Полонез Огинского (Рассказ)

Автор: Николай Овчинников (г. Сызрань)

 

Зрители дружно зааплодировали, призывая артистов к началу концерта. Свет люстры стал меркнуть, и перед затемненным залом освещенной осталась только сцена с голубым занавесом. По низу занавеса были вытканы зеленые волны. Из этих волн неожиданно возникла женщина в длинном черном платье, усеянном блестками. Высокая прическа, красивая шея и тонкие белые руки делали ее похожей на фарфоровую статуэтку.

 

Она подняла руку, и аплодисменты затихли.

 

- Дорогие друзья! – голос у нее был сильным и мелодичным.

 

- Двести лет назад в самом центре Европы, в русской Польше, вспыхнуло восстание. Восставшие боролись за независимость, но были разбиты. Уцелевшие предводители восстания бежали за границу. Среди них был и граф Михал Клеофас Огинский.

 

Храбрый офицер и патриот, он был к тому же скрипачом и талантливым композитором. Один из его полонезов написан, можно сказать, кровью сердца.

 

Занавес медленно пошел вверх, а женщина плавно повела рукой:

 

- Огинский! Полонез «Прощание с Родиной»! Исполняют…

 

Мелодия возникла, как еще неосознанная боль, как горькое размышление о случившемся. Она погасила приглушенный говор и движение в зале.

 

Вслушиваясь в мелодию, Виктор Алексеевич прикрыл глаза. Ему вдруг открылась мятущаяся душа неведомого польского офицера Огинского. Может быть, он, этот граф, стоял на крутом берегу реки и в последний раз смотрел на островерхие черепичные крыши города, на острый шпиль костела.

 

Не так ли смотрел в первые дни войны на покидаемый Львов и капитан Сильченко, их командир роты… а он, тогда еще сержант Колесников, нетерпеливо ждал его, тревожно гладя на небо, в котором разворачивалась для бомбового удара девятка «юнкерсов».

Он тогда еще не понимал, что капитан прощается с родным городом, не ведая своей дальнейшей судьбы. А впереди капитана поджидала гибель на Карельском перешейке в сорок втором году.

 

Не ведал своей судьбы и сержант Колесников. Всю огромность, всю тяжесть свалившегося горя он ощутил лишь неделю спустя после начала войны, отступая через небольшой городок.

 

Предчувствуя оккупацию, жители забирали из магазинов и лавок свертки тканей, муку, крупу, несли коробки с обувью. На дороге под ногами солдат валялись рубли, трешки, пятерки, блестела мелочь. А солдаты шли и шли. Хмурые и молчаливые. И пыльные сапоги топтали никому не нужные деньги.

 

Вот когда он, сержант Колесников, почувствовал невыносимую боль разлуки с оставляемой врагу землей, с этими притихшими ребятишками, с плачущими женщинами, с насупленными стариками, молча смотревшими на уходящие войска…

 

А скрипка пела и плакала. Пела голосом женщины, оплакивающей разбитые надежды, невозвратимую потерю.

 

В рокоте рояля Колесникову слышались то пулеметная стрельба, то гул танковых моторов. Он будто наяву увидел взорванные фермы моста через Вислу, небольшой каменно-черепичный Сандомир с остановившимися часами на башне городской ратуши.

 

Шла весна сорок пятого года, конец войны был близок. И все чаще в коротких солдатских снах виделись Колесникову далекая Сызрань и скромная родительская квартирка на Интернациональной улице…

 

Мажорные аккорды полонеза напомнили бывшему сержанту танковый бросок через Рудные горы на выручку восставшей Праге…

 

Зрители стоя аплодировали артистам, совсем не замечая капитана Колесникова, сидящего с закрытым ладонями лицом…