=бывшие=

В воспоминаниях княгини Мещерской есть выразительный эпизод. Она с маленькой дочкой живет в общем дворе, «трудовой жизнью». И вот девочка кричит матери с улицы что-то на привычном французском. Героиня в ужасе. Она лихорадочно наставляет дочь: «Забудь, что ты знаешь французский! Забудь, что ты знаешь немецкий!»

Бесконечные умолчания, искажения и маскировки — одна из черт советской жизни. Неполные биографии и автобиографии, вымаранные страницы жизни, забытые знакомые… Многие семьи десятилетиями жили в таком режиме. Недаром мучения с въедливыми анкетами — один из сюжетов прозы 20-х годов.

(Вспомним анкетирование при денацификации — явно одна рука 
направляла )

Хорошо известно о том, как трепетно хранили традиции чины полков императорской армии в зарубежье. Существовали полковые объединения, издавались листки и журналы, нередко рукописные, ротапринтные, тщательно собирались свидетельства боевой деятельности, поддерживалась связь между однополчанами, жившими в разных странах. Однако и в СССР происходило нечто подобное. Чины прежних полков, офицеры прежде всего, поддерживали связь. Старались помогать неимущим и престарелым. Собирались на полковые праздники, на день Св. Георгия. Эти офицеры в большинстве своем служили в Красной армии, однако их прежняя жизнь продолжалась в скрытых от постороннего глаза формах. Корпоративные связи оказывались очень сильны, их не отменяла красная звезда на фуражке.

Часто подобные группы, связи, знакомства чекисты «оформляли» в подходящий момент как контрреволюционные организации.

Многие историки в советские годы сознательно выбирали для исследований отдаленные периоды, даже при живом интересе к ХХ веку. Мотив понятен: жертвовали интересом ради свободы, понимая, что изучение ХХ века накладывает столько ограничений, что в официальном пространстве можно быть только иллюстратором заранее заданных выводов. А.М. Панченко потом озаглавит свою книгу: «Я эмигрировал в Древнюю Русь». Знаменитый Д.С. Лихачев тоже «эмигрировал в Древнюю Русь», став символической фигурой в русской интеллигентной среде. Возможно, из-за этого обстоятельства в СССР сформировалась сильная традиция изучения эпохи Ивана Грозного: в прошлом искали объяснения дню сегодняшнему. Это, заметим, тоже задавало некую аберрацию: царя Ивана правильнее изучать как государя XVI века, а не как «средневекового Сталина».

Тоска по красоте, по благородству была в жизни, прорываясь иногда в самых неожиданных местах. Вот знаменитый фильм «Чапаев», легенда советских мальчишек. Один из ярких эпизодов — психическая атака «каппелевцев». И «каппелевцы» весьма условные, просто как маркировка отборной белогвардейщины. И мундирам «каппелевцев» позавидовал бы любой театр оперетты, а между тем сцена получилась сильная. Красные бойцы, глядя на приближающегося врага, говорят: «Красиво идут!» — «Интеллигенция!» На дворе 1934 год. Эта амбивалентность характерна. С одной стороны, «интеллигент» в то время — слово едва ли не ругательное. С другой — живет понимание, что вот же были и есть люди, которые знают как надо, которые ведут себя как полагается, которые могут стоять за то, что считают правым, у которых есть чему поучиться.

Люди с багажом хорошего образования и воспитания, широким культурным кругозором оказывались заметны и остро необходимы в ситуации пореволюционного «восстания масс». В Саратове, например, после 1945 года появилось несколько интеллигентных «маньчжурцев» — русских репатриантов из китайской Маньчжурии. Они запомнились в городе. Один из таких стал по-новому преподавать французский — он был носителем языка, преподавал не по учебнику, язык ожил. Это было очень заметно в атмосфере, когда встреча с живым французом для советского провинциала была штукой весьма призрачной.

Для дальневосточных советских писателей таким камертоном нездешней жизни стал еще один «маньчжурец» — Всеволод Никанорович Иванов, известный публицист Белого движения на Востоке, затем эмиграции, в 1945-м вернувшийся в СССР и ставший историческим романистом. По меркам белогвардейской непримиримости — человек, спустивший флаг, совершивший конформистский поступок. Другие уходили на Филиппины, на остров Тубобао, в Калифорнию, в Австралию… Но для молодых литераторов Вс.Н. Иванов стал образцом другой России, стал носителем той несоветскости, которая очень чувствовалась и властями предержащими, и этой власти подчиненными. Можно долго рассуждать про поступок и обстоятельства жизни Вс.Н. Иванова, но то, что его культурное влияние на десятки знавших его молодых советских литераторов было большим и будившим как раз те потенции, которые усиленно затаптывались советским официозом, — безусловно.

Собственно, сказанное касается не только низвергнутых с более или менее высоких пьедесталов представителей голубых кровей. Речь идет обо всех тех, кто нес в себе навыки прежней жизни без идеологического прессинга и нарочитой общественной истерии, и в деревне, и в городе, многих и многих из самых что ни на есть «простых» жителей рухнувшей Империи.

В народе десятилетиями жила память о тех или иных персонах, совершенно не совпадавшая с официальной трактовкой. На Рязанщине, например, долго благодарно помнили как народного заступника Огольцова — местного «политического бандита» 1919—1920 годов, несостоявшегося рязанского Антонова. В Приазовье образ Махно в народной памяти был далек от зловещих карикатур, предлагавшихся сверху.

Бывшие люди в России несли очень горькую, но необходимую вахту культурного сопротивления, преодоления нигилистического, безбожного потенциала свершившейся революции, продолжения укорененных традиций. Несли независимо от политической позиции, от степени конформизма, от складывавшихся траекторий личных судеб.

Источник: http://klin-demianovo.ru/http:/klin-demianovo.ru/anal..