки. Подъезжает машина. Все сняли с предохранителей автоматы. Из машины высовывается человек. «Есть ли «плазма» на продажу?», — интересуется он. «Жак» поражён и не скрывает удивления: «Наши ребята что, «плазмой» приторговывают?»

Вот другой контрразведчик, позывной «Слон». Он еле сдерживается, чтобы не ругаться матом — причём не всегда успешно. «Правительство? А я не знаю и не понимаю, что оно творит. Когда брали Попасную, действовали практически голыми руками, с автоматами, — рассказывает он. — Просили помощи бронёй. Зашли в село на три километра, выбили «сепаров», командование прислало танк и БТР до 20 часов. Вы представляете? Нам дали попользоваться техникой до 20 часов, как в кино! Ровно в 20 ноль-ноль техника вышла из Попасного. Отступили и мы. А чем удерживать территорию, автоматами? Так ими можно только собак пугать».

Надо признать, что боевой дух добровольцев и призывников — это две больших разницы. Добровольцы идут защищать целостность Украины. Воюют не из-за денег — платят гроши. Эти ребята ни на секунду не сомневаются, что их дело правое. Это не злость и ненависть, а настоящий патриотизм. Надо признать, что воевать они научились. За полгода войны стали профессиональными военными. На них держится фронт.

Наш разговор внимательно слушает «Лев». Он был под Иловайском, получил ранение, но долго в больнице не лежал — опять в строю. «Когда я был на линии фронта, умерла мама. Не смог её похоронить», — вздыхает он. Сколько боли в этих словах…

Бойцы, выжившие под Иловайском, вспоминают те бои с ужасом. Они особенные, эти выжившие.

Прощаемся с ребятами. Заезжаем на базарчик — купить сигарет. «А вы откуда?» — интересуется продавец. «Из Одессы». Продавец расплывается в улыбке: «Очень люблю Одессу. Отдыхали с женой два года назад у вас. Красивый город и люди замечательные». Разговор неизбежно переходит на местные реалии. «Вы знаете, нам все завидуют, что в Курахово нет войны и всё спокойно!» — хвастается мужчина.

Я оглянулась, посмотрела внимательно на продавца. Хотелось сказать: «Есть у вас война, дядя, она как вирус, который поражает все «органы» день за днём. Есть у неё начало и не видно конца». Сдержалась, не стала говорить. Эх, дядя…

 

Линия фронта. Пески

После долгих переговоров с «важными людьми» выезжаем утром на линию фронта. Заехали на блокпост в Карловку. Ждём машину, которая нас проведёт до следующего блокпоста. Дальше — село Пески. Передний край.

У реки горит камыш, огонь мощный, сажа летает в воздухе, ложится на поверхность воды. У воды стоит танк, его ремонтируют. Подхожу к танкистам: «Вы подожгли камыш?» «Нет, — отвечает танкист. — Это кто-то на растяжке подорвался. Не отходи далеко от блокпоста, тут везде растяжки»

Танкисты — ребята, скажем так, не худенькие. Интересуюсь: «Как вас, таких крупных, взяли в танкисты? Как вы в танке помещаетесь?». «Сами в шоке», — смеются танкисты. «Мы там складывается, как пазл. Мне 44 года, призвали на 45 дней, сидим тут с мая месяца, — рассказывает один из них. — Лёха похудел на 10 кг, чтобы помещаться в танке. А я? Ну какой я танкист? Всю жизнь водителем работал! Трудно объяснить, что было в голове сотрудников военкомата, которые в танкисты записали меня…с ростом 186 и весом 110 кг! Надоело всё. Когда эта война закончится? Домой хочу!». Дальше — традиционная здесь брань в адрес правительства.

Без комментариев

На блокпосту Карловка работает магазинчик. Ассортимент, как для прифронтовой полосы, богатый. Продавец, женщина весьма привлекательной внешности, рассказывает: «Страшно ли нам? Нет, нам тут не страшно. Мы с мужем решили, не уедем, пока дом целый, пока не разбомбили. Сын в безопасности. Страшны не бомбёжки, мы к ним привыкли, страшно всё бросить и начать жизнь с нуля».

Весь блокпост обклеен детскими рисунками. Солдаты действительно ими гордятся, знают каждый сюжетик рисунка наизусть. «Вот этот снимите. Классно девочка придумала! Нас тут держат только эти рисунки и волонтёры. Если бы не они, развернулись бы и ушли бы по домам», — говорит один из бойцов.

Детские рисунки у каждого солдата в кармане, как оберег. Они их показывают друг другу, обсуждают. На стульчике вальяжно спит рыжий кот, любимец блокпоста. На шее у него ленточка — жёлто-голубая. Кот привык и к обстрелам, и к вниманию. «Снимите его, он очень любит журналистов», — просят солдаты

На блокпостах стоят преимущественно мобилизованные. Они злятся на правительство, ненавидят войну и минуты считают до того, как их отпустят домой. Надеются на ротацию, а её нет и не планируется. Потери велики. Танкист из Кировоградской области, из Ольшанского района, рассказывает: «У нас было тринадцать танков, десять сразу уничтожили, в первом же бою. Ребята все сгорели, выжили единицы. Потом подбили ещё один, несколько дней назад. Вы сейчас его увидите по дороге в Пески, экипаж сгорел… Они и сейчас там, в танке, не можем забрать.

Территория сильно простреливается!»

Тут, на фронте, никто никого не поучает, не достаёт с наставлениями. Вам дают информацию как выжить один раз. Не понял — твои проблемы. Смерть здесь — обычное дело. Они к ней не то, чтобы привыкли — просто понимают: она рядом. Всегда рядом.

Подъехала машина, которую мы ждали. Вышли бойцы — в бронежилетах с автоматами. Все очень молодые, до 30 лет. Один из них, Дмитрий, коротко инструктирует: «Едем очень быстро, скорость максимальная. Правая сторона простреливается постоянно. Хотите жить, газуйте! Окна закрыть. У нас там не один двухсотый».

Едем. Впереди машина сопровождения. Приоткрыты окна, из окон торчат дула автоматов. Едем очень быстро, машина буквально подпрыгивает на выбоинах от взрывов. Ещё один блокпост, последний перед Песками, у бетонного моста. Блокпост регулярно обстреливается — мост буквально рябой от отколовшегося бетона. Условия существования бойцов поражают. Живут кто как: кто в палатке, кто вырыл себе землянку под самой «крышей» моста. Сушатся вещи. Горит костёр, на нём закипает чайник. Лёша из Полтавы — душа коллектива. Весёлый парень, всё время хохмит.

«Ты снимай всё, я разрешаю, — приветливо разводит руками он. — Мы тут с апреля месяца. Покажи всем, в каких условиях выживаем. У нас тут даже офицера нет. Один офицер приехал, начался артобстрел — вон, видишь, кусок оторвало, вверху? Так этого борова потом в Карловке три дня валерьянкой отпаивали. Стресс у него, бл*дь. А у меня не стресс, я тут полгода под бомбёжками».

«Скажу тебе по секрету, если война закончится нас всех «на дурку» отправят, — вздыхает он. — Не смейся, я серьезно! Мы такое видели и пережили, что нормальными уже не будем. Когда твоего друга убивают на твоих глазах…Только говорил с ним, а через пять минут, его мозг у тебя на одежде… ой прости, что матюкнулся». Алексей спохватывается: «А почему ты без броника? Ты хоть понимаешь, куда сейчас едешь? Давай я тебе свой дам!».

Спрашиваю: найдётся ли броник и для моего коллеги. Лёша отрицательно покачал головой. «Значит, и я буду без броника. Так не честно», — решаю я.

Звонок. Можно ехать в Пески, это метров 500 от блокпоста. Леша даёт инструкции: «Очень быстро, на полной скорости. Поняла, Ира? Не пропустите поворот влево. Танк проехали сгоревший — и влево».

Мы едем. Машина несётся на бешеной скорости. Проехали танк. Нет поворота. Оказывается, мы его таки проскочили. Дальше блокпосты ДНР, по едущим с этой стороны машинам там стреляют без проверки документов. Разворачиваемся, буквально «летим» на блокпост. Лёша плюётся: «Так, я еду с вами, проведу, а то вы доездитесь. Нахрена нам два двухсотых на вечер глядя, ещё и журналистов?»

Приехали в Пески. Штаб 93-й бригады. Тут ужас. Выстрелы и взрывы каждую секунду. Рядом здание аэропорта Донецка. Там бой не прекращается никогда. Мимо проезжают танки, бойцы на броне явно удивлены, увидев журналистов. Нас встретил командир 93-й бригады. «Спрашивайте, только быстро. Здание не снимать. Фото только без привязки к местности, а то нас «сепары» сотрут с лица земли», — предупреждает командир.

Тут, на фронте, ополченцев называют только «сепарами». Ополченцы, в свою очередь, бойцов правительственных войск зовут «украми». Взрывы настолько близко, что пыль заволакивает улицу, как туман.

Бойцы заносят ящики со снарядами в подвальное помещение. Ящиков очень много. Вместе с рядовыми ящики носит комбат. «Меня не снимайте, — говорит он. — Я маме сказал, что стою в 1 километре от Красноармейска, где тихо. Увидит меня в Песках — инфаркт получит. Вы ребят снимайте, они засвеченные уже. И снимите детские рисунки. Видели вот этот? Дети фотки свои приклеили. У нас такие же дети дома». Рисунки везде, даже на деревьях по улице

Помимо обстрелов, бойцы несут потери от диверсионных групп, активно действуют снайперы.

Взрывы становятся всё сильнее и всё ближе. Темнеет. Комбат рекомендует покинуть Пески. Где-то недалеко, за домами идет бой. От взрывов закладывает в ушах. Это не кино. Это война в моей стране. Гражданская война, а не АТО, как ее прозвали зажравшиеся чиновники.

«Устал хоронить друзей. Не могу больше»

Опять мчимся на большой скорости мимо сгоревшего танка. Совсем стемнело. Нас встречает Лёша. Бойцы сидят у костра, ждут пока закипит чайник. На посту много собак, которые прибились из разбитых сёл. Они спят вместе с бойцами, греют друг друга. На отдалённые взрывы не реагируют, но четко знают, кода начинается артобстрел поста: сразу бегут в землянки и прячутся.

Вот Саша из Полтавы: «Скажи, умоляю, спасибо волонтёрам, если бы не они, мы передохли бы тут от голода и холода. Государство нам не дало ничего, я тут с мая месяца. Ни обуви, ни формы, ни еды, ни палаток. Нас тут бросили на произвол судьбы. Выживайте, если сможете!». «Они (правительство, — ред.) думают, что мы идиоты и не понимаем, что они на войне зарабатывают миллионы, — возмущается он. — Вот смотри, Ира, один выстрел танка стоит 300 долларов. Мы тут стреляем постоянно. А снаряды — 43-го года! Списанные тысячу раз. Патроны — их ровесники. Куда уходят деньги, которые выделяют на войну, которые перечисляют люди?».

Жить и воевать здесь очень трудно. Старая техника рассыпается даже без обстрелов, её не успевают ремонтировать. Личный состав измотан, сказывается хроническое недосыпание. Некоторые бойцы на грани срыва. Плюс — с приближением холодов начинаются простуды. «Ротации нет, домой хочу, — вздыхает Саша из Полтавы. — Отдали бы сепарам этот грёбаный Донбасс! Закончили бы эту страшную войну! Мы тут не моемся совсем. А где мыться? Вся наша гигиена это влажные салфетки, которые нам привозят волонтёры. Я один раз три дня в окопе пролежал, обстрел был такой, что невозможно было поднять голову. Устал. Устал хоронить друзей. Не могу больше».

Чувствуется, что Саша буквально на грани. На помощь приходит Лёша, ему удаётся «переключить» товарища. Вот они уже смеются. Но тут совсем близко звучат взрывы. Ребята меняются в лице. «Вы езжайте отсюда, сейчас начнут обстрел. Вчера ночь прошла спокойно, значит, сегодня обязательно накроют огнём», — делится опытом Лёша.

Но пока начинает работать артиллерия правительственных войск. Снаряды летят в сторону Донецка. «Куда они лупят?» — спрашиваю я. «В сторону сепаров, а там как карта ляжет…», — поясняет Лёша.

Уезжаем под звуки канонады. О её последствиях я узнала уже утром: под обстрел попали три района Донецка, есть погибшие и раненые.

В моей стране идёт страшная война. За эти несколько дней я встречалась со многими людьми, которые воюют на стороне правительственных войск. Те, кого я видела — не «каратели», как часто называет их пропаганда повстанцев. Возможно, где-то есть и такие. Но я встречала смелых и замечательных людей, настоящих воинов и мужиков. Но и с другой стороны воюют вовсе не «террористы».

В этом — самая ужасная черта этой войны: одни замечательные люди убивают других замечательных людей. Замечательные люди обмениваются артиллерийскими ударами и хоронят друзей. Настоящие мужики убивают друг друга, при этом каждый из них верит, что он умирает за правое дело. Жаль только, что «правое дело» у них разное.

Страна теряет лучших из лучших. Зато ничего не теряют те, кто, лёжа на диване, раскручивает маховик ненависти.

И подумалось: собрать бы всех самых активных бойцов с обеих сторон — без оружия, человек по 500. Посадить бы их за стол, чтобы они выпили вместе и поговорили. Может быть, в разговоре выяснится, что враг совсем не в соседней лесополосе или на блокпосту по ту сторону фронта?

Ирина Лашкевич