«Скрипач не нужен!». Рецензия

Взгрустнув о молодости ранней,
На склоне лет рванёшься ты
Из ада сбывшихся желаний
В рай неисполненной мечты.
                                Вадим Шефнер
    
     Пепел великой мечты человечества стучит в моё сердце. Пепел мечты о справедливом мироустройстве. Мечты, описанной Геннадием Прашкевичем и Александром Богданом в романе «Пятый сон Веры Павловны». Я скорблю, прочтя последний том трёхтомника, открытый вами только что. Жалостлив русский язык и зело выразителен — потому и велик.
     Есть в романе такая деталь: стена, описанная поэтом. Слово «описанная» в этом словосочетании является страдательным причастием. «Страдательным»... Это безумно интересно и возможно только в русском языке: кирпичная стена девятиэтажного общежития — страдает. Независимо от смысла действия, производимого поэтом над стеной.
     Может быть, стена была описана поэтом-хулиганом на исходе светлой летней ночи, на глазах у ранних, редких и смущённо отводящих взор прохожих. А может быть, наоборот: она описана в сумбурном и насквозь метафорическом письме, которое поэт адресовал «прохладной девушке Зейнеш».
     Но всё равно стена — страдает...
     Вот я и говорю: вековая мечта человечества, всесторонне описанная авторами романа...
     Впрочем, она уже не страдает. Она мертва, поскольку многажды реализована утопистами разных мастей. И фурьеристами, и фаланстерами, и (разумеется!) комиссарами в пыльных звездатых шлемах, и первыми христианами. И даже задолго до них, до первых христиан, она уже была реализована. И не единожды.
     Если верить Титу Ливию (не столько историку, сколько поэту), мечта о справедливом мироустройстве была реализована приблизительно лет за семьсот до Рождества Христова, когда на семи холмах у реки под названием Тибр поселились Ромул и Рем с компанией отморозков, изгнанных из разных, сопредельных с этими холмами, государств. С компанией воров, грабителей, убийц, которым не повезло стать уважаемыми членами властных или торговых структур своего времени и своего пространства.

     «Роскошная была записушка.
     Кожаный переплет. Золотой обрез.
     <...>
     Вчитываясь в записи, Колян твердо решил никогда больше не пить. Он твердо решил сколотить компанию таких же, как он, запутавшихся, но жаждущих спасения людей и начать жить по-другому. Тем более что деньги у него были. Много было теперь у него денег — и все в твердой валюте. С такими деньгами можно начинать другую жизнь...»
     И вот они, найдя друг друга, первоначальный капитал и никем не занятую территорию, решили создать и создали собственное государство.
     Рим.
     Это и была одна из первых коммунистических утопий. Успешно реализованная. Просуществовавшая более тысячи лет. Сначала как царство. Потом как республика свободных и равных (где даже у последнего землепашца было не менее трёх рабов). Наконец как империя, пытавшаяся овладеть всем миром.
     Осуществление мечты чревато кровью. Кровью, железом, владычеством, рабством. И за семьсот лет до Рождества Христова, и спустя два с лишним тысячелетия после.
     Так было. Так есть. Так будет.
     И всегда будут поэты, никогда не совместимые с мечтой о справедливом мироустройстве. Но они будут пленяться этой мечтой и описывать стены, сквозь которые — не пробиться.
     Осуществить мечту поэта — значит, убить её.
     Но ни то, ни другое, к счастью (или к сожалению?), невозможно. Убитая мечта бессмертна. Она живёт. Она — сама — убивает.
     Как дважды два, как тень креста, всё называемое — просто.
     Осуществлённая мечта — уже мертва. И смертоносна.

Александр Рубан