Миф о «сухом законе»

Как министр финансов П.Л. Барк российский бюджет опустошил

Вторник, 23.09.2014

            Когда после неудачной русско-японской войны 1904-1905 гг. потребовались большие деньги на восполнение понесённого ущерба, а на горизонте мировой политики замаячили признаки очередной военной кампании, несравнимой по масштабам с прежней азиатской баталией, правительство надавило на «пьяный бюджет». В очередной раз. Никто не предполагал тогда, что новый поворот государственной винной политики, вызвавшей вначале восторг народа, станет одной из причин крушения Российской империи.

…Во второй половине 1913 г. В.Н. Коковцев – Председатель Совета Министров с сохранением портфеля министра финансов, отдал распоряжение опубликовать проект государственной росписи доходов и расходов на 1914 г. Расчётные акцизные сборы с питей должны были превысить 54,6 млн. руб., казённые винные операции и более того – 935,8 млн. В общей сложности валовой винный доход сулил 970 465 000 руб. (27,3% от суммы всех поступлений). А это было на 222,4 млн. больше, чем в 1908 г. Даже казённые железные дороги в 1914 г. могли принести не свыше 24,2%, таможенный доход – 9,8%, а нефтяной – всего-то 1,4%.

На сколько современных денег потянет 970,4 млн. руб. столетней давности? Умножьте данную сумму на коэффициент 1091 (такова величина падения стоимости рубля августа 2014 г. к царскому рублю августа 1914 г.) и получите больше 1 трлн. нынешних российских рублей!

Зададимся другим вопросом: какую роль играл в имперской экономике почти миллиардный винный доход? Огромную! Планируемые поступления и отчисления на 1914 г. – это баланс в 3 558 261 499 руб. Из них траты на военные нужды – более 849 млн. (23,74%). На полицию – 1,69%, суды – 1,56%, Отдельный корпус жандармов – 0,22%. Для сравнения: расходы по строке «Просвещение, науки и искусства» – 7,6%. По здравоохранению – 1,15%. Так что водка являлась значительным подспорьем экономики державы.

В январе 1914 г. здание казённой винной монополии, крепко простоявшее два десятилетия, дало непредвиденную трещину. Кто посягнул? Ловкий и энергичный Пётр Львович Барк (1869-1937) (на фото), товарищ (заместитель) министра торговли и промышленности. Он сумел произвести благоприятное впечатление на императора, когда в первом месяце 1914 г. представил на аудиенции проект о способах повышения доходности бюджета, в том числе посредством отказа от продажи водки с замещением утраченных винных доходов прибылями из других источников. В их числе – введение единого подоходного налога (введён в 1916 г.). Царю эти идеи оказались близки. Николая II тревожили масштабы пьянства среди подданных, «картины народной немощи, семейной нищеты и заброшенных хозяйств, неизбежныя последствия нетрезвой жизни». В предвоенную пору требовался крепко сколоченный бюджет из надёжных, трезвых источников. Кроме того, роптали крупные промышленники, занятые выпуском неалкогольной товарной продукции, и авторитетные представители интеллигенции, видевшие в «пьяном бюджете» угрозу существованию державы.

Что касается Коковцева, то он откровенно недолюбливал Барка, этого «заносчивого и недружелюбного» типа, но знал его по прежним местам службы как чиновника своё дело знающего отменно. Прослышав о благоприятном исходе встречи перспективного конкурента с Николаем II, опытный сановник, опережая события, подал Императору прошение об отставке с постов Председателя Совета Министров и министра финансов по причине «разстроеннаго здоровья». Первому Николай II выразил монаршую благодарность за ревностное ведение финансов, бережливость, постоянное превышение доходов над расходами, «обширную государственную опытность и благоразумную осторожность». Пожаловал «графское Российской Империи достоинство».

Второму – Барку, – назначенному в тот же день Управляющим Министерства финансов (Министром Пётр Львович был утверждён в мае 2014 г.), Николай II дал свои наставления. В Высочайшем рескрипте ставились две задачи. Первая заключалась в поддержке «народного труда, лишённого в тяжкую минуту нужды денежной поддержки путём правильно поставленного и доступного кредита». Вторая определялась пересмотром «законов о казённой продаже питей», в чём царь надеялся на отклик Государственной Думы и Государственного Совета.

Какие-либо слова о свёртывании казённой винной монополии в документе отсутствовали. Предлагалась модернизация этого направления государственной политики посредством принятия корректирующих законов. Тем не менее, Барк во всех Объяснительных записках к проектам государственной росписи доходов и расходов на 1915, 1916 и 1917 гг., публичных выступлениях, иных официальных ситуациях, сопряжённых с предпринимаемыми им акциями по закрытию «казёнки», постоянно ссылался в своих действиях на Высочайший рескрипт. Размахивал им словно флагом.

Так после своевольно трактуемого Высочайшего рескрипта стартовала довольно странная винная реформа Барка под прикрытием императорского имени.

11 марта Барк рассылает на места Циркуляр за № 2293, требует от подчинённых «проникнуться ясным сознанием» в особенности императорской воли, которую Министерство финансов лишь добросовестно исполняет, «оправдать оказанное нам с высоты Престола доверие». Последовали робкие попытки региональных служащих по финансовому ведомству сопротивляться напору нового начальника. Управляющий акцизного надзора Архангельской губернии оправдывает местное питие суровым климатом региона, малокультурностью населения. Поясняет, что торговля казённым спиртным не наносит того вреда, «какое вносит в жизнь крестьянина и рабочего незаконная торговля крепкими напитками с тайными притонами разгула и пьянства».

30 июля 1914 г. публикуется очерк о мерах, предпринятых Министерством финансов «в утверждение трезвости в народе во исполнение Высочайшей воли, провозглашенной в Рескрипте 30-го января 1914 г.». Акцент делается не на законодательную модернизацию винной монополии, как наставлял Император, но на желательную её полную ликвидацию. Перечислялись межведомственные меры административного характера и общественного воздействия, настроенные на ограничения торговли алкоголем, что, конечно, было делом правильным, но не единственным же! И ни слова о доступном кредите для нужд народного труда, как того желал Николай II.

…В проекте росписи на 1915 г. новый министр финансов сетует на огромные расходы, вызванные войной, двусмысленно акцентируя: «Затруднительность положения государственного казначейства в это тяжелое для всех время увеличилась, однако же, еще более вследствие того, что, во исполнение преподанных с высоты Престола предуказаний, были приостановлены, с половины 1914 года, операции казенной винной монополии с полным закрытием казенных винных лавок и с значительным сокращением всякой торговли крепкими напитками. Внося в народную жизнь благотворные начала, предуказанныя в Высочайшем рескрипте 30 января 1914 года об утверждении в народе трезвости, мера эта повела, однако, к полному умалению самаго крупнаго из источников государственных доходов». Так и хочется сказать: послушайте, любезный, это же вы сами подбросили идею, и уничтожаете теперь винную монополию, чего же вы на царя-то сваливаете?

В последней Объяснительной записке к проекту бюджета на 1917 революционный год П.Л. Барк пишет: «В 1915 г. из сумм государственных сберегательных касс было выдано учреждениями мелкаго кредита 1 862 ссуды на общую сумму 5,4 млн. р.». Между тем, крестьянских общественных учреждений, которые ими воспользовались за последние пять лет, оказалось… 21. Сумма взятого ими кредита равнялась… 0,9 млн. руб. И это на 22 млн. крестьянских дворов?! Более чем странную игру вел г-н Барк, так и не приступив к решению заглавной из двух задач, – кредитной, – поставленной перед ним Императором. А прошло уже больше двух лет...

Но что же народ, как он встретил винную реформу министра финансов? Да, в 1915 г. потребление алкоголя резко упало. Великолепно! Да, водки желали разве что неисправимые пьяницы, а 840 подданных из каждой тысячи ужесточение антиалкогольной политики приветствовали, хотя сетовали на отсутствие прежнего ассортимента водок и вин под Новый 1915 год. Да, производительность труда на производстве возросла от семи процентов до девяти и даже (в металлургии) до 13%. Да, на 20-40 и выше процентов уменьшились прогулы. Да, министр юстиции объявил, что «в трезвые месяцы работа судебных чиновников сократилась вдвое, отдан приказ приостановить работы по устройству новых тюрем». Но так продолжалось, к несчастью, недолго. И факт остаётся фактом: торговля водкой и в период мобилизации, и в последующие военные годы если не процветала, то не прекращалась.

А теперь вернёмся в лето 1914 г. 20 июля Россия вступила в Первую мировую войну.

В литературе утвердилось мнение, будто с момента объявления частичной мобилизации 16 июля принимался некий нормативный акт (кто пишет царский указ, кто закон, кто – постановление), полностью запрещающий торговлю спиртным на мобилизационный период. Я этого документа не обнаружил.

И буду признателен, если получу на него ссылку: полное наименование, когда и кем принят (утверждён), источник опубликования. По моей версии, ликвидация казённой винной монополии, но никак не принятие пресловутого «сухого закона», развивалось в следующей правовой канве.

Губернаторы и градоначальники местностей, где вводилось обусловленное политической обстановкой положение чрезвычайной охраны, получили статусы Главноначальствующих с колоссальными полномочиями. Как показало ознакомление с «Губернскими Ведомостями» из разных мест Российской империи, отношение Главноначальствующих к винному вопросу сильно отличалось. Приведу пример.

Губернатор Рязанской губернии князь А.И. Оболенский прослужил в этой должности с 1908 по 1914 гг. (затем был назначен Петроградским градоначальником). Публичного толкования темы свёртывания казённой винной монополии на страницах «Рязанских Губернских Ведомостей» избегал. Тем не менее, в газете регулярно размещалась превентивная информация, в частности, об учреждении новых антиалкогольных изданий, допустим, журнала «Трезвость». Сменил князя на этом посту Н.Н. Кисель-Загорянский. Он незамедлительно вывесил в газете от 9 августа 1914 г. объявление об изъятии им как Главноначальствующим из общей подсудности ряда правонарушений в области оборота алкоголя. В том числе: «…2) О продаже без надлежащего разрешения спирта, вина и водочных изделий, приобретенных из мест казенной продажи питей (п. 1, ст. 1112 Уст. Об акц. сбор.)».

Точно также каждый Главноначальствующий, получив чрезвычайные полномочия, начинал винный вопрос трактовать по-своему. И, обратите внимание, в тексте рязанской запретительной нормы нет и намёка, что в Империи закрыта торговля водкой, другими крепкими напитками, вином. А норма эта публиковалась в августе. Следовательно, и во время частичной мобилизации 16 июля, и в период полной мобилизации 18 и 21 июля – никаких радикальных алкогольных нововведений не присутствовало. В противном случае обязательное постановление Кисель-Загорянского звучало бы иначе.

Лидером, официально опубликовавшим свою точку зрения по данной теме, надо, вероятно, признать Градоначальника Москвы А.А. Адрианова. Главноначальствующим он стал 11 июля 1914 г., после введения в городе положения чрезвычайной охраны. А 16 июля, в день объявления Николаем II частичной мобилизации, подписал обязательное постановление, размещённое в «Московских новостях» от 17 (30) июля 1914 г. Это постановление кардинально отличается от текстов схожих по смыслу документов в Рязанских, Архангельских, Томских, Нижегородских, Новгородских и других «Губернских Ведомостях», публикуемых по мере вступления Губернаторов в должность Главноначальствующего. В тексте постановления Адрианова имелась и такая установка: «Воспрещается на время с первого дня мобилизации впредь до особого объявления… продажа или отпуск спиртных напитков, как распивочно, так и на вынос. В частных местах продажа питей всех категорий и наименований, пивных лавках и буфетах, на станциях железных дорог и при театрах и прочих увеселительных местах, за исключением ресторанов 1-го разряда, клубов и общественных собраний, причем, однако, из сих последних мест продажа на вынос не допускается».

Похоже, это одно из первых региональных обязательных постановлений, посвящённое борьбе с пьянством в мобилизационный период, кем-то из исследователей и было ошибочно принято за царский указ («сухой закон»).

И запущено в информационный оборот в неверной редакции, а затем тиражировано в литературе и Интернете многочисленной аудиторией, по разным причинам не вникшей в суть важных исторических событий. Но и сам А.А. Адрианов его не выдумывал. Он в своём решении опирался на многочисленные положения законодательства, регулирующего оборот алкоголя, например, Устав об акцизных сборах, и выбрал нормы, подходящие Москве.

В российской провинции в обязательных постановлениях о ресторанах 1-го разряда поминали далеко не всегда, регламент накладывался на простенькие питейные заведения. Это позднее уже, в Московской Городской Думе в декабре 1914 г. голосовалось о полном прекращении продажи вина в Москве во время войны. А ровно год спустя Петроградская Государственная Дума проголосовала за аналогичное решение.

В Москве, ряде других губерний и областей отношение к антиалкогольному регламенту военной мобилизации демонстрировало строгость. Ещё не стёрлись воспоминания о трагическом опыте повальной «пьяной мобилизации» в русско-японскую войну. Тем не менее, события 10-летней давности уроком стали не для всех. В России мобилизация 1914 г. охватила свыше 5,1 млн. призывников от 22 до 43 лет, немало из них ранее прошли срочную службу и призывную пьянку. Поэтому солидная доля рекрутов на момент мобилизации пребывала в состоянии алкогольного опьянения разной степени. Хмельным головам виделась безнаказанность за допущенные нарушения общественного порядка: как же, вскоре за Царя кровь проливать придётся, а тут полицейские перекрывают душевные порывы. Подумаешь, разворотили казённую винную лавку, набрали в пазуху «четвертей», неужто перед фронтом за это наказывать следует?!

Впрочем, пьяная агрессивность нескольких тысяч людей из 5 миллионов – это статистика по военным меркам мизерная. Император признал мобилизацию прошедшей блестяще.

Второй растиражированный вариант лже-«сухого закона» касается Высочайшего повеления от 22 августа 1914 г.

«О продлении воспрещения продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в Империи до окончания военного времени». Текст недлинен: «Председатель Совета Министров уведомил Министра Юстиции, что Государь Император, 22 августа 1914 года, Высочайше повелеть соизволил: существующее воспрещение продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в Империи продолжить впредь до окончания военного времени».

Необычный документ, будто правая рука не знает, что делает левая! Действительно, согласно концепции Министерства финансов от 1914 г. уже в августе 1914-го вся казённая торговля алкоголем – спиртом, вином и водочными изделиями – была прекращена. На бумаге. К этому времени акцизные чиновники на местах по указанию Петербургского руководителя инициировали массовое народное противление казённым продажам. Императорский дворец осаждали толпы ходоков с «нижайшими просьбами» прекратить торговлю алкоголем в их волостях и уездах на вечные времена! Пресса изобиловала ходатайствами и решениями сельских обществ, городских дум о запрете продаж водки, вина и пива. Императора умиляли встречи с организованными губернаторами народными делегациями и бодрые доклады Барка об успешной реализации январского 1914 г. Высочайшего рескрипта. И так продолжалось чуть ли не до февраля 1917-го…

Но! При этом, во-первых, по действующему законодательству народу не воспрещалось изготавливать пиво, медовуху, брагу, другие домашние напитки для собственного потребления, без права иметь такое спиртное в чрезмерных количествах и продажи на сторону.

Во-вторых, вчитаемся ещё раз в текст Объяснительной записки министра финансов к проекту государственной росписи доходов и расходов на 1917 г. К тому времени, от момента появления на свет известного рескрипта, утекло немало времени. Что же констатирует г-н Барк? «Право продажи казённых питей в настоящее время предоставлено лишь заведениям трактирного промысла первого разряда и буфетам при собраниях и клубах в тех местностях, где торговля крепкими напитками не воспрещена особыми постановлениями общественных учреждений или распоряжениями властей. В виду предстоящего распространения воспрещения продажи казенных питей на все, без исключения, места продажи крепких напитков, отпуск в 1917 г. казенных питей для потребления совершенно не принят в расчет».

Минутку, а как же тогда Высочайшее повеление о воспрещении «продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в Империи… до окончания военного времени»? Почему не отменён Закон «О виноградном вине» от 24 апреля 1914 г.? Как в условиях трезвого образа жизни мог действовать без редакционных изменений Приказ по Военному ведомству № 309 мая 22-го дня 1914 г. «О мерах против потребления спиртных напитков в армии», поддержанный Государем императором? Этим нормативным актом предписывалось: «…2) Появление офицера в нетрезвом виде где бы то ни было, а особенно перед нижними чинами, считается тяжким проступком, несоответствующим высокому званию офицера». Но одновременно уточнялось: «…5) Офицерские собрания не должны служить местом для кутежей; в силу сего: а) подача спиртных напитков допускается только во время завтрака, обеда и ужина, в часы, точно установленные командиром части…». Обратимся в этой связи к страницам фронтовых дневников: «Я всё время играю в карты, часто пью водку и шампанское и время от времени навещаю сестёр» (Степун Ф.А. (Лугин Н.). Из писем прапорщика-артиллериста. – Томск: Водолей, 2000. – С. 161). Или такой неприглядный сюжет, когда офицеры л.-гв. Литовского полка в дни полкового праздника ушли за три версты от окопов без оружия в резерв отметить торжество. Солдаты остались без командиров. Немцы тут же ринулись в наступление и «все офицеры, безоружные и полупьяные, застигнутые врасплох, пошли в контратаку "в кулаки"». Результат: «…почти полное истребление полка и потеря важной позиции». (Врангель Н.Н. Дни скорби. – СПб: Нева, 2001. – С. 136).

Когда трезвенники-командиры в начале 1916 г. попытались ввести неуклонные антиалкогольные правила: «В окопах – не пить!» – посыпались жалобы в Петроград. Оттуда, на все фронты поступило Высочайшее повеление от 8 марта о полном на всём театре военных действий «запрещении продажи спирта, хлебного вина и водочных изделий и всех прочих крепких напитков с допущением отпуска их только для лечебных целей». При этом «Его Императорскому Величеству благоугодно было отменить все исходившие от военных властей ограничения в отношении продажи легких виноградных вин…». Выходит, только весною 1916 г. в Русской Армии официально прекратилось потребление крепкого алкоголя с переходом на «лёгкий»?!

В 1917 г. акцизные сборы с питей и доходы от казённой винной операции прогнозировались в сумме 94 992 000 руб., в то время как в 1914 г. алкогольных поступлений насчитали 545 226 000 руб. или в 5,7 раз больше.

Однако вразрез с бурным сокращением государственных доходов по этим строкам росписи, как полицией, так и общественностью, журналистами наблюдалось жуткое распространение самогоноварения в деревнях и суррогатов в городах. С этим страшным явлением ничего не удавалось поделать! Обнажилось теневое, мерзкое: «...есть ещё пьяницы. Вместо водки пьют денатурат, лак и политуру. Мучаются, хворают жестоко, слепнут, помирают, а все-таки пьют».

Не стану отнимать время на перечисление вереницы запретов со стороны Медицинского совета, других государственных инстанций на предмет введения рецептурного отпуска спиртосодержащих лекарственных препаратов в аптеках, ужесточения правил продаж ядовитых спиртовых суррогатов, роста числа ликвидированных подпольных заводов по производству алкоголя, всплеска «пьяной преступности», реанимации статистики смертности и психозов на почве пьянства. Об этом написано довольно. Скажу лишь, что восторженные отзывы типа: «Много у нас выпивалось на свадьбе вина, – только на рукобитие 2 ведра на 16 р., а теперь купили на 1 р. баранок – и все остались довольны!» – захлёстывавшие прессу, сменились молчаливым озлоблением населения.

И в этом заключался скрытый взрывной заряд реформы, затеянной Барком, понимал он того или нет. Реформа обнаружила себя искусно сконструированной миной замедленного действия.

Никакого «сухого закона» не было в помине! Поэтому удивительно читать в современных толстых и тяжёлых фолиантах с красивыми переплётами о винной монополии: «С началом П.м.в. 1914-1918 правительство 16.9.1914 ввело запрет на продажу алкогольных напитков». (Новая Российская Энциклопедия. Т. III(2). – М.: Изд-во «Энциклопедия», изд-во «ИНФРА-М», 2007. – С. 466.). Здесь не только дата переврана, но искажена суть реальных исторических событий. Так и в Большой Российской Энциклопедии, преемнице БСЭ, в томе 5 на стр. 341-342 о винной монополии излагается поверхностный текст: «С началом 1-й мировой войны В.м. фактически прекратила действовать, поскольку продажа водки была запрещена на период мобилизации войск, а затем и на все время войны». Как говорится, без комментариев.

Не так всё было. Вот что произошло на самом деле.

С подачи министра финансов недополученные многомиллионные доходы от казённой монополии начали интенсивно компенсировать повышением налогового бремени на спички, соль, дрова, лекарства и пр. Например, табачный доход в 1914 г. достиг 92,8 млн. руб., а в 1917 г. наметился к 252,8 млн. За тот же период времени сахарный доход возрос от 139,5 млн. до 231,5 млн. руб. Придумали чайный налог с бюджетным поступлением в 23 млн. руб. Увеличились пошлины с пассажиров и грузов – от 31,4 млн. руб. до 201,7 млн. руб. И так – по всем строкам росписи. Разве допустимо в тревожное время, в тылу, столь споро взвинчивать цены, подзуживать инфляцию, провоцировать недовольство населения? Разве удастся в обществе, спаиваемом государством веками, вдруг именно накануне войны решить по приказу сверху от этого недуга скоротечно избавиться? Это же чистое безумие!

Ещё большая провокация произошла с продуктами питания, на которые правительство и губернаторы установили предельные цены по всей державе; повышать их категорически запрещалось. Например, в августе 1914 г. в Архангельской губернии за один русский фунт (490,51241 г) цена говядины I сорта определилась в 20 коп. (Для сравнения: в Петрограде – 27 коп., в Новгороде – 20 коп., в Череповецком уезде Вологодской губернии – 13 коп.). Яйца куриные за десяток – 22 коп. Масло сливочное – 45 коп. Сахарный песок – 13 коп. Треска – 8 коп. Предполагаю, никаких сбоев со снабжением продуктами не произошло бы, если бы только аграрный сектор в счёт требуемой от Барка царём кредитной поддержки крестьянам приступил к модернизации. Такой же экстренной, как ликвидация казённой винной монополии.

Министр финансов эту Высочайшую установку игнорировал. А село российское в разы по механизации и производительности труда отставало от аграрной экономики своих основных противников.

В то время как в Германии урожай хлеба с гектара (в пересчёте с русской десятины) добывался в 20-24 ц, а то и выше, в Российской империи он достигал 8-9, в лучшем случае – 12 ц с га. Без крестьян-пахарей, массово призванных на фронт, выпуск продовольствия для внутреннего рынка начал резко сокращаться, что обусловило дефицит хлеба, мяса, масла, яиц, фруктов и овощей, муки и круп, других продуктов. Так возникла тотальная спекуляция продуктами, с которой еле удалось оправиться лишь в годы НЭПа.

Правительство пыталось привлечь на сельскохозяйственные работы военнопленных. Увы. Как следует из документов Министерства земледелия от 1916 г., дело продвигалось, но с великим трудом. Даже 400 тыс. военнопленных при дефиците и устарелости сельскохозяйственного инвентаря, отсутствии тракторов, автоматических косилок и пр. механизации, всё равно не хватало. Плюс к тому крестьянские хозяйства категорически отказывались от пленных из Австро-Венгрии и Германии, соглашались только на славян, мобилизованных Тройственным Союзом на войну против русских – братьев по крови. Попытались подключить к работам «жёлтую расу» – китайцев и корейцев, городских женщин и даже малолетних детей, беженцев – проку мало. Грустно читать: «В особенно тяжелом положении находились наиболее хлеборобные губернии юга России: Херсонская, Бессарабская, Подольская, Киевская, Полтавская, Черниговская…».

Попробовали мобилизовать около 500 тыс. «верноподданных Императору» мусульман «по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно для всяких иных, необходимых для государственной обороны работ». В ответ – восстание в Туркестанском крае, подстрекаемое вражеской агентурой. С фронта отзываются столь нужные там войска, в течение июня 1916 – января 1917 гг. подавляют бунт. А были бы деньги от винной монополии, посулило бы правительство оплату мобилизационного труда, глядишь, и миллион дехкан добровольцами под лопаты встали, только плати! Как бы пригодились эти финансы во всех непростых тыловых ситуациях! Ан, нет, министр финансов решил иначе.

Почему Николай II, Совет Министров, Государственный Совет столь доверчиво к нему относились, вяло контролировали его деятельность? Лишь Государственная Дума пыталась возмущаться…

И еще один факт. В целях восполнения утраченной винной доходности министром финансов в 1915-1916 гг. последовательно, четырежды увеличивался объём бумажных денег (эмиссия), что привело к падению покупательной способности рубля к 1917 г. на одну треть в сравнении с 1914 г. Рост денежной эмиссии стал весомым предлогом для получения зарубежных коммерческих и государственных кредитов в Англии, США, Японии, Франции. Гарантиями возврата иностранных кредитов явился перевод части российского золотого запаса – "физического золота" – в частности, в Великобританию.

К 1914 г. империя накопила свыше 1533 т золотого запаса, из которых треть находилась в обращении монетами у населения, а к 1917 г. в Банк Англии в три захода наша страна перевела 498 т драгоценного металла.

Из них 58 т были проданы, а 440 т "лежали в сейфах Банка Англии в качестве обеспечения" полученных кредитов. Вдобавок население России перестало пускать в обращение золотую монету, оставило драгметалл на чёрный день, что лишило казну ещё свыше 300 т. Как отмечают эксперты, "последняя отгрузка за рубеж в феврале 1917 г. около 147 т золота не нашла отражения в официальной статистике Государственного банка" – эти тонны стали издержками Февральской и Октябрьской революций. Имперское золото из Туманного Альбиона, как впрочем и из всех других союзных государств обратно в Российскую Империю-СССР-Россию так и не возвратилось, "хотя большая его часть (75% – Б.К.) не была использована для финансирования военных закупок"... Убыточную золотую политику, открытую министром финансов Барком в 1915 г., подчеркнём вновь, в счёт восполнения задушенных винных доходов, к 1922 г. ударно завершили большевики. Они выгребли из золотого запаса и раздали исключительно непролетарскому миру оставшиеся к концу 1917 г. почти все 800 т золота...

Барк ушёл из жизни подданным Британской короны: ею обласкан, награждён почётным орденом, возведён в рыцарское достоинство, получил титул баронета…

Утверждают, что он состоял в масонской ложе. Бог с ним, кем бы он ни был, важны итоги его государственной деятельности. А они для державы оказались гибельными. Винная реформа по образцу Барка лишила общество и государство огромных денежных ресурсов в роковые годы.

В завершение привожу исторический завет крупнейшего имперского специалиста по вопросам казённой винной монополии, экономиста и политика проф. М.И. Фридмана, завет, выстраданный им в 1916 году, и сквозь столетие обращённый к нам, в XXI век: «Либо никакой продажи и никакого потребления водки (и это, конечно, самое желательное), либо казённая продажа. Частная же торговля водкой в России ни в каких случаях не допустима».

Специально для "Столетия"

Борис Калачев, член Российского философского общества, кандидат юридических наук, заслуженный сотрудник органов внутренних дел РФ