"Солнечный удар" - новый фильм Никиты Михалкова

Холодной осенью 2014-го года идёт в кинотеатрах фильм «Солнечный удар». 

В основе - рассказ Ивана Бунина. Режиссура Никиты Михалкова.

Снова в интернете начались споры. Причём, высказываются все – кто видел фильм и кто не видел.

Я  посмотрела в кинотеатре, в полном зале.

На экране 1920-й год, ноябрь, лагерь белогвардейских военнопленных. Южный грязный город, нет ни снега, ни солнца. Серая масса вчерашних белогвардейских солдат и офицеров ждёт своей участи.

Молоденький юнкер – розовощёкий мальчишка одержим идеей коллективного фото примирения врагов гражданской войны. А ведь и он совсем недавно убивал… Кого? За что? Он думал об этом?

Грузный пожилой полковник, от которого никак этого не ожидаешь – поёт оперную арию.

Где твой полк, полковник?

Морской офицер, срезавший погоны капитана второго ранга, рассуждает, надо ли было стрелять в 1906-м году в лейтенанта Шмидта.

Где твой корабль, кавторанг? Где твои матросы?

Есаул со зверским лицом душегуба нежно перебирает детские игрушки. Где твои казаки, есаул? Не твой ли Григорий Мелехов уже ушёл к красным?

Народ не с вами. Он против вас. Россия не с вами…

Почему вы только сейчас, в 1920-м задаётесь вопросом: как это всё случилось?

Когда в пьесе Чехова в 1903-м году вчерашний крестьянский мальчишка Лопахин предлагал своим бывшим господам для спасения: Выход есть… Вот мой проект. Прошу внимания! вы не слышали его, всё причитали: О, сад мой! Мой сад…

Или ещё хлеще: «Многоуважаемый шкаф!»

А потом в Париж укатывали. Или на Капри. Или в Америку.

А в России кто всё разгребал? Столыпин? Вспомним ли сейчас кого-то ещё?

Уж как киношный герой Г.Г. Пожарский на излёте 19-го века вопиял: «…Наше общество ужасно, я понимаю… Оно там несправедливое, гнусное, пошлое… Я, кстати, никогда и не говорил, что оно хорошее! Но только если мы сегодня это наше плохое общество не защитим, завтра такое мурло полезет из всех щелей, милый, что в тысячу, в сто тысяч раз хуже станет!

…Такое начнётся, что Иван Васильевич Грозный гимназисткой румяной покажется.

…Извините, Россию просрём-с.

Кто сегодня хочет без проблем прожить, с карамелькой за щекой, голову завтра отрубят — вместе с карамелькой!

…Впрочем, есть ещё третий путь - отойти в сторонку, промолчать многозначительно, и поглядеть, чем всё кончится. Самый, что ни на есть, русский интеллигентский фокус» («Статский советник»)

И так же лихо, по-кавалерийски рубит правду ротмистр-дроздовец, единственный, отказавшийся снять погоны.

Поздно. Кому нужна здесь эта правда…

Подпоручик, у которого от его прежней жизни остались только собака да коллекция папирос (загодя запасся - знал, что эти смутные времена надолго), что ж он только сейчас про русскую литературу вспоминает-рефлексирует?

Всё видели, всё знали… Ни к чему прикасаться не хотели.

А, кстати, что у нас там с литературой?

«Что же, в сущности, произошло? Мы все шалили. Мы шалили под солнцем и на земле, не думая, что солнце видит и земля слушает. Серьёзен никто не был, и, в сущности, цари были серьёзнее всех, так как даже Павел, при его способностях, еще «трудился» и был рыцарь. И, как это нередко случается, - «жертвою пал невинный»… Мы, в сущности, играли в литературе. «Так хорошо написал». И всё дело было в том, что «хорошо написал», а что «написал» - до этого никому дела не было. По содержанию литература русская есть такая мерзость, - такая мерзость бесстыдства и наглости, - как ни единая литература. В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышлёном, покорном, что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить - чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковывать, серп исполнить, косу для косьбы сделать («вывозим косы из Австрии»,- география).

Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, «как они любили» и «о чём разговаривали». И все «разговаривали» и только «разговаривали», и только «любили» и ещё «любили». Никто не занялся тем (и я не читал в журналах ни одной статьи - и в газетах тоже ни одной статьи), что в России нет ни одного аптекарского магазина, т. е. сделанного и торгуемого русским человеком, - что мы не умеем из морских трав извлекать иоду, а горчишники у нас «французские», потому что русские всечеловеки не умеют даже намазать горчицы разведённой на бумаге с закреплением её «крепости», «духа». Что же мы умеем? А вот, видите ли, мы умеем "любить", как Вронский Анну, и Литвинов Ирину, и Лежнев Лизу, и Обломов Ольгу. Боже, но любить нужно в семье; но в семье мы, кажется, не особенно любили, и, пожалуй, тут тоже вмешался чёртов бракоразводный процесс ("люби по долгу, а не по любви"). И вот церковь-то первая и развалилась, и, ей-ей, это кстати, и "по закону"... (Василий Розанов, «Апокалипсис нашего времени», 1918)

«Мне Скабичевский признался однажды: -- Я никогда в жизни не видал, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания. А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только «народ», «человечество». Даже знаменитая «помощь голодающим» происходила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть правительство, подвести под него лишний подкоп. Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди». (Иван Бунин, «Окаянные дни»)

А что же сам главный герой – капитан? Он в лагере военнопленных словно во сне вспоминает то лето.

Солнечная Волга с живописными берегами, красавец колесный пароход «Летучий», дамы в белом, милые дети, прекрасная незнакомка… Он – молодой поручик упоён всем этим… Где все они теперь?

Только лишь раз мельком на экране показались на пристани в серых одеждах, с коробами на спине женщины-грузчики. Но в кадр не попали женщины-бурлачки. А ведь и они там были, тянули бечеву. Поручик их не заметил? Он тогда видел только одну даму… И про Маркса он ещё даже не слышал.

 Солнечный удар, обрушившийся страстью на незнакомку и поручика – они ведь тоже немного забыли о своих обязательствах. И крестик нательный потерян, и фотография мужа – укором…

Ah! réponds à ma tendresse

Versé-moi, versé-moi l'ivresse!

Réponds à ma tendresse, réponds à ma tendresse,

Ah! Versé-moi, versé-moi l’ivresse!

Солнечный день, газовый шарфик, ария Далилы, паровая машина… Где он пропустил удар?

Или…

Мальчишка целый день вокруг него вился: «…и царь произошел от обезьян? и владыка? и матушка моя..?" Не помог, не подсказал юной мятущейся душе. Ах, неважно!..

Люди просто ходят, просто разговаривают, а в это время ломается что-то важное, рушится мир.

А теперь вот.

Георгий Сергеевич – разуверившийся в Боге (немудрено, с таким-то местным батюшкой-хитрованом), обманутый в детстве на деньги вороватым половым из трактира. Похоже, он и в теории Дарвина разочаровался.

Истеричная Землячка-Залкинд, забывшая, а, может, и не знавшая никогда, что она женщина. Революционерка-большевичка. В тюрьме за это сидела. Оттуда и её манеры и привычки. «Мой проклятый характер!»

Бела Кун - мужчина, венгр. Он и по-русски-то с трудом ... Что он России? Что ему Россия?..

Почему эти люди теперь власть? Со своими старыми обидами. Вершат судьбы, отдают приказы.

Это, что ли, естественный отбор? Марксисты-дарвинисты…

Финал страшен и непоправим. На корабле история началась, на корабле и закончится.

Как теперь этому Егорию жить со всем этим? Бежал мальчишка по краю крутого волжского обрыва: «Господин поручик, вы забыли ча-а-сы-ы-ы! Я не вор!..» А теперь, стоя на краю пирса ни остановить, ни крикнуть, даже перекреститься не может.

Вопрос не Как это всё случилось? беспокоил меня всю картину, да и после, а Как люди всё это пережили? Жили потом, работали, любили, песни пели, смеялись…

Как нам со всем этим жить?

Звучит песня «Не для меня придёт весна…» Казачья песня. В ней нет ужаса смерти. Здесь память всем воинам, погибшим за Отечество.

Авторы фильма создали целый мир – сложный, живой, многомерный. На экране живые люди, со своей судьбой. Даже самые маленькие роли запоминающиеся. Кадры будто документальные: летние волжские пейзажи – как на снимках Прокудина-Горского, кадры Гражданской войны – словно кинохроника. Лица героев – из того времени. В кадре все детали неслучайны и помогают раскрывать сюжет: вензель императора на погонах, часы-луковица. Что ещё заинтересует при следующем просмотре? Музыка – прекрасная и естественная, как дыхание полной грудью на волжских просторах. Операторская работа хороша. Ничуть крупные планы актеров не утомительны, а помогают сосредоточиться на словах и чувствах героев. Съёмка «на цифру» – это эксперимент, но это возможность создавать реальность в кино. Иначе колесные пароходы на Волге не снять. Нет больше на Волге колесных пароходов. Да и той Волги уже нет. Редко какая баржа пройдёт по зелёным от тины и ряски волнам.

Вот за Волгу в фильме, за поволжскую жизнь – большое спасибо!

Фото: Кинопоиск, Студия "Тритэ"