ШЕВЧЕНКО «НАРОДНЫЙ» ПОЭТ УКРАИНЦЕВ — ЖЕРТВА ПОЛЬСКОЙ РУСОФОБИИ

Часть 1.

Сегодня в Южной Руси (по — польски — Украина-авт.) власти усиленно насаждают культ поэта Тараса Шевченко. Его именем называют улицы, театры, университеты и т. п. А памятников, наверное, больше чем было в советское время Ленину. Но если дела Ленина на политическом поприще известны, то с творчеством Тараса Шевченко и его образом народного поэта, революционными идеями не так все однозначно, как пытаются нам представить местечковые историки.

Еще при жизни Шевченко был канонизирован своими почитателями и стал кумиров украинофильской интеллигенции и польских шляхтичей, но оставался неизвестным крестьянским массам. Затем политические украинцы сделали из него икону в борьбе за раскол русского народа. И в советское время творчество этого яркого русофоба преподносилось как литературная классика, а он представлялся революционером-демократом. С тех пор это ложное мнение не пересматривалось: создаваемой нации были нужны свои «классики» и «гении». И это притом, что его творения носят следы небрежности, неграмотности, отсутствие авторского замысла и глубоких идей. Сегодня в школах продолжают калечить литературный вкус детей тоскливыми с «дегтем» стихами Шевченко.

Но, наиболее трезвый анализ его творчества дали его современники Михаил Драгоманов и Висарион Белинский. Непредубежденный читатель может согласиться с Михаилом Драгомановым, который утверждал, что ни революционером, ни демократом, ни социалистом Тарас Шевченко никогда не был. И дело здесь не только в трактовке содержания его произведений, но и в странной любви к его творчеству малороссийских помещиков и польской шляхты. Ведь если он был борцом за свободу народа (крепостных крестьян), то чем объяснить поведение помещиков-крепостников, которые его поили и кормили, носили его на руках, а польские шляхтичи шовинисты-русофобы пели ему осанну?

Но, кроме того, что «демократ» и «революционер» Тарас Шевченко был козакофилом и полякофилом, он отличался еще и особым русофобством, что стыдливо замалчивается официальными украинскими литературоведами. Особенно ярко его русофобство проявлялось в творчестве до ареста в 1847 г. И только после 10 лет службы в русской армии он понемногу стал ощущать себя сопричастным к русской литературе и русскому народу.

Влияние поляков и польской литературы на творчество Шевченко

Гипертрофированное русофобство Тарас Шевченко заметили еще его современники. Так Михаил Драгоманов в статье «Шевченко, украинофилы и социализм» писал: «Недоверие и нерасположение к чужим, соседям Украины, то, что зовут «исключительность», осталась у Шевченко на все; по крайней мере, о ней говорят не только те чужие, а и сам Шевченко. Так, поляк Гордон 52, который видел Шевченко в 1850 г. в Уральске, говорит, что Шевченко «ненавидит москалей, не любит поляков». (Gordona «Soldat» упоминается в Gwido Battaglia — «Taras Szewczenko», Lwôw, 1865) ».

И далее, не вдаваясь в анализ причин появления у Тараса Шевченко ненависти к русским, Драгоманов объясняет ее как «естественную»: «Мы берем у Шевченко его «ненависть к москалям, нелюбовь к полякам» как факт естественный, а те несимпатичные стороны, например, москальства, которые отметил д. С [ир] ко у Шевченко, за верные». Т. е. ненависть у укрофилов уже воспринималась Драгомановым, как естественное явление для этой категории людей.

Михаил Драгоманов также приходит к печальным выводам и по поводу славянофильства Тараса Шевченко: «Москаль, которого «поздравляла титаривна — лимеривна, которая людьми пренебрегала», для него и в 1860 г. все-таки только «прохиндей», как и в 1840 г. был только «чужой человек…» Вероятно же, что когда национальные поэты только так будут говорить о соседях, то тяжело будет свершиться желанию, «чтобы все славяне стали добрыми братьями!». Вот из-за чего мы не думаем, что Шевченко на самом деле мог бы провести нас в «свободную, новую семью» интернациональную»:

Титарівна-Немирівна 
Гаптує хустину. 
Та колише московщеня, 
Малую дитину. 
Титарівна-Немирівна 
Людьми гордувала…

А москаля-пройдисвіта 
Нищечком вітала! 
Титарівна-Немирівна… 
Почесного роду… 
Виглядає пройдисвіта, 
Москаля з походу. (1860)

О беспричинной злобе, которая распространялась и на детей (Та колише московщеня, / Малую дитину), и которая присуща творчеству Шевченко упоминал и Гоголь. Вот как вспоминает Гринорий Данилевский встречу Бодянского и Гоголя: «А Шевченко?» — спросил Бодянский. — Скажите о таланте, о его поэзии…» — «Дегтю много,— негромко, но прямо проговорил Гоголь,— и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии… Да и язык…».— «Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная,— продолжал Гоголь, — нетленная поэзия правды, добра и красоты. Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника. Но его погубили наши умники, натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно. Нет, Осип Максимович, не то нам нужно, не то. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни; он должен, прежде всего, поставить себе перед лицо того, кто дал нам вечное человеческое слово…».

Почему у простого и необразованного сельского хлопца — малорусса возникло чувство неприязни и ненависти к соседям русским — «москалям», с которыми до прибытия в Петербург он особо не сталкивался и не знал даже из литературы? Ответ напрашивается однозначный: в то время только польская шляхта России свою национальную идеологию строила на русофобии. Как писал историк Омельян Прицак: «В той час Правобережжя, в культурному відношенню, це була чисто польська країна».

Это подтверждает Григорий Грабович в 1980 году: «Вплив польської літератури на українську за того першого періоду їхніх взаємин і справді був дуже великий. Можна почати від писемної мови як такої, адже значення польського впливу для неї важко переоцінити. Як зауважив одного разу Юрій Шевельов, це, зрештою, був позитивний вплив, позаяк українська мова витримала й засвоїла його. (Якщо б вона його не витримала й розтопилася в польській, це був би негативний вплив, але навряд чи в такім разі був би хтось, щоб за тим тепер жаліти.) Польська мова була lingua franca багатонаціональної Речі Посполитої, вживалася видатними письменниками (Потієм, Барановичем, Величковським, Прокоповичем та ін.) і значними політичними діячами, наприклад, в документах і листуванні Хмельницького або Мазепи. Вони та їхній вербальний вираз ні на йоту не стали від того менш українськими.

Окрім мовного питання, глибоким був також вплив самої польської літератури. Йдеться насамперед про нормативний вплив, унаслідок якого українським письменникам надавався ряд літературних моделей. У поетичній теорії Києво-Могилянської академії такі поети, як Ян і Пйотр Кохановські, були моделями для, відповідно, ліричної й епічної поезії19. (19 Lużny Ryszard. Teofan Prokopowicz a literatura polska // Slavia Orientalis. — 1966. — № 3.)

О польском влиянии на мировоззрение и творчество не образованного и политически неразвитого Тараса Шевченко писали многие его критики. Это влияние оказывалось на него как через польскую литературу, так и непосредственно в общении с польскими шляхтичами — подпольщиками. Как отмечают и его критики и современники, свои творческие сюжеты, он черпал в основном из польской «Истории Русов» и польских произведений. Драгоманов, в свое время писал о влиянии польско-украинской литературы на будущую украинскую литературу и на Шевченко, в частности: «Наши исследователи в этой науке обращают внимание только на форму, а совсем пропускают ядро, а точнее идеи, и уже совсем не обращают внимания на произведения украинцев, писаные на польском языке (как напр., в старые времена Шимонович, Ориховский, Ш. Зиморович, автор «Roxolanki», и др.) или русской. Довольно будет сказать, что в «Истории литературы русской» д. Огоновского нет и слова об «Истории русов», без которой абсолютно невозможен Шевченко».

Это отмечает и Малецкий Гаспар Ромуальдович: «Книг Тарас Шевченко не собирал и вообще читать не любил. Но произведения Мицкевича, например, были у него настольными. Несомненно, что на столе и на полу у него валялись разбитые книжки «Современника». Его близкий знакомый скульптор Микешин писал в воспоминаниях: «Читать он, кажется, никогда не читал при мне; книг, как и вообще ничего, не собирал. Валялись у него и по полу, и по столу растерзанные книжки «Современника» да Мицкевича на польском языке… Российскую общую историю Тарас Григорьевич знал очень поверхностно; общих выводов из нее делать не мог; многие ясные и общеизвестные факты или отрицал, или не желал принимать во внимание: этим и оберегалась его исключительность и непосредственность отношений ко всему малорусскому».

Источником истории Малороссии для него также служили польские исторические произведения. Петр Мартос также отмечает польские корни тем и сюжетов его поэмы «Гайдамаки»: «Я перечитал множество сочинений, в которых надеялся найти хоть что-нибудь об этих делах (Барской конфедерации — авт.); наконец мне попался роман М. Чайковского (польский писатель козакофил — авт.) на польском языке «Wernyhora», изданный в Париже (Czajkowski M. Wernyhora. Wieszcz ukraiński. — Paryż, 1838. — Ред.). Я дал Шевченко прочитать этот роман; содержание «Гайдамак» и большая часть подробностей целиком взяты оттуда».

Украинофил, граф Михал Чайковский (1804–1886) — польский писатель, один из представителей так называемой украинской школы в польской литературе, который фанатично любил казачество и польскую Украйну-правобережье Днепра. Он написал произведения «Гетман Украины» («Hetman Ukrainy», Paryż, 1841), казацкую повесть «Кошова» («Koszowata. Powiastka», Paryż, 1841), зборник «Украинкы» («Ukrainki», Paryż, 1841) и много подобных, в которых воспевается история казачества и польской окрайны.

В гавенде Михала Чайковского из цикла произведений о войне 1812 г. «Житомиряне. 1812», мы находим чисто шевченковские мотивы: «Печаль, тоска в казацкой стране… Сейчас вся Украина тихая, пустая, как могильник казацкой славы, не умершей, но как уснувшая сном глубоким, продолжительным».

Это подтверждают и примечания Тараса Шевченко в «Кобзаре» к строке «Йде Залізняк Чорним шляхом…» из «Гайдамаков», где он пишет: «Черный путь выходил от Днепра, между устьями рек Сокоривкы и Носачивкы, и бежал через степи Запорожские, через воеводства Киевское, Подольске и Волынское — на Красную Русь во Львов. Черным назван, что по нему татары ходили в Польшу и своими табунами выбивали траву», почти дословно (в несколько сокращенном виде) повторяет аналогичную примечание к роману Михала Чайковского « Вернигора»: «Czarny szlak wychodził od Dniepra między ujściami rzeczek Sokorówka, Nosakówka; biegł przez stepy Zaporoża, przez wojewódstwo Kijowskie, Podolskie i Wołyńskie na Czerwoną Ruś do Lwowa. Imię czarnego nadane mu było od zagonów tatarskich, które tamtędy zapuszczali się do Polskiej ziemi. Ziemia, którą się ciągnie ten szlak, po większej części jest czarną, a konie tatarskie stratowawszy trawę, znaczyli pasmo czarne: stąd początek nazwania. Do dziśdnia szlak nie przestał nosić swego imienia».

Иван Франко, так писал о влиянии польского поэта — патриота Мицкевича на творчество Тараса Шевченко в 1885 г.: «По моему мнению, влияние Мицкевича на поэтическое творчество Шевченко было намного большим, чем до сих пор допускают. Потому что не только в таких произведениях Шевченко первого романтического периода, как, например, балладах «Причинна», «Тополя», «Русалка» и т. д., но и в поэмах исторических, в содержании и форме можно немало найти реминисценций из Мицкевича. Более того — образцы и импульсы к своим политическим поэмам 1843–1847 гг. («Сон», «Кавказ» «Суботів», «Великий льох») мог он найти скорее у Мицкевича в «Дзядах», «Валленроде», «Петербурге», чем у кого-либо из русских поэтов. В частности, «Сон» Шевченко и «Петербург» Мицкевича содержат много общих моментов, если абстрагироваться, понятно, от абсолютно разного поэтического стиля обоих поэтов». Необходимо помнить, что поэт А. Мицкевич был настоящим польским шляхтичем — шовинистом.

Но польские писатели оказали влияние не только на Шевченко. Можно отметить, что влияние украинской школы в польской литературе на начинающих писателей украинофилов в то время было определяющим и послужило фундаментом для создания украинской литературы. История польской украйны, исключительность окраинной польской шляхты, идеология родства поляков и местных русских, а значит их не родство «москалям», польские герои гетманы Выговский, Мазепа, Орлык — враги «москалей», а значит герои украинофилов, все это становилось историей потомком казачьей старшины и частью их идеологии. И под ее воздействием они становились политическими украинцами.

В наше время литературный критик Г. Грабович в своей работе «К истории украинской литературы. Исследование, эссе, полемика» признает, что влияние «могущества украинской темы в польском романтизме» на непольскую украинскую литературу и творчество Шевченко было огромным, в частности: «Если мы обратимся к украинской (не польской — авт.) стороне, то картина, очевидно, будет выглядеть сравнительно скромнее, но это только за счет могущества украинской темы в польском романтизме. В сущности, контакты украинских литераторов этого времени с польской сферой отнюдь не ограничены. Раннее влияние Мицкевича на таких писателей, как Гулак-Артемовский и Боровиковский (украинский предромантизм начался переводами произведений «Pani Twardowska» i «Farys»), теперь творчески переосмысливается в поэзии наибольшего украинского романтика Тараса Шевченко. Его вдохновенная политическая сатира «Сон (комедия) » в изображении полета к Санкт-Петербургу и городским впечатлениям перекликается, согласно соображениям некоторых критиков, с «Ustep'ом» к третьей части «Dziad'ів» Мицкевича. (Звучит здесь также и отголосок полета Вакулы к Санкт-Петербургу верхом на черте с «Ночи перед Рождеством» Гоголя.) Шевченкова «мистерия» «Большой подвал» проявляет еще более тесные параллели со второй частью «Dziad'ів».

Что некоторые его произведения имеют тенденции общие с произведениями польских поэтов, довольно лишь сравнить «Серебряный сон Саломеи» Словацкого и «Гайдамаки» Шевченко. В «Серебряном сне Саломеи» по сути, освещаются те же события, что и в «Гайдамаках». Оба поэта в своих произведениях подвергают критике польскую шляхту, осуждают жестокость и убийства, глубоко переживают трагедии подобного рода.

Также следует вспомнить такие шедевры Словацкого, как их называет сам Франко, как «Балладина», «Мазепа», «Вацлав», «Змей», где поэт обратился к историческому прошлому народу, которое роднило его снова же таки с Шевченко и его «Иваном Подковой». Есть некоторые основания считать, что в «Гайдамаках» Шевченко откликался на «Zamek kaniowski» Гощинского и версию Колиивщины из «Wernyhor’и» Чайковского28.

В самом деле, «Гайдамаки», первое тогдашнее историческое произведение на Украине, было также первым произведением (после «Истории Русов») о польско-русинском прошлом. Но взаимная борьба в этом прошлом, значительные антагонизмы, описанные в поэме, он не считал сущностью отношений, а в послесловии к произведению в духе славянофильских идеалов высказываются ожидания на лучшее будущее.

Написанный Тарасом Шевченко в ссылке стих «Еще, когда мы были казаками…» снова утверждает эсенционную (хотя и истерзанную историей) приязнь между двумя народами.

Программную заинтересованность польской историей и литературой также находим в литературной деятельности Пантелеймона Кулиша — второй опоры «украинского» романтизма. Основой этого интереса был его тесная связь с Михалом Грабовским²9, с которым он разделял увлечение …— консервативной идеологией, которая усматривала в польской исторической роли на Украине конструктивную, культурную миссию, а в казаках, в частности запорожцах, а также и Хмельницком, — анархическую и деструктивную силу.

Польско-шляхетский вирус русофобии поразил его, как и всех ограниченных украинофилов, через польскую политико-художественную литературу, через польскую культуру и через общение с польскими борцами за освобождение Польши. Такое польское влияние испытали и его друзья из Кирило — Мефодиевского братства и начинающие украинофилы. Но только вчерашний холоп Тарас Шевченко, первым из них, стал русофобом. И именно из — за своего русофобства Шевченко не получил всероссийского признания, как наш Гоголь.

Но почему и как польская ненависть шляхты к русским стала чертой его характера и творчества?

Некоторые литературные исследователи пытались оправдать русофобство Шевченко тяжелой жизнью в деревне. Но его биографы признают, что оставшись без родителей, до 14 лет он был предоставлен сам себе, ничем не занимался, и вел обычный бродячий образ жизни сироты в деревне. В наше время сиротам в городах еще тяжелее, чем ему. В то же время его дед прожил в тяжелом крепостничестве до ста лет. Скорей всего все дело в его характере, отсутствии образования и воспитания в детстве. Именно в детстве, когда формируется характер, его не приучили упорно трудиться, не приучили читать. И привычка к праздности осталась в нем на всю жизнь. Но именно эти годы детской сиротской свободы оставили в нем неизгладимое впечатление на всю жизнь.

После 14 лет, определив у него склонность к лени, Тараса Шевченко назначили казачком в покоях помещика. Но это не повод для возникновения русофобства. Сам Шевченко признает, что только однажды его выпороли за серьезный проступок, что, конечно, маловато, чтобы возненавидеть русских и их язык.

Лень оказала ему плохую услугу. Из-за лени он плохо закончил академию художеств, мало читал и не любил учиться, она была причиной того, что он часто уходил в пьяные загулы и кутежи, и в солдатах не смог дослужиться даже до унтер-офицера, когда его друзья, ссыльные поляки становились офицерами. Петр Мартос так описывал его комнату в 1839 году: «комната вообще не отличалась опрятностью: пыль толстыми слоями лежала везде, на полу валялись тоже полу изорванные, исписанные бумаги, по стенам стояли обтянутые в рамах холсты, на некоторых были начаты портреты и разные рисунки».

Системным самообразованием Тарас Шевченко не занимался и книги если читал, то в основном, по истории Малороссии. Больше пользовался слухами. Его нелюбовь к чтению, зацыкленность на своей малой родине, хуторе, способствовало формированию у него узкого кругозора и политической ограниченности. Это в свою очередь делало его восприимчивым к польской назойливой политической русофобии.

Как следует из ранних произведений Шевченко, первый урок по Малороссийской истории и русофобства он получил из памфлета «История Русов».

Но многие исследователи считают, что он впервые получил свою порцию яда русофобии от поляков, которые готовились к восстанию еще в детстве. Затем польские шляхтичи-шовинисты сопровождали и опекали Шевченко всю его сознательную жизнь. Он также был лично знаком со многими польскими конспираторами, которые ненавидели Россию.

Впервые он познакомился с ними, когда был в Вильно. В частности с местной юной швеей. Любовь к ней не обошлась без жертвы. «Коханка Тарасова потребовала от него отречения от родного языка в пользу польской национальности: в разговоре с ним она другого языка не допускала. Уроки, видно, шли очень успешно, судя по тому, как говорил он по-польски*. Она немало заботилась о нем: сама ему шила рубашки, гладила манишки и галстуки. Для бедного сироты открылся новый мир».

Знакомство с поляками продолжилось в Петербурге, где Тарас Шевченко в 1839 году встретился с поляками с Белоруссии, с польским литературоведом Яном Барщевским и поэтом Ромуальдом Подберезским-Друцким (1813–1856), которые оказывали ему всяческое содействие в рекламе его произведений.

Затем, в 1843 году, в Киеве, где политически наивный, эмоциональный, фанатичный патриот своей «Кэрэливки», и любитель «бурьянов» Тарас Шевченко проходил практику, он попадает в поле зрения идеолога польского шовинизма Михала Грабовского. Киев, в то время был наполнен польскими шляхтичами-студентами и польской интеллигенцией.

Грабовский Михал (Михайло) Антонович (Micha Grabowsky, 25.09.1804–17.11.1863), псевдоним Эдвард Таршиш, польский писатель, критик и публицист, представитель «украинской школы» в польской литературе, украинофил. Учился в Умани и Одессе, работал в Варшаве. В 1825–1850 гг проживал в Александровке, в 1850–1862 гг — в Киеве. В повестях «Колиивщина и степи» (1838), «Гуляйпольский станица» (1841), «Тайкури» (1846), «Пан каневский староста» (1856), «Метель в степях» (1862) нивелировал социальную борьбу между южнорусскими крестьянами и шляхтой. Автор статей: «Украинские мелодии» (1828), «Об украинских песнях» (1837), «Об украинских народных легендах» (1845), «Украина древняя и современная» (1850) и др.. Поддерживал отношения с украинскими писателями, переписывался с П. Кулишом, который писал ему в Александровку. В 1843 г. к Грабовскому в Александровку приезжал Т. Г. Шевченко и дважды (1843 и 1844) — П. Кулиш. Тарас Шевченко через Кулиша намеревался привлечь М. Грабовского, наряду с некоторыми другими польскими историками, к изданию серии своих офортов «Живописная Украина». В этом проекте активное участие затем принял и другой поляк Свидзинский — польский приятель Кулиша, библиофил. В это время Шевченко, не забывая о москалях, плачет и пишет в письме: «Був я уторік на Україні, скрізь був й все плакав: сплюндрували нашу Україну катової віри німота з москалями — бодай вони переказилися.» (1844) Как всякий крестьянин он вообще мало интересовался тем, что происходило за пределами его Кэрэливки. А патриотизм государственный плохо сопрягается с таким локально-ориентированным сознанием. Патриотизм требует довольно развитого общественного сознания — группового и индивидуального, чего у холопа Шевченко быть не могло.

Полякам очень кстати пришлось появление в 1843 г. в Киеве малограмотного поэта Тараса Шевченко. Он в своих стихах лучше них изливал польскую ненависть и желчь к русским, к тому же историю Малороссии знал в пределах польского памфлета «Истории Русов».

В его любви к польско — казачьему прошлому поляки видели лишь продолжение творчества польских поэтов и писателей украинской литературной школы, мотивы козакофильства в польской литературе, и того же нелюбимого им Падурры. К тому же они воспринимали его как представителя родственной поляков нации-русинов.

Кроме приступов русофобии, стонов и рыданий по гетманщине и могилам, призывов плакать, еще один мотив доминировал в его творчестве, который очень импонировал польским шляхтичам-шовинистам, ведущих борьбу за свободу Польши в границах 1772 г.: нейтрально-благожелательное отношение к полякам. В. Г. Щурат пишет об отношении Тараса Шевченко к полякам так: «Трудно сказать наверняка, что имел в виду Шевченко, когда говорил что в Галиции — «черт завалил нашего брата камнем». Он мог иметь в виду последствия польского господства и унию. Однако, взвесив все, можно сказать, что к полякам он никогда в жизни не относился враждебно, а с политическими узниками позднее даже дружил (с Желиховским, Залеским, Вернером, Сераковским), следовательно, можно считать, что он был скорее под тяжелым впечатлением от галицкой резни и тех обвинений, которые поляки выдвигали против галицких украинцев в связи с их политической позицией в 1846 году».

В 1847 году написано его обращение «Полякам»:

Ще як були ми козаками,
А унії не чуть було,
Отам-то весело жилось!
Братались з вольними ляхами,
Пишались вольними степами…

…………………..

Нас порізнили, розвели,
А ми б і досі так жили…

Кто и с кем братался и как, он не пишет в силу слабого знания истории, но кто развел и виноват он знал, что это не поляки: «А хто винен? Ксьондзи, єзуїти». Это снова в чисто польской исторической трактовке «Истории Русов», где виновниками войны Хмельницкого выставлены иезуиты. Хотя основным мотивом казацких восстаний была борьба казаков за свои привелеи, а не вопросы веры. Что виноваты поляки — ксьондзы, то это была распространенная версия среди украинофилов, для которых польская «История Русов» стала настольной книгой.

Так и М. А. Максимович в 1839 р. в статье «Сказание о Колиивщине» чисто в польском стиле писал о дружбе казаков и поляков: «А было время, когда народ Литвы и Украины, соединенный с народом польским «как равный с равными, свободный с свободными», исповедывал беспрепятственно веру своих отцов… Было время, когда козаки днепровские, гремя грозою на татар и турков, дружно стояли за Польщу: и Польша, зная всю цену заслуги козацкой, отличала храбрую дружину днепровских рыцарей богатыми дарами и знаками чести и многими правами на Украине. То был век цветущего состояния Польши, век воинской славы козацкой… Но смертью Батория кончился и славный век его; Польша перестала красоваться своим бытием и склонилась к упадку; прежнее дружество ее с козаками обратилось в взаимную вражду и нелюбие, и немилым стало для Украины ее союзническое подданство Польше.

Какой же враждебный дух произвел сии роковые перемены? Главною виною тому было гонение веры, открытое Жигимонтом III… Это гонение возбудили иезуиты, опутав нового короля, а с ним и все польское правительство, своею сетью… Чтобы западную Русь отторгнуть от восточной церкви и привлачить к подножию римского престола, иезуиты предначертали распространение унии, и уния простерлась бедою по Литве и Украине».

Как весело жилось крестьянам-мужикам под польскими шляхтичами, которые ввели крепостничество задолго до Екатерины Второй, и имели право убивать крестьян, наш «народный» поэт, как и украинофилы, также не описывает. Вот типичный договор польского феодала с арендатором-евреем: «Дали мы, князь Коширский, лыст жиду Абрамку Шмойловичу. По этому арендному лысту имеет он, жид, право владеть нашими имениями, брать себе всякие доходы и пользоваться ими, судить и рядить бояр путных, даже всех крестьян виновных и непослушных наказывать денежными пенями и смертию».

Его «Отам-то весело жилось», опровергают сами поляки. Поляк Мисковский в своем письме (от 16 февраля 1648 г.) говорит: «казаков их старшина страшно угнетает и унижает: бьет, усы вырывает, старосты и подстаросты налагают на них всевозможные тяжелые повинности».

Почти то же пишет в своих воспоминаниях и поляк Грондский, добавляя еще одну подробность: по смерти казака или его неспособности к службе вследствие увечий и ранений, его семья никакими правами не пользуется, а обращается в крепостных; нередко по смерти казака его вдова изгоняется из его хаты. А известный православный магнат Адам Кисиль, сам бывший одно время комиссаром реестровых казаков и верный сторонник политики Польского правительства в социальном вопросе, пишет следующее: «Видел я казаков угнетаемых хуже, чем простые хлопы»…

По словам французского инженера Боплана, который в этот период провел несколько лет на Украине на службе у князя Конецпольского, «положение и жизнь крестьян можно было сравнить с жизнью невольников на галерах» (прикованных к веслам). Тарас Шевченко в пылу творческого экстаза даже забывал, почему его дед стал гайдамаком, чем он так гордился.

По сути, Тарас Шевченко в то время, проповедовал ненависть к русскому народу, москалям, и любовь к полякам, выполнял роль польского пропагандиста по расколу русского народа, и тем самым работал на освобождение Польши в границах 1772 г. Можно сказать, он становится рупором польской ненависти к России накануне польского восстания. Неудивительно, что его творчество воспринималось мелкой «бурковой» украинской польской шляхтой, как борьба за свободу Польши. Об этом пишет его близкий друг Варфоломей Шевченко: «Правда, в Киев и в другие большие города я не ездил, а в селе разве узнаешь, что да как? Наезжала к нам «буркова» шляхта и молола всякую всячину, но все, что они говорили, сводилось к тому, что Тарас хотел стать гетманом, и за это его сослали куда-то в Азию… Были и такие шляхтичи, которые говорили: «Если бы Шевченко удалось стать гетманом, то и Польша бы тогда, наверное, возродилась…»

В ссылке, из Оренбурга после двух лет экспедиции, Тарас Шевченко, из-за собственной глупости, был переведен на Каспий. Но и на солдатской службе Тарас Шевченко не прерывал знакомства с поляками. Там он на почве русофобства и любви к Украине, снова сошёлся с образованными ссыльными поляками шляхтичами-шовинистами — Зигмунтом Сераковским, Брониславом Залесским, Эдвардом Желиховским (Антоний Сова), Станевичем Яном, и др., которые оказывали ему всяческую поддержку, что в свою очередь содействовало укреплению в нём идеи «слияния единоплеменных братьев» в польском варианте.

Открытая неприязнь к русским и тяга к полякам-шляхтичам привели к тому, что даже его земляки, малороссы-солдаты, воспринимали «народного поэта» за ляха. Об этом пишет сам Тарас Шевченко в своем дневнике, когда упоминает своего земляка-сослуживца Андрея Обеременко: «Одним словом, оказалось, что мы самые близкие земляки. «Я сам бачу, — сказал он, — що мы свои, та не знаю, як до вас приступыты, бо вы все то з офицерами, то з ляхами тощо. Може, воно й сам який-небудь лях, та так тилько ману пускае».

Но служба солдатом помогла ему немного излечиться от ненависти к русскому народу и к русскому языку. И если в поэме «СОН» он писал, что не хочет говорить на русском языке, то после службы, как подчеркивал Б. Д. Гринченко в письме к В. Левицкому (Лукичу), он стал склоняться к мысли писать не только для малороссов: «Кому, например, неизвестно, что, вернувшись из ссылки, Шевченко имел мысль даже такую поэму написать, чтобы понятна была и украинцам, и москалям (и начал писать), и что вообще он в последний период думал самым библейским (церковно-славянским) языком доточить вкраинский литературный язык?

Разве это не должно отразиться на его языке, и разве мы действительно не видим того, что в последних произведениях Шевченко, может, через край много церковнославянизмов? 14 (26) ноября 1891 г.».

Но, надо отметить, что никакого особого языка Шевченко и не думал изобретать. Он писал так, как говорил и слышал. Но, именно, после окончания службы в 1857 г. он стал вести свой дневник на русском языке, который ранее не любил, начал писать прозу на русском языке и планировал выпускать русский журнал, а поэт Кольцов стал для него «нашим поэтом», русский поэт Курочкин и артист Щепкин ходили у него в друзьях, и у него появляется «русская тоска».

После окончания службы он останавливается в Петербурге, где его русские почитатели в лице графа Толстого содействуют ему в получении звания академика, при этом отказывают скульптору Клодту. Это позволяет ему безбедно жить на жалование академика. Здесь он снова пьянствует, и снова попадает в кампанию своих польских друзей-шовинистов, с которыми он познакомился во время службы и которые вернулись из ссылки. В Петербурге в то время была многочисленная польская колония, выпускалась польская газета. О жизни в Петербурге среди поляков после службы на Каспии он пишет в дневнике: «Вечером зашел к Кроневичу, к моему соизгнаннику, и между многими поляками встретил у него и людей русских.

…пошел к Корбе обедать. Скучно и грязно, как у старого холостяка, и вдобавок у военного. Вечером у Белозерского слушал новую драму Желяговского (Сова-поляк) и с успехом доказал Сераковскому (поляк, полковник русской армии, в 1863 г. руководил восстанием в Литве-авт.), что Некрасов не только не поэт, но даже стихотворец аляповатый». Ему и невдомек было, что поляку Сераковскому было все равно, народный поэт русский Некрасов или нет. Ведь для поляков народом была польская шляхта. Но польстить крепостному «быдлу» Тарасу Шевченко, проиграв в споре, для щляхтича Сераковского было важнее.

Желиговский Эдвард (1815–1864) — польский поэт, участник революционно-освободительного движения. За публикацию драмы «Иордан» он был сначала сослан в Петрозаводск (где встречался со знакомыми Шевченко). Он поддерживал заочное знакомство с Шевченко, посвятил ему свое стихотворение «К брату Тарасу Шевченко», и впоследствии встречался с ним в Петербурге. Необходимо отметить, что поляки постоянно оттирались в редакции украинофильского журнала «Основа», который выпускали украинофилы Кулиш, Белозерский и Костомаров на создаваемом ими украинском наречии.

О его слабости к польским щляхтичам пишет и Левицкий В. Л., передавая слова Малецкого Г. Р.: «В 1859–1860 годах Малецкий часто бывал у своего товарища графа Эдварда Подоского, студента-юриста, который квартировал у известного художника Мартынова. У этого-то Мартынова трижды в неделю собиралось общество старых и молодых литераторов, артистов и др., развлекаясь серьезными и веселыми беседами — нередко за рюмкою вина. Бывали там, в числе прочих, поэт Михайлов, Бронислав Залеский, инспектор студентов университета Шефлер и наш знаменитый поэт Тарас Шевченко.

Члены названного кружка увлекались идеями либерального федеративного панславизма, прежде всего федерализма украинцев, поляков и русских. Вместе с другими в конце 1860 г. они устроили в Казанском соборе панихиду по пятерым погибшим в тот год в Варшаве полякам, на которой был и Шевченко. Более подробные сведения об этом кружке сохранились в памяти помянутого выше графа Эдварда Подоского, ныне чиновника одного из львовских банков».

Смутное чувство обособленности от русского народа, которое усиливалось отсутствием системных знаний, нелюбви к чтению, и подогревалось поляками, осталось в нем на всю жизнь, несмотря на появление у него «русской тоски». Мимо его внимания прошла смерть Пушкина, Лермонтова, нет произведений на тему политических событий в России, ссылок на других писателей.

Он так писал о своей неосознанной «национальности», в своем дневнике в 1858 г.: «полюбил его (Андрея Обеременко — сослуживец Тарас Шевченко — авт.) за то, что он в продолжение двадцатилетней солдатской пошлой, гнусной жизни не опошлил и не унизил своего национального и человеческого достоинства. Он остался верным во всех отношениях своей прекрасной национальности».

Как из этого следует, Тарас Шевченко воспринимал себя и своих земляков представителями иной, почему-то «прекрасной» и отличной от русской, нации. Что это за нация, чем она прекрасна, он и украинофилы еще к этому времени не определили. Польскую версию, что малорусы это русские, чуждые москалям-великоросам, они в чистом виде не принимали. Но теория о двух народах Костомарова помогала им как — то согласиться и с этой польской версией. А для поляков, на этом этапе их борьбы против России, это было достаточным.

Польским шляхтичам очень импонировала «антимоскальская» направленность в его творчестве. В это время поляки готовились к очередному восстанию и им нужны были единомышленники и союзники, особенно такие недалекие и политически ограниченные, как Тарас Шевченко. Ведь он прямой продолжатель традиций их украинской школы в польской литературе, к тому же еще изливающий польскую ненависть к москалям в своей поэзии.

Поляки морально его поддерживают, ему льстят, ценят, хвалят в своих газетах и журналах, печатают его произведения на польском языке, ходят у него в друзьях, и материально поддерживали его, (в политике сегодня таких называют «полезными идиотами»), переводили его стихи на польский язык, пропагандировали его творчество в польской среде.

Так Я. П. де Бальменом, в 1844 г. был подготовлен рукописный сборник на польском языке «Wirszy T. Szewczenka», составленный с исправлениями Шевченко в 1845–1846 гг. Польский поэт Л. Совинский познакомил польскую интеллигенцию с произведениями Тараса Шевченко — сделал перевод поэм «Наймычка» и «Гайдамаки», написал статью — этюд «Тарас Шевченко». Перевод Л. Совинским произведений «Кобзаря» литературовед Г. Вервес охарактеризовал как ярчайший эпизод в украинско-польском братании. Повторяя тем самым тезис польского историка Третьяка о «поэтической унии» русских (украинцев) и поляков. Польский-шовинист, участник восстания 1863 года, поэт Паулин Свенцицкий был его фанатом, подражал ему и переводил его стихи.

Такие «таланты», как Тарас Шевченко или Пантелеймон Кулиш устраивали польскую шляхту узостью своего политического мышления и кругозора и своими шедеврами.

Именно из-за его русофобии, польские шляхтичи — студенты, воспринимали его как своего поэта. Они приняли активное участие в похоронах бывшего холопа и «быдла» Тараса Шевченко. Русские — «москали» студенты-разночинцы не пришли на его похороны в Петербурге. Как писал Ф. О. Хартахай в письме к В. С. Гнилосырову: «Шестой студент лях (студенты ляхы все были) сказал слово по-польски тоже стихами».

В остальных выступлениях польских студентов говорилось о главном желании поляков накануне восстания: о примирении между поляками и малороссами — знакомый мотив творчества Шевченко. Это отмечал в своем письме П. О. Кулиш к Н. И. Гоголь: «После того говорил один поляк от имени польской нации, которая посредством высших умов ищет с нами примирения, воздавая должную дань уважения нашему поэту». Отметим, что польские хлопоманы в Киеве во главе с В. Джидаем-Антоновичем, также приняли активное участие в похоронах Тараса Шевченко.

Часть 2

Польская русофобия — визитная карточка творчества Тараса Шевченко

Слабые знания по истории и узкий кругозор Тараса Шевченко, с его гипертрофированной любовью за «ріднею, та бур’янами», склонность к рыданиям, а также то, что «многие ясные и общеизвестные факты он или отрицал, или не желал принимать во внимание», чтобы «оберегать его исключительность», были той почвой на которую лег, привитый ему его польскими «друзьями», польский русофобский шовинизм. Эта русофобия затем оформила его обиду, озлобленность — «деготь», за его крепостное происхождение, в ненависть к русским царям, москалям и тем самым деформировала его мировосприятие: «Переписав оце свою «Слепую», та й плачу над нею, який мене чорт спіткав і за який гріх, що я оце сповідаюся кацапам, черствим кацапським словом.»

В письме к брату Никите он пишет: « А сам, як тільки получиш моє оце письмо, зараз до мене напиши, щоб я знав. Та, будь ласкав, напиши до мене так, як я до тебе пишу, не по-московському, а по-нашому,

Бо москалі чужі люди,
Тяжко з ними жити;
Немає з ким поплакати,
Ні поговорити.

Так нехай же я хоч через папір почую рідне слово, нехай хоч раз поплачу веселими сльозами, бо мені тут так стало скушно, що я всяку ніч тілько й бачу во сні, що тебе, Керелівку, та рідню, та бур’яни (ті бур’яни, що колись ховався од школи); весело стане, прокинусь, заплачу.

Ще раз прошу, напиши мені письмо, та по-своєму, будь ласкав, а не по-московському.» 1839, ноября 15-дня. С. -Петербург.

В стихах это хуторянство доводит его до исступления с проклятием даже Бога:

Я так її, я так люблю 
Мою Україну убогу, 
Що проклену святого Бога, 
За неї душу погублю! (1847)

Как видно, детские впечатления и любовь к своим «бурьянам», не затуманенные знаниями, остались с ним на всю жизнь. Поэтому, получив первые политические знания от поляков, он на польский манер называет русский язык московским, русских москалями, и избегает слова «русский» язык.

В вирше «СОН» он признается, что не хочет разговаривать на русском языке:

«Так як же ти
Й говорить не вмієш
По-здешнему?» — «Ба ні, — кажу, —
Говорить умію, Та не хочу»….
Чорнилом политі.
Московською блекотою
В німецьких теплицях
Заглушені!.. Плач, Украйно!
Бездітна вдовице!

Но какой был язык, который он так любил и на котором писал? Это был малороссийский сельский говор Киевской губернии. Остались его рукописи, но ярким примером есть пояснительные оригинальные тексты Тараса Шевченко к своим офортам. Офорт «Судня рада». 1844. Его подпись: «Отаманъ сбира насело громаду колы що трапиця незвичайне на раду и судъ, коло оранды або на майдани, громада, порадывше и посудывше добре и давше миръ ворогамъ чито кару, розходыця пьючи почарци позвовои».

В стихах его любовь к родному наречию, наряду с частыми призывами плакать, приобретет общественное звучание, но вряд ли он думал, что на его стихах будут делать политику и формировать идеологию новой нерусской нации.

В стихах Тараса Шевченко мы не найдем выражения «друже, брате москалю», и слова доброго о русских.

«Ляхи були — усе взяли, 
Кров повипивали,
А москалі і світ Божий
В путо закували».

Большой льох.
Не так воно стало;
Москалики що заздріли,
То все очухрали.
Могили вже розривають
Та грошей шукають,

Катерина.
Кохайтеся, чорнобриві,
Та не з москалями,
Бо москалі — чужі люде,
Роблять лихо з вами.
Москаль любить жартуючи,
Жартуючи кине;
Піде в свою Московщину,
А дівчина гине…
1838 г.

И мертвым и живым….
Доборолась Україна
Гірше ляха свої діти
Її розпинають.
Заміс [т] ь пива праведную
Кров із ребер точать.
Просвітити, кажуть, хочуть
Материні очі
Современными огнями.
До Основъяненка»
А до того — Московщина,
Кругом чужі люде…
Насміються… Тяжко, батьку,

Жити з ворогами!
1840 г.
«Розрыта могила»,

І могили мої милі
Москаль розриває…
Нехай риє, розкопує,
Не своє шукає,…
Та поможуть москалеві
Господарювати,
Та з матері полатану
Сорочку знімати.
Помагайте, недолюдки,
Матір катувати».
«9 октября 1843, Березань».

И такие стихи он пишет через несколько лет после того, как русские люди и царская семья выкупили его с крепостного состояния. Москали у него даже страшнее ведьмы, которая говорит:

І я люта, а все-таки
Того не зумію, 
Що москалі в Україні 
З козаками діють.

Женщина, вполне в польском духе, получила проклятие за улыбку еще ребенком к Екатерине 2:

За що мене на митарство 
Й досі не пускають. 
Чи я знала, ще сповита, 
Що тая цариця — 
Лютий ворог України, 
Голодна вовчиця!

И «москали» здесь не солдаты, как некоторые, стыдясь клинической русофобии «гения», пытаются утверждать, а русские России, так их называли и поляки. И «кров ворожа» в «Заповите», это не панская кровь, а кровь «москалей».

Як понесе з України 
У синєє море 
Кров ворожу… отойді я 
І лани, і гори — 
Все покину і полину 
До самого Бога 
Молитися… а до того 
Я не знаю Бога. (1845)

Острота русофобии у Тараса Шевченко уходила медленно, она притуплялась по мере его взросления, одновременно с приходом интереса к русскому языку. Но не исчезла окончательно. Поворотным моментом, который повлиял на его мировоззрение в лучшую сторону, стал его случайный арест по делу Кирилло — Мефодиевского братства.

Собственно за произведения, разжигающие рознь внутри русского народа, преклонение перед польским владычеством и был наказан Тарас Шевченко, который попал в поле зрения 3-го отделения императорской канцелярии: «В 3 часу пополудни доставлен в III отделение из Киева художник Шевченко со всеми его бумагами… Бумаг у него не оказалось…, но стихотворения его заключают в себе самые наглые дерзости, устремленные против государя императора и вообще русских, возгласы о мнимом угнетении малороссиян и возмутительные мысли о прежней свободе его родины». Понятно, что «прежняя свобода» подразумевалась при поляках. Но жандармы не усмотрели в его произведениях призывов к революции.

Пребывание в Петропавловке несколько охладило не очень горячие головы членов КМБ. Костомаров стал хитрее и осторожнее в своих писаниях. Остальные занялись службой на ниве просвещения. Больше всех пострадал Тарас Шевченко, который получил за разжигание национальной розни 10 лет солдатской службы с правом выслуги.

Для Тараса Шевченко, который привык к праздному образу жизни среди помещиков, арест стал потрясением. Вчерашние его собутыльники-помещики, которые называли его «батьком», отвернулись от него. Он переживал шок и в их адрес посыпались истерические проклятия:

Вороги!! 
І люті! люті! Ви ж украли, 
В багно погане заховали 
Алмаз мій чистий, дорогий, 
Мою колись святую душу! 
Та й смієтесь. Нехристияни! 
Чи не меж вами ж я, погані, 
Так опоганивсь, що й не знать, 
Чи й був я чистим коли-небудь. 
Бо ви мене з святого неба 
Взяли меж себе-і писать 
Погані вірші научили.

А вся его, так называемая, борьба с самодержавием свелась к проклятиям в адрес нелюбимых поляками русских императоров. Ко всем царям без разбору у него истерическая клиническая польская ненависть. До конца жизни Тарас Шевченко в исступлении молится чтобы:

Царям, всесвітнім шинкарям, 
І пута кутії пошли… 
Царів, кровавих шинкарів, 
У пута кутії окуй,
В склепу глибокім замуруй. (1860)

При этом эпоха польского владычества упоминается им как время добра и роскоши. Достаточно вспомнить упоминание им деятельности Петра 1 и золотого века — «В добрі і розкоші! Вкраїно!» — при поляках:

Погибнеш, згинеш, Україно, 
А ти пишалася колись 
В добрі і розкоші! Вкраїно! 
Мій любий краю неповинний! 
За що тебе Господь кара, 
Карає тяжко? За Богдана,
Та за скаженого Петра.. 
(1859)

Такими же польскими словами он хает и Екатерину Вторую:

Що тая цариця — 
Лютий ворог України, 
Голодна вовчиця!

И Николая 1 и Александра 2, всех без разбора. Но самодержавие это объективный исторический этап в развитии государства. И как показал пример той же Польши, только государства с сильной централизованной властью имели в то время шанс сохранить свою независимость.

Сами польские писатели и борцы за свободу Польши, боялись открыто выступать против России, да и к царской власти относились спокойней. Разве могли культурные поляки писать об императрице Александре Федоровне, жене Николая 1, матери Александра Второго, с такой ненавистью как он. К тому же она постоянно болела, в государственные дела не вмешивалась, и 20 октября (2 ноября) 1860 года скончалась в Царском Селе на 62-м году жизни. В 1860 году, в связи с ее кончиной, Шевченко написал следующий свой «шедевр»:

Хоча лежачого не б'ють, 
То і полежать не дають 
Ледачому. Тебе ж, о Суко! 
І ми самі, і наші внуки,
І миром люди прокленуть! 
Не прокленуть, а тілько плюнуть 
На тих оддоєних щенят, 
Що ти щенила. Муко! Муко! 
О скорб моя, моя печаль! 
Тебе, о люту, зацкують!

Почему она лютая, почему ее дети щенята, почему ее «суку» проклянут, непонятно. Болезненная и инфантильная, немка Александра Федоровна мало интересовалась государственными делами. Сегодня вряд ли кто помнит ее. Она вела светскую жизнь, с 1828 года стала попечительницей благотворительных учреждений, перешедших в ее ведение после смерти свекрови — жены Павла I императрицы Марии Федоровны. Пушкин в свое время был о ней другого мнения. Он запечатлел ее в первоначальной редакции восьмой песни «Евгения Онегина» (Лалла-Рук,):

И в зале яркой и богатой,
Когда в умолкший тесный круг,
Подобно лилии крылатой,
Колеблясь, входит Лалла-Рук,
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою
И тихо вьется и скользит
Звезда — харита средь харит.

В то же время свое отношение к борцам с царями сам Шевченко отразил в своем дневнике, таким образом, что «коммунист» и борец с царями Стенька Разин, только «ночной воришка»: «Открытые, большие грабители испугались скрытого ночного воришки!

… По словам того же рассказчика, Разин не был разбойником, а он только на Волге брандвахту держал, и собирал пошлину с кораблей, и раздавал ее неимущим людям. Коммунист, выходит». (1857)

Даже Крымская война, борьба против интервентов, вызвала у него следующий отклик:

Мій Боже милий, знову лихо!.. 
Було так любо, було тихо, 
Аж гульк!.. І знову потекла 
Мужицька кров! Кати вінчанні 
Мов пси голодні за маслак, 
Гризуться знову. (1853–1859)

Конечно, русофобия в его стихах, в которых он выплескивает ненависть к русскому языку, москалям, приобрела вес и политическое значение в глазах поляков, она роднила его с ними.

Но такое отношение вчерашнего холопа и «быдла» Тараса Шевченко к русскому народу и ляхам шло вразрез с настроением простого русского народа Южной Руси, который помнил польский гнет и не испытывал к русским никакой ненависти, а к казакам никакого пиетета. Это вынужден был признать и автор его любимой «Истории Русов», и об этом пишут сами корреспонденты украинофильской «Основы» в 1862 г.: «Наш простой и, по-наружности, простоватый народ, со свойственным ему безошибочным инстинктом, давно понял необходимость свободного, братского, теснейшего и, притом, вечного соединения двух великих половин. В его рассказах, слово Лях произносится до сих пор с непобедимым отвращением, слово Москаль — часто с насмешкою, с иронией… но тут нельзя найти и малейшего следа политической нерасположенности». Это подтвердили и события 1863 г. когда крестьяне отлавливали польских шляхтичей-повстанцев в Юго-западном крае. Поэтому даже в вопросе об отношении к русским и полякам Шевченко не стал выразителем чаяний народных.

Почти через сто лет, именно за ненависть Тараса Шевченко к русским, фашисты разрешали ставить портреты Шевченко рядом с портретом Гитлера и сохранили его памятник в Киеве.

За эту ненависть к русским почитают его и современные пещерные украинские националисты, сторонники УПА и ОУН, для которых русофобия есть главной программной целью.

Народ не «розумие народного» поэта

Особенно безосновательным есть назойливое утверждение его почитателей о народном характере его творчества и его народолюбстве. Утверждения о народном характере творчества Тараса Шевченко опровергают не только ненародный стиль его произведений, но и непонимание его произведений простыми крестьянами, «вчеными» укрофанами из Галичины, его почитателями, а также и его огромная популярность у польской шляхты и малороссийских помещиков, которые его « Взяли меж себе-і писать /Погані вірші научили».

Как пишет Афанасьев — Чужбинский: «В 1843 году Шевченко уже знали украинские паны; для простолюдинов поэт и до сих пор остается неизвестным, хотя все произведения его доступны крестьянину и доставили бы ему большое наслаждение». Но как видно не доставляли.

Поэтому не удивительно, что ни В. Белинский, ни М. Драгоманов не считали Тараса Шевченко ни народным, ни революционным поэтом.

В. Г. Белинский так пишет о его произведении «Гайдамаки»: «Читателям «Отечественных записок» известно мнение наше насчет произведений так называемой малороссийской литературы1. Не станем повторять его здесь и только скажем, что новый опыт спиваний г. Шевченка, привилегированного, кажется, малороссийского поэта, убеждает нас еще более, что подобного рода произведения издаются только для услаждения и назидания самих авторов: другой публики у них, кажется, нет. Если же эти господа кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом очень ошибаются: их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам, — часто нисколько не народны, хотя и подкрепляются ссылками на историю, песни и предания, — и, следовательно, по всем этим причинам — они непонятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующего».

Драгоманов также не считал его поэзию народной и писал: «Вот из-за чего нашему мужику другие произведения Шевченко, в которых он так нескладно меняет способ разговора и скачет от слез к шуткам и цинизму, покажутся совсем досадными, — так же, как неумелое сложение другой поэмы и ее перескоки от языка, кстати, покажется нашему мужику довольно трудной, чтобы понять, о чем идет разговор **.

И так почти на каждом шаге натыкаешься на неровность, на неустроенность мыслей Шевченко о вере, государстве, общине, о породе человеческой и т. д.

Вот через это все «Кобзарь» весь, как он есть, не может стать книгой ни целиком народной, ни такой, которая бы целиком служила проповеди «новой правды» между народом. То же самое надо сказать и о большой части поэм, дум и песен Шевченковых порознь».

Слова Драгоманова и Белинского подтверждают сами украинофилы и почитатели творчества Тараса Шевченко.

На небрежность изложения и путаницы в некоторых его произведениях, указывали и люди высокообразованные, о чем свидетельствует письмо к Шевченко княжны В. Н. Репниной, которая обожала его. В своем письме от 19 июня 1844 г. из Яготина, В. Н. Репнина, в целом высоко оценивая поэму «Слепая», делает замечания по поводу нелогичности и туманности отдельных моментов в изложении: « [По] лагаю, что Вы кое-что изменили: я нахожу, [что] там, где говорится о любви атаманского сына… есть какая-то темнота. Вначале [Оксана] как будто бы не знает, что такое любовь, [мать] предсказывает ей, выслушав сон ее, что [приходит] пора любить и страдать — а когда она жила у пана-отца, то упоминается о какой-то [прежней] любви, о которой она вспоминает? Потом [не совсем] кажется ясно и то, отчего стреляют… и тут тоже как бы дело идет о каком- [то] прошедшем, неизвестном читателю…»

Не только княжна не понимала Шевченко, но и простые крестьяне также. Об этом пишет украинофил М. О. Дикарев в письме к Б. Д. Гринченку, описывая чтения его произведений в селе: «…молодий хазяїн — коваль читає гостям «Кобзаря». Сестра цього коваля, неграмотна дивчина, могла продекламувати усього «Кобзаря», котрого вона багато де й не розумила, але уподобала за музикальнисть мови. 11 квітня 1892 p. Ворониж».

Земляк Тараса Шевченко Варфоломей Шевченко, также писал о не понимании его творчества малороссийской интеллигенцией: «Я дал прочитать «Гайдамаков» моему хорошему другу (покойному ныне) Якову Чоповскому, жившему тогда в Звенигородке. Возвращая мне книжку, он попросил меня разъяснить, о чем в ней речь и что к чему… Я написал Тарасу, советуя ему не выступать с такими произведениями; это письмо он отдал Виктору Забеле».

Но особенно в этом отношении интересна переписка «вченого» галичанина О. Огоновского с П. Житецким и В. Джидаем — Антоновичем. На протяжении целого года Огоновский допытывался у них, что означают у Шевченко, непонятные для него выражения и слова. Это показательно, как с точки зрения определения уровня знаний «вченных» галычан, которые не знают, что такое «паркет, султан, шпоры» и т. п., так и народности произведений Шевченко, который употреблял незнакомые не только для крестьян, но и для «вченых» галычан слова.

О. М. Огоновский в письме к украинофилу П. Г. Житецкому пишет: «Як Вам може звісно, товариство імені Шевченка заходиться около видання Шевченкового «Кобзаря». В нашому виданню надрукуються деякі найпотрібніші замітки, а позаяк деякі місця і слова в «Кобзарі» нам в Галичині пояснити трудно, то ж звертаюся до Вас з просьбою, щоб Ви зволили мені відповісти на оці питання:

2. Про якого «Черця» згадує Шевченко в «Гамалії»?

3. Що це є «Кравчина» в «Тарасовій ночі»? Наливайка звали Кравченком.

4. Що це є «Матрьоша», «Параша — радость наша», «Султан, паркет, шпори» — в «Гайдамаках»?:

Коли хочеш грошей, 
Співай про Матрьошу, 
Про Парашу, радость нашу, 
Султан, паркет, шпори, — 
От де слава!!! (1841)

5. Про якого Головатого згадує старшина в «Гайдамаках»?

7. Хто це був Чечель? («Батурин славний Москва вночі запалила, Чечеля убила») в «Великім льоху?

9. Про якого «Мучителя» 1 і про яку «Петруху»2 згадує Шевченко в «Вел [икім] льоху»?

12. Про який бенкет в Парижі згадує автор в «Вел [икім] льоху».

15. Що це «чурек і сакля» в «Кавказі»?

16. Що це «Кайзак»? (в думці «у бога за дверьми лежала сокира»? В тій самій думці читаємо «Тингиз», — що це?

18. Хто був Аскоченський? (в стиху: «Умре муж велій в власяниці»?

19. Що це значить: «Явленими піч топити»? — в думці «Світе ясний».

21. Що це «стихарний» дяк?

На ці питання зможете або Ви самі відповісти, або запитавшись проф. Антоновича.

2 февраля 1892 г., Львов».

Почти через год, 29 декабря 1892 г., О. М. Огоновский из Львова пишет уже третье письмо к В. Джидаю-Антоновичу, и снова с перечнем непонятных мест в стихах Шевченко: «Ви ж, в [ельми] п [оважний] пане професоре, зводили подати мені вже двічі деякі пояснення таких слів, що їх значіння я не знав. Та от і тепер осмілююсь непокоїти Вас ось якими питаннями:

5. Хто се «Нечос»: «Цариця по Києву з Нечосом ходила» («Невольник»)?

7. Що значить «Ватага»: «З Ватаги письма принесли». (Думка: «Добро, у кого є господа»)?

8. Що значить «Кирик п’яний»: «Пан іде в світлицю до Марини, як Кирик п’яний».

9. Хто се був Левченко, що з Швачкою в Бихові гуляв? Котрого се було року?

10. Які се були борці на Україні, про котрих читаємо в «Титарівні»?

11. Що значить «Кобила»: «Я пропив не в шинку, а на кобилі» («Моск [алева] криниця»).

12. Що значить оце місце в стихотворі «Слава», «У Версалі набор розпустили».

29 декабря 1892 г Львов.

Как видим, чтобы понять «народные» произведения Шевченко, необходимо было обладать определенными знаниями, которыми не обладали ни крестьяне Малороссии, ни даже «вчени» — интеллигенты галычане. А образованным читателям бросались в глаза его поверхностные мысли и путанные сюжеты. Чтобы объяснить его произведения, надо было бы написать еще несколько книг с пояснениями. Здесь необходимо сделать отступление о влиянии его творчества на галычан.

Часть 3

Русофобия Шевченко в основе Галычанского русофобства

О влиянии поэзии Шевченко на малороссийских земляков — современников пишет Б. Д. Гринченко, 9 февраля 1892 г.: «Поехав домой летом, я прочитал отцовского «Кобзаря» и в 13 лет сделался тем, чем я есть. Я как-то сразу и без колебаний порвал со всеми московско — патриотическими тенденциями шовинистического цвета (а именно к этому я благосклонным был), и Тарас сделался мне и до этого дня остается пророком. Я не шутя говорю, что и до сих пор я не могу думать о нем как о человеке, — он и до сих пор стоит перед мной на таком высоком пьедестале, который затрагивает головой небо». Не удивительно, что галычане также попали под влияние его произведений.

Русофобия, которая затем стала визитной карточкой галычан-униатов, была польского происхождения из Правобережья и привносилась в Галычину дважды. Впервые галычане ее получили через произведения Шевченко, и она оказала большое влияние на ограниченных клерикальных интеллигентов Галычины. Его стихи с русофобским душком и «дегтем», как нельзя кстати пришлись галычанам — народовцам. В то время они под давлением австрийцев становились альтернативным течением русофилам, но еще не имели своей твердой идеологической платформы и доказательств того, что их сельский говор есть отдельный от русского язык. Но стихи Шевченко, как образец новой литературы на сельском говоре с ненавистью к «москалям», можно было безнаказанно печатать в журнале «Мэта», при содействии поляков и австрийцев. К тому же они служили для местных народовцев доказательством того, что на сельском польском суржике можно писать и стихи.

Галычанские крестьяне-русины, которые только-только освобождались от пятисотлетнего польского гнета, не имели своей истории, литературного языка, городской культуры, которую можно было противопоставить польской культуре. Австрийцы и поляки оказывали всевозможное давление на униатскую клерикальную интеллигенцию, чтобы они не считати себя единым с русским народом России. Наиболее комформистская часть из них, «народовцы», нашли выход в использовании украинской польской культуры и языка Правобережья. В произведениях Шевченко они увидели доказательства возможности писать на новом наречии, и брали их за образец. Его произведения они взяли за основу для создания нового литературного языка. Народовцы составили почву для дальнейшей антирусской работы, прибывших в Галычину польских шовинистов — хлопоманов.

Иван Франко писал: «Толчком к новому украинофильскому движению среди галицко — русской молодежи послужило прежде всего ее ознакомление с поэзией Шевченка и с другими представителями украинской литературы. Изданные в 1859 г. в Лейпциге некоторые нецензурные стихотворения Шевченка впервые проникли в Галицию и поразили молодежь как что-то совсем новое и неслыханное. В 1860 г. появилось в Петербурге новое, более полное издание «Кобзаря», и для галицко-русской молодежи открылся новый мир. В этом мире она прежде всего увидела Украину, с ее степями, казачеством и «волей»! До сих пор она смотрела на все это глазами «Тараса Бульбы» и польских романтиков, особенно Михала Чайковского, увлекаясь пышными картинами, но нечувствуя при этом ничего. Начинается усиленное подражание украинщине, вначале в костюме и манерах, потом, под влиянием антагонизма к полякам, все более глубокое; вырабатывается взгляд на необходимость пользоваться в литературе только народным языком».

Примером такого влияния может послужить поэма «Гайдамаки», в которой Шевченко с любовью описал зверства гайдамаков. Она стала в дальнейшем настоящей инструкцией для оуновцев и бандеровцев. Можно понять гайдамаков-крестьян того времени, которые мстили полякам за свое вековое угнетение, но только с сожалением к этому историческому факту тех жестоких времен. У «демократа» — Шевченко они описаны как настоящие садисты, который убивают детей, вершат геноцид, но «народный» поэт утверждает, что:

«В общем, на славу 

… погуляли гайдамаки, 
Добре погуляли…»

и «слава их осталась», и его сердце улыбается: «Сумно, страшно, а згадаєш — Серце усміхнеться». Кого можно воспитывать с таким отношением к тем событиям и такими стихами? Кого можно подготовить к жизни, гуманиста или бандита с «ножем у халяви», который режет детей, инвалидов, женщин и стариков, и от таких воспоминаний автору становится легче на сердце?

Як смерть люта, не вважають 
На літа, на вроду; 
Шляхтяночки й жидівочки. 
Тече кров у воду. 
Ні каліка, ані старий, 
Ні мала дитина 
Не остались, — не вблагали 
Лихої години. 
Всі полягли, всі покотом; 
А школярів у криниці 
Живих поховали. 
До самої ночі ляхів мордували 
Душі не осталось… 
В общем, на славу 
… погуляли гайдамаки, 
Добре погуляли: 
Трохи не рік шляхетською 
Кров'ю напували 
Розійшлися гайдамаки, 
Куди який знає: 
Хто до дому, хто в діброву, 
З ножем у халяві, 
Жидів кінчать. Така й досі
Осталася слава. 
Сумно, страшно, а згадаєш — 
Серце усміхнеться.

О поэме «Гайдамаки» П. О. Кулиш так высказался в письме к Шевченко от 25 июля 1846 г.: «это торжество мясников, а драма Ваша — кровавая бойня, от которой поневоле отворачиваешься». (Листи до Тараса Шевченка. — С. 42)

Не удивительно, что почитатели Тараса Шевченко «мясники» ОУНовцы и УПАшники по инструкциям из «Гайдамаков», освящали ножи и устроили в 1943 г. Волынскую резню, повторяя в точности все, одобренные им зверства. А многие колодцы на Волыни до сих пор остались могилами погибших от рук бандитов из УПА местных жителей: «А школярів у криниці / Живих поховали». Все помнят колодцы-могилы Дермани, воспетые поэтом Павлычком.

Но те же оуновцы и не подозревали, что эта легенда об освящении ножей польского происхождения. В романе польского писателя графа М. Чайковского «Вернигора», которого хорошо знал Шевченко, об этом было специальное примечание: «Известно всей Украине, что императрица России прислала в дар крестьянам ножи, которые велела освятить попам греко-российского вероисповедании; эти ножи был освящены в день святого Маковея в монастыре св. Мотри, расположенном в лесах за версту от Чигирина. Их развозили по селам и раздавали крестьянам, которым при исповеди попы приказывали резать ляхов и жидов; многие из этих попов были подкуплены московским золотом, остальные — ослепленные религиозным фанатизмом и раздражены против шляхты памятью о давних преследованиях Украины». (Czajkowski M. Wernyhora. — 5. 259). Но в исполнении Шевченко польской версии событий, эта легенда приобрела значение исторического факта, который до сих пор используют современные укронационалисты.

Но галычане невзирая на авторитет Шевченко, сами рецензировали его произведения в угоду своим австрийским кураторам и польским друзьям. Как писал Осип Мончаловский: «Въ стихотвореніи Т. Шевченка «Гус» сказано: «Кругомъ неправда и неволя, народъ замученный молчитъ, а на апостольскомъ престолЪ чернецъ годованный сидитъ». Въ ГаличинЪ, однако, это мЪсто, — по крайней мЪрЪ въ исполненіи на концертахъ, — гласитъ: «Кругомъ неправда и неволя, народъ замученный молчитъ а на царгородскомъ престолЪ евнухъ годованный сидитъ». Это уступка въ пользу берестейской уніи, а вотъ уступка въ пользу люблинской уніи: Въ «Гайдамакахъ» Т. Шевченко написаль: «Пекельнее свято по всей УкраинЪ сю ночь зареве; потече богато-богато-богато шляхетской крови!.. Козакъ заспЪва: ни жида, ни ляха!» У насъ, однако, это мЪсто передЪлали такъ: «потече богато татарскои крови; козакъ заспЪвавъ: ни лиха, ни врага!» Какой идіотизмъ! — Прим. авт.»

Второй раз русофобия вместе с казацкими шароварами, одеждой и польским наднепрянским суржиком пришла в Червоную Русь после 1863 года вместе с польскими хлопоманами — повстанцами, которые эмигрировали в Галычину.

Как писал О. Мочаловский со ссылкой на польские источники: «Украинофильское движеніе усилилось значительно послЪ возстанія 1863 года. Въ Галичину нахлынули толпами польскіе эмигранты изъ Россіи и, замЪчательно, всЪ они оказались ярыми украинофилами. Среди нихъ особенно выдавался нЪкто Павлинъ Стахурскій, полякъ, которому гр. Голуховскій не безъ цЪли далъ мЪсто учителя малорусскаго языка въ академической гимназіи во ЛьвовЪ. Этотъ Стахурскій, принявшій фамилію вымышленную СвЪнцицкій, усердно распространялъ среди молодежи украинофильство, фонетическое правописаніе и употребленіе латинскихъ буквъ въ русскомъ языкЪ. Роль Стахурскаго-СвЪнцицкаго представидъ авторъ статьи: Narodowcy i radykali ruscy (см. выше) въ слЪдующемъ видЪ: «Оставивъ Украину послЪ возстанія 1863 г., онъ нашелъ прибЪжище въ ГаличинЪ и получилъ мЪсто учителя въ академической гимназіи. Писатель не послЪдняго таланта, хорошій знатокъ малорусскаго языка и его литературы, человЪкъ прогрессивный, энергическій и дЪятельный, онъ былъ, кажется, первый изъ поляковъ, который обратилъ вниманіе галицкихъ поляковъ на необходимость болЪе близкаго знакомства съ русинами въ ихъ внутренней и умственной жизни, на необходимость братскаго къ нимъ отношенія, на важность хорошихъ отношеній съ русинами для всего будущаго обоихъ народовъ. Роспространенiю этой мысли былъ посвященъ журналъ Siolo (Село) (poswiecony rzeczom ludowym ukrainsko ruskim). Одновременно онъ дЪйствоваль также между русинами, раздувая особенно среди молодежи любовь къ УкраинЪ, къ ея прошлому и къ языку ея народа.»

«Народный» поэт на содержании помещиков

Малоросийские помещики сыграли главную роль в жизни Шевченка. Достаточно вспомнить что именно Петр Мартос, помещик Лохвицкого уезда, Полтавской губернии, отставной штабс-ротмистр, человек реакционных взглядов стал первым издателем его первого «Кобзаря». Ни для кого не была секретом и любовь вчерашнего холопа Шевченко к барскому образу жизни. В своих поездках по Малороссии в 1843 и 45–47 г. он буквально находился на содержании помещиков крепостников, что явно противоречит имиджу революционера и народного защитника.

Помещик В. Тарновский так пишет о пребывании Шевченко: «Здесь (Качаловка, Борзенский уезд, Черниговской губернии) Т. Г. Шевченко часто и подолгу гостил, в 40-х годах, у тогдашнего владельца Качановки Г. С. Тарновского, с которым был в переписке».

Тот же помещик В. Тарновский пишет о любви помещика Г. С. Тарновского к Тарасу Шевченко: «Во время пребывания Шевченко в Потоках в честь его была устроена иллюминация в саду: на верхушке большой березы прикреплен его вензель, были даже сочинены владельцем стихи, каждый куплет которых оканчивался словами:

Серед нас, серед нас
Добрый Тарас…

Любимым занятием Тараса Григорьевича в Потоках было катание на паромчике на большом пруду, в теплые летние вечера, при заходящем солнце, сопровождавшееся всегда пением народных украинских песен и особенно его любимой песни «Ой зійди, зійди, зіронька та вечірняя»«.

Во время пребывания в Южной Руси, вместо борьбы за счастье народа, он беспробудно кутил с собутыльниками — помещиками, которые имели сотни и тысячи крепостных крестьян, которых они и не думали отпускать на волю. О его похождениях и пьянках с помещиками знали многие его почитатели. Как пишет Афанасьев — Чужбинский: «В 1843 году Шевченко уже знали украинские паны;… Среди шумных тостов и приветствий Тарас подсел ко мне и сказал, что он не надеялся встретить такого радушия от помещиков и что ему очень нравились иные «молодыци и девчата». Вообще он был в духе и не говорил иначе, как по-украински».

А. С. Афанасьев-Чужбинский писал и о его авторитете среди помещиков: «Не могу не вспомнить вечер 19 августа 1845 года. Общество, большею частию из молодежи, шумно вокруг стола пировало, Шевченко был в полном одушевлении; против него, на противоположном конце стола, стоял, не сводя глаз с поэта, с бокалом в руке господин почтенных лет, по происхождению немец, по вероисповеданию протестант. «Оце — батько! Єй-богу, хлопцы, батько! Будь здоров, батьку!» — высоко поднимая бокал, провозгласил немец, и затем мы все называли его «батьком».

В октябре того же года Шевченко приехал ко мне опять, больной, и прожил у меня около двух месяцев. По случаю переделки в моем доме он переехал в с. Вьюнище к помещику С. Н. Самойлову, где прожил около месяца».

Сам Шевченко так писал собутыльникам — помещикам: «Мене оце аж трясця затрясла, як прочитав твою цидулу. Чого б ми оце з тобою не сотворили! Та ба! У мене тепер така суха морда, що аж сумно… Намочи, серце, морду, та намочи не так, чорт — зна як, а так, як треба. Та пом'яни во Псалмі Бахусові щиро жреця спиртуозностей Т. Шевченка…. Прощай, голубчику, нехай тобі Бахус помага тричі по тричі морду намочить. Амінь. Нудьгою і недугом битий Т. Ш.»

Два месяца спустя он пишет другому собутыльнику: «Ми, по Милості Господній, Гетьман, повеліваємо Вам — деркач в сра-у, — щоб Ви, Генеральний Обозний, прибули до нас сьогодня, коли можна, а не то завтра, у Безбуховку до Гетьмана Тараса Шевченко».

Постоянные пьянки Шевченко с помещиками были известны и среди украинофилов. Об этом упоминает Л. Метлинский в письме к Костомарову: « [Чув] недавно, що Кулиш за границею, Шевченко зазнався з чарочкою (шкода!) ». Надо отдать должное Шевченко, хотя он мог выпить много, но держался твердо на ногах, и только несколько раз его видели в явно пьяном виде.

Продолжал пьянствовать он и после службы. В 1858 году записывает в дневнике: «М. С. Щепкин с сокрушением пишет о моем безалаберном и нетрезвом существовании…»

Можно сколько угодно расписывать его народничество и революционность, но именно отношение помещиков к своему «доброму Тарасу» Шевченко, которого они называли «батьком», и у которых он кутил месяцами, показывает, что никаким борцом за счастье народа — крепостных крестьян, он не был. Не могли же крепостники — казачьи помещики, носить на руках своего врага!

Даже такого отношения помещиков к нему достаточно, чтобы сделать вывод о ненародном и нереволюционном содержании его творчества.

Помещики в творчестве Тарас Шевченко ценили его основной мотив в это время, и который подметили специалисты из 3-го отделения канцелярии: хуторянско — казачий патриотизм обозленного псевдоказачка, который «и день и ночь плачет, плачет и плачет», тоскует по короткому времени казачьей борьбы за свои привилегии, жупанам, могилам, мифическим временам польско-казачьей любви, когда казакам, якобы привольно жилось, и о мнимых притеснениях пришлых москалей:

Нам тільки плакать, плакать, плакать, 
І хліб насущний замісить 
Кровавим потом і сльозами. 
Кати знущаються над нами, 
А правда наша п'яна спить. 
Коли вона прокинеться? 
… Тілько я, мов окаянний, 
І день, і ніч плачу 
На розпуттях велелюдних, (1845)

Необходимо отметить, что и жандармы также не усмотрели в его произведениях призывов бороться против крепостничества и самодержавия, а только клевету на царскую особу и высказывания против русских.

Что же касается абстрактных призывов борьбы за свободу, то помещики, да и поляки, вовсе не считали, что они обращены к угнетенным крестьянам. Они, как и жандармы, воспринимали их как призыв к борьбе против «москалей». К тому же, бороться на трезвую голову, в перерыве между пьянками, когда он и его «правда … п'яна спить», сам он не думал и не собирался, а подзуживал других подниматься на борьбу уже без него, только после его смерти: «поховайте та вставайте».

Итог

Даже такого краткого обзора фактов из его биографии достаточно, чтобы подтвердить вывод, который сделал М. Драгоманов в статье «Шевченко, українофіли й соціалізм», и который актуален и сегодня: «У Шевченко с его национальными идеями произошло то же самое, что и с государственными, т. е. он, выступил впервые с исключительным украинством, потом стал его оставлять, высказав несколько широких мыслей, и не развил их, не приложил к ним всех мелких мыслей, и оставил тех, кто бы задумал пойти за ним, без всяких значимых идей о национальном деле в том состоянии вещей, в котором находилась наша Украина в 60–70-ые года.

К тому же, ниоткуда не видно, чтобы Шевченко знал хоть что-нибудь про С [ен] -Симона, Фурье, Луи Блана, Прудона и т. д., ни даже о социальных романах Жорж Санда, которых уже и в 40-вых годах читали и в Москве, и в Петербурге, а в конце 50-х лет кое-кто уже и в Киеве. Ни откуда не видно, чтобы с теми европейскими социалистами думали познакомить Шевченко его более ученые товарищи, так как не видно и из писаном ими самыми никакого следа внимания к тем социалистам и тронутого ими рабочего дела в Европе. Шевченко, значит, приходилось быть социалистом уже только «своего ума», а ум не мог бы вывести науки социализма только из того, что он видел в России во времена Шевченко, во времена не только самодержавия царско-чиновничьего, а и крепостничества.

Мы видели, что у Шевченко не было крепкой и ясной мысли о прогрессе в истории, так как ее и не могло быть у человека, который мысленно стоял на церковной почве, не знал европейской науки и знал только русскую жизнь времен Николая 1. Такой человек не мог стать, не только действительным революционером, но и каким-нибудь постоянным деятелем, которых мы видим в Европе XIX ст. Правда, Шевченко мог бы стать, хотя бы революционером освобождения своих народа и страны — таким, например, которых видим у поляков, которые иногда обходились и без веры в прогресс, а тянули, собственно, к своей старине. И не надо забывать, что чувство отдельности своей породы и государственной независимости ее от других никогда не было у украинцев таким большим, как у поляков, а после руины, которую потерпела Украина за XVIII в., это чувство еще больше ослабло, и сам Шевченко в те времена, когда он более всего тянулся к старой козаччине, говорил: «Было когда-то! И что из того?! Не возвратится!!»

Так Шевченко и остался человеком, который имел добрые общественные желания, временами имел повстанческие мечты, а все-таки не стал ни политически социальным, нет, еще меньше, революционным деятелем, даже и таким, которым может быть поэт.

Так произошло, что новые европейские идеи демократизма и либерализма, которые со временем должны были привести просвещенное общество украинское к национальному автономизму, появились на Украине в первый раз не в украинской одежде, не на украинском языке, а на русском».

Можно только уточнить Драгоманова, что хотя написаны «европейские идеи демократизма и либерализма» на русском языке, но, написаны они поляками и для образованной польской шляхты.

Тарас Шевченко не стал поэтом даже национального масштаба Украины. Он стал кумиром ограниченного количества политической интеллигенции украинцев-русофобов.

А памятники ставят ему в разных странах только по политическим мотивам, как врагу русского народа. На Украине сегодня Тарас Шевченко и его творчество, к сожалению, остается точным символом этого государства, и маловероятно, что укропатриоты найдут другой. Характер мышления и политика украинской политической элиты, как две капли воды похожи на творчество этого талантливого, наивного, эмоционального, ограниченного и малообразованного поэта, который по-польски ненавидел русских-москалей, считал, что ему все должны и обязаны за его тяжелое детство и не имел ясных идей по поводу будущего своей Украйны.

Рудницкий Б. А.