Ветер и дерево

  Весной, когда ещё щерились своим косым оскалом остатки зимних сугробов, из-за недалёких гор, над которыми днём стоит солнце, прилетел неугомонный бродяга ветер. Возбуждённый огромностью расстояния, покрытого им в короткий срок, обилием изменчивых форм и красок, которые он успел рассмотреть, неся в себе пока чуждые этому краю запахи и настроения, ветер радовался всему, что видел, слышал, чувствовал. Да-да, ветер чувствовал, как, может быть, никто другой – каждой клеточкой своего прекрасного и послушного ему тела. Он радовался тому, что он есть. Эта радость, которую он нёс в себе, сквозила в каждом его движении и, как и его, окрыляла всё и всех, способных «уловить», понять ветер. 

  Уже ощутимо для кожи грело солнце. Огнём, сверкнув в его лучах, прожигали снег падающие с крыш капли талой воды и, неся в себе тепло солнца и радость ветра, проникали в оживающую землю. Из земли пересохшими губами корней впитывали эту благодатную влагу вышедшие из зимнего оцепенения деревья.

  У деревьев своя жизнь, большей частью не заметная для людских глаз. Её внешние проявления кажутся нам простыми и понятными, и мы не даём себе отчёта о титанической подспудной их работе.
  Мне милы деревья, которые, мне кажется, о немногом знают всё. Мне мил ветер, который, наверное, хоть чуть-чуть, но знает об очень многом.
  На следующий вечер девственная зелень, сочась из лопнувших почек, окутала старый городской парк тёплым зеленоватым туманом. Ну а ветер? Он дремал, свернувшись калачиком в отдалённом уголке парка, и, наверное, ему снились те жаркие страны, из которых он залетел сюда.
  Через неделю, проходя по парку, я увидел на стволе старого тополя, на его корявой серо-бурой коре запоздалую почку. Её маленький полуоткрытый зелёный ротик-глазок жадно, вместе с теплотой апрельского вечера вбирал весь, доступный ему мир.
Его старшие братья – молодые, но уже оформившиеся листочки радовали глаз и тёплой печалью грели сердце: ещё одна весна…    Это же запоздалое, «неоперившееся» чудо вносило какое-то надрывное, щемящее душу беспокойство: что это, зачем?
  Целое лето я не был в этом парке, и только поздней осенью, когда косматые, разбухшие от стынущей в них влаги облака, цепляясь за верхушки деревьев, сеяли мелкое снежно-водяное крошево, я вновь забрёл сюда. Вопреки погоде я вспомнил шаловливый весенний ветер, прилетевший с тёплого юга, и удивлённо распахнутый в мир зелёный ротик-глазок. Какие они разные. Я предположил, что они приглянулись друг другу. Ведь им, каждому, так не хватало того, что представлял собой другой. Мысленно я видел взаимную радость их летних встреч, слышал шелестящий шёпот их предрассветных задушевных бесед. А потом – как старый тополь, готовясь к суровой зиме, безжалостно стряхнул со своего корявого плеча обездоленный листок, а ветер, улетая в тёплые края, бережно подхватил его и понёс, понёс, но потом всё-таки уронил, уронил в грязь…          
  Я подошёл к тополю: в том месте, откуда весной глядел на меня удивлённый ротик-глазок, чуть вздрагивала тоненькая веточка. А на ней, всей своей формой упрямо устремлённые в следующую весну, - две почки.
  Мне мил бесшабашный бродяга ветер, который несёт шлейф, состоящий из множества мельчайших пылинок знаний. Мне мила эта заземлённая веточка дерева, которая досконально знает всё, необходимое для её существования.                                                                 
(1974 г)