Из разговора с Юрием Юрченко

Юрий Юрченко - русский человек , живущий во Франции , приехал на Донбасс в ополчение , после убийств и поджога людей в Доме Профсоюзов в Одессе .Попал в плен к территориальному батальону Донбасс , где нацгады сломали ему ногу и несколько ребер во время допроса , был обменян из плена.

Я приехал к нему в больницу в начале пятого, ушел около восьми (с перерывом на перекур, когда его навещали другие). Интервью получилось огромным, превышающим формат любого журнала. И слишком многоплановым. Поэтому нужно было выбирать, что включить сразу, выстроив более-менее цельный текст, что оставить на потом. Короче, решил выложить здесь некоторые куски, начав с самого начала (когда нажал на паузу, отойдя закрыть дверь, а потом забыл нажать на пуск и минут 7 разговора выпало). Начали мы с Майдано и наших "либералов", в том числе - теперь уже бывших товарищей по цеху, говоря языком акмеистов:

– Я думаю, было бы правильно начать разговор о событьях на Донбассе с самого начала – с Майдана. Я не очень слежу за политическими событьями, но когда увидел ролик, где беркутовцев избивает цепью какой-то урод, мне все сразу стало ясно. Когда Ольга Седакова писала что-то про «свет Майдана»…

– Каждому нормальному человеку все было ясно с самого начала. (…) Они говорят: а что до этого, а в декабре, когда Беркут бил студентов. Я говорю: били – и правильно делали. Потому что, случись что-то такое во Франции или где-нибудь в Голландии, там бы гораздо более жестко обошлись. Я видел, как это происходит во Франции. Это полиция – нравится или не нравится, это представитель власти, всё! Полицию бить нельзя. И с этого начинается… Меняй полицию, переизбирай президента, меняй власть, но нормальными конституционными способами. Так что реакция на ту ситуацию была вполне адекватная и – невинная по сравнению с тем, что сделали бы с ними в Европе. Поэтому в декабрьской истории нет оправдания тому, что случилось в январе-феврале. Поэтому с самого начала бы-ло понятно. И то, что эти наши либералы – мы удивляемся, я тоже долго удивлял-ся, как же они не могут видеть… Да они не могут видеть, потому что они не хотят. Я вдруг открыл там такое русоненавистничество… Они сразу готовы поверить во что угодно, лишь бы было против России. Любой будет союзником, кто будет против России. Такая история…

У меня к президенту очень много каких-то моих личных вопросов – о том, чего я не понимаю. Я не говорю, что он не прав, но я чего-то не понимаю и у меня не то что бы претензии, но – непонимание. Вопросы могут быть и надо их решать, надо их задавать, надо искать возможность, писать, выступать – это непросто, но… Для нас, для России, в каком-то смысле Майдан – оздоровительная история, потому что мы увидели, к чему могут привести наши Болотные. Эти невинные, ну, стукнул, подумаешь, милиционера, посадили – нельзя стукать милиционера. Он может быть мерзавцем – значит, докажи, что он мерзавец, поймай его, суди его, доказывай, убирай, но он – представитель власти. Ты стукнул его палочкой – всё, это может закончиться таким развалом страны, как мы видим сейчас на Украине. И им, этим ребятам, при всех несогласиях – это мои несогласия с моим президен-том – но когда я свои проблемы со своим президентом начинаю решать с помо-щью любых людей, непонятно откуда – и Ярош хорош, и Обама , потому что у них тоже несогласие с президентом и они для меня автоматически становятся союз-никами и я готов принять любого президента, и Меркель, и Обаму потому что они против… Но ты живешь тут, ты не знаешь, что такое президент Обама, а он для тебя автоматически хороший, а твой президент плохой. Вот в чем лажа. Это то, что мы во время Отечественной войны – уж какие могли быть претензии к Стали-ну, но если ты решил свои счеты со Сталиным сводить с помощью армии Третье-го рейха – прости, ты становишься предателем. А счета у людей были огромные – и отсидки, и родственники все сидели, но была война, Родина была в опасности и сначала нужно ее защитить, а потом разбирайся со всем этим. Ты не можешь твои проблемы со Сталиным с помощью Гитлера решать.

– Что самое поразительное: они заявляют, что нацизма, фашизма на Укра-ине нет. Хотя настолько очевидна та же символика, что была еще на Майдане, на желтых нарукавных повязках, а сейчас – на шевроне батальона «Азов» – руна «вольфсфангель» – «волчий крюк» – первоначальная эмблема НСДАП, а после – 2-й танковой дивизии СС «Рейх». И поразительна эта слепота: явные наследники Бандеры, чего они и не скрывают, а люди это отрицают.

– Ну где вы видите тут фашизм, ну где, – спрашивает какая-нибудь извест-ная актриса – ну, приезжайте к нам, говорите по-русски, кто же вам помешает? Такие все невинные… Но, ребята, когда вдруг и символика, о которой ты гово-ришь, и все совпадает, приходит к власти партия «Свобода» – тогда, на тот мо-мент, на Майдане – которая запрещена во многих странах как фашистская партия, проекты законов тут же – глупых, агрессивных… Сами же они оттолкнули тот же Крым от себя. Ведь Янукович, пусть он и мерзавец, по сравнению с тем, что сей-час – Робин Гуд. При нем и мысли не было о том, что можно Крым потерять, об этом никто и не заговаривал. Пришли эти – и тут же все развалилось.

– Можно вспомнить, что сразу же начались погромы, избиения тех же крымчан, когда остановили их автобусы.
– Да, там много чего было. Отменяется 9 мая как праздник победы и назна-чается день скорби вместо него, проводятся демонстрации в память о дивизии «Галичина», за награды за Отечественную войну ветеран может быть избитым на улице, а героями Украины делают бандеровцев и прочих – это что? Конечно, кон-кретный фашизм. А я, когда меня спрашивали в плену, где ты видел фашистов, так и говорил: вот, ребята, то, что вы делаете, оглянитесь – это самый настоящий фашизм.

– А когда возникло решение поехать на Донбасс?

– Как бы я от себя ни отталкивал эту мысль, я понял, что после Одессы это уже неизбежно. Вот ты говоришь, почему же она такая слепая, наша интеллиген-ция либеральная. Не слепая – зрячая, но не хотящая видеть принципиально. Од-нако Одесса прекрасно ведь все показала. И наши ребята одесские – Боря Херсо-нский и другие – я им писал, ребята, коктейли в Доме профсоюзов – вы их тоже готовили. Вы говорили, там же приднестровцы и русские – ну, жалко, конечно, но они этого сами хотели. Так вот, в тот момент, когда вы решили, что нестрашно, чтобы приднестровцев и русских жгли – а там оказалось, все были одесситы и из Одесской области, пожилые, дети – вот вы допуском, что приднестровцев жечь можно и это нормально, вы этим уже допустили это, вы разрешили это. Вы были рядом, вы могли выйти, но вы говорили, ну да, там происходит что-то страшное, но они хотели и получили трендюлей – так они это называли. Вот это страшно. Ты же поэт. Потом, нам, может быть, трудно понять, кто и что, но вы рядом, вам пре-красно видно, что происходит, надо только открыть глаза, вы знаете, кто есть кто. Понятно же, что никакого расследования нет…

А эти рассказы о том, что одесская милиция была куплена Путиным, это Пу-тин ее купил и все устроил.
– Как раз после Одессы сын одного известного эмигранта – православного литературоведа и культуролога – сам православный, но – «либерал», написал мне в ЖЖ из Парижа, что пожар в Доме профсоюзов устроила ФСБ.

– А наш однокурсник Бары Гайнутдинов, теперь он Боря Головин, живущий в Новой Зеландии? Я сижу в Славянске, а он мне из Новой Зеландии рассказы-вает, что там, в Славянске, происходит, пишет: этим ополченцам не дают покоя хрустящие новенькие доллары… А я там три месяца ни доллара, ни гривны – ни-чего не видел, а ребята… Я ему говорю: не клевещи на павших, люди приходят безымянные, совершают подвиги как в Великую Отечественную войну, погибают – молодые, девушки, пацаны, погибают, прикрывая, спасая других… А ты там – деньги, еще что-то.

Ты сиди уже там в своей Новой Зеландии…

А когда я попал в плен, когда те, кто даже меня не знал кинулись спасать, помогать, даже те, с кем у меня были конфликты, Боря говорит: ничего, полезно ему, пусть посидит в тюрьме. Это же мерзость просто. Поэт… Это висит в фейсбу-ке, что написано пером… Им оттуда из Парижа, из Новой Зеландии, из Амстер-дама. Я фосфорные бомбы устал выковыривать и отправлять на экспертизу в Семеновке и в Славянске, а они мне рассказывают, какие невинные ребята эти и какие преступники те… А я детские трупы в морг отвожу.

– Мне кажется, эта слепота – она духовного свойства, потому что она ирра-циональна, необъяснима.
– Вот ты сказал про Седакову. В «Апокрифе» как-то у Вити Ерофеева ком-пания была – Седакова, Толоконникова, Конеген Света – и мы там говорили о Пригове. Они ему пели дифирамбы, они собрались, чтобы спеть гимн Пригову и дошло до меня, я был последний: Юра, а что ты? Я говорю, Пригов и компания – это была гуманитарная катастрофа. Культурная. И посмотри: неслучайно, что то-гда, когда Россия ослабла, они пришли и начали отметать те ценности: вся наша великая литература – это ничто, а вот – настоящие: Приговы, Рубинштейны… Они на меня как напали, Седакова и все остальные. Но смотри – именно ведь они сейчас все это поддерживают и кричат. Это все связано, да? Они отметают не конкретного писателя, Чехова, например, а всю нашу литературу и выставляют другие ценности. И вот это русоненавистничество…
Вот самолет упал – им не нужно доказательств: это мы должны биться голо-вой о стену, каяться…
Чудакова мне пишет: а вы были сами, видели, что там кого-то распяли? Я говорю: Мариэтта Омаровна, я не видел, но после Одессы… Вам дай еще девочку какую-нибудь, чтобы убедиться, что там фашисты? Тут они скрупулезными дела-ются: вы докажите, а здесь доказательств никаких не нужно: Боинг – его наши сбили. Это счастье для них, что можно пришить еще новое дело.

– Что еще было поразительно для меня, пожалуй, еще поразительней, чем этот кошмар в Доме профсоюзов, так это массовое ликование, глумление над невинно убиенными. Причем не только среди украинцев – «майские шашлычки» и так далее – но и среди нашей интеллигенции.
– Это мрак, да. Глумление… Но видишь, в любом ужасе опять же надо ис-кать что-то позитивное. Тут тоже есть что-то оздоровительное. Мы все же друзья по фейсбукам и контактам – жили-жили и вдруг все стали любить друг друга, у всех по тысяче друзей, все обнимаются, все лайкаются, и вдруг – шарах и друзья-то… Мы увидели, кто есть кто. Все милые, хорошие, милый Дима Быков, милый «вот новый поворот», а вот тебе – шарах и такой поворот. А нужно знать, кто ря-дом. Когда придет война (она уже идет, но не нашей территории пока, хотя и та территория – наша) хоть иллюзий не будет. Это не друзья. Те, кто долго жили с нами, с кем мы в общежитьях литинститутских и театральных из одних чашек хлебали, из одного стакана пили и вдруг – враги. И ненависти столько агрессии… Вы же, ребята, демократами называете, вы себя назвали совестью нации почему-то, так где же толерантность? Толерантности больше у тех, кого вы называете ватниками, они готовы разговаривать…

Я никого не вычеркнул из френдов, но меня эти толерантные, с матом вы-рубают из френдов, вырубят, а потом еще долго поносят, что такой подонок. А один сумасшедший отказался даже ехать на фестиваль в Тбилисси, куда меня из Франции приглашали раз пять-шесть. Пишет: я должен сказать, что на фестиваль я не смогу приехать, потому что это фестиваль, в котором принимал участие Юрий Юрченко, который сейчас в бандах террористических. Это наши поэты.

…Когда был Майдан, мы сидели – Саша Кабанов, Бахыт Кинжеев – в Ам-стердаме и им априори было понятно, что там рука Кремля. А я прилетел с Май-дана. Они там не были, но они мне рассказывали, что там происходит. Саша Ка-банов держался тогда нейтрально. Я его спросил: ты в этой истории за кого? Он: ну, я вообще за Украину, за то, чтобы на Украине все было хорошо. Сейчас вдруг читаю: когда я в плен попал – он писал: что делать, его взяли с оружием, он враг. Саша Кабанов. Там все: его же надо освобождать! В ответ: он был взят с оружием. Ему: подпиши, Саша. И Саша Кабанов – поэт, я ему стихи посвящал, он меня по-здравлял с днем рождения – я подписать не могу, потому что он враг, он был взят с оружием. А там, если ты на переднем крае, у тебя должно быть оружие, мед-сестра ты или еще кто-то. Для самозащиты. Там нечего делать на переднем крае без оружия. Или тогда снимай в Донецке пресс-конференции. Он, мол, враг, я, мол, ему в Амстердаме пытался объяснить, где правда. Огорчает меня такое от-ношение. Кто-то агрессивно, кто-то дипломатично как Вероника Долина, например.

– А что Долина?
– Она в своем фейсбуке вроде терпит всех, но мне она по той же Одессе: ну, Юра, брат, ну, я тебя прошу, ну, не надо. А другая сторона несет что угодно и она сама поддает там жару: ну все-таки сколько вранья – это про наше телевиде-нье. А я скажу, что я это телевиденье вижу из Парижа, из Амстердама и я должен тебе сказать, что в данной ситуации – при всем том, что много в чем можно упрек-нуть наше телевиденье – оно самое объективное. Нет прессы объективной и не-зависимой в принципе. И когда они начинают кричать, что он зомбированный, им отвечают: да бросьте, он живет 25 лет в Европе. Зомбированный (смеется) рос-сийским телевиденьем! Тогда они тут же переворачивают: а, в Европе, ну, тогда он ничего не может понимать.

– Вернемся к твоему решению. Одесса для очень многих и для меня тоже стала переломным моментом. В Доме профсоюзов выгорело все прошлое, нанос-ное и осталась только беспощадная суть. Но для тебя это стало еще и решающим моментом, чтобы отправиться в ополчение…
– Ну, конечно. Одесса ведь символическая история. Одесса для нас город не украинский и не русский – он сам по себе, отдельная республика, которую мы любили. Мало того – для меня это и родина, я же родился в Одессе. И как драма-тург я в Одессе начинал, в театре музкомедии – тогда он был лучший в Советском Союзе – шли два моих мюзикла. Для меня Одесса – это важно. И вдруг это все растоптано. И сейчас то, что поздравляли город с каким-то там юбилеем очеред-ным – какой там веселый город, какие юморины? Всё. Настолько этот запах горя-щего тела на много лет все смазал…
Это город-герой, да? Когда на 9 мая старики побоялись выйти, надев свои медали – всё, Одесса перестала существовать со 2 мая. И ведь именно в Одессе сейчас памятник Пушкину и Екатерине собираются сносить…

– Размалевывают в жовто-блакитные цвета памятник Пушкину…
– Кстати, о фашизме. Это же страшно – и мусорные баки в два цвета, мост – перила желто-синие, остановки все желто-синие. Я не мог все это видеть. Само-лет – половина желтый, половина синий, дракон какой-то. Вот это фашизм: каж-дую урну раскрашивать в желто-синий цвет в городе.
Мне принесли сюда шарики – с ребрами разбитыми надо легкие разрабатывать – я увидел желто-синие шарики – меня чуть не вырвало. Уберите прочь. Они оставили там какие-то красные, зеленые. У меня аллергия на эти цвета. Я только вчера узнал про памятник Пушкину – это ведь тоже акт такой фашистский. Как и сжигание книг, свержение памятников, а они кричат: где вы видели фашистов… Ребята…