САНТЕХНИКА

САНТЕХНИКА.

   Хлюпающее осеннее утро. На замутнённом балконном стекле прилипшие мокрые  листья. Воздух пропитан плотной сыростью, от которой лёгкие становятся водянистыми. Пятиэтажный блочный дом, окружённый уличными фонарями, которые отливают жёлтым светом. Они похожи на боевые бронзовые щиты римских гладиаторов. С балкона квартиры на втором этаже со свистом вылетает что-то. Врезаясь в фонарный свет, зловеще отсвечивает: бутылка, которая проламывает  обвисшие от ночного дождя  оголённые кусты сирени и, тараня мусорный ящик, разлетается стеклянной шрапнелью.

- Димка!  Мать твою. Опять воюешь?

   Голос соседа Ивана Сергеевича слышен внизу... Он стоит на балконе, пьёт густо заваренный молотый кофе в большой коричневой чашке, нервно курит сигарету «LM», чтобы взбодрить себя. Ночь выдалась с мелкими помехами.

- Здравия желаю, товарищ полковник !

  Димка переламывается через балкон и машет гитарой, держа её за гриф. Иван Сергеевич в его  лицо  не всматривается. Он разрядился в ухмыляющейся улыбке  в час ночи.

- Схлопочешь ты у меня, Димка. Лопнет терпение.

  Димка - низкорослый, сбитый в мышцах солдат, которого, загрузив интернациональным долгом, бросили на  Афганистан. В лице ничего особенного. Все те же накладки, как и у других, которые выточила  природа: крупный лоб, мелкий нос, остальные мелочи подбирала, где под напильник, а где и сверлом с размаха  колупнула.  В фигуре тоже не за что зацепиться. Разве что за его помощников? Сучковатая палочка и шестиструнная гитара с широким потёртым  кожаным ремнём. Они сопровождают его, когда он бродит по пригородным электричкам с Павелецкого вокзала. Димка застёгнут не в защитную полевую форму с открытым  воротничком, который открывает тельняшку, а в серый потёртый полотняный костюм,не замаранный и выглаженный, словно, после химчистки.   Ходит Димка в звуках гитары, поэтому и заметен. А без  говора гитары  его можно принять, ни больше и ни меньше, за аляпистое пятно среди других таких же пятен.

   Соседи на этажах повыше  отзываются о нём не словом, а критическим  кручением указательного пальца в  висок. Иногда вечером на балконе (трудно подсчитать, сколько раз, но частенько) Димка закладывается на водку. А потом под шестиструнную выплёскивает свои окопные песни, которые он сочинил в Афганистане, и отдаёт команды: какого  хрена, по-пластунски, прицел... В таком состоянии он, не уходя из балкона,  получает приказы  и отвечает: слушаюсь, товарищ генерал.  Приказы ниже генеральских он отсылает.  Добирается до верхушечных потолков, но там уже другой расклад, упакованный в необструганные, хлёсткие слова, которые сгоняют соседей с балконных насестов. Они закрывают пластиковые окна. Но не так, как при дожде или снеге, а с отработанной манерой: высовываются из окна наполовину. Видя на улице любопытствующих, они надрывно и громко, картинно кашляют. Как астматики, и с остервенением захлопываются. При встрече с Иваном  Сергеевичем Димка отбрасывает палочку, снимает гитару, вытягивается в струнку, щелкает стёртыми каблуками чёрных туфель и отдаёт честь. Неловко из-за правой руки, которую рассекли в плече.

   Иван Сергеевич уже не раз просил его: "Хороший ты, хлопец, Дима..." Хотя Дима уже за половину века перевалил, но для Ивана Сергеевича он - хлопец.

-Перестань честить,  мы с тобой сейчас на гражданке." Димка хлопает  выпуклыми, похожими на крупные абрикосы, глазами и отбарабанивает: "Не могу, рука сама к виску липнет",- а потом бойко добавляет: "Я не хлопец, а воин, солдат." Соседи не оспаривают статус Димки; тот не любит посягательств. Правая рука, хотя и подорвана в силе, но в левой достаточно скопилось. Укладывает,  как в поленницу, пару, тройку мужиков: любителей критичного завинчивания. В компании мужчин или женщин Димку Иван Сергеевич никогда не видел. Промелькнёт на дороге к железнодорожному вокзалу. Порой забредёт в издёрганный подлесок с берёзами, яблонями за домом, сядет на поржавевшую канализационную крышку и сидит, не шелохнувшись, пока его не спугнут выгуливающие собак. О чём он думает? Наверное, о том, о чём думают солдаты, побывавшие в Афганистане. Чудом выжившие, а, может быть и случаем или остатком воли, которую хотели прибрать, да напружился парень такой, как Димка, и выхлестнулся в жизнь, а потом  на свой лад и расклад пристроился  к гражданке. На слова Ивана Сергеевича: Димка, обрастёшь одиночеством, вылезай, он отвечал: куда? Может, думал он, что лучше к земле прижиматься, чем во весь рост вставать? -   когда в глазах слепота и непонятка: зачем и ради кого? От слов: "Не избегай людей,"- он презрительно морщился и насмешливо смотрел на Ивана Сергеевича. Что скрывалось в его насмешливости? Иван Сергеевич пытался добиться, но Димка впрягал слова соседа: "Мы не на гражданке и я не обязан  Вам докладывать." Характер? В струнку и честь – ловок?  «Доклад» в мозгах  скрытный?  Или запрятал остатки  души, чтобы  их не разнесли и не выбили?

   Иван Сергеевич закрыл балконное окно и  выскочил на зарядку. Семьдесят лет ломают его. То муть в глазах, словно их грязью забрызгало, то тревога, как колотун  бьёт:  болезненных репейников немало прицепилось, и он, чтобы не цеплялось ещё больше, выдумал свою зарядку. Пробегает пять километров, зажимая поочерёдно то левую, то правую ноздрю. Дышит через одну. Это прочищает его обкуренные захрипевшие лёгкие с пятидесятилетним стажем. А чтобы разрядить отяжелевшие мозги Иван Сергеевич, не сбивая темпа, зажимает двумя пальцами обе ноздри и не отпускает, пока не темнеет в глазах. Зато после этого глаза разряжаются от мути, по ним будто тряпкой провели, лёгкие свежеют, их, словно прополоскали  холодной водой из резинового шланга, а в сознании даже искрятся мысли и, как кажется Ивану Сергеевичу, тянется дымком: хрен вам, ещё десятка два покуролесю. Он понимает, что выбили его годы из «покуролесю», в  топтание вогнали, но слово-то магическое. От него заквасившиеся  мысли молодеют. Кроме того, Иван Сергеевич загоняет себя подальше от дома. Чем дальше он убежит, тем больше потребуется ему времени, чтобы возвратиться назад: свежести пообъёмней хлебнёт, её щепотка поздоровее пригоршни квартирного воздуха. Он забежал бы и на десять километров, да неудобно: люди идут на работу, а он, оголённый по пояс и  в синих шортах, по трудовым улицам мотается. Иногда за ним увязывался и подражал ему Димка, но, пробежав где-то около километра, останавливался и бежал к гитаре. На слова  Ивана Сергеевича: "Крепкое здоровье - прежде всего,  а не струнная песнярка" Димка не соблюдал бывшей погонной субординации и  бросал: " Херня это Ваша, прежде всего, песнярка голос даёт, а от Вашего топота всё внутри трясётся, смотрите, как бы сердце не отвалилось." Находились и другие более веские навесы, но не по нутру было Ивану Сергеевичу: одновременно  бежать и  димкин мат выслушивать. Чистота пропадала. Одна черта поражала и притягивала Ивана Сергеевича к соседу крепче остальных: детская улыбка Димки, которая захватывала всё его лицо. Как она сумела удержаться и не свалиться с лица в Афганистане?

   В этот день  Иван Сергеевич возвратился с зарядки, когда рассвет начал выбивать темень, просушивать ночную сырость и золотить верхушки  высокоствольных берёзах вдоль «Аллеи Славы». Километровая выстланная фигурными плитками дорожка, зажатая с одной стороны частными домами, с другой захлопнутая угарной городской трассой, и  разбитой на отрезки памяти: запутанные, словно сплетённые железными пауками металлические конструкции 1941… 1945 годы. По бокам аллеи уставлены железные опрокидывающиеся урны и крепкие деревянные отполированные лавки. Аллея была дополнена Димкой. Иван Сергеевич пробежал бы мимо, если б его не окликнули.

- Присаживайтесь, природой полюбуемся.

   Природа - остатки берёзовой рощи, в которую раньше ходили на шашлыки, прогуливали детей, отмечали праздники, баловались на полянах бадминтоном, волейболом… Десяток штук ещё не порубленных жили, вернее, отживали, так как на них уже стала наползать строящаяся перед домами автомобильная стоянка. Остальные деревья прибрали под трёхэтажный стадион «Авангард», обгороженный крепким металлическим забором. Только в рощу был поток, а на стадион – ручеёк.

   На аллее ветер катал  окурки дорогих сигарет, бумажные стаканы, заглядывал в урны, выбрасывая жёлтые листья. День погружался в холод, выламывая редкие солнечные лучи. Временами срывался мелкий дождь, улица покрывалась разноцветными зонтами и дробными  бегущими звуками.

   Димка  взял гитару: протёртая, с мелкими трещинами на грифе. Видимо, прожаренная и сопровождавшая Димку не один год.  Зато струны звонкие, но надсаженный баритонный голос с хрипотой.

- Не дал Вам сегодня поспать. Малость залил, - он слегка провёл по струнам медиатором: небольшая пластина, сделанная  из карманной расчёски, - в кухонной раковине через край рвануло, но не крупно же. Допустимо.

- Ну, если морда у тебя целая, то не крупно и допустимо, - незлобиво бросил Иван Сергеевич.

   Недосып и сердитые мысли Ивага Сергеевича, которые не выбили ноги,  согнал Димка: лёгкими щипками по струнам. Иван Сергеевич и сам когда-то играл на гитаре, а поэтому, видя или слыша гитару, уходил в прошлое, но там были песни: весёлые, горластые. Не в масть димкиным.

 - Да если б и крупно, - подбросил Димка. -  Морду Вы мне не набьёте.

   Сантехника у Димки большей частью  работает только на залив нижнего соседа. Мелкий залив Иван Сергеевич удерживает алюминиевым тазом. Крупный - матом, после которого Димка половой тряпкой вытирает распаренный лоб и упоминает о гараже.

- Подпортил обои. Только денег у меня лишних нет. На жратву, иногда на бутылочку. А гараж есть. Отдаю Вам. Сейчас едем и заключаем договор на дарение. Продавайте и клейте новые обои.

   Редкое предложение, но Иван Сергеевич на него не клюёт. С поселкового колхоза привык деньги сам отколачивать. Спокойнее и не совестно: не на дурыку хапнул.

- Ты или полный дурак, Дим, или представляешься таким.

   Димка не соглашается ни с первым, ни со вторым, Он – солдат и поколебать его не могут слова Ивана Сергеевича о том, что гараж стоит десять тысяч баксов, а новая сантехника десять тысяч рублей.

- Это не воинское  дело: торговать гаражами, - невозмутимо отвечает Димка.

   Он всегда в солдатской теме. Дима раскручивает её не только песнями, но и разговорами о том,  что на гражданке солдата иной раз бьют. Это можно, но только ради навыков, чтобы не сплоховал там, где Димке пришлось отсекать гражданскую вразвалочку, но на войне Димка никому не советует бить солдата, потому что солдат при атаке в обидчика пулю закатает. По совести. Последние слова сбивали Ивана Сергеевича. Обычно Димка говорит тихо и мягко, а вот про пулю – слова, словно слитые из стали, и никакого  в голосе намёка на поблажку и снисхождение. Ловил Иван Сергеевич себя на вопросе: " Неужели Димка…?"

   Вечером Иван Сергеевич перечитывал книгу своего товарища Николая Карпова «Воспоминания, сложенные в голы». Твёрдая обложка стального цвета с прямым корешком, финский картон, мелованная бумага, отпечатана не в барыжном издательстве, издающим копеечные книги, а в «Интербук-бизнес». На лицевой стороне обложки Николай в гражданке и с улыбкой, смахивающей на димкину. На обратной стороне - суровый полковник в мундире, засеянный орденами и медалями. Тоже с улыбкой, но просечённой твёрдо сжатыми губами, застывшими желваками, с заваленной назад головой. Воспоминания – увесистая книга, килограмма в три. Она оттягивала руки, но читать её было интересно:  мысли друга по Вышке. В андроповские пороги Николай не написал бы её. Ельцинский слив открыл шлюзы.

   Оторвал его от книги звонок Димки. Иван Сергеевич на всякий случай проинспектировал потолок на кухне. Такое бывало. Иван Сергеевич иногда оттягивался на диване, а Димка звонил и предупреждал о предстоящем заливе, и советовал Ивану Сергеевичу без промедления сматываться с дивана. Ну, никак не мог Иван Сергеевич злобиться на такого соседа. Другие лили без предупреждения. А этот подавал сигнал, чтоб сосед снизу подготовил алюминиевый ковчег и убрал с кухни жену, собаку Пин и кота Ваську.

- Поговорить, Иван Сергеевич. Зайдите.

   Раньше такого  не случалось. Иван Сергеевич даже удивился. Он заходил к Димке не по его приглашению, а вынужденно, когда на кухне потолок превращался в мелкий душ, а в душе нарастал мат, облегчавший Ивану Сергеевичу пробежку на второй этаж. Напрасно некоторые отворачиваются от размашистого матерного слова. А как оно порой осветляет и облегчает душу! Нет. Заскорузлому и узкому не вдохнуть освежающего порыва.

   Захватив книгу, пусть Димка почитает, поглубже влезет в его  жизнь, может поменьше пить станет, Иван Сергеевич стал подниматься к соседу, ломая голову: "Зачем позвал?" За ломкой головы он и не заметил, что, пропустив второй этаж, поднялся на третий, ушёл бы и выше, если бы не вспомнил, что третий этаж заполнен армянами, четвёртый – азербайджанцами… Словом, бывшим рассыпавшимся Интернационалом.

   У Димки трёхкомнатная квартира. Его отец - такого же звания, как и Иван Сергеевич - оставил.

Две комнаты можно было сдавать. Ежемесячно угол от сотенной бумажки отхватывать. Димка не соглашался с Иваном Сергеевичем: будут  тут шаблоннить  фонограммные напевки и драть электрогитары, а мои  забьют.

   В узкой прихожей со встроенными жёлтыми шкафами на  телефонной тумбочке в цвет шкафов лежал туго набитый зелёный вещмешок с пристёгнутой фляжкой, из которого выглядывали суровые голенища кирзовых сапог. Рядом комком плащ-палатка. Иван Сергеевич, скользнув взглядом, подумал: "Куда это он нацелился? В Белые столбы за грибами?" Ему и в голову никогда не приходило, что Димка может  не только бродить по пригородным грохочущим электричкам с гитарой. На столе стояли электрический красный чайник и две чашки, что ещё больше удивило Ивана Сергеевича. Обычно стол оккупировали пивные бутылки.

- По какому случаю вещмешок и перемена стола?

- Праздник у меня тут.

  Димка пошлёпал по макушке, повторил: "Тут" и  начал разливать чай, но так как руки больше привыкли к другому разливу, на брюках Ивана Сергеевича расползлось пятно, а по ногам до самых щиколоток зажурчали мелкие ручейки.

- Ты, наверное, хреново стрелял.  Плохим солдатом был. Чай в чашку лей. Жжёт. Дай полотенце.

- Я был хорошим солдатом, - бросил Димка, орошая очередной порцией чая стол.

   Его промахи наводили Ивана Сергеевича на мысль, что вещмешок ни при чём, наверное, уже месяц стоит, а то и больше. Димка в чём-то, видимо,  крепко завяз и нужна помощь. Было как-то. Попал Димка в полицию. Сшиб в день ВДВ двух пьяных десантников в беретах и тельняшках, которые пытались отнять у него гитару. Ходил Иван Сергеевич к начальнику криминальной полиции города.

- Полотенце дай. У меня ноги не железные.

   Димка усмехнулся.

- Полотенце. А как же насчёт мысли. Сами говорили, что мыслью можно всё победить.

   Закатал Димка шар Ивану Сергеевичу. Подловил на все сто. На его пенсионный конёк угнездился.

   Иван Сергеевич верил в силу мысли,  о которой он вычитал  из тайных доктрин в сакральных книгах, выйдя на пенсию. В тайнах говорилось, что, если  представить в сознании некий образ, конечно, не любой, а посильный человеку, то концентрацией мысли его можно материализовать. Получить настоящий. Например, доллар. Только доллар нужно представить во всех мельчайших подробностях, не упуская ни одну детальку, а то выскочит дореволюционная копейка. В этом он убеждал и Димку. Только налегал не на образ доллара, а на водочную форму: бутылку, которую Димка должен был разнести в мозгах. На что Димка отвечал: "Представьте в своём сознании мою квартиру, что в ней классная сантехника и материализуйте её образ в мой туалет и ванную.  Квартира у Вас будет сухая и без тазиков, не нужно будет покупать обои и клеить. Очевидная выгода." Стоит только Ивану Сергеевичу крепко подладиться. Димка указывал место: диван и сроки, месячишка два. Иван Сергеевич упрекал Димку, что он перехватывает. Увязывает высокое с низким. Димка не возражал, задумчиво смотрел на соседа. Вздыхал и говорил, почему же он раньше не знал об этом. Если б знал, то он материализовал бы образ домодедовского парка «Ёлочки» с игровыми детскими площадками, каруселями в Афганистане, а окопы стёр бы силой мыслью и даже пули от солдат отворачивал бы. Насмехался Димка или говорил убеждённо? – это вопрос читателю. Иван Сергеевич чувствовал сильные прорехи в рассуждениях, как авторов сакральных книг, так и в своих, но защищался тем, что, когда он бежит, то представляет, что не бежит, а  летит по воздуху. Димка не спорил, а отвечал просто: если бы Вы летели, то Ваши  лёгкие не хрюкали бы так и лоб не мочился бы.

- А что у Вас за книга? Хотите заставить меня читать? Для Вас же будет хуже. Зачитаюсь и… Потоп налью.

   Димка  подбросил книгу на руке, покачал головой.

- Моя гитара легче. Толстенная книга. Как баба с наростом живота. А кто её написал?

- Мой друг.

   Димка начал листать. Интересно было смотреть на него, как он по-детски слюнявить пальцы, почёсывает за ухом, ворошит, правда уже не детский, а убеленный сединой волос.

- Ну, и друг у Вас, - радостно вздохнул он. – Настоящий солдат.

- Полковник. Внимательней читай.

- Полковник не может быть настоящим солдатом?  А кем он раньше был?

- Разведчиком служил в Финляндии. Там же сказано.

   За окном усиливалась темень. Двор наполнялся шумом парковавшихся легковушек. Воздух и без того давивший свинцом, смешивался с удушливым угарным запахом. Вечер, как бы повторял утро: хлюпало, отсвечивало жёлтым светом. Природа, словно прошлась по кругу, ничего не изменив, ничего не добавив, как бы указав, что завтра будет таким же, как и сегодня.

- А сколько красивых фотографий. – Димка не мог отделаться от восторга, книга захватывала его. - Ваш друг знаменитый человек. Со  Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием вторым стоит. Книгу «Сергий Радонежский» дарит ему. Видел я Патриарха на вокзале. Глаза у него были синие, синие. Такие глаза не могут обманывать. Я тогда с ним не поговорил. Сейчас бы обязательно поговорил.

- А почему именно сейчас?

   Димка оторвал взгляд от книги и перенёс его на Ивана Сергеевича, но это уже был  не восторженный взгляд, а насмешливый, в котором, как почему-то показалось Ивану Сергеевичу, можно было прочитать: "Да, Иван Сергеевич, не дорос ты до своего друга, ты на первом этаже живёшь, а он на самом верхнем." Взгляд  завинтил Ивана Сергеевича и он готов был сказать Димке, что выйти Николаю на такой уровень помог он, Иван Сергеевич, занявший Николаю тысячу долларов на печатание тонкой книги его стихов, с которой всё и началось. Взлёт произошёл, когда Николай продал новенький «Форд», и напечатал красочную книгу «Сергий Радонежский. Сдержался Иван Сергеевич: мысли-то, если честно, без потёмок:  обидчивые.

- А что такое специальные курсы КГБ-КУОС?  (готовили командиров групп специального назначения – ГСН – для действия в глубоком тылу противника в военное время). Что это ребята по горам лазят и речкам. Готовят их куда-то. На войну?

- Прочитаешь, узнаешь.

   Иван Сергеевич сам стал перелистывать и показывать фотографии Димки. Он водил пальцем по лицам, но не, сколько для того, чтобы Димка обратил внимание на них, а для себя. Не будем винить его.

- Завтра мне некогда будет читать, а в вещмешок я её не возьму. Он и так тяжёлый. Ваш друг даже с бывшим министром обороны России Ивановым ручкается. Куча артистов. Видные люди. Вы бы Иван Сергеевич позвонили своему другу.

- Я и так звоню.

- Да я не о простом звонке говорю. О сложном.

- Простые звонки, сложные. Не пори чепуху. Что это за сложный звонок?

- Пусть Ваш друг поговорит с ними, чтобы они войну прекратили на Украине. Он же встречался с ними.

   Иван Сергеевич засмеялся. Наивный сосед? Димка, прищурив глаза, свёл их в мелкие щели и устремил на Ивана Сергеевича. Он словно хотел проколоть его взглядом.

- Я друг для Вас?

- Как же не друг. По-соседски живём.

   Иван Сергеевич порылся в мыслях, хотел добавить ещё что-то, но добавлять было то нечего. Не о заливе же  или о чести и щёлканье каблуков. Да он с отцом Димки, встречаясь, поднимал руку вверх, приветствуя, и только на похоронах узнал его имя и отчество: Анатолий Максимович и то, что воевал тот  в Афганистане и в Чечне.

- Многие в нашем доме считают меня дурачком. Оскорбительное слово, но дурак ведь человек. Он думает, поступает и говорит  по-другому. Просто другой человек.

- Брось ты это. Сложная штука.  Лучше книгу почитай. Жизненная.

- Красивая.

  Димка отложил книгу в сторону.

- Хочу я Вам тайну открыть.

   В тот день Димка, погоняв щипками по струнам шестиструнной, сказал Ивану Сергеевичу, что с жизнью пора кончать. Иван Сергеевич понял это по-своему, а поэтому соседу  пришлось выслушать немало наставлений и советов, как нужно жить.

-  Вы меня не правильно поняли. Уезжаю я, Иван Сергеевич.  

   К заморочкам Димки Иван Сергеевич привык. Он подумал, что Димка уже глотнул, а он не заметил из-за электрического чайника, который и ввёл его в заблуждение. Иван Сергеевич, чтобы исправить ошибку даже потянул носом. Никаких лишних запахов.

- И куда?

- Вы смотрели программу «Сегодня»? Смотрели. Я слышал, как у Вас громыхал и бухал телевизор. Думал, что взорвётся. Так почему не действуете?

- Не морочь мне голову. Что действовать?

-  Да. Не хотите действовать. У Вас сейчас беженцы живут. Как Вы им в глаза смотрите? Я бы не смог. Вы ведь родом оттуда. Я вот поеду туда. А вы нет. Надёргали из Вас жизни, конечно, не  мало. Куда уж ехать.  Ну, это не моё дело разбираться, сколько из Вас другие выдернули, сколько Вы сами над собой потрудились. Только Вы думаете и сидите на месте. Злитесь возле телевизора.  И, наверное, силой мысли из Домодедово там хотите порядок навести. 

   Попал Димка в точку. Зашибли его мозги, но не всмятку, а как бы на проницательность. Добрался до неспокойных мыслей соседа. Звонил Иван Сергеевич Николаю: всё под контролем, Иван. Звонил Лёхе с Киева: тот на известную дорожку послал.  Один книгу «Сергий Радонежский» напечатал, а другой припечатал. Димке он об этом не сказал. Сам запутан и другого хочешь путать.

- Так. Повоевать решил. А за кого воевать будешь?

- Воевать? – Вопрос, словно застыл на  ухмылке Димки, которую выбили его повеселевшие глаза. -  Воевать не стану ни за кого.

   Бессмысленный ответ, так подумал Иван Сергеевич,  явно не разумного или насмехающегося человека. Как так? Ни за кого на войне не бывает. Да и на гражданке тоже. Интернет от «за» и «против» раскалывается. Правда, стала просматриваться тенденция: кто раньше говорил «за», вдруг пошатнулся на «против», но это в порядке вещей: картина ещё в полный рост не вышла.

- А зачем тогда едешь?

- Там же война. – Димка с удивлением посмотрел на Ивана Сергеевича.  – Ехать нужно.

- Ты, наверное, это решил сегодня ночью. Когда у тебя сантехнику прорвало.

- Сантехнику в квартире  прорвало. Это быстро  поправится. Сантехника в мозгах людей рванула.

   Вона, как обозначился Димка.

   Это был разговор двоих. Подключились бы и другие, если бы рядом  были, и навели бы свои мысли. Только подлеску за окном было всё равно. Набегал ветерок на деревья, добивал остатки листьев, пробивался через балконную дверь в комнату, студил чашки с чаем. Бессловесный.

- Зачем ехать, - не мог понять Иван Сергеевич, -  если ты  ни за кого не собираешься воевать.

- Если я буду воевать за одних, то буду убивать других. А если буду воевать за других, то стану убивать одних.

   Словесная болтовня? Нет. Оба воевали, но  каждый затёсывал войну под свой угол.

-   Ты же солдат. Значит, ты должен, - притормозил Иван Сергеевич слово, зависшее на языке, другое поставил, - значит воевать должен. Защищать.

- Не понимаете?  У Вас солдаты  одного пошива. Одного помёта, что ли. Бывший погонный чин Вам говорит: либо за одних, либо за других.

   За окном глухо шумели остатки рощи. Берёз-то с двух рук сосчитать можно. А Ивану Сергеевичу казалось, что вернулось срубленное, подладилось к оставшимся и в один голос.

- Третьего – то не дано, Дим.

- Это таким, как Вы не дано,  - отрезал Димка, - а мне дано.

   Разгорячился Иван Сергеевич. А почему? Что взвинтило его? Димкин ответ. Неравенство погон. Растерянные мысли. Путаная природа. Полдня светилась, радовала Ивана Сергеевичем теплом, а потом, словно заморгала и темень с дождём нагнала. Такое бывает.

 - Едешь проповедовать  что ли? К кому припарковаться хочешь?  Свои песни под гитару петь? Сметут тебя и те, и другие. Не понимаешь ты, хлопец, что там сила нужна. Там нужен тот, кто автомат может держать.

   Димка поднялся из-за стола, насмешливо посмотрел на Ивана Сергеевича и ушёл в другую комнату. Щёлкнул ключ.

- Не дури, хлопец. В Афганистане – чужой земле  -  не потерял голову, так в родной  потеряешь.

  Не спал ночь Иван Сергеевич. Перебирал мысли Димки. Утром, как только засветился подлесок, поднялся к соседу: начудил вчера, Димка, проспался.  Впервые он шёл не по принуждению. Дверь была открыта. На столе лежала книга, на ней ключи от квартиры и записка: книгу заберите, квартиру закройте.

    Уехал Димка. Ходит Иван Сергеевич на второй этаж, заглядывает в свой почтовый ящик и в димкин: не пришла ли? Звонит старшему брату Димке, который в Москве проживает. Там тоже в почтовый ящик каждый день заглядывают.