Колибри в желтом окне - 2 часть

1

***

Ленни заболела, и я оказалась на кухне одна. С завтраком еле управилась, к счастью, Бинд разрешил Пинцеру остаться на весь день. Кухня импровизированная, воду нужно носить от колонки, так что не присядешь… Только после обеда появилась минутка передохнуть и поесть. И вот мы с Пинцером рядышком, хлебаем суп, совсем как двое однокашников в школьной столовой. Он очень здорово мне помогал весь день, и незнание языка совсем не мешало, вообще он очень услужливый и симпатичный парень… Я почему-то вспомнила, как учителя еще недавно нам рассказывали о фронте, пруссах ужасные вещи, например, что из вражеских окопов выгоняли собак с кусками человеческих тел в пасти, потому что пруссы приучили их питаться трупами наших убитых солдат. Интересно, видел ли Пинцер этих собак, существовали ли они вообще? Он поймал мой взгляд, немного удивлённо улыбнулся. Приходилось ли вот этому мальчику убивать людей? Или Антону? Убивать в упор, глядя в глаза? Каково это?

Я показала жестом, что Пинцер стреляет в меня, и я падаю. Улыбка сползла с его лица.

- Стрелял? – спросила я.

Он покачал головой.

- Как же! Не верю!

Он не отвёл взгляда.

- Как же ты мог не стрелять? Не в женщин, но в солдат ведь стрелял?

- Зольдат?

Он жестом очень выразительно показал: вдали бегут солдаты, он прячется, стреляет, опять прячется. Мой запал спорить исчез.Он так забавно-испуганно выглянул из-за стола, словно из-за бруствера, что я не выдержала, рассмеялась и бросила в него морковку. Пинцер неожиданно шустро увернулся, я нашла морковку покрупнее… Пинцер напялил на голову кастрюльку. Я пустила в ход тяжелые снаряды, которые профан мог посчитать картофелинами. Он ловко прятался за столом, выставив в мою сторону только дуло шумовки-карабина, перебегал, набив карманы воображаемыми боеприпасами, окапывался за табуреткой с помощью всё той же шумовки, которая стала теперь саперной лопаткой. Но наши силы почувствовали себя увереннее, ведь у меня появилась поварёшка-пулемёт, и перешли в наступление… Кухонная война закончилась в углу у плиты, где поверженный и деморализованный враг выбросил белое полотенце… Потом, как и положено пленному, он убирал поле недавнего боя. Несмотря на то, что физиономия Пинцера то и дело расплывалась в улыбке, он, видимо, принял своё поражение всерьёз и решил, что мне положена контрибуция. Через несколько дней, улучив подходящий момент – Ленни с сыном уже вернулись на работу – он протянул мне маленькую коробочку, завернутую в пёстрый журнальный лист. Внутри, в пустом спичечном блоке лежала изумительная вещь – тёмно-золотистая роза, поблескивавшая на подкладке из синего плюша как драгоценность.

Я онемела. Еще никогда мне не делали подарков мужчины… Это, правда, не какой-то там мужчина, это Пинцер, вообще-то пленный враг… Но откуда он взял украшение? Оказалось, цветок сплетён из проволоки, обычной медной проволоки, которая была частью индуктора сгоревшего электромотора – того самого, из-за которого он чуть не вернулся навсегда в каменоломню. Пинцер показал мне моточек, чтобы я убедилась, что всё честно. А потом он приколол мне розу к воротнику как брошь. Она действительно очень красивая. В его глазах гордость, радость и… нежность?

Нет, это мне ни к чему. Я сняла цветок и положила обратно.

- Спасибо, но… Лучше я не буду это здесь надевать. Хорошо? Потом как-нибудь.

Он отвернулся. Неужели обиделся? Чтобы развеселить Пинцера, я угостила его домашним бутербродом с вареньем. Он взял хлеб и задержал мою руку в своей совсем немного, почти незаметно. Но это никуда не годится!

Я решила держаться от Пинцера подальше, не оставаться с ним наедине. Это нетрудно, потому что теперь он, как и раньше, только носит уголь по утрам и воду.

Luxintenebris

Свет во тьме

Я стояла перед дверью, на которой кусок тонкой упаковочной фанеры заменил изумрудного колибри, и боялась нажать на звонок. А если откроет Антон? Вдруг он вообще меня не впустит? Но мне отворила хозяйка, госпожа учительница.

- Проходи, - кивнула она.

Я сразу заметила, что выглядит она не так, как неделю назад, лицо было усталым и каким-то серым. Мы прошли на кухню.

- Хочешь молока?

- Да, спасибо.

В доме было очень тихо, и на кухне как-то слишком чисто и прибрано, как будто здесь особо ничего и не готовили.

- Как ваше здоровье? – спросила я, чтобы не сидеть в тишине.

Она не ответила. Молчание было невыносимым.

- Антон в саду? – решилась я еще на один вопрос.

И опять мне ничего не ответили. Но, помедлив, госпожа Тэсс встала и прошла по коридору, остановилась у двери, взялась за ручку, потом передумала и постучала. Ответа не последовало. Она посмотрела на меня, словно спрашивая совета. Я твёрдо знала, что должна увидеться с Антоном. Тогда она просто отступила. А я, глубоко вздохнув, нажала на ручку двери и преступила порог.

В комнате стоял полумрак, но Антона я увидела сразу. Он сидел в кресле, вытянув ноги, когда я вошла, повернул ко мне лицо. Очков на нём не было, и он не стал их искать. Я чувствовала, как он физически ощущает мой взгляд. Его лицо стало напряжённым и ещё более неподвижным, чем обычно.

Срочно заговорить о чём-нибудь… В простенке за креслом Антона висели часы в тяжёлом резном футляре и рядом в простой раме, напоминавшей неглубокую коробку, модель корабля. Раньше я не обращала на него внимания, но сейчас рассмотрела, это был колёсный пароход. А часы стояли.

- Никогда не видела таких моделей, - сказала я. – Обычно делают парусники.

Он немного откинулся назад и расслабился, голос его зазвучал почти естественно:

- Такие пароходы плавали по рекам на экваторе. Это сделал когда-то мой отец.

Отец Антона умер задолго до войны, он был намного старше его матери.

- А часы не ходят?

- Я их остановил, мне мешает тиканье.

Повисла пауза, стало так тихо, как бывает, когда остаёшься один в чужой комнате. Все обдуманные заранее слова и темы вылетели у меня из головы. Неожиданно Антон спросил:

- Может, ты хочешь выпить?

- Я уже пила молоко.

Он усмехнулся: - Нет, не молоко.- И встал,- я сейчас.

Уверенно, ни на что не натыкаясь, он прошёл к двери и спустился в кухню (из кухни в коридор вели три ступеньки). Стало тихо, потом послышались голоса

Антона и его матери. Мне показалось, что она сказала что-то с нажимом, кажется «зачем?», он ответил негромко, потом послышалось звяканье, еще какие-то слова тихо спорящих людей. Наконец он появился в дверях с бутылкой и двумя бокалами, поставил их на стол.

- Что это? – спросила я.

- Не бойся, всего лишь пунш.

Наполнил, опять же довольно уверенно, не разлив ничего, оба бокала, он один оставил передо мной, а с другим направился к дивану. Теперь он сидел в глубине комнаты, гораздо дальше от меня, лицо его оказалось в тени.

- Выпьем за окончание войны.

- За победу…

- Нет, не за победу. За окончание войны. – Он выпил залпом и тут же налил себе опять. Я и не заметила, что бутылку он унёс со стола. – А теперь я выпью за тебя, маленькая, отважная и глупая Эля.

- Я не глупая.

- Ты выпила?

Напиток оказался довольно приятным.

- Выпила,? - настойчиво повторил он. Я сделала большой глоток.- Хорошо.- Он опять потянулся к бутылке, но тут уж я вмешалась, успела в последний момент спрятать выпивку за спину. Антон с досадой поморщился:- Ты передвигаешься бесшумно, прямо как фея с цветка на цветок…

- Над цветами летают пчёлы, а не феи.

Он откинулся на спинку дивана: - Ладно, чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня, маленькая ведьма, маленькое цепкое чудовище?

Я почти как на экзамене проговорила тихо, но отчётливо:

- Я хочу сесть рядом с тобой, и чтобы ты обнял меня за плечи.

- Садись! – Он раскинул руки. - Справа? Слева? С какой стороны ты рискнёшь сесть? Может, ты даже решишься меня поцеловать? Проверь, достаточно ли ты выпила. – Он выглядел сейчас, в полумраке, почти как раньше.

Я не стала выбирать, с какой стороны сесть, я стояла прямо перед ним и просто опустилась на корточки, а руки осторожно, очень осторожно положила ему на колени. Он вздрогнул, хоть и едва заметно.

- Помнишь, я зацепилась юбкой, когда мы собирали корольки, ты помог мне спуститься, подхватил меня и опустил на землю как пёрышко. Интересно, ты заметил, как на меня тогда смотрели девчонки, как они мне завидовали…

- Теперь это не пришло бы им в голову.

- Теперь я сама себе завидую. Я всю войну мечтала о тебе. Десять лет жизни готова отдать, чтобы только подержать твою руку в своей…

- Только за это? Десять лет жизни? – Он взял мою руку в свои ладони. Его лицо приблизилось и оказалось в полосе отраженного от окна света. Вытекший правый и невидящий левый глаз. Множество мелких и крупных крестообразных шрамов на правой стороне лица и шеи, при слабом боковом свете они выглядели чудовищно.

- Вот я держу твою руку, - произнёс он, - и никаких десяти лет мне не нужно…

Я прикрыла глаза. В его дыхании чувствовался запах алкоголя, но заговорил он тихо и трезво:

- А что дальше? Ты подумала? И что ты делаешь со мной, чёрт побери, ты подумала? – Внезапно он провёл пальцами по моим сомкнутым векам и резко откинулся назад.

Никогда в жизни мне не забыть, какое у него было в эту минуту лицо. Через мгновение он закрылся от меня порывистым детским жестом, жестом, переворачивающим душу.

Но я вдруг стала почти спокойной. Я прижалась щекой к его колену в мелком рубчике вельвета.

- Однажды на уроке литературы нам дали задание написать письмо на фронт, поддержать молодых солдат, о которых думают и на которых надеются в тылу. На доске было написано, как должно выглядеть начало: «Здравствуй, незнакомый фронтовой друг! Несколько слов о себе…» В общем, учительница продиктовала нам всё от начала до конца и только подписи мы поставили разные, причём и мальчики и девочки писали почти одно и то же… Я тогда в классе писала вместе со всеми, но ночью в постели я сочинила совсем другое письмо. Письмо для тебя. Это было два года назад… Я стала писать тебе каждую ночь, накрывшись одеялом. Наивно звучит, но это были минуты счастья… Даже рифмы складывались. Знаешь ли ты, что такое не спать Ночью под вой ветра, Знаешь ли ты, что такое молчать, Когда все слова об этом… Антон, я не буду тебе врать, что не замечаю твоих шрамов. К такому нельзя быстро привыкнуть… Но когда ты держал мою руку, я была самой счастливой идиоткой на свете. Знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего? Просто быть рядом и чувствовать тебя… Может, тебе этого мало, а мне в самый раз. Не обижайся! Дай мне немного времени, не торопи меня, пожалуйста.

Я почувствовала, как его рука легла рядом с моим лбом, слегка задев волосы. В комнате стало совсем темно.

Темнота была почти полная, только вытянутый тёмно-фиолетовый прямоугольник окна угадывался сбоку. И опять было очень тихо.

- В такой темноте мне всегда кажется, что время остановилось…

- Значит, для меня оно остановилось навсегда.

- Может, это совсем не плохо? Возьмёшь меня в своё время?

Вместо ответа он потянулся за сигаретами, щёлкнул зажигалкой, нарушив и тишину и тьму. Диван был узковат для двоих, он лежал на спине, а я на боку, прижавшись лицом туда, где плечо и шея образуют изгиб. Я смотрела одним глазом на красный кончик сигареты, который, описав в воздухе плавную дугу, приблизился к лицу Антона. Он затянулся и спросил:

- Тебе приходится работать, отца убили?

- Пропал без вести.

Антон выдохнул дымную стройку.

- Хорошо звучит – пропасть без вести… Без вести, без следа, без звука. Просто исчезнуть, раствориться , не быть… Если бы можно было распасться на атомы одним усилием воли… Тебе никогда такого не хотелось?

Я пожала плечами. Антон не унимался.

- Это хороший способ умереть. Сначала пропасть без вести, близкие рано или поздно привыкнут , и сообщение о смерти уже не будет шоком…

Неужели он этим и занимается тут целыми днями? Думает о разных способах ухода из жизни, расхаживая по отцовскому кабинету, наполненному самыми удивительными вещами, которые мне приходилось видеть.

- Ну что скажешь, маленькая волонтёрша? Что ты об этом думаешь?

- Я надеюсь, что папа жив.

- Он может быть, а вот я …

- Судя по тому, как мы провели последние полчаса…

- А ты не такая уж скромница, юная фея!

Я прижалась к нему теснее. Как же меня дурманил его запах! Вкус его кожи… И даже то, что отдавало пуншем, мне нравилось.

- Поцелуй меня…

Он поцеловал меня в висок. Я стала перебирать его пальцы. На тыльной стороне ладони тоже прощупывались крестообразные шрамы.

- Не больно?

- Теперь уже нет. – Он затянулся в последний раз и стал шарить под диваном в поисках пепельницы. До этого он преспокойно стряхивал пепел на пол.

- Мне уже надо идти, - сказала я , не двигаясь с места.

Его пальцы сжались.

- Я знаю.

И после паузы, без всякой связи с предыдущим он выпалил:

- Я очень тяжёлый человек. Жить со мной нельзя.

- Хорошо. Я не буду с тобой жить, я буду к тебе только приходить.

- Для чего тебе это, Эля?

***

Подаренная мне медная проволочная брошка лежала в кухонном шкафу, в далёком углу за мешками крупы и соли. Я вспоминала о ней каждый раз, когда Пинцер появлялся на пороге. Произошла странная вещь. Чем больше я старалась не обращать на него внимания и не думать о нём, тем труднее мне это удавалось. Я чувствовала его спиной, я ощущала, как он ловит мой взгляд, даже не боковым зрением, а кожей затылка. Но я твёрдо решила: ничего не может и не должно быть. Ничего не может быть с этим мальчиком, чьего языка я не понимаю, с этим пленным, заброшенным сюда войной. Только вот вопрос, что же это – верность первой любви или подлая женская трезвость.

Между тем на лесопилке всё шло своим чередом. Я привыкла к работе, познакомилась со служащими, и даже кое-кого из пленных запомнила по имени. Но чаще всего я стала думать о Йонтасе, который так чудесно мне помог. Сложная рана заживала бы никак не меньше недели, а благодаря ему всё прошло за два дня. Может, он и для Антона мог бы что-то сделать?

В ту субботу мне удалось уйти чуть раньше, и я решила прямо с работы пойти к Антону.

Он сам открыл дверь, и его лицо мне сразу не понравилось. Когда я захотела прижаться к нему, он отступил назад.

- Нужно поговорить, - произнёс он, остановившись у дверей кухни. И тут же выпалил: – ты должна уехать!

Я молчала, не понимая, что происходит. Он дошёл до кухонного стола и повторил, проводя ладонью по краю столешницы:

- Ты должна уехать, иначе это никогда не кончится.

- Что не кончится? – прошептала я.

- Хочешь, я дам тебе денег…

- Денег!? – я не верила своим ушам.

Он вдруг вскрикнул, так резко, что я вздрогнула:

- Я не могу, не могу!.. У меня внутри всё словно узлом стянуто. Господи!.. А тут еще ты со своей любовью. Заболтала меня, задурила… Мне никто не нужен, понимаешь, никто! Я сам великолепно справлюсь со своей чёртовой жизнью.

Он дёрнулся.

- Уходи, уходи, уходи! – он повернулся, и внезапно в меня полетела какая-то книга. Она пересекла комнату, как суматошная птица. Твёрдая обложка больно ударила по щеке. Я повернулась и выбежала прочь. Как ни странно, слёзы мои высохли.

- Не собираюсь ни на кого вешаться! - крикнула я уже во дворе.

Я шла домой, и одна единственная мысль пульсировала в голове «все кончено, все кончено». Эта мысль билась, как язычок о стенки колокола. И всё тело раскачивалось в такт. «Не любит, всё кончено, не любит»… Может, он был пьян – сознание откуда-то из глубины протянуло мне соломинку. Но нет, не похоже было, да и какая разница, в сущности.

Я дошла до дома, как во сне. Услышав, что открылась дверь, мать позвала меня ужинать. Я посидела за столом, глядя в тарелку.

- Что случилось? – спросила мама. Но её вопрос дошёл до меня уже в дверях спальни.

- Ничего, - отозвалась я. – Ничего.

Она вошла вслед за мной.

- Ничего- повторила я, - но жизнь моя кончена.

Мать присела рядом на кровать, я вяло ждала допроса с пристрастием, но неожиданно она спросила: - Ты завтра работаешь?

Иногда выходные объявляли рабочими, и тогда мы трудились обычно в очередь. Завтра как раз должна была выйти Ленни.

- Я позвоню ей, что будешь работать ты.

Я отвернулась к стене. Как некстати восстановили телефонную линию! Мать погладила моё плечо: - Не забудь проснуться вовремя.

Я лежала, глядя в потолок. Слёзы наконец полились, не принося облегчения. Капельки закатывались в ухо, подушка казалась раскалённой. Какая бесконечная ночь! Права была мама: скорее бы рассвело, скорее бы на работу.

Появился Петрик. К моему удивлению он, всегда шумный, сейчас лёг, только чуть пошелестев покрывалом. Но, видимо, он не заснул и, почувствовав, что и я не сплю, подобрался ко мне .

- Чего тебе?

Петрик замялся.

- Хочешь, я его на дуэль вызову.

- Что!?

- Не посмотрю, что он инвалид…

- Не называй так Антона.

- Я всё равно могу его побить.

- И после этого он ко мне вернётся?

- Нет, но… Я ведь должен.

- Что должен?

- Отомстить за тебя.

- Прекрати, Петер, - хотя слёзы ещё не высохли, я готова была рассмеяться.

Я шла не торопясь – было очень рано – по безлюдной воскресной улице. Начинал моросить дождь. Еще недавно мне казалось, я не смогу дышать, если мне скажут, что я больше никогда не увижу Антона. И вот это, можно считать, случилось. И что же? Я не только дышу, как ни в чём не бывало, но и живу, в общем, так же, как и раньше. Иду себе спокойно на работу. И мне даже приятны прохладные капли. Я видела себя как бы немного со стороны – одинокая девушка, влюблённая и несчастная…

Я запрокинула голову. Как он тогда сказал? Если бы можно было просто раствориться, исчезнуть, испариться, как дождь в пустыне. Говорят, там бывают дожди, но над раскаленным песком вода просто исчезает. Под моими ногами асфальт, и капли падают на него бесшумно, но вполне зримо, оставляя маленькие тёмно-серые кляксы.

На обочине опавшая листва, и снующие туда-сюда воробьи, тоже серые, почти неотличимые от пожухлых, свернувшихся в трубочку листьев. Неужели Антона больше никогда не будет в моей жизни? Его дом был в получасе ходьбы, но мне его не увидеть никогда.. Он недостижим, недосягаем.

И все-таки мне казалось, что не все связи с ним оборваны, осталась какая-то, может очень тонкая, невидимая нить. Может, он о ней не подозревает, но я её чувствую.

Я люблю его. Странно, раньше я никогда не произносила этого слова, даже про себя, оно казалось не моим, слишком взрослым, слишком серьёзным. Люблю. Теперь я знаю, что люблю, он мой… Но я не его.

Дождь усилился, и весь день с неба лились монотонные струйки. Обычно в выходной работали до обеда . Готовили из разогретых консервов, так что у меня уже всё кипело на плите, когда вдруг со стороны бревнохранилища раздался странный и грозный шум. Все бросились туда. Взглядам сбежавшихся пленных, охранников и обслуги предстала страшная картина: одно из креплений лопнуло, и огромные, в пол-обхвата сосновые брёвна рассыпались как спички. Под одним их них лежал Пинцер.

Конечно же, опять он! Среагировали быстро, приподняли в несколько рук, подсунув лом, конец бревна, двое оттащили пострадавшего. Йонтас начал его ощупывать. Я всматривалась в их лица – кажется, всё не так уж страшно.

После обеда решали, что делать. Кость у Пинцера была цела, но ходить он, конечно же, не мог. Надо было сооружать носилки. Я, между тем, покончив с раздачей, набрала сухофруктов, оставшихся от компота - раз в неделю пленным полагался десерт - и пошла проведать своего приятеля.

Он был уже не так бледен и испуган, хотя нога страшно распухла. Я присела рядом и протянула угощенье. Пинцер слабо улыбнулся, поблагодарил кивком. Он выглядел таким жалким, волосы, френч перепачканы в грязи. Я достала платок, чтобы оттереть хоть немного. Когда я дотронулась до него, он поёжился как зверёк, взял мою руку, прижал к щеке. Несмотря на то, что нас могли увидеть, я не решилась вырваться. Ах ты, хитрюга! Уж не нарочно ли всё это подстроил?

Наконец он отпустил меня, вернее, он взял мою ладонь двумя руками и опустил её, и я почувствовала что-то между пальцами, что-то маленькое, лёгкое… Господи, кольцо. Искусно сплетённое из той же само медной проволоки, прелестный ажурный перстень, вместо камня сияющее сердечко. Улыбка пересекла физиономию Пинцера от уха до уха, он надел мне кольцо на палец.

Когда же он успел это сделать? А отполированное сердечко? Пинцер показал мне недостающую на мундире пуговицу. Чудесный подарок, но я не могу его взять, нет, не могу. Ведь это почти обручение… Я вернула ему перстень и встала.

- У меня есть жених, - сказала я. – Правда, он слепой. И глухой. И ещё безмозглый.

Пинцер смотрел на меня снизу вверх. Мне было очень неловко и очень жаль его, но теперь лучше уйти.

В тот миг, когда Пинцер поёжился от прикосновения моей руки, я почувствовала, ощутила всем существом, какую власть женщина может иметь над мужчиной. Увы, над Антоном у меня такой власти не было. Наоборот, это он имел надо мной власть... Но и не думал воспользоваться ею. Ему стоило пошевелить пальцем, чтобы я выполнила любое его желание. Но он не считал нужным даже позвонить.

На следующее утро Пинцер не появился, что, конечно же, никого не удивило. Ему разрешили отлежаться. А меня не покидала мысль о том, что Йонтас мог бы помочь Антону. Как именно, не знаю, но мог, я чувствовала. И я решилась поговорить об этом с господином Биндом.

Обычно он появлялся в конце дня, когда приходило время конвоировать пленных, основным местом его работы был лагерь в каменоломнях. Но иногда обходились и без него. На моё счастье в этот день Бинд появился, и я подловила его в воротах.

- Господин Бинд, можно с вами поговорить?

Он немного удивился. Я подождала, пока он отдавал приказ и двое конвойных строили и пересчитывали пленных. Колонна двинулась вперёд, я зашагала рядом с Биндом, торопясь пересказать ему историю Антона.

- Значит, ты считаешь, что этот прусский лекарь может помочь твоему другу?

- Да, - ответила я твёрдо.

-Это очень сомнительно, он всего лишь фельдшер.

- Любая поддержка Антону сейчас пригодится… А он умеет то, чего не знают врачи.

- Ладно, я подумаю.

У меня подпрыгнуло сердце – первый шаг сделан! Но теперь надо поговорить с матерью Антона и надо, чтобы она потом уговорила сына… и делать это всё не по телефону, разумеется. Задача была сложной. Госпожа учительница считала, что это я виновата в кризисе. «Ты слишком влюблена, - сказала она мне как-то, - это пугает.»

Надо было встретиться с ней. На следующий день я отпросилась на час и побежала в школу.

И вот мы стоим с ней в так хорошо знакомом мне школьном коридоре.

Она почти не смотрит мне в лицо. Вид у неё измученный, в глазах бесконечная, граничащая с безразличием усталость. Но в голосе по-прежнему слышатся учительские нотки.

- Я не понимаю о чём ты, какой-то пленный… Как он может помочь Антону?

-Он врач, - я уже вру напропалую, - он на моих глазах поднял на ноги человека, которому раздробило ногу!

-Я не знаю, не знаю… - Она заглядывает в класс, где ребята начинают всё громче переговариваться, потом неуверенно смотрит на меня. Я обещаю не приближаться к Антону, даже не входить в дом.

-Хорошо-, мне кажется, она спешит отделаться от меня, - я поговорю, позвони мне завтра вечером.

Госпожа Тэсс исчезла за дверью, а я побрела обратно на работу. Мне остаётся утешиться мыслью, что я сделала всё, что могла, больше от меня уже ничего не зависит. Следующим вечером я позвонила, почти уверенная в отказе, но неожиданно голос госпожи Тэсс произносит:

- Приходите, я жду.

Еще через три дня господин Бинд заглянул на кухню и вызвал меня.

- Не передумала? – спросил он.

- Нет.

- Тогда сделаем вот что. Завтра в пять часов будь у ворот, я снаряжу конвоира. Ровно в 19.00 поверка в лагере, все должны быть на месте. Поняла?

Я кивнула.

И вот мы втроем направляемся к дому Антона. Дому, с которым у меня было столько связано! Неужели всё напрасно? Неужели я не увижу его больше никогда?

Госпожа Тэсс вежливо здоровается со всеми. Она приглашает нас на кухню и предлагает что-нибудь выпить. Но мы все по разным причинам отказываемся. Она смущённо поглядывает на невозмутимого Йонтаса.

- Извините, сударыня, - торопит конвоир, - у нас очень мало времени, проводите врача, мы подождём здесь.

Йонтас и госпожа Тэсс ушли. Конвоир вышел на крыльцо курить. Я осталась сидеть, уставясь в лежащий на кухонном столе толстый сборник рецептов. Это была та самая книга, которую Антон в меня бросил, корешок у основания сильно надорвался. Я вдруг отчётливо представила, как госпожа Тэсс входит в двери кухни, останавливается у распростёртой на полу книги и с недоумением поднимет её.

Наконец хозяйка и пленный вернулись. Что там произошло, мне осталось неизвестно. Антона я не видела. По лицу госпожи Тэсс ни о чём догадаться не могла, по лицу Йонтаса тем более – он был немного бледнее обычного, только и всего.

Позже, вечером я позвонила к ним домой и мать Антона произнесла тогда умоляющим голосом:

- Прошу тебя, Эля, не звони сюда больше, спасибо тебе за всё, но, пожалуйста, не звони!

- Как Антон?- выкрикнула я, но она уже повесила трубку.

Напряжение последних дней кончилось ничем, неизвестностью, пустотой… А мне даже ждать больше нечего.